Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 54 страниц)
При воспоминании о поездке в первопрестольную настроение Александра, и без того худое, испортилось окончательно. Потому и посланца с запиской от доктора, сменившего господина Журовского, принял он крайне нелюбезно. Крестьянину в летах, смущенно мявшему в руках войлочную шапку, пришлось покорно дожидаться в сторонке, пока граф не отстрелял изрядно капсюлей[350], наслаждаясь тем, как ложатся в руку и пистолет, и ружье. Только когда заныли мышцы от усталости, Александр протянул ружье одному из лакеев, подставил плечи под шелковый шлафрок, тут же наброшенный на него другим лакеем, и изволил обратить внимание на посланца.
– Что там у немца твоего? – грубо спросил он, отпуская слуг взмахом руки.
– Люди горячатся шибко, ваше сиятельство, – торопливо произнес крестьянин, потому вышло у него что-то вроде: «лди горчатся шбко, ваш сиятство».
Дмитриевскому пришлось обернуться и пожать лениво плечами, показывая, что он ничего не понял из этой скороговорки. Тогда вперед выступил его собственный бурмистр.
– Он говорит, ваше сиятельство, что у соседей наших люди сходку устроили-с. На двор, говорит, одному из них чумную привезли. Кому ж зараза по нраву?
– Зараза? – невольно насторожился Александр. По слухам, которые в последнее время буквально заполонили округу, зараза грозила существенными неприятностями. Он не стал расспрашивать дальше, а молча протянул ладонь, в которую бурмистр тут же вложил записку от доктора.
На ломанном русском господин Вогель кратко описывал ситуацию. Он собирался в уезд, когда его попросили прибыть на один из крестьянских дворов к больной особе. Особа оказалась на вид вовсе не крестьянского сословия и, судя по всем признакам, серьезно больна. За время осмотра у избы собрались крестьяне, встревоженные толком, пущенным по деревне, что на двор привезли чумную. Потому, опасаясь волнений, доктор просил оказать ему содействие в защите несчастной, а также его собственной персоны.
– Деревня не моя, – равнодушно произнес Александр, с трудом продираясь сквозь строки из исковерканных русских слов. – Пусть обратится к Варваре Алексеевне Зубовой. Ее заботы, не мои.
– Барыня-с изволили уехать на гостеванье к знакомым в соседний уезд, – осторожно ответил на то бурмистр, по наитию угадывая растущее раздражение хозяина.
– Merde! – выругался Александр, не желая разбираться в волнениях на чужой земле, пусть и соседской. Он знал, что Зубова будет только благодарна за помощь, несмотря на прохладцу, с недавних пор установившуюся меж ними. Вмешательство его могло бы несколько сгладить их разлад. Но влезать во все это…
– Пошли в уезд к исправнику, а сам возьми пару мужиков и езжай припугнуть, – распорядился Александр.
Приказы он отдавал на ходу, торопясь укрыться в прохладе дома, крестьяне семенили вслед его резким шагам, опасаясь обгонять. Лакеи, держась поодаль, осторожно несли в руках дорогое оружие.
– Но сначала к отцу Феодору загляни. Пусть тоже с тобой едет. Вдруг с его присутствием на людей снизойдет мир и благодать.
Последнее было сказано с таким сарказмом, что бурмистр и докторов посланец не могли не почувствовать насмешки и размашисто перекрестились в испуге перед богохульством, словно отгоняя бесов, которые, по слухам, завладели душой барина. Лакеи же, привыкшие к поведению хозяина, даже шага не замедлили, следуя за Александром. Они обошли замешкавшихся крестьян со слегка высокомерным видом и даже головы не повернули в их сторону. Как и те, что услужливо распахнули перед барином двери и с поклоном пропустили его в переднюю. Двери затворились. Короткая аудиенция была окончена.
Дмитриевский помедлил в просторном холле, размышляя, чем бы ему заняться теперь, а заодно наслаждаясь прохладой после духоты за стенами дома.
– Пульхерия Александровна?.. – вопросительно бросил он лакею, замершему подле в ожидании распоряжений.
Тот услужливо поклонился:
– В саду-с, ваше сиятельство. Изволили в павильоне-с устроиться. К обеду передали-с не ждать.
«Тетушка сдает», – со щемящей тоской подумалось вдруг Александру.
И действительно, в последние месяцы подагра вконец измучила старушку. Самостоятельно она почти не передвигалась, только с помощью лакеев. И частенько бывала под хмелем. Следовало признать правоту покойного доктора Журовского – Пульхерия Александровна начинала каждый свой день вишневой настойкой и заканчивала чаем с коньяком. Причем, если раньше она была бодра и жизнерадостна, то в последнее время либо спала, либо лежала на оттоманке и смотрела в окно. Дмитриевский подозревал, что причинами ее нынешнего состояния послужили отказ Василя навестить Заозерное на Рождество и решение уехать за границу «m'amuser»[351], как оправдывался кузен в одном из писем. Можно подумать, тут он скучал!
Именно потому Александр запретил оплачивать его счета, а заодно и похлопотал через знакомых, чтобы кузен задержался в Одессе, ожидая бумаги на выезд. Амели сперва пыталась по старой дружбе вступиться за Василя – просила за него почти в каждом письме, но после Светлой недели писать перестала вовсе. И тогда Александр, как никогда, ощутил свое одиночество.
Вот так вдруг… в дни, когда все соседи ездили друг к другу с визитами и христосованьем, он наконец-то получил долгожданную свободу от пустых светских разговоров, сопровождаемых фальшивыми улыбками. И настолько отгородился от всех и вся, что даже тетушка, разгневанная его поведением, не пыталась перебраться через эту стену. Словно незнакомцы, жили они под одной крышей, изредка встречаясь в столовой за обедом или ужином, которые проходили в большинстве своем в полном молчании.
Дмитриевский ждал, что кузен примчится в Заозерное в начале лета или хотя бы напишет письмо, когда поймет, что рука дающего оскудела. Но нет. Уж миновала Троица с ее гуляниями под березами поутру, а от Василя не было ни слуху, ни духу. Будто сгинул в Одессе. Александру-то было все едино, а вот тетушка… Бедная Пульхерия Александровна от переживаний за младшего племянника так и таяла на глазах.
И это все из-за нее – Иезавели, которую послал сам дьявол в виде незнакомого ему недруга. «Недаром даже имя ее некое сходство с библейским имеет», – думал порой Александр, когда раз за разом прокручивал в голове воспоминания, старательно распаляя свою злость. Ведь злиться и обвинять в своих несчастиях других было намного проще, чем признать, что ничьей вины, кроме собственной, в его одиночестве и отчуждении нет.
Именно так и заявил ему Борис, когда они виделись в последний раз.
– Легко винить других в собственных несчастьях, когда ты сам творишь свою судьбу, – устало произнес он, потирая воспаленные от бессонных ночей глаза.
Слова Головнина тогда эхом памяти отозвались в голове Александра, ведь он вспомнил, как сам твердил почти то же самое своей обманщице-невесте во время разговора о Боге и вере. И в который раз разозлился на нее, а заодно на самого себя, за то, что многие и многие детали воскрешали прошлое. Хоть затворись в пустой комнате от всего мира!
Александр уничтожил все, что могло напоминать о ней. Даже имя в последнее время старался не произносить мысленно. Злость, едва позабытая после Рождества, вспыхнула с утроенной силой после Пасхи, когда он понял, что проиграл в очередной раз! Раздутое некогда тетушкой пламя прогорело дотла, обернувшись пеплом. Александр был настолько уверен, что получит желаемое без усилий и в любую минуту, что разочарование до самого нутра отравило его кровь, пропитав горечью и злобой до кончиков пальцев.
Он не оставит этого дела! Так решил Александр, когда весной возвращался в Заозерное из Москвы, пряча лицо в меховом воротнике от промозглого воздуха. Рано или поздно этот дьявол, раскинувший для него сети, совершит ошибку и раскроет себя. И тогда Александр убьет его. За боль, что ему довелось пережить. За разочарование. За обман. За то, как остро чувствовал себя одураченным. Особенно теперь, когда во второй раз пережил то же самое. О господи, каков же он идиот!
Дмитриевский всегда полагал, что жизнь, несмотря на все ее удары и подножки, позволяет держать ему козыри на руках. И дело тут было не только в его высоком положении и титуле. Фортуна благоволила ему во всех переделках. Но только ему лично, словно показывая, что и удача может быть злой, лаская одной рукой, а другой карая за промахи.
И вплоть до Рождества Александр был уверен, что козыри при нем. Вернее, один – очаровательный козырь с белокурой головкой, из которого он без особого труда сумел вытащить все об его Иезавели. Да, он прекрасно понимал, что юная Лиди воспримет тот вальс совсем не так, как должно. Он знал. И знал, что она не откажет ему, несмотря на возражения своего Кербера, старой Зубовой, видевшей его насквозь.
Варвара Алексеевна была под стать ему – коли держала власть в руках, так пользовала ее для собственного удовлетворения. Она тут же поняла, зачем Александр явился на рождественский бал, даже не соизволив ответить на приглашение хозяев, и с какой целью он так настойчиво искал общества ее наивной внучки. Верно, Лиди открыла ей разговор, что имела с Александром в Заозерном на прошлую Пасху, когда она, безрассудно презрев правила приличия, так настойчиво пыталась открыть ему глаза на личность невесты. Александр тогда отказался выслушать Лиди, отмахнувшись от нее, как отмахиваются от надоедливой мухи. Нынче же она была ему нужна…
«Ранее Дмитриевского преследовали женщины, теперь же он вынужден сделаться охотником… Подумать только!» – именно эта сплетня, обрастая сомнительными деталями, полетела после того бала из имения в имение. И не Александр был тому виной. Именно мадам Зубова, решившая надежно хранить необходимые ему сведения, вынудила его к действиям. Если бы она тогда сама рассказала, что знала, или позволила Лиди переговорить с ним, ничего бы не было. Никаких пересудов. Никаких обид. Никаких обманутых иллюзий.
Но она не позволила. А Александр так страстно желал найти свою Иезавель…
Да, быть может, ему следовало смягчить напор, понимая последствия своего поведения. Зная, как местное общество может истолковать все его настойчивые попытки встретиться с Лиди наедине. Но мадам Зубова решила сделать все, чтобы оставить его с носом. Не притворись она, что не знает, о чем Александр спрашивает на бале, не откажи она ему трижды письменно, не избегай разговора с ним, с явным злорадством наслаждаясь своим положением, ему бы и в голову не пришло действовать через Лиди.
Странным образом старуха не учла одного: Александр был умелым охотником, и это касалось не только зверя, азарт достижения цели всегда горячил ему кровь. Казалось бы, Варвара Алексеевна предусмотрела все, чтобы оградить внучку от преследователя. И даже пригрозила увезти ее в Москву, понимая, что Дмитриевский не посмеет ехать вслед. Но Александр знал, что то лишь пустые угрозы – Зубовы не владели имуществом ни в Москве, ни в Петербурге. Единственное, что могла предложить Лиди будущему супругу – доходное имение в местных землях да прелестную наружность. Правда, желающих претендовать на ее руку после рождественского бала заметно поубавилось – все понимали тщетность соперничества с графом Дмитриевским, несмотря на явное нерасположение к тому Варвары Алексеевны.
И это Зубова тоже нынче ставила в вину своенравному соседу.
– Вы сущий дьявол! Теперь-то я понимаю, отчего ваша невеста предпочла злословие браку с вами, – приехав с визитом в Пасхальное воскресенье, бросала она в лицо Александру слова, пропитанные ядом злости и разочарования.
Дмитриевский принял ее лишь из вежливости. Он торопился как можно скорее выехать в путь, и незваная гостья его только задерживала.
– Я не понимаю сути ваших претензий, мадам, – сухо проговорил он тогда, нетерпеливо барабаня пальцами по поверхности столика. Это было грубо и вне всяких приличий – так демонстративно показывать скуку и равнодушие к разговору, что только подогрело градус злости его собеседницы.
– Не понимаете? Вы сделали мою внучку предметом сплетен в уезде! А то и во всей губернии!
– Наш уезд невелик. А что до губернии… которой, мадам? Ручаюсь, Московской и дела нет, что творится в наших землях. Тверская же не так жадна до сплетен. Любое событие вскорости сотрет из памяти…
– Когда-нибудь Господь воздаст вам за все! – в ярости воскликнула мадам Зубова, тоже забывая о приличиях. Перья на ее капоре забавно качнулись в такт резкому движению головы. – Когда-нибудь вам отольются все слезы, что были пролиты по вашей вине! Вы не имели ни малейшего права вести себя подобным образом без серьезных намерений. Вы не должны были… O mon Dieu! Она же поверила.
– Скажите же на милость, отчего такая горячность? – Александр иронично изогнул бровь. Уж слишком этот разговор напоминал отповедь, а он ненавидел, когда его начинали отчитывать, тем паче особы, не имевшие на то родственного права. – Я не бросил ни малейшего пятнышка на имя mademoiselle Lydie. Ее репутация чиста, как первый снег, разве нет?
– Я говорю сейчас не только о репутации. Хотя… полагаю, для такого человека, как вы, не существует ничего духовного. Упокой Господь душу вашего покойного батюшки, я рада, что он не дожил до сего дня, чтобы увидеть какого бесчувственного дьявола он породил на свет.
– Вы вольны говорить о моей особе все, что угодно, но прошу вас не тревожить покой моего отца.
Ледяной тон Александра несколько остудил горячность Варвары Алексеевны, заставив ее умолкнуть. Впрочем, молчала она недолго. Бросила взгляд за окно, где у крыльца дожидалась запряженная для поездки карета, а после проговорила тихо и зло:
– Надеюсь, вы никогда не добьетесь того, чего так страстно желаете!
Наверное, злой язык мадам Зубовой сыграл свою роль. А может, привычная спутница – удача действительно вдруг отвернулась от него. Но столь спешная поездка, не дававшая Александру ни минуты покоя, усиливая во сто крат бурю чувств, обернулась ничем. Убежденность в том, что он всенепременно получит желаемое, оказалась обманчивой.
Впервые в жизни Александр Дмитриевский познал вкус горечи поражения, а еще страх перед болью, которая утихала, только пожираемая всполохами гнева. La Belle упорхнула из замка la Bête. И, как оказалось, навсегда. Во французских сказках Чудовище умирало от тоски и отчаяния. Но жизнь – не сказка. Тем он и оправдывал себя в редкие моменты сожаления из-за своего добровольного одиночества и приступов злобы. Обозленное Чудовище не может быть иным. Просто не может.
Александр помнил, какое почти юношеское возбуждение владело им, когда он правдами и неправдами сумел проникнуть в Москву, оставив офицеру на заставе изрядно золота и ассигнаций. Тот притворился, что не видит явного расхождения между бумагами на мелкопоместного дворянина из Тверской губернии и господином, сидевшим в карете за плотно задернутыми шторками. Офицер также не заметил богатой отделки экипажа, золотого набалдашника на трости путешественника и породистых лошадей в упряжи.
Во всей этой авантюре Александра подстегивал не столько азарт обмануть своих соглядатаев или московских жандармов. Его гнало в Москву желание пройти до самого конца вслед за нитью, которую, подобно Ариадне, вручила ему в руки Лидия. И если не найти Минотавра, который когда-то грозился сожрать его, то разыскать ту, что принадлежала ему, Александру, по праву. Разве нет?
Ступая в его спальню, отдавая себя полностью в его руки, клянясь ему, наконец, во всем том, в чем только может клясться женщина, Лиза стала полностью его. И отныне он должен владеть ей. Потому что он так хотел… он так хотел… В сказке Чудовище отпустило Красавицу по доброй воле. Он же ни на толику не обладал подобным великодушием. А потому кто может осудить его за желание во что бы то ни стало вернуть Лизу? Так думал Александр, по малодушию прикрывая истинные причины своей поездки.
Он прибыл в Москву в среду на Светлой неделе и сразу отправился к графине Щербатской, однако дома ее не застал. Старый дворецкий сообщил, что последние дни ее сиятельство сама занята визитами. Александр также напрасно явился на Мясницкую в четверг, а в пятницу, направляясь по тому же адресу, все раздумывал, как ему следует показаться графине – под своим именем или прикрываясь чужой карточкой. Но в итоге рассудил, что обычное женское любопытство вынудит Щербатскую принять его, и бросил на поднос дворецкого кусочек картона с собственным именем.
Он оказался прав. Графиня заглотила наживку. Спустя десять минут дворецкий вернулся и пригласил его следовать за собой. В глубине души Александр порадовался, что Лизавета Юрьевна, разгадав его желание сохранить инкогнито, отпустила всех приживалок, карликов и прочую челядь. И впоследствии его радость оттого, что их разговор прошел в приватной обстановке, только умножилась.
Войдя в небольшой кабинет, Александр почтительно приложился к руке графини и получил ответный поцелуй в лоб. Лизавета Юрьевна явно благоволила к нему, как и прежде, до всей этой истории на Сенатской, однако сесть не предложила.
– О-ля-ля! Рисковая кровь Дмитриевских все не дает покоя? – с легкой усмешкой проговорила она. И только бровь приподняла, когда Александр, так и не дождавшись ее позволения присесть, самовольно опустился в кресло. – Аль не боязно дразнить Его Величество? Единожды ведь уже получил за глупость свою.
Александр не стал возражать этой богине московского Олимпа. Ответил лишь мимолетной кривой улыбкой. Графиня же завела разговор о погоде, о минувшей Пасхе да об озимых, урожай которых обещал быть богатым после особенно снежной зимы. Дмитриевский охотно отвечал, поддерживая заданный ею тон, приличествующий визиту старого знакомого. Однако он отлично помнил манеру Лизаветы Юрьевны усыпить бдительность собеседника, чтобы после ударить в лоб откровенным вопросом. Так вышло и на сей раз. Поводив его вокруг да около, графиня вдруг хитро прищурилась:
– Что за печаль привела в мой дом? Какой выгоды ищешь? Не юли только, сударь мой, знаешь ведь, не люблю того.
– Я ищу одну особу. И мне доподлинно известно, что когда-то она проживала здесь вашими милостями, – так же открыто заявил Александр.
Старуха тут же поджала губы, недовольно сверкнув глазами, а пальцы ее сжали подлокотник кресла сильнее прежнего.
– Неужто? Все, кого милостью дарю, при мне. Никого не растеряла, кроме дочери моей. Наталья Михайловна по ветрености своей милостью обделена. Но то случилось еще до той поры, как тебя в имении затворили. Какое дело тебе до нее? Коли желаешь видеть, так по мужу ее ищи. Не тут.
– Особа, которую я ищу, не Наталья Михайловна, – медленно проговорил Александр, раздумывая, как ему стоит вести себя с графиней. Знает ли она, что невеста оставила его едва ли не у алтаря? – Она тезка вашего сиятельства. Некая Елизавета по батюшке Алексеевна, взятая на ваше попечение несколько лет назад, в отроческом возрасте. Известна ли вам?
Лизавета Юрьевна отвернулась от него и долго смотрела в окно. Весна, будто оправдывая название нынешней недели, заливала двор ярким солнечным светом.
То, что Щербатская знает разыскиваемую им девицу, было ясно для Александра как день. Он читал это в проблеске узнавания, мимолетно озарившем ее взгляд, в напряженной позе графини. Быть может, Лиза здесь, в доме? От этой мысли почему-то пересохло в горле, а сердце забилось пуще прежнего, вынуждая его признать собственное волнение. Такое незнакомое по силе. Такое пугающее его в настоящую минуту, потому что оно делало его слабым. Слабым оттого, что впервые в жизни он понимал, насколько стал зависим. И это ему не нравилось.
– Не стану отпираться, знаю такую, – произнесла, наконец, Лизавета Юрьевна, снова обращая к нему свое лицо.
Под ее цепким взглядом Александр с трудом сохранял хладнокровие. Настолько его вдруг взволновало, что он еще на шаг приблизился к Лизе.
– Но откровенность за откровенность, – скупо улыбнулась графиня. – Коли из затворничества своего сбежал, знать, веская причина имелась? А еще поведай, откуда прознал про нее. Когда ты в Москве бывал, она еще в детской у меня сиживала. Где же представление-то свершилось? Да с какой целью розыски ведешь? Уважь любопытство старухи.
Можно было солгать или скрыться за маской полуправды. Притвориться равнодушным, чтобы не выдавать свои чувства ради чужого любопытства. Но Дмитриевский рассудил иначе. Он не стал увиливать или лукавить. Он знал, что графине надобна только правда, и именно правда поможет ему получить сведения, которых он так жаждал.
«Значит, – вдруг подумалось ему, – Лиза действительно не сбежала с тем неизвестным faux ami[352]. Значит, она вернулась под покровительство графини, надеясь на благодушие и милосердие ее сиятельства. Иначе не говорила бы со мной так Щербатская»
Тогда Александр коротко рассказал о главном, утаив неблаговидные детали. Да, Лиза была в его имении прошлой зимой. Он увлекся ей настолько, что решился вести под венец. В канун венчания невеста сбежала по неизвестным ему причинам. Он полагает, что не последнюю роль здесь сыграла его былая слава.
– Mais… vous savez les gens parlent…[353] – закончил Александр, ожидая вердикта графини, что внимательно наблюдала за ним, откинувшись на спинку кресла.
– Вздор! Все сущий вздор! – вспылила вдруг та, когда в комнате повисла тишина. – Отчего вы решили, что моя воспитанница и та девица – одно лицо?
Щербатская всегда была непроста, Александр помнил это. Потому не оставалось ничего иного, как достать из кармашка жилета медальон с миниатюрой и продемонстрировать изображение девицы. Правда, положив медальон на ладонь графини, цепочку предусмотрительно оставил в своей руке. И вовремя потянул на себя, когда Лизавета Юрьевна попыталась зажать безделушку в ладони. Видимо, эта неудача разозлила графиню. Оттого, когда она, выпрямив спину, заговорила, голос ее прозвучал крайне резко:
– Девица бежала из моего дома не без поддержки со стороны. Полагаю, несложно догадаться о причинах, толкнувших ее на сию авантюру. Посему либо это все нелепица, что я полагаю верным, либо… Нет, это все нелепица! Не верю! Потому как ты, mon cher, не сойдешь за хозяина, что будет радушен ко всякой заезжей девице и в довершение всего поведет ее под венец.
– Даже при глубоком увлечении? – не стал более держаться учтивого тона Александр, отвечая резко в подражание собеседнице. – Верно, это выглядит странно, но как есть! Вы хотели откровенности? Извольте. Как ничего другого на свете, я желаю разыскать Лизавету Алексеевну!
– Увлечении? Даже фамилии ее родовой не знаешь! – едко заметила графиня. – И лукавишь, Александр Николаевич. Доподлинно знаю – в том, что Лизавета провела столько лет воспитанницей под крышей моего дома, не сама она призналась. Ее признали в лицо. И только так все раскрылось. С чужих слов. Да еще и спустя время!
«Верно, мадам Зубова постаралась от души», – Александр стиснул зубы, чтобы не выдать своих эмоций. Он понимал, что сварливая бабка Лиди каким-то образом умудрилась предупредить ее сиятельство. И в который раз в нем жарким всполохом колыхнулась злость: графиня с самого начала знала, по какой причине он здесь, и играла с ним, как с неразумным выжленком.
– Vous recherchez votre passion. Passion![354] – продолжала отчитывать его, как школяра, Щербатская. – А не заботит, что у Лизаветы Алексеевны, может статься, своя passion имеется? А! Не жги меня взглядом… можешь кого другого пугать им, не меня, старуху… Я только истину привыкла говорить. Пусть она и горчит, истина эта. Зачем ищешь Лизавету? К чему она тебе нынче? Чего желаешь от нее?
Графиня снова устремила на Дмитриевского цепкий, проникающий в душу взгляд, от которого у того даже мурашки побежали по позвоночнику. Точно так любил смотреть он сам.
– Венцов не предложишь ведь, – усмехнулась она горько. – Нет венцов для тех, кто из-под крова родного с охальником бежит. Таким особам остается только замаливать грехи свои, особливо, коли грех к смерти ведет.
При этих словах Александр постарался не выдать своего удивления. Решил, что графиня говорит об афере, едва не свершившейся в Заозерном. Но спустя пару мгновений он убедился, что ее сиятельство вела речь совсем о другом.
– Единокровного брата в могилу свела! – Щербатская обернулась к образам в углу кабинета и зашептала заупокойную молитву, впервые показав, что и она не лишена чувств, как твердили о ней в свете.
Александр отвернулся к окну, не желая быть свидетелем минутной слабости этой сильной женщины и лихорадочно пытаясь понять, что означает для него весть про брата Лизы. Значит, он ошибался. Лиза говорила сущую правду, когда взывала к его милосердию, открыв причины, что толкнули ее на участие во всей этой грязной истории.
– Non, – проговорила глухо графиня, неожиданно нарушив ход его мыслей. – Je ne sais pas ce que tu cherches à savoir avec ça, mais je ne vais pas parler[355]. Неслыханная дерзость – явиться с розыском таким в мой дом! Я не скажу вам ни слова, граф!
Она поднялась с кресла, с трудом опираясь на подлокотники, всем видом показывая, что визит завершен. Александр тоже вскочил на ноги, сам не понимая, чего хочет сейчас – удержать ли графиню, уговорить ее открыться… но как? Он знал, чуял как зверь, что Щербатская знает, где искать Лизу, и только нежелание ее говорить отделяет его от цели.
– Aidez-moi… je vous… en supplie…[356]
Тихий прерывистый шепот, прошелестевший по комнате, казалось, заставил Лизавету Юрьевну на какое-то мгновение задуматься. Она внимательно посмотрела на Александра, слегка ошеломленного словами, что сорвались с его губ. Но спустя минуту графиня взяла со столика колокольчик и коротко позвонила, вызывая прислугу.
– Девица довольно горести изведала. Никогда не думала, что буду хоть сколько-то расположена к ней после всего, что свершилось, но… Не надобно тянуть на дно ямы того, кто едва из нее выполз. Пусть будет так, как есть. Оставьте все!
Оставить все? На короткий миг Александр почувствовал бешеную злость на графиню, гордо вскинувшую голову и наблюдающую за ним будто свысока, несмотря на то, что он был значительно выше ростом. Свысока, потому что она имела над ним сейчас такую власть, какой давно никто не имел, не считая той, чей розыск привел его сюда на унижение. Но при воспоминании о Лизе злость тут же погасла, будто кто-то плеснул ледяной воды в огонь.
– Я вас прошу, – произнес он то, что редко говорил прежде.
И графиня словно почувствовала муку, нежданно даже для него самого прорвавшуюся через эти слова. Александр понадеялся было, что сумел достучаться до нее, но уже спустя миг понял, что ошибся. Уж слишком они были похожи – коли что решили, не сдвинуть ни на шаг.
– Я не могу вам помочь, ваше сиятельство, – слова звучали обманчиво мягко, будто старуха сменила гнев на милость. Но оба понимали, что сейчас их прежнее знакомство изменилось – никогда прежде графиня не обращалась с ним так официально. Отныне он был вычеркнут из списка лиц, к которым она благоволила. Что и подтвердилось вскоре.
– Не имею ни малейшего представления, где находится моя бывшая воспитанница. И не могу понять, почему вы все слетаетесь в мой дом, аки бабочки на огонь, дабы справиться о ней. А ныне прошу простить меня… Надеюсь, пребывание в Москве не принесет вам особых хлопот из-за вашего безрассудства.
Только позднее, уже возвращаясь в Заозерное и воскрешая в памяти раз за разом разговор с Лизаветой Юрьевной, Александр осознал, что она говорила о нескольких персонах в своих прощальных словах. Знать, не один он разыскивал Лизу.
В передней дома Щербатской Александра вдруг окликнули шепотом, а когда он даже не замедлил шага, ухватили цепкой ладошкой за рукав. Он брезгливо сбросил с сюртука ручку карлицы и даже хотел оттолкнуть от себя, но та вдруг зашептала быстро-быстро:
– Помогу вашему сиятельству… знаю-знаю… видела-видела девицу, чей розыск…
– Где видела?
Но карлица юркнула за высокую вазу с пасторальной росписью – только кружева чепчика торчали поверх ободка, явно в страхе, что графине донесут о ее разговоре с барином. Александр поманил к себе провожающего лакея и сунул тому несколько монет.
– Ну же! – резко бросил он карлице, с любопытством наблюдающей за его действиями из-за вазы.
– Рубль. Золотом, – хитро ощерилась та в ответ. – Рублик дадите, ваше сиятельство, расскажу, где девицу нынче видели.
Александр не имел при себе больше монет, тем более – золота. Карлица же только хмыкнула и пожала плечами. Мол, на нет и суда нет. Шмыгнула из-за вазы мимо Дмитриевского, да так быстро, что он едва ухватил ее за край воротничка. Да в волнении потянул так резко, что карлица перепугалась до полусмерти.
– Прощения-с просим у вашего сиятельства. Не подумали-с… Умом Господь обделил…
– Я пришлю тебе рубль! – резко оборвал ее хриплый от страха шепот Александр. – Где девицу видела? Где она? Говори же!
– В обители графине, матушке нашей, в ноги бросилась нынче пополудни! В Зачатьевском монастыре, что на Остоженке! Ох, ваше сиятельство! Барыне только не выдавайте, что я вам сказала… барыня шибко…
Далее он уже не слушал. Настойчивое желание наконец-то увидеть Лизу наяву, а не на изящной миниатюре, гнало прочь из особняка на Мясницкой к Зачатьевской обители. Правда, не учел Александр одного – монастыри, будто крепости, без боя никогда не сдавали своих позиций. Привратница его даже за ворота не пустила, сурово твердя, что нынче матушка посетителей не принимает, час уже поздний, не для мирских, а сведений посторонним давать не велено. И даже перед титулом Дмитриевского не сдалась.
– У меня один Господин ныне, – ответила с кроткой улыбкой, когда Александр начал грозить ей с высоты своего положения. – А пред ним все равны. С завтрева двери обители откроются, и матушка Клавдия примет вас, коли будет на то воля ея. А ныне ступайте же с Богом…
Не приняли Александра в обители и на следующий день – «Суббота не для визитов, ваше сиятельство, Божий день», и в воскресенье, на Красную Горку. Только в понедельник ему удалось увидеться с игуменьей в приемной странноприимного дома. Наверное, он должен был вести себя по-иному. Следовало сдержать нетерпение, выказать больше смирения и уважения к месту, в коем находился. Игуменья, невысокая женщина в монашеском облачении, явно заметила состояние Александра. Но, надо отдать ей должное, была с ним подчеркнуто вежлива, даже если он пришелся ей не по нраву – безбожник, дерзнувший явиться с расспросами и повысить голос, явно раздосадованный ответами.
– Что мне сделать, чтобы вы ответили? Что? Хотите, вклад в обитель внесу? Сколько нужно? – горячился Александр, когда в третий раз услышал ответ игуменьи, что разыскиваемой им девицы в монастыре нет. Причем она даже толком не взглянула на медальон, который он предъявил. Значит, точно понимала, о ком речь ведется. И это несказанно злило его, как и собственное бессилие.
