Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 54 страниц)
«Силы для обряд. Чтобы успеть…»
– Это что, насмешка такая? Кара?! Наказание за все, что сотворил?! – воскликнул Александр в сердцах, теряя остатки самообладания. – Мне говорили, что ты милосерден! И это твое милосердие?! Запереть меня здесь! Забрать ее жизнь…
Он замер на месте, обернувшись на лик, скудно освещенный неровным светом лампадки. Встретил взгляд понимающих глаз, которые наблюдали за ним будто отовсюду. И внезапно, на какой-то короткий миг, эти глаза показались Александру живыми. Верно, виной тому были всполохи огонька лампадки, игра света и ничего более. Или собственное желание найти того, кто услышит и поможет, явив свое милосердие?
Александр никогда и ни у кого ничего не просил. Никогда. Даже прошение государю о помиловании считал немыслимым в силу собственной гордыни. А теперь он стоял перед иконой и всем нутром ощущал, что ему до безумия хочется верить – верить, что, если он попросит, будет услышан; что есть тот, кто будет милостив к нему и добр, и все простит, и даст еще один шанс начать все сначала. С чистого листа. С ней. Самое заветное его желание.
Александр и сам не мог впоследствии вспомнить, что говорил, обращаясь к лику и глядя в его выразительные кроткие глаза. Слова лились потоком откуда-то из глубины души, а вместе с ними выплескивалось отчаяние, которое все эти два дня он пытался в себе утаить. Но он помнил, как стало легче после. Эта полуисповедь-полумольба лишила его последних сил. Опустошила, не оставив взамен ничего. Все также теплился огонек в лампадках, также наблюдали за ним лики с икон, и также Александр был заперт в стенах деревянной церкви. Никто не придет за ним, еще долго не станут его разыскивать, ведь он сам сказал, что пройдется, что не хочет быть на соборовании… И только в одном случае его хватится Платон, когда случится то, о чем не достает сил даже помыслить. А стало быть, отсутствие розысков – хороший знак…
Ему снилось, что он карабкается вверх с ветки на ветку, слегка обдирая ладони о шершавую кору. На запястье у него была повязана белая лента из полупрозрачного газа. Он точно знал, что, если завяжет ее на одной из веток подобно окрестным крестьянам, то все будет хорошо, но что именно уловить никак не мог. Все карабкался и карабкался к заливающему глаза свету. А когда остановился, с трудом балансируя на верхних ветвях дерева, и решил, что уже пора, с удивлением обнаружил в руках вовсе не ленту, а кружево фаты – тонкое дорогое кружево, которым Лиза собиралась покрыть голову на их венчании. Он ведь сжег ту фату вместе с венком из белых шелковых цветов. Он точно помнил это! И от удивления, что фата снова оказалась в его руках, пальцы сами собой разжались, отдавая кружево на потеху ветру. Фата медленно закружилось в плавном танце и опустилась на землю у подножия деревьев. А сам он в неловкой попытке поймать ее нелепо взмахнул руками, пошатнулся и…
…и проснулся от звуков брякнувшего засова и скрежета тяжелого замка на дверях церкви. В храме заметно посветлело – за окнами занимался рассвет. Александр выпрямился на скамье, чувствуя неприятное покалывание в теле, а потом замер, увидев перед собой заметно взволнованного Платона.
Его искали. И он понимал, зачем…
Глава 42
Из распахнутого окна доносилось звонкое щебетание птиц. Ветерок ласково играл с зеленью листвы – длинные ветви березы едва уловимо двигались в грациозном танце. В воздухе витал чудесный аромат сладких цветов. Так обыденно для ясного летнего утра, и в то же время так непривычно после зимней стужи и грозного вороньего карканья. Щурясь от ярких солнечных лучей, Лиза с трудом открыла глаза, но так и не могла сообразить, где и когда ее преследовала стая ворон.
Над ее головой свисал кисейный полог. Кровать, на которой она лежала, стояла в уютной, со вкусом обставленной комнате, где каждая мелочь, даже фарфоровые статуэтки на комоде и изящные изразцы на печи-голландке, свидетельствовали о достатке хозяев дома.
Последнее, что отчетливо помнила Лиза, – снежное поле и крик ворон. Потому вид летней зелени за окном и незнакомая комната удивили ее настолько, что от волнения даже зашумело в ушах. Девушка попыталась приподняться в постели, но из-за невероятной слабости руки и ноги отказывались ей служить. Даже голову не сумела оторвать от подушки и голос подать не смогла – только тихий хрипловатый шепот сорвался с губ. Но и он был услышан. Полуприкрытые створки дверей распахнулись, и в комнату скоро ступил седовласый человек в узком темном сюртуке. В несколько шагов он подошел к Лизе и взял в сухие ладони ее запястье, чтобы по брегету, извлеченному из кармана жилета, проверить пульс.
– Я вас знаю, – прошептала Лиза, теряясь в ворохе мыслей, закруживших в голове при виде этого человека.
Он был в ее видениях во время хвори: то всплывал из темноты, то снова растворялся в ней. Лиза вспомнила, как сменяли друг друга при его появлении холод, жар, невыносимая боль, жажда, но иногда наступал невероятный покой, тут же затмевавший ранее испытанные неприятные чувства.
– Я так не думать, meine Frau. Доктор Вогель, к вашим услугам, – говоря это, пожилой мужчина немного нахмурился. – Надо отдыхать. Надо много спать. Хотеть пить?
Лиза действительно чувствовала жажду, а еще голодными болями заныл желудок, словно не ела она давным-давно. Но не от робкой молоденькой дворовой, что позже кормила ее с ложки, узнала Лиза о своей болезни. Ей все рассказал доктор, довольно наблюдавший, как пациентка жадно поглощает куриный бульон.
– Холера? – встревожилась Лиза, когда Вогель на смеси ломаного русского и немецкого объяснил, что еще какие-то четыре дня назад она находилась на грани жизни и смерти.
Видя ее чрезмерное волнение, доктор только отмахнулся от дальнейших расспросов. Лишь коротко бросил, что она «у друг», причин для тревоги нет и опасность миновала.
– Два дня нет смерть, нет болезнь новый! – похвастался он, отмеряя из склянки снотворные капли. – Много спать, meine Frau. Спать – это есть сила. Спать и кушать. И быть… быть… здравье!
И Лиза послушно следовала его указаниям, чувствуя, как постепенно возвращаются былые силы. Она редко бодрствовала, то и дело проваливаясь в темноту сна без сновидений. Самый здоровый сон, как говаривала ее нянюшка. Беспокоили Лизу лишь одиночество и молчание, которые изредка нарушала приставленная к ней девка.
Доктор приезжал каждый день, но ненадолго, а более никто ее не навещал, верно, опасаясь заразы. «Могли хотя бы записочку прислать», – скучая, с легкой досадой думала Лиза.
За эти дни у нее не возникло и тени сомнения, что она находится в Муратово. Лизу не покидала убежденность в том, что прежде чем лишиться духа, она попросила возницу отвезти ее в имение Дуловых. А что Натали не спешит ее проведать, так потому что до смерти боится холеры, особенно нынче, когда носит под сердцем дитя. Да и потом… Разве назвал бы ее другом доктор мадам Зубову? Грешно так думать, но едва ли старая знакомая приняла бы Лизу радушно, да еще с такой опасной болезнью. Не каждый друг отважится на такое, не то что недруг… Тем паче находись она в имении Варвары Алексеевны, разве ж ходил бы за ней доктор-немец? Уездным эскулапом в тех краях числился господин Журовский, при воспоминании о котором Лиза невольно вздрогнула – тут же на ум пришел Александр, и вспомнились странные сны, являвшиеся ей во время болезни.
– Когда я смогу покинуть стены флигеля? – нетерпеливо спросила Лиза на третье утро. Накануне она даже решилась подняться с постели и без поддержки испуганной ее поступком горничной прошлась от кровати до двери и обратно. – Я чувствую себя вполне здоровой.
– Я подождать день-два, – произнес доктор, проверяя ее пульс и внимательно осматривая лицо и руки. – Вы хотеть видеть?..
Он сделал многозначительную паузу, в коей Лизе почему-то почудился упрек.
– Нет-нет, – поспешила она заверить Вогеля. – Ежели надобно оставаться в карантине ради их здравия и покоя, я согласна быть здесь столько, сколько потребуется. Но, возможно, мне будет позволительно выходить на прогулку в парк или просто посидеть на крыльце? Если мне пришлют что-нибудь из моей одежды… Ведь мои сундуки забрали? Или нет?
Лиза растерянно умолкла, вдруг вспомнив о Прохоре и Маше. И залилась краской стыда оттого, что ни разу за прошлые дни не справилась об их судьбе. Доктор же в который раз проигнорировал расспросы своей пациентки, встревоженный лихорадочным румянцем на ее лице.
– Нет вопрос – нет тревога! – заявил он перед уходом, назидательно подняв палец.
Это выглядело так забавно, что Лиза не смогла сдержать улыбки, но следовать всем его советам все же не спешила. Едва хлопнула входная дверь флигеля, она с трудом выбралась из мягкой постели и осторожно пошла к двери, а затем – обратно. Когда доктор увидит, как она окрепла, тут же вернет ее из карантина, Лиза была убеждена в том.
После шести проходов от кровати до двери она решила переменить путь и направилась к распахнутому окну. Едва уловимое дуновение ветерка так и манило прилечь на подоконник и вдохнуть свежий воздух полной грудью. Почувствовав легкое головокружение от запаха свежескошенной травы, Лиза поспешила опереться на раму окна, опасаясь, что вот-вот упадет в обморок. И застыла, заметив вдали меж деревьев белеющий над парком бельведер.
Она находилась не в Муратово! Теперь в том не было никаких сомнений. Ранее в своих письмах Натали подробно описывала и одноэтажный деревянный дом с мезонином под острой крышей, и грушевый сад возле дома, и липовый парк с единственной подъездной аллеей.
Паника сдавила сердце, на какой-то миг у Лизы даже потемнело в глазах.
Нет! Она отказывалась этому верить. Такого просто не могло быть! В окрестностях, верно, есть и иные богатые имения. То же Ольгово, о котором когда-то писала Натали… Может, ее просто не успели довезти до Муратово из-за болезни?..
Но рассуждая так, Лиза с первой секунды знала, что все ее догадки в тщетной попытке убедить себя неверны. Она в Заозерном! Случилось именно то, чего она так боялась, прежде чем провалиться в снежный морок, наполненный вороньим криком. Наверное, в бреду она произнесла имя Дмитриевского или отчаянно просилась к нему, следуя своим желаниям, что вели ее по снегу. И именно потому оказалась здесь, в Заозерном.
Лиза схватила со столика у окна фарфоровый колокольчик и из последних сил позвонила.
– Я желаю видеть его сиятельство, – коротко произнесла она, едва горничная в растерянности замерла на пороге.
Та без лишних слов развернулась и сбежала по деревянной лестнице, торопясь передать приказ дежурившему на крыльце лакею. Лиза наблюдала в окно, как он спешно побежал через парк к усадебному дому. А следующая мысль ударила ее будто обухом по голове: «Если я во флигеле, то это…»
– La maison verte… – прошептала она вслух и без сил опустилась прямо на пол.
Конечно, Лиза хотела встретить Дмитриевского иначе – не так, не слабой и растрепанной в несвежей сорочке. Понимание того, как неприглядно она выглядит, заставило ее попытаться встать, но ослабевшие ноги отказывались подчиняться. Опершись на столик, Лиза чуть не расплакалась от злости. Сейчас она уже жалела, что так спешно послала за Александром. Ей необходимо время, и не только для того, чтобы привести себя в порядок, – ей нужно набраться смелости предстать перед ним. И нескольких минут здесь явно недостаточно.
Но Александр не дал ей и этих минут. Заслышав шаги на крыльце, Лиза от волнения даже не сразу сообразила, что спустя пару мгновений они раздались уже за дверью ее покоев. Еще какой-то миг, и створки распахнулись. Ужас от столь бесцеремонного вторжения буквально лишил ее дара речи. И Лиза не могла понять, чего ей хочется больше, – чтобы Александр остался или чтобы немедленно покинул спальню, тем более принимая во внимание его неподобающий вид.
В одном жилете, без сюртука, он выглядел похудевшим и каким-то осунувшимся по сравнению с их последней встречей. Лиза не могла не заметить того, и сердце ее тревожно сжалось. Александр и держался иначе, чем она помнила: куда подевались его властность, прямая осанка, резкие жесты? Под глазами залегли тени, а во взгляде плескалось нечто такое, от чего у нее перехватило дыхание в приступе жалости. Неужели она виной этому странному виду? Вернее, та отрава, что ей пришлось подмешать ему в вино более года назад? Неужели она не рассчитала дозу, и его здоровье серьезно пошатнулось?
– Вам снова дурно? – Александр резко шагнул к Лизе, когда заметил ее сидящей на полу возле окна.
Лиза тут же выставила ладонь вперед, хотя и не надеялась остановить его этим слабым жестом. Но к ее удивлению, Александр замер на месте. Только смотрел внимательно, словно пытался предугадать, что она скажет или сделает дальше.
– Вам следует быть в постели, – словно очнувшись от морока, проговорил он. – Не уверен, что вы полностью оправились от болезни.
Лиза тут же забыла, что хотела сказать, шокированная его прямотой. Он находится здесь, в ее спальне, в домашнем платье, при том, что сама Лиза и вовсе в одной сорочке… Она тут же ухватилась за портьеру, инстинктивно желая прикрыться, чем только вызвала легкую усмешку на красивых губах. И разозлилась при виде этой усмешки, не смягчившись даже от нежности, скользнувшей в его взгляде.
– Excusez-moi, mais avez-vous perdu l'esprit?[365] – прошептала Лиза. Ей бы хотелось, чтобы слова прозвучали грубо. Хотелось задеть его, вывести из равновесия и, конечно, стереть усмешку с лица. Но приученная быть вежливой она слишком деликатно построила фразу, и Александр только улыбнулся в ответ.
– Ne vous riez pas de moi![366] – теперь уже вышло так, как ей хотелось. Теперь это прозвучало резко и зло. И Лиза со странным удовольствием отметила, что он снова стал отстраненным и холодным – таким, каким она хотела видеть его сейчас.
– Ни в коем разе, – примирительным тоном произнес Александр. – Могу ли я помочь вам вернуться в постель? Сидеть на полу на сквозняке в вашем положении – не лучшая идея.
– Пусть мне поможет горничная. Где она?
– Я могу сделать это.
– Нет!
Но что могла сделать Лиза, обессиленная своими попытками доказать, что вполне здорова? Александр легко преодолел ее слабое сопротивление и, подхватив с пола, в три шага донес до постели, куда и опустил, бережно укрыв покрывалом.
– Вы не должны были… не должны! – Лиза попыталась приподняться в постели, но от усилившейся слабости тут же откинулась на подушки.
Александр, заметив ее бледность, схватил со столика бокал и поспешил налить воды из хрустального графина. Сначала Лиза хотела оттолкнуть его руку, но, поразмыслив, поняла, как глупо это будет выглядеть и совсем по-детски.
«Но как же я зла, – думала она, глотая быстрыми глотками воду. – Почему я снова оказалась здесь? И это нынче, когда жизнь моя постепенно входила в прежнее русло. Как мне вернуться к Натали, неся за собой шлейф справедливых толков о том, что я провела несколько дней в Заозерном, оставалась во флигеле наедине с Дмитриевским, который…»
Только сейчас Лизу вдруг осенило, что вполне возможно могло твориться в этой спальне, на этой самой кровати под полупрозрачным балдахином. Она в ту же секунду оттолкнула от себя бокал, который придерживал у ее губ Александр, с удовольствием отметив, что вода попала не только на постель, но и на его жилет и брюки. А еще хотелось ударить его, выплескивая всю боль, что пронзила ее при одной только мысли о ласках, которые его руки могли дарить той, другой, и которые Лиза сама так хорошо помнила.
Ей хотелось сказать что-то злое, даже неприличное, неподобающее девице. Но вместо этого к горлу подступила дурнота, и, к невероятной злости и стыду Лизы, ее вырвало. Она еле успела склониться с кровати, оттолкнув от себя Дмитриевского. А ведь доктор Вогель предупреждал ее, чтобы не торопилась и была умеренна в еде, но ей так хотелось быстрее набраться сил… Именно поэтому Лиза разозлилась – и на себя, и на Александра, который так и не ушел из спальни. Он позвонил служанке и велел послать за доктором, а после придерживал длинные, спутанные за время сна волосы Лизы и после приступа протянул ей мокрую тряпицу.
– O mon Dieu! – в отчаянии простонала униженная Лиза, обтерев лицо и отбросив тряпицу от себя подальше. – Mon Dieu, c'est affreux!..[367]
– Как вы себя чувствуете? Вам лучше? – спросил Александр, отходя от постели. Но вместо того, чтобы выйти из спальни, он с невозмутимым видом расположился на стуле возле двери.
– Non, je ne me sens pas du tout mieu[368], – прячась от него в подушках, холодно отрезала Лиза. Она решила говорить только по-французски, надеясь, что это позволит ей сохранить остатки самообладания и не впасть в истерику.
Странно… Когда из раза в раз Лиза терзалась мыслью, каково это – увидеть его хотя бы краешком глаза, она воображала, что будет испытывать иные чувства – уж точно не сдавливающую горло злость и жгучее желание причинить ему боль.
– Доктор скоро будет. Жалею, что позволил ему уехать. – Александр говорил спокойно, словно не замечая Лизиной холодности. – Едва ли так скоро можно выправиться после хвори, что вам довелось перенести.
При упоминании болезни воспитание возобладало над эмоциями. Лиза выпрямилась в подушках, натянув покрывало до подбородка, и взглянула на Александра, наблюдавшего за ней со странным выражением в глазах.
– Je vous dois la vie, je suppose[369].
Он и бровью не повел, пока она пыталась выразить свою благодарность, аккуратно подбирая слова:
– Merci de m'avoir aidé. Tout le monde ne fait pas ce choix… à sa maladie…[370]
Однако уже в следующую секунду Лизу вновь захлестнули эмоции.
– Почему я здесь?! – едва ли не выкрикнула она, понимая, как ненавистен ей дом, в котором когда-то жила его любовница.
– Вы были больны, – мягким голосом, словно несмышленому ребенку, напомнил Александр.
– Я знаю! И знаю, что холера, а доктор Вогель подтвердил мне, что я была больна именно холерой, невероятно опасна. И повторю – не всякий решится взять под крышу своего дома больного такой болезнью. Отчего вы не отправили меня в уезд? Тут же, как вам привезли меня!
– Вы бы желали попасть в уездную больницу? – с легкой иронией осведомился Александр.
– Я бы желала оказаться где угодно, только не здесь! Неужели вы не понимаете?.. – И тут же в голове в очередной раз мелькнула мысль, как на ее жизни отразится пребывание в этом флигеле. Он держал ее здесь во время болезни одну, без достойного patronage, и более того – спокойно заходил к ней в спальню. Что могло быть еще хуже? – Я не смогу вернуться… никогда…
Лизе вдруг стало нечем дышать. Она прижала руку к горлу и, видимо, сильно побледнела, потому что впервые за время их короткого разговора Александр вскочил и бросился к ней.
– Не подходите ко мне! Я не хочу… не хочу! И не хочу быть здесь! – Лиза отбросила в сторону покрывало и спустила босые ноги на пол. Ее уже не волновало, одета ли она должным образом. Он все равно когда-то уже видел то, что следовало видеть только супругу.
– Вы сошли с ума? Вернитесь в постель! – Александр схватил ее за локоть, когда она сделала первые шаги.
– Non! Je veux m'en aller d'ici! Laissez-moi partir! Je veux m'en aller d'ici! je veux m'en aller loin d'ici! Je ne veux pas être ici![371] – Лиза попыталась сбросить его руку, но он держал ее настолько крепко, что вырываться было бесполезно.
Нервное напряжение последних недель дало себя знать. Лиза почувствовала, что медленно сползает в глубину истерики, но поделать с собой ничего не могла. Да и не хотела, втайне надеясь, что, как и любой мужчина, Дмитриевский пойдет на все, лишь бы она успокоилась.
Однако Александр, сообразив, что попытки уложить Лизу в постель только усугубляют ее нервное состояние и усиливают сопротивление, пошел иным путем. Лиза желала немедленно покинуть флигель? Что ж, он предоставит ей такую возможность. Дмитриевский вдруг так резко бросил ее на кровать, что девушка замерла и уставилась на него в нескрываемом удивлении. Этих нескольких секунд замешательства оказалось достаточно, чтобы Александр успел завернуть ее в покрывало, подхватить на руки и вынести вон из спальни. Лиза тут же перестала сопротивляться: сначала из страха, что он не удержит равновесие на лестнице, ведущей на первый этаж, а потом не смела даже голоса подать, испуганная его возмутительным поступком.
Он сделал только хуже. Лиза поняла это позднее, когда Александр на глазах у садовников, подстригающих кустарники, пронес ее на руках через парк, взбежал на крыльцо усадебного дома и минутой позже опустил ее на кровать в роскошной спальне на втором этаже. Еще в парке она в ужасе зажмурила глаза, а когда открыла, сразу же узнала роспись на потолке. Хозяйские покои. Соединенные спальни. Mon dieu, c'est terrible![372]
Лиза резко села в постели и только тогда заметила домашнюю прислугу. Дворецкий, имя которого она не могла припомнить, смотрел на нее внимательно, но с большим почтением. Пара горничных и лакей смущенно потупили взор. Александра в покоях не было. Судя по всему, он вышел тут же, как оставил ее на кровати.
– Вашему сиятельству что-нибудь угодно? – спросил дворецкий.
Лиза тут же огляделась, полагая, что в спальне появился Александр, и удивилась, когда не заметила даже намека на присутствие графа. Быть может, он по-прежнему скрыт от нее занавесью кровати?
– Прикажете проводить к вашему сиятельству господина доктора по прибытии? – осведомился дворецкий. А когда заметил растерянность в Лизиных глазах, его голос зазвучал менее уверенно: – Или у вашего сиятельства будут особые распоряжения? Ваше сиятельство желает остаться одна?
Лизу на какое-то мгновение буквально оглушило от его слов. Будто в диковинной игрушке с кусочками стекла, kaléidoscope, в голове замелькали обрывки ее странного сна – голоса, картинки и даже запахи. Лиза подняла руку, чтобы проверить, нет ли тяжелого перстня, который она прежде видела на мизинце Александра, и судорожно попыталась вспомнить, носит ли он тот сейчас. Кольца на ее исхудавшем пальце не было. Но это еще ничего не означало…
– Ваше сиятельство?.. – прервал ее лихорадочные размышления дворецкий.
– Я бы хотела остаться одна, – медленно произнесла Лиза, все еще не веря в происходящее.
– Как угодно вашему сиятельству, – коротко поклонился дворецкий и вышел вон вместе с остальной прислугой.
Лиза неуклюже сползла с кровати и обошла комнату. Наконец-то ее оставили одну! Мысли путались под стать неровной поступи слабых ног. Неужто все явь? Нет! Она определенно спит! Или снова бредит в горячке? Пришлось даже ущипнуть себя за руку и поморщиться от боли, чтобы поверить, что это не сон. Окончательно же удостовериться в своем ясном сознании Лиза смогла, когда, спеша укрыться в привычном убежище – под одеялом, сильно ударилась о ножку кровати. «Этого не может быть, – уверяла она себя, изо всех с сил борясь с нахлынувшей паникой. – Этого просто не может быть…»
Однако заглянувший проведать ее с наступлением сумерек доктор Вогель был вполне реален, как и его холодные пальцы, и тихое тиканье брегета, с помощью которого он измерил Лизе пульс.
– Вы смотреть… м-м-м… aufgeregt… тревога, да? – спросил он, завершив осмотр. – Нельзя тревога. Нельзя волнений. Спите. Много отдыхать.
Не успел доктор откланяться, как в дверь постучали снова. Через мгновение при помощи лакеев в спальню вошла Пульхерия Александровна и с легким кряхтением опустилась в кресло у постели.
– Ах, моя девочка! – воскликнула она, глядя на Лизу подозрительно блестящими глазами. – Это такое счастье! Je n'aurais pas cru voir le jour… и вы… это вы! И это все… Comme c'est romantique![373]
Что же могло быть очевиднее, чем детский восторг тетушки Дмитриевского? Старушка радовалась так заразительно, что и сама Лиза невольно поддалась ее настроению. Она слушала рассказ Пульхерии Александровны и уже почти верила, что Александр спас ее от толпы крестьян, когда она ехала в Заозерное, что они обвенчались, опасаясь, что смерть заберет Лизу, и что их любовь все-таки победила смерть.
– Нам нужно всенепременно дать званый обед, когда вы выправитесь, – убеждала Лизу старушка. – Созвать всех соседей, а может статься, и столичных аль московских знакомцев. Надобно избежать лишних толков, дитя мое, и представить вас, как полагается, чтобы все увидели, какая прелестная супруга у Alexandre. Только вот жалость – ваш новый гардероб пожрал огонь. Не выходить же вам в чужих платьях из сундуков! Тогда придется ждать… А! Я придумала! – восторженно захлопала в ладоши Пульхерия Александровна. – Мы пошлем за портнихой в Тверь! Или из Москвы желаете мастерицу? Выпишем ткани и кружева… Пусть работает, покамест вы набираетесь сил, верно? Ах, как же ловко я придумала!
Старушка осталась с Лизой на ужин, который им сервировали тут же, в спальне. Она настояла, чтобы позвали племянника, но, к облегчению Лизы, не готовой пока встречаться с Александром, граф отказался, сославшись на занятость.
– Немудрено, – покачала головой Пульхерия Александровна. – Ему нынче во все вникать приходится, не то что прежде, как при Борисе Григорьевиче бывало. А за болезнью вашей и вовсе дела позабросил. Почти неделю в доме не появлялся.
За ужином Лиза все больше молчала, не мешая Пульхерии Александровне делиться последними новостями: о том, что Борис оставил службу у Дмитриевского из-за удара, случившегося с матерью, о том, что Василь пропал еще с прошлого лета, но тайком известил ее в своей записке, что планирует выехать за границу и более не возвращаться.
– Не от большого ума все, – качала головой старушка. – Как же он там будет? В чужом краю, без средств… Alexandre ведь не сразу смягчится. А за границей, говорят, все дорого… как же он будет там, mon Vasil?
К концу ужина Пульхерию Александровну разморило от вина, и она задремала прямо в кресле, не проснувшись, даже когда кресло подхватили с обеих сторон два дюжих лакея. Затем слуги унесли посуду и остатки ужина. Приготовив Лизу ко сну, ушли приставленные к ней девушки. И ей вдруг пришло в голову, что сейчас самое время наконец потребовать объяснений. Она глубоко вздохнула и смело шагнула к двери, ведущей в покои Александра. Но там было пусто – Дмитриевского не оказалось ни в спальне, ни в туалетной комнате, ни в гостиной. Только распахнутые в парк окна впускали в комнаты едва уловимые ночные шорохи да огоньки свечей трепетали от легкого сквозняка.
«Где же он?» – встревожилась Лиза. Почему он ушел сразу же, как принес ее сюда? Почему не показался после? Неизвестность томила. Вопросы гулким роем кружились в голове.
В ту ночь Александр не ночевал в своих покоях. После завтрака Лиза снова побывала в его комнатах – все вещи так и остались нетронутыми, как и идеально застеленная покрывалом кровать.
Спустя какое-то время за сменой одежды для барина зашел лакей, и замер в испуге, когда Лиза быстро зашла в гардеробную, ожидая застать там Александра. Спрашивать, где граф, и тем более, где он провел ночь, новоиспеченная графиня не стала. Правда, на третий вечер уже с трудом сдерживала себя, чтобы не задавать вопросов Пульхерии Александровне, доктору Вогелю и даже собственным горничным.
Александр явно ее избегал. За минувшие дни она видела его лишь однажды из окна, когда он выгуливал в парке пару собак. И все. Остальное Лизе передавали на словах: о том, что его сиятельство интересуется ее самочувствием и желает ей скорейшего выздоровления, что барин самолично выезжал на постоялый двор и убедился, что из оставшихся там выжил лишь один из лакеев саратовской барыни. Всех заперли на карантин, никому не удалось избежать заражения, как объяснил позднее доктор Вогель заплаканной Лизе.
– Зато закрыть болезнь. Никто не умереть в уезд. Keine Seuche[374].
У Лизы же всякий раз при упоминании постоялого двора сжималось сердце, и не только от понимания того, как близка она сама была к смерти. Прохор пожертвовал ради нее своей жизнью, как и обещал Никите перед выездом. Спас ее, но умер сам. А она даже не знает, где и как его схоронили. Только и может, что попросить отца Феодора молиться за упокой лакея, Маши и других несчастных.
Иерей навестил Лизу в первые же дни и подтвердил свершившееся венчание. До последнего она сомневалась, что обряд состоялся, хотя и стыдилась своих мыслей. Кольца ведь не было на пальце… Но священник окончательно поставил точку в ее сомнениях вопросами о том, что она думает о своем неожиданном браке.
– Развейте мои опасения, дабы душа успокоилась на сей счет, – неожиданно попросил отец Феодор в конце своего короткого визита. – Зная обо всех событиях минувших, я не могу не думать… Скажите, Лизавета Алексеевна, по доброй ли воле и в ясном уме вы венец приняли? Коли не так, коли есть причины, по коим вы не желаете сего союза, есть возможность обратиться в епархию. Ежели все по принуждению было…
Лиза могла бы ухватиться за его слова. Могла бы… но понимала, что для нее это немыслимо. И даже не от сомнений, что Дмитриевский не согласился бы на развод или раздельное проживание. Она вспоминала строчки его письма-исповеди и все-таки лелеяла надежду, что его признание не явилось лишь уловкой для ее возвращения, что не единое слово в нем не было ложью. Пусть как супруг Александр и ведет себя странно, сама она ни за что на свете не станет разрушать их союз.
Ах, если бы можно было кого-нибудь расспросить, узнать, где проводит дни и ночи Александр, и не проживает ли до сих пор поблизости московская актриса, внезапно оставившая сцену. Но подобные расспросы унижали не только саму Лизу, но и имя, что она приняла, пусть и блуждая в мороке болезни. А потому она молчала и терпеливо ждала, предоставив все на волю судьбы. Не может же Дмитриевский избегать ее бесконечно?
На третью ночь Лиза проснулась от странного звука. Она долго лежала, прислушиваясь, пока ее уши снова не уловили звуки, уже гораздо более тихие, и доносились они из половины Александра. Это были шаги, еле слышные, легкие, словно кто-то опасался потревожить тишину летней ночи.
Лиза тут же вскочила с постели, наспех набросив капот, отчего-то разгадав, что не лакей, а именно Александр ходит в своей спальне. Она метнулась к двери, разделявшей их покои, и резко ее распахнула.
Чутье не подвело ее. Дмитриевский сгорбившись сидел в кресле у окна, словно на его плечи давил непомерный груз. При ее появлении он резко выпрямился, и Лиза даже со своего места увидела, как напряглись его плечи под тонким полотном рубашки.
– Прошу меня простить, я не имел желания разбудить вас, – тихо проговорил Александр.
Лиза огорчилась, что не сумела распознать в его голосе расположение духа, в котором он пребывал. И потому никак не могла понять, как ей следует поступить. Начать ли выяснять причины их венчания? Выразить ли недовольство его отсутствием? Пока она размышляла на сей счет, Александр устало провел ладонью по лицу и едва заметно улыбнулся уголком рта.
