Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 54 страниц)
Дыхание перехватило, кровь отхлынула от лица, а в пальцах закололо сотнями иголочек. Он узнал ее! Она видела это в его взгляде, удивление от неожиданного узнавания в котором сменилось странным огнем триумфа и радостью. При виде этой радости Лиза почувствовала легкое головокружение и дурноту: корсет сдавил ребра с ужасающей силой.
Бежать! Надо бежать. Сейчас же, пока не слишком поздно.
– Что вы? Лизавета Алексеевна… – попытался ухватить ее за руку Никита, когда она вдруг вскочила и быстро прошла между кресел, совсем не заботясь о том, что мешает другим. Кроме Натальи и Никиты, в ложе сидели двое сослуживцев Григория, которые в тот вечер сопровождали их театр.
Бежать! Вон из ложи! По скудно освещенному коридору мимо дверей точно таких же лож. Бежать! В панике Лиза повернула не в ту сторону, потому у нее ушло достаточно времени, чтобы отыскать выход на лестницу, и далее вниз – к дверям, которые распахнул заспанный швейцар. Он даже не выказал удивления тому, что девица пробежала мимо него в темноту ноябрьского вечера в одном платье.
Это была глупая идея. Понимание ударило наотмашь вместе с холодом, тут же пробравшим до костей под тонкой тканью платья. Мало того, что Лиза пренебрегла всеми мыслимыми правилами и привлекла к себе внимание, так еще и не знала теперь, куда идти. Который их наемный экипаж из десятков похожих, стоящих возле театра? Который из кучеров, что греются у костров, привез их сюда? Где укрыться от прошлого, которое вот-вот снова ее настигнет?
– Сущее безумие стоять на таком ветру! – раздался позади голос Никиты.
Со страху Лиза не сразу признала его и даже уперлась ногами, готовая сопротивляться, когда он обхватил ее за талию и потянул с крыльца. – Ну же! Дмитриевский идет буквально по пятам! Вы ведь не горите желанием встречи с его персоной, n’est ce pas?
Все еще в дурмане страха перед прошлым, которое так неожиданно ворвалось в ее жизнь, Лиза не сразу сообразила, что укрыться в карете наедине с мужчиной – идея далеко не из лучших. Никита же, усадив ее в ледяную темноту экипажа, судорожно искал на сиденьях хоть что-нибудь, чем можно укрыть обнаженные плечи девушки.
– Мы не можем… Это против правил… Вне всякого… – Лиза бессвязно попыталась убедить Дулова в неверности принятого им решения, борясь с дрожью, которая сотрясала ее тело от невероятного холода.
Он, наконец, нашел в ящике под сиденьем покрывало, шагнул в карету, захлопывая дверцу, а потом набросил ей на плечи холодную с мороза ткань.
– Поздновато вы спохватились. Эй! – крикнул он в сторону, вновь приоткрыв дверцу. – Эй! Осип! Едем! И принеси кирпичи горячие! Тут холодно как в…
Никита осекся и быстро захлопнул дверцу. Потом взглянул на Лизу таким взглядом, что она поспешила отпрянуть в самый дальний угол, подальше от света, падающего от слабого уличного освещения и костров, у которых грелись кучера с лакеями. Дверцу тут же дернули с другой стороны, и Лиза была готова поспорить, что это не Осип.
– С'est quoi? Que voulez-vous?[313] – резко проговорил Никита, придерживая дверцу так, что образовалась небольшая щель, в которую хлынул холодный воздух, обжигая Лизины ступни в тонких туфлях.
– S'il vous plaît, pourrais-je parler avec vous?[314] – раздался в ответ голос младшего Дмитриевского.
Лиза тщетно пыталась прочитать в нем хоть какой-нибудь намек на то, что Василь видел, где она укрылась.
– Non, Monsieur, j'ai bien peur que non, – ответил, не скрывая раздражения, Никита. – Je suis pressé[315]. Осип! Дурья твоя голова, когда тронемся? До Рождества тут стоять будем или до весны?
– Vous n'avez pas aimé le vaudeville? – с легкой усмешкой произнес Василь, и даже в скудном свете Лиза заметила, как шевельнулись от злости желваки на лице Никиты. – Et pourtant… je suis à la recherche une amie à moi[316].
– J'ai la chance non savoir vos amis[317]. Избави бог иметь в друзьях ваших друзей, Дмитриевский, но более – избави бог от друзей вашего кузена, – отрезал Никита. А потом обратился к невидимому для Лизы кучеру: – Ты через барина собрался кирпичи подавать? Обойди-ка! А вы, сударь, коли не желаете причинить вреда своей персоне, уберите руку и подите от кареты. Ничем не могу вам помочь, прощайте!
– Je peux comprendre, que vous ayez de la rancune…[318]
– Обиду? Помилуйте! Я вовсе не в обиде на вашего кузена, – рассмеялся Никита. – Есть вещи, за которые не держат обиду. Есть вещи, которые просто не прощают. Особенно людям без чести. Прощайте, Дмитриевский! И от души желаю другу, которого вы ищете, не отыскаться.
Лиза перевела взгляд с Осипа, осторожно выкладывавшего пару горячих кирпичей ей под ноги, на Дулова-младшего. Ей бы очень хотелось понять, что двигало Никитой сейчас – давняя ненависть к недругу, перекинувшаяся заодно и на Василя, или желание ей помочь?
– Вы так добры, сударь. И так великодушны, – прозвучал ироничный ответ Дмитриевского.
– Согласен, этими качествами и славен. Потому и не тяну за собой шлейфа иных.
– Стало быть, вы не можете мне помочь?
– Более того, я бы даже с удовольствием помог скрыться вашей пропаже, коли мог бы. Покойной вам ночи! – с этими словами Никита затворил дверцу кареты и приказал кучеру поторапливаться, а не «ползти сонной мухой по городу».
Осип, ясно расслышав гнев в голосе барина, поспешил выполнить приказ, и через какие-то мгновения карета тронулась с места, да так припустила, что Лизе пришлось вцепиться в сиденье. Некоторое время они с Дуловым молчали и смотрели каждый в свои оконца, успевшие запотеть от их дыхания. Лиза первой нарушила тишину:
– Что станется с Натальей? Она будет тревожиться…
– Не будет. Я сказал, что вам сделалось дурно и что я отвезу вас домой, а потом пришлю за ней кучера, – казалось ли ей, или Никита действительно еле сдерживал раздражение.
– Вы, верно, нынче думаете обо мне худо… – решилась Лиза спустя несколько минут. Почему-то стало важно узнать его мысли. Именно сейчас, когда ее переполняло волнение от неожиданной встречи с Василем, от обмена резкими репликами, свидетельницей которого она стала, от того, что жизнь снова сделала крутой поворот. Именно сейчас, когда пришло понимание, что лишиться дружбы и доброго отношения Никиты она была совсем не готова. Для нее это означало очередной шаг назад, к той Лизе, которой она более не хотела быть.
– Нынче? – переспросил Никита, пряча озябшие ладони под мышками. – Нет, я не думаю о вас худо. И не думал. Ни нынче, ни тогда, когда увидел вас в гостиной. И не буду думать о вас худо и в будущем. Я сразу понял, что дело тут не совсем чистое. Да, я вас помнил по путешествию в дилижансе. У меня отменная память, я почти никогда не забываю ни лиц, ни слов, ни мест, в коих доводилось бывать. Потому сразу признал вас. Только удивился, что вместо вдовы Вдовиной предо мной предстала девица Мельникова. Да, признаюсь, грешен, подглядел имя в бумагах на заставе.
– Должно быть, мне надобно объясниться, – несмело произнесла Лиза, удивленная его признанием, что он все это время знал об обмане.
– Не стоит, – впервые за весь разговор Никита отвернулся от окна и взглянул на нее, дрожащую от холода, несмотря на тепло кирпичей под ногами и покрывало на плечах. – Я не желаю знать подробностей, потому что не думаю, что они приятны. Старая как мир история – девица, вызволенная из-под опеки обещанием жениться, а после оставленная. Этот polisson Дмитриевский идет по следу, проторенному еще кузеном. Уверен, вам довелось общаться с графом, коли вы ехали из Твери. И уверен, что обращение за помощью к этому diable не дало вам ровным счетом ничего. Потому что у него нет сердца и нет совести… Это ведь Дмитриевский-младший, верно?
Лиза промолчала, предпочитая лишний раз не воскрешать в разговоре эту историю, раз Никита так метко уловил суть, пусть и ошибся в деталях. Только смотрела на него и чувствовала, как куда-то отступают прочь все страхи и волнения. Что толку ей было бежать от Василя? Рано или поздно они все равно повстречаются в Москве, этого не миновать. Что толку было выставлять себя напоказ этим побегом, если нынче встреча лицом к лицу с былым уже ровным счетом ничего не значит? Ничего не изменится. Для нее – уже точно нет. Даже если в будущем ей доведется встретиться с кем-либо из прошлой жизни, это ничего не изменит. Она – Лизавета Мельникова. У нее новая жизнь. Единственный человек, которого она желает видеть в своей новой жизни – это Николенька. Остальным места в ней нет.
– Быть может, это прозвучит с моей стороны не к месту или… или дурно… но… вы ведь не оставите меня своей помощью?
Лизе было неловко спрашивать об этом. Но она мысленно убеждала себя, что ей просто необходимо знать, не изменится ли что-то нынче, не откажется ли Никита помогать ей. Ведь самый важный вопрос – розыски Николеньки – оставался открытым. А с недавних пор у Лизы появилось твердое убеждение, что только Никита способен помочь ей в том. Дулов так долго молчал, что она почти отчаялась получить ответ. Только, когда карета остановилась перед домом в знакомом переулке, он коротко произнес:
– Я не оставлю вас.
От этих слов Лиза так воспрянула духом, что перед тем, как выйти из кареты, несмело коснулась локтя Никиты в знак благодарности.
В ту же ночь, поддавшись странному порыву, Лиза решилась сделать то, что хотела сделать уже давно. Встреча с Василем подарила понимание, что не все двери в прошлое затворены надежно. Остались долги, которые следовало раздать, как обычно делают перед смертью. Так и у Лизаветы Вдовиной оставалось то, что не давало ей уйти.
Первым делом она село за письмо кукловоду. То был долг не только Лизы Вдовиной, некогда придуманной им персоны, но и Лизы Мельниковой, которая до сих пор чувствовала вину перед этим мужчиной. Пусть по-своему, странной любовью, но он любил ее. Лиза знала это, чувствовала всякий раз при встрече с ним, как ощущала и его муку, его сожаление. Он единственный любил ее, пусть и обманывал. А она предала свои собственные слова, обратив все горячие заверения в любви в пустословие, словно ювелир, продавший стекляшку под видом драгоценного камня. В письме Лиза пыталась убедить его не искать ее, писала, что прощает его за все, что снимает с него часть вины за содеянное. Слово за словом появлялись на бумаге ее мысли и чувства. Она просила его отпустить ее, позволив выправить свою жизнь.
«Vous me devez… Vous me devez une vie pour celle que vous m'avez prise. Donc s'il vous plaît, ne me cherchez pas. S'il vous plaît, laissez-moi. Et je crois que voilà ce qui se profile, parce que je crois en votre l'amour…»[319]
Лиза отложила перо в сторону, переводя дух. Признавать, даже перед собой, что она намеренно подобрала фразы, чтобы надавить на кукловода, было неловко и больно. Что-то переменилось в ней в последний год, лишив ее былой невинности и бесхитростности. Словно какая-то часть лукавства уже проникла ядом глубоко в ее кровь, как наследство от уходящей в небытие Лизы Вдовиной, умело разыгравшей когда-то карты в свою пользу. Выигрыш был невелик – всего-то собственная свобода от пут кукловода. При этом ее крайне тревожила судьба Николеньки. Она верила, что Marionnettiste не станет отыгрываться на мальчике. При всей его хладнокровной расчетливости, он не был злопамятен или жесток. Она так чувствовала, как видела его боль в глубине взгляда при встречах в Заозерном.
Завершалось письмо еще одной просьбой:
«S'il vous plait, informez la Comtesse de Nicolas presence…»[320]
Пусть вот так. Пусть уведомит графиню, а уж Лиза найдет способ, как проведать у той о брате. А кукловод пусть полагает, что она вернулась под крыло ее сиятельства. Быть может, эта мысль остановит его от поисков, дав возможность вернуться к жизни без тягот прошлого. А еще Лиза надеялась, что страх перед могуществом графини подтолкнет Marionnettiste поскорее раскрыть местопребывание мальчика. Все может быть…
Второе письмо, за которое Лиза принялась, когда дело шло уже к рассвету, было адресовано Александру. Оно далось намного сложнее. Нет, имен называть она по-прежнему не собиралась, опасаясь мести Дмитриевского. Слишком верила словам кукловода, в правдивости которых сама убедилась впоследствии. Потому хотела лишь предупредить Александра о том, что единственная возможность для Marionnettiste получить желаемое – жениться на вдове графа Дмитриевского.
Лиза пыталась выдержать в письме нейтральный тон, но когда на бумагу легли слова о том, что личность будущей супруги должна быть известна наперед, на ум сразу же пришла красавица Лиди Зубова с ее восхитительным лицом и белокурыми локонами. Выходило, что сама Лиза предлагает эту кандидатуру, и потому лист бумаги был скомкан и отброшен в сторону.
«Что мне за дело, станет ли молодая Зубова графиней Дмитриевской, – рассердилась на себя Лиза. – Все едино той не владеть Александром единолично. Ведь его любовница едва ли потеряет свои позиции в Заозерном». И тут же ощутила иную злость – уже на Александра при воспоминании о том, что флигель в Заозерном так и не пустовал. Ни зимой, ни летом. Летом!
Злость выплеснулась на бумагу. Четырежды. Именно столько раз Лиза начинала новое письмо и в итоге обнаруживала, что все ее слова сводятся к скрытым упрекам, что ревность ее отчетливо читается в каждой фразе. Посему раз за разом она комкала бумагу и начинала сызнова.
Наверное, это к лучшему, что никак не рождаются те самые слова. Наверное, ей вовсе не следует писать к нему. Так думала Лиза, погасив перед самым рассветом оплывший огарок свечи. Но в серости рассвета совесть напомнила, что долгов у Лизаветы Вдовиной, собравшейся кануть в Лету, быть не должно.
«После, – решила Лиза, пытаясь выровнять взволнованное дыхание и уснуть. – Все после. Когда-нибудь. Потом. После».
В ту ночь впервые за долгое время Александр пришел к ней. Будто до этого момента кто-то свыше охранял ее покой, укрывая надежно в памяти звук его голоса, нежность взгляда, крепость его рук и даже запах его кожи. Все это пришло к ней вместе со сном, который вернул ее в Заозерное, в ту пору, когда она была так счастлива, думая, что любима. Пусть это счастье и было с легким привкусом горечи.
Лиза снова видела знакомые стены особняка, ощущала под тонкой подошвой туфель неровности паркета. Сон был настолько явным, что, казалось, она даже ощущала запах воска горящих свечей. Она всей душой, всей своей сущностью стремилась туда, куда несли ее ноги – в истинно мужскую обитель, куда вторглась когда-то так беззастенчиво. И Лиза знала, что он ждет ее. Знала прежде, чем заглянула в его глаза, тут же вспыхнувшие особым светом. Смело, без лишних раздумий, она шагнула в его руки, как можно только по праву супруги. Подставила лицо его пальцам, которые так смело скользнули по скулам, а после запутались в ее волосах.
– День без тебя – истинная мука, – проговорил Александр, притягивая ее к себе.
– Не я виной тому, – шутливо заметила она в ответ.
– Верно, в том я грешен. Чем мне заслужить прощение? Какая кара ждет меня? – шептал он ей в тон, скользя губами от ее ушка до уголка рта.
Лиза чувствовала его дыхание на своих губах, и ожидание того, что вот-вот последует, вызывало до боли знакомые эмоции и будоражило кровь. Он виноват в том, что она стала такой нетерпеливой. И в том, что она не могла отныне не касаться его. Он был ей нужен. Она чахла без его прикосновений и ласк, без его нежности, как цветок чахнет без воды и солнца.
– Когда-то мне твердили, что грехи надобно не только отмолить, – проговорил Александр, неспешно двигаясь губами вдоль ее губ к другому уголку рта, не касаясь тех, а только дразня. – Когда-то мне приходилось читать Библию с раннего утра и едва ли не до полудня, а после полудня я должен был ответить урок. Быть может, теперь я могу сделать так же?
– Я не понимаю тебя, – рассеянно ответила Лиза.
Ей отчего-то не понравился поворот в разговоре. Александр же только чуть отстранился, чтобы заглянуть в ее глаза, а после, проведя кончиками пальцев по лицу Лизы, приподнял ее подбородок и наконец-то коснулся губами губ. Ноги тут же обмякли, отчего Лизе пришлось качнуться к нему и обвить руками его шею. Поцелуй становился все глубже, все требовательнее, вызывая в ней желание прижаться к нему еще сильнее. И потому Лиза почувствовала себя такой обманутой, когда Александр вдруг прервал его и отстранился, чтобы снова заглянуть в ее глаза холодным, цепким взглядом.
– Кого поцелую, тот и есть…
– Что? – не поняла Лиза, все еще оглушенная вспыхнувшим в ней желанием.
– «…вот Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его»…
– Я не понимаю тебя…
– Неужто? Неужто не понимаешь, Lisette? Кто целует, тот Иуда. Разве не так? Не так?..
Его пальцы уже не несли нежность. Они буквально впились в ее руки через тонкую ткань ночной сорочки, причиняя боль и оставляя следы на нежной коже. Лиза пыталась вырваться из его крепкой хватки, отвести глаза от холода его темного взгляда, но не могла. А он все повторял и повторял фразу из Писания, хлестал ее словами наотмашь. А когда она, уже почти провалившись в странное состояние полуобморока-полуяви, в очередной раз взглянула в глаза, горящие яростным огнем, увидела вовсе не глаза Александра, а Marionnettiste. И тут же при этом узнавании хватка пальцев на ее руках ослабла, а взгляд стал иным – полным муки и раскаяния. Это был тот самый взгляд, от которого она без тени сожаления убежала когда-то в парке Заозерного, спеша навстречу Александру.
– Кого поцелую, тот и есть, mon couer, n’est-ce-pas?..
Лиза проснулась, как от толчка, чувствуя, как неистово колотится сердце в груди. За окном уже вовсю светило солнце, в доме проснулись – она ясно слышала глухой шум голосов внизу, вероятно, в гостиной. Странное чувство тревоги не развеялось вместе с остатками сна, которые она смыла прохладной водой во время утреннего туалета. Мысли о сне не ушли, как это часто бывало, когда она переступала порог своей маленькой спаленки, торопясь навстречу новому дню.
Не совершила ли она ошибки, написав кукловоду? Отсылать ли с почтой письмо, запертое до поры до времени в бельевом ящике комода? Быть может, эта тревога не проходила из-за неожиданной встречи с Василем? Или сон пришел к ней под властью эмоций, испытанных при виде Красновой?
Мысли не оставляли Лизу в покое добрую половину дня, покамест не вернулась Натали, что выезжала поздравить с именинами дочерей-двойняшек одного из сослуживцев Григория. Она с большим участием справилась о здоровье Лизы. И немудрено, после того как Лиза вчера спешно уехала из театра, а нынче проспала до второго часа пополудни.
– Как же отрадно видеть вас в добром здравии, ma chèrie, – улыбнулась с облегчением Натали. – Во время визитов мне так не хватало вашего присутствия. A propos! О вас справлялась одна персона. Хозяйка по секрету сообщила мне, что он искал меня, представьте себе! Благо Никита успел мне шепнуть, что вы не желаете водить знакомство с этим господином. Весьма благоразумно в вашем положении. Младший Дмитриевский – не подходящая компания для девицы на выданье. Стишков в альбом начеркает, романсом голову вскружит, да и вильнет хвостом. Не партия вовсе! Долить ли вам кипятка, ma chèrie? Вам надобно пить горячий чай, это вернет румянец на лицо. А то вы нынче такая бледная…
Наталья все щебетала, рассеянно размешивая ложечкой варенье в фарфоровой розетке, а Лиза забыла, как дышать. Она все ждала, что Натали вот-вот сведет воедино историю ее прошлого и неожиданное бегство из театра при виде Дмитриевского. Только в отличие от своего деверя сделает верные умозаключения. Это и произошло спустя несколько минут. Натали вдруг умолкла на полуслове, а потом повернулась к Лизе, широко распахнув глаза и прикрыв ладонью округлившийся в изумлении рот.
– И вы позволили мне болтать всякие глупости! – воскликнула она через мгновение, придя в себя, и добавила, видя растерянность Лизы: – И этот vaudeville! Краснова… O mon Dieu! Я и представить не могу, каково вам было смотреть на нее… Простите меня, Lisette! Воистину прав Григорий Александрович: язык мой – враг мой. Ведь эта титулованная особа… это ведь он? Его сиятельство? O mon Dieu! Mon Dieu!
Лиза с улыбкой пожала руки, которые в раскаянии протянула ей Натали, и уже собиралась ответить, когда внизу в передней стукнула дверь, а после на лестнице раздались тяжелые шаги. Никита Александрович вошел без доклада, по праву члена семьи. Натали при его внезапном появлении залилась краской, выдавая свое состояние с головой.
– Что с вами, сестрица? – заметив ее румянец, удивился Никита. – Мы же только пару часов как расстались, а вам нездоровится… Нынче ветрено и моросит. Немудрено лихорадку подхватить.
– Да, верно, она, лиходейка, – поспешила согласиться Наталья, еще больше привлекая внимание Никиты своим волнением. К тому же она то и дело поворачивалась к Лизе и пристально, со значением, смотрела той в глаза, что тоже не могло остаться незамеченным. – Желаете чаю, mon frère? Позвонить?
– Благодарю вас, сестрица, но нет времени на то. Я к вам, собственно, с вестями. Мой отпуск окончен. Рана затянулась, и нет причин более находиться в Москве. Нужно возвращаться в полк.
– О нет! А как же Рождество?
– Служивый человек не волен выбирать, – улыбнулся Никита. – Я не оставлю вас своими письмами. Вот увидите, почтари загоняют лошадей, доставляя корреспонденцию в Хохловский переулок. Или же вы навестите меня в Твери, коли поедете в Муратово.
– Кто по своей воле уедет из Москвы на Рождество? – усмехнулась Наталья, вызывая снисходительную улыбку деверя.
Лиза же, услышав, что Никита едет в Тверь, окаменела. Рука невольно взметнулась к горлу, словно стало нечем дышать. Одно только слово местных сплетников, и он без труда разгадает всю ее историю. Недаром его прозвали La tête bien.
– Ну, может статься, выедете в Муратово на лето, – мягко проговорил Никита. – Имение пусть и небольшое, но зато какие закаты над лугами… Да и до Твери всего шесть десятков верст.
– Шесть десятков! Деревня! – покачала головой Наталья в притворном ужасе.
Это было так комично, что даже Лиза не смогла сдержать улыбку.
Далее беседа потекла вокруг предстоящего отъезда Никиты и будущих балов и выездов, которые планировала делать Натали по окончании Филиппова поста. Никита пробыл до самого обеда, который разделил со всеми домочадцами. Даже Григорий вернулся со службы ранее обычного, получив записку о возвращении брата в полк. За обедом Лиза с легкой тоской поняла, что ей будет не хватать Никиты Александровича, и безмерно удивилась этому пониманию.
Прощаясь, Никита вдруг отвел ее в сторону, явно желая сохранить предмет разговора в тайне.
– Нам не довелось переговорить, – начал он, глядя Лизе в глаза. И в этом взгляде не было никакого скрытого умысла, а в словах – ни нотки фальши. – Давеча я сказал вам, что вы можете располагать мною. Это истинно так. Я знаю, что есть нечто, что тревожит вас. Ежели ваша просьба о помощи касается того, располагайте мной смело, как располагали бы самым близким другом или братом.
– Благодарю вас, – только и сумела произнести растерянная Лиза.
– И как ваш друг… как ваш брат… Быть может, вы позволите мне… ваша честь… – Никита замялся в смущении, и Лизу словно обожгло догадкой.
При слове «честь» перед глазами мелькнул кроваво-алый след на лице Александра из-под ее руки. Только спустя время она сообразит, что Никита имел в виду другого человека, а вовсе не графа, но тогда страх за Александра едва не лишил ее рассудка.
– Нет! Я вам запрещаю! – она даже схватила ладони Никиты, словно это могло заставить его отступиться. Слишком громко воскликнула, привлекая внимание Дуловых, расположившихся неподалеку перед камином. – Пусть прошлое останется в прошлом!
– Пусть прошлое останется в прошлом, – повторил Никита, легко пожимая ее ладони в ответ.
Наверное, их странное прощание и послужило причиной короткого разговора, который случился, едва Никита покинул дом. Григорий некоторое время прислушивался к стуку колес коляски, отвозивший брата за вещами на постоялый двор, после чего неожиданно проговорил:
– Mon pere disait toujours que le passé nous definit[321]. Нет, я не осуждаю вас за грехи прошлого, Лизавета Алексеевна. Я принял вас в свой дом, могло ли быть такое, коли осуждал бы? Но не скрою, мне не все по нраву.
– Я не понимаю вас, Григорий Александрович, – Лиза невольно вздернула подбородок, как делала всякий раз, когда слышала незаслуженный упрек в свой адрес.
– Я прошу вас не давать надежд моему брату. Надеюсь, вы простите мне эту откровенность и услышите мою просьбу. Ибо боюсь, что настанет день, когда я буду сожалеть о своем решении уступить Наталье Михайловне в ее милосердии к вам.
Если бы Лиза не понимала, как могло выглядеть со стороны их с Никитой прощание, то, верно бы, оскорбилась. Но в ее ли случае помнить о гордыне и держать обиды? К тому же она понимала, что, будучи на месте Григория, поступила бы так же. А потому просто и чистосердечно ответила:
– Ваш брат для меня всегда будет только другом, Григорий Александрович, смею заверить вас. Могу дать вам мое слово в том, коли пожелаете.
– Не держите на меня зла за сей разговор. Не стоит горячиться, прошу вас, я не желал вас обидеть, – вдруг широко улыбнулся Дулов. Разбежались морщинки в уголках глаз, мгновенно смягчив черты его лица. Опасный хищник снова превратился в домашнего любимца. – А теперь оставим прошлое да неприятное! Сыграем в домино, mesdames? Или покончим, наконец, с пузелем?[322]
Ночью Лизе снова не спалось. Ей почему-то все вспоминались слова Никиты о чести, о его ненависти к Александру в свете той пренеприятной истории с семейством Парамоновых. Интересно, что сталось с девицей, что так ошиблась, пытаясь разыграть свою партию с Дмитриевским? Признаться, Лиза никогда ранее не задумывалась, как сложилась судьба той несчастной после такого позора и смерти брата на дуэли.
Очередная жертва опасной игры с la Bête. Очередная проигравшая. И все же Лиза помимо воли искала оправдания Александру. Всякая девица знает, что la Bête опасен, и что игры с ним не приведут ни к чему хорошему. Сунул руку в огонь – жди ожога, так и тут. Глупо было полагать иной исход…
А потом вдруг нахлынуло волной воспоминание о недавнем сне, и не о страхе или боли, что терзали ее тогда. Воспоминания были об ином – о прикосновениях, словах, ощущениях, о его горячей коже под ее руками. Каждую из этих деталей хотелось перебирать в памяти, как жемчужины ожерелья, доставшегося Лизе в наследство от матери. Касаться их. Любоваться их блеском. Ловить отголоски памяти.
Ей не хватало его. Прошло столько времени, а ей до безумия не хватало его. Но самым горьким было понимание того, что позови он ее сейчас, даже не предложив руки, и она бы пошла, сгорая от ужаса своего падения и дрожа от предвкушения его ласки и нежности.
Ей не хватало его. И никто и никогда не сможет заменить для нее Александра. Лиза не обманула в том Григория. Даже Никиту, с которым так покойно, она никогда не смогла бы впустить в свое сердце. Да и как можно? У Лизы даже мысль о замужестве с другим вызывала странное отторжение, словно этим она предавала себя, его и будущего супруга. Никогда она не сможет поклясться другому в том, в чем была готова клясться Александру. Только вот нуждался ли он в этих клятвах?..
Слова родились под тихий танец снежных хлопьев за окном. Лизе даже показалось в те мгновения, что она снова вернулась в Заозерное. И что это письмо – попытка достучаться до того самого Александра, которого она узнала после Рождества; до души, которая так ждала тепла и любви, которая так щедро делилась нежностью, нерастраченной с тех самых пор, как потеряла самое дорогое, что только у нее было.
И почему-то казалось, что он прочитает это письмо где-то за стеной, в глубине комнат, потом поднимется к ней, по-прежнему сидевшей за столиком у окна. Опустится на корточки возле стула, беря ее ладони в свои.
– Ты совсем озябла, тут прохладно. Прикажу дров подбросить, – обыденные слова, за которыми стоит так многое. Забота о ней. Любовь.
А потом, когда она не захочет, чтобы лакеи нарушали благословенную тишину этой светлой от снега ночи, он будет греть своим дыханием ее руки, целовать ее пальцы, чтобы после обнять, согревая своим теплом. И ей будет так хорошо в его объятиях… в этом облаке любви, которым он укутает ее, словно одеялом. Этот мужчина с большим сердцем и израненной душой, которого так ненавидели или боялись другие и которого никогда не перестанет любить она.
Глава 37
1830 год,
Москва
С началом Филиппова поста Лиза испросила позволения у матушки Клавдии помогать в монастырской больнице. И с тех пор дважды в неделю по своей воле приходила в обитель. Ее берегли. Поручали уход за больными с легкими хворями и лишь изредка привлекали к перевязке ран, и то тех, что уже затягивались да не особо страшили на вид. Это трудницей она считалась в монастыре ровней, нынче же, приходя туда добровольно, оставалась в своем чине. По возможности Лиза старалась избегать заразных больных. И не потому, что боялась за свою жизнь. Теперь, когда она жила в доме, где рос один очаровательный крепыш, нельзя было бездумно рисковать собой.
Страшный сон, увиденный ею после встречи с Василем, повторялся еще не раз, и Лиза тщетно пыталась увидеть в нем какой-нибудь знак. Быть может, сон говорил о том, что она стала Иудой и для кукловода? Или совесть ее по-прежнему не находила покоя? Лиза даже решилась обратиться к сестре Александре, библиотекарю монастыря, надеясь, что та прольет свет на загадку сна с точки зрения богословия. Но инокиня помочь не сумела, только напутствовала словами: «Господу все ведомо, Он и растолкует со временем».
Но со временем сон перестал приходить, из-за ежедневной усталости ей вообще ничего не снилось. А после Рождества Лиза стала видеть совсем другие сны: красочные, полные звуков и ароматов, в которые хотелось погрузиться с головой, словно в другую жизнь.
Порой ей снилось детство. Папенька, выгуливающий выжлят или спешащий на охоту со своей сворой. Маменька в виде неясного светлого силуэта, потому что память не сохранила ее лица. Детский запах Николеньки, которого Лиза растила с пеленок вместе со старой нянюшкой. Изредка снились графские покои, скупая доброта Лизаветы Юрьевны и радость Николеньки при редких встречах с их благодетельницей. Эти сны приносили острые муки совести, которые затихали только во время занятий с Павлушей или в монастырской больнице.
