Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 54 страниц)
– Рождество давно миновало, mon ami. А что до именин – так до лета еще немало времени… Не стоит портить Пульхерии Александровне аппетит перед завтраком, скрой от нее отъезд Василя, – увещевал друга невидимый Лизе Борис. А потом добавил: – Да и крики твои пред гостьями… Им только расстройство и тревоги лишние.
– Je m'en fiche! – снова повторил Дмитриевский, хотя и замедлил шаги при упоминании Вдовиных. – Я в своих стенах. Желаю кричать – кричу! В своих стенах…
После этих слов в глазах Александра снова вспыхнула ярость. Он с силой сжал рукоять хлыста, а потом ударил кого-то – резко, наотмашь. Хлыст с тихим свистом рассек воздух, прежде чем опуститься на место удара.
От ужаса перед глазами Лизы все поплыло, а в голове возникла иная картина. Тонкие розги опускаются на нежную кожу ладоней. Резкие звуки пощечин. Горящие девичьи щеки. Едва уловимый взгляду отблеск непролитых слез. И боль, острой иглой цепляющая любого, кто находился поблизости в тот миг. Боль, от которой становилось трудно дышать.
– Вы чересчур изнежены для вашего положения, – всякий раз с легкой издевкой говорили Лизе, замечая ее состояние. Но разве могла она не чувствовать отголосок боли от наказания, свидетелем которого ей поневоле случалось бывать?
Так и сейчас – не столько от внезапности удара, сколько от вида такой жестокости, по телу пробежала дрожь. Лиза резко развернулась, чувствуя лихорадочное биение сердца в груди и пульсирующую боль в голове, у самого виска. Подол платья мешал быстрым шагам, особенно на ступенях лестницы, когда девушка то и дело наступала на тонкую ткань, рискуя испортить наряд.
Она стремительно поднималась все выше и выше, будто пыталась убежать от чего-то. Хваталась за перила, рискуя упасть на очередном пролете и задыхаясь от спазма, что сдавил легкие и колол сердце. Только когда яркий свет вдруг ударил в глаза, Лиза наконец остановилась и тяжело дыша прислонилась к перилам балюстрады.
Бельведер утопал в солнечных лучах, которые отражались от белоснежного ковра, простиравшегося вокруг усадьбы. На рассвете вновь падал снег, кружась в причудливом танце, и лес вдали за парком почти сливался с бледным небом. Благостная картина зимнего покоя… так и не коснувшегося сердца Лизы. Она стояла сейчас в самом центре бельведера, но была совсем в ином месте и времени, устремив невидящий взгляд в прошлое.
– Approchez un peu, mademoiselle[157], – приказал властный голос. А после густо черненые брови говорившей недовольно сдвинулись, так как mademoiselle не сдвинулась с места. Цепкий взгляд быстро пробежал от подола старенького, но чистого платья до аккуратно уложенных локонов. Губы сжались в тонкую линию.
– Approchez un peu! – резко повторила старуха. Стоявшие чуть поодаль дворовые девушки вжали головы в плечи. – Entendez vous de français?[158]
– J'entends bien, madam. Mon père m'enseigne…[159] – Лиза замолчала, осознав, что говорит об отце в настоящем времени, будто тот по-прежнему жив.
Но это было не так. Однажды ночью сердце ее отца остановилось, не справившись с лихорадкой, ослабленное болезнью, что парализовала его в один миг. Лиза еще долго помнила ту картину: вот он стоит в центре комнаты, наблюдая, как резвятся дети, играя с молодым пометом его любимой выжловки. А потом вдруг падает на пол, словно дерево под напором топора. Несмотря на то, что Лиза тут же приказала послать за доктором в уезд, по весенней распутице тот ехал очень долго. Прибыл только под вечер. Чуда, о котором Лиза безуспешно молилась вместе с домашними слугами в небольшой гостиной, не произошло. Хотя… Разве на следующее утро отец не открыл глаза? Разве не говорил с ней, с трудом шевеля губами? Его лицо перекосило, и маленький Николенька испугался страшного незнакомца. Раскричался в испуге, когда его принесли в спальню к отцу. Даже Лизе первое время было не по себе глядеть на этот кривой рот, на глаз, почти скрытый полуопущенным веком. Но она только на короткие минуты покидала свой пост у постели больного, даже приказы домашним отдавала из отцовской спальни. Потому что боялась, что если уйдет, то потеряет и его…
А потом пришла простуда. Легкая хворь, которая так опасна для слабого после удара человека. Именно простуда отняла у Лизы отца в ту злополучную ночь. Она свалила и Николеньку, потому Лиза разрывалась между спальней на первом этаже и мезонином, где была детская. Под вечер, набегавшись по узкой деревянной лестнице, помогая Степаниде и Юшке, старому денщику отца, она заснула прямо на ступенях.
Разбудили Лизу собаки. Страшный вой наполнил не только псарню на заднем дворе, но и всю их небольшую усадьбу. Неспокойно было и в конюшнях, и на скотном дворе, но именно собачий вой отчего-то врезался в память. Лиза плохо помнит, кто сказал ей, что сердце отца остановилось, – прошло семь лет. Но этот вой… этот ужасный вой… Быть может, поэтому она так не любила маленьких вертких болонок и толстых мопсов, с которыми ей пришлось так часто делить дневной досуг в последующие несколько лет?
Николенька по малолетству даже не понял, как изменилась их жизнь в те дни. Комната в одном мезонине сменилась для него на большую по размеру в другом. Вместо Степаниды к нему приставили двух нянек, а впоследствии и дядьку, переведенного по старости лет в этот ранг из лакеев. Брат совсем не помнил ни их деревянного дома с небольшим мезонином, ни великолепных гончих, которыми так гордился отец, ни Юшки, вырезавшего ему из сучьев игрушки, ни Степаниды, ходившей за ним. Даже отца не помнил. Единственными близкими людьми для него стали сестра, няньки с дядькой да «bonne tantine»[160], заботливо принявшая на себя хлопоты о «pauvres orphelins»[161]. Ее ангелок, милый frérot[162], он даже питал некую привязанность к их «доброй благодетельнице», как называл часто в письмах к сестре Лизавету Юрьевну.
Верно, потому что Николеньке, благодарение господу, не довелось лицом к лицу столкнуться с приступами неудержимого гнева их «bonne tantine». Лизавета Юрьевна посылала за мальчиком редко – только по святым праздникам, чтобы тот получил от нее маленький подарок да приложился к ее сухой ручке и покрытой морщинами нарумяненной щеке. Зато Лизе, которая с тринадцати лет стала ее постоянной компаньонкой, довелось повидать всякое. И как вырывала «bonne tantine» волосы своим девкам, и как била их по рукам тонкими розгами. Пощечины в покоях Лизаветы Юрьевны были привычным делом, а щипки и тычки доставались даже карлице Жужу Ивановне. А ведь к этой злобной и вредной bouffonne, с которой у Лизы сразу не заладилось, Лизавета Юрьевна была по-своему привязана.
Впрочем, своих собак и кошек, которых у нее было около десятка, Лизавета Юрьевна любила больше. Даже Лиза впервые получила пощечину именно из-за тетушкиного мопса. Тот попытался ухватить Лизу зубами, а она ловко отпихнула его ногой. Это заметила карлица, и тут же нашептала Лизавете Юрьевне. Та поманила девушку к себе и внезапно с размаху ударила по щеке. Ахнули девки, что помогали барыне с туалетом, злобно ухмыльнулась Жужу Ивановна.
– Ne vous oubliez pas![163] – коротко бросила тогда Лизавета Юрьевна, сжимая накрашенные губы в тонкую ниточку. А потом ударила еще, когда заметила злой и осуждающий взгляд Лизы, пришедший на смену потрясению от первого в жизни удара. И снова повторила те же самые слова.
«Не забывайтесь. И никогда не забывайте! – все эти годы звучал в голове у Лизы голос Лизаветы Юрьевны. – В этом доме ваша роль быть моей тенью, делить со мной дневные часы, развлекая чтением, музицированием или беседой. Вы – барышня по рождению и всегда обязаны помнить, что ваше положение выше всех тех, кто живет в этих стенах, помимо меня, bien sur»
«И в то же время ниже мопсов и болонок в шелковых жилетиках и кошек в бархатных ошейниках с золотой отделкой», – с грустной усмешкой добавляла Лиза к этой наставительной речи.
Долгое время, проведенное подле деспотичной тезки, девушка чувствовала себя одной из этих собачек. Она тоже носила красивые платья и ела с фарфора, ездила в роскошных экипажах и выходила в свет, когда ее опекунша желала видеть «ces personnes»[164]. Она должна была быть довольной, что окружена многочисленной услужливой дворней, что не знает ни в чем нужды.
Должна… но не чувствовала себя таковой. Ведь по-настоящему Лиза была счастлива только на свиданиях с Николенькой. Она, бывало, не видела его целыми днями, хотя жили они в одном доме, и удивлялась всякий раз, как быстро он растет.
За несколько лет в доме Лизаветы Юрьевны из пухлощекого малыша брат превратился в худенького светловолосого мальчика, так схожего лицом с матерью, которой никогда не знал и которую ему когда-то вынужденно заменила сама Лиза. Ведь именно она дала слово у кровати умирающей, что никогда не оставит Николеньку, станет ему опорой и защитой, как должно по старшинству. Степанида тогда еще целый год ворчала себе под нос, что ноша, которую взвалила на себя Лиза, совсем не по силам десятилетней барышне. Но обе понимали, что едва ли отец способен взять на себя хлопоты о новорожденном, совершенно сломленный смертью жены.
И Лиза выполнила обещание, данное матери, во все значимые моменты в жизни Николеньки она неизменно была рядом: первая улыбка, первый зубок, первые слова, первые шаги. Она разделяла с ним все радости и открытия, а при встрече с маленькими огорчениями утирала ему слезы. В те тяжкие дни брат вытеснил из ее души горе от утраты, что так нежданно свалилась на их семью.
И потому за то добро, что после смерти отца делала мальчику Лизавета Юрьевна, за кров над его головой, за все удобства и маленькие радости, Лиза терпеливо сносила свою несладкую долю.
Правда, именно разлука с братом стала тем самым камнем, о который Лиза споткнулась на дороге жизни, и после которого так переменилась ее судьба.
– Пришла пора мальчику покинуть дом, – решительно заявила однажды Лизавета Юрьевна в ответ на все уговоры и слезные мольбы Лизы переменить решение. – Так заведено – он должен принять образование в надлежащем его положению заведении. Все решено, и ни слова супротив! Через три дня Nicolas уедет вместе с Григорием. Позднее я похлопочу о поступлении в корпус. Вы должны радоваться за брата, ma chère, а не слезы лить!
Николенька тоже не скрывал слез при прощании, разрывая сердце сестры и раздражая Лизавету Юрьевну, потому что от его рыданий стали нервничать собаки, забегали вокруг кресла хозяйки и залаяли, как оглашенные.
– Дюже слезы лить-то! – недовольно поджала губы старуха, подзывая к себе мальчика. – Целое озеро наплакали с сестрицей своей. Возьми-ка маленький подарочек от своей радетельницы, mon petite garçon. Ну-ка, открой-ка замочек… По нраву тебе мой подарочек, Nicolas? Откроешь замочек, посмотришь на сестрицын лик. Глядишь, и разлука будет не столь тягостной… Ну! Обними bonne tantine, Nicolas, да ступай ужо. По темноте-то кто в путь пускается? А то чую, до ночи прощаться будете. Да не срами имя свое и мое при обучении-то! А то, бог свят, буду ругать – срама не стерплю, так и знай!
И Николенька, единственная Лизина радость в этом доме, действительно уехал. Проводив брата, Лиза даже на неделю слегла, настолько тяжело далось ей расставание с ним.
Два года в разлуке. Двадцать одно письмо от Лизы к брату и столько же посланий от него. Семнадцать дней, проведенных вместе, когда Николеньку привозили на короткие каникулы. И долгие дни порознь. Пустой и бессмысленной была ее жизнь без маленького Николеньки. И потому ради него она отдаст последний кусок хлеба и последнее платье. Ради него она готова на все, даже на смертные грехи, что камнем уже лежат на ее душе.
Лиза даже не заметила, когда присела на последнюю ступень лестницы в бельведере, ничуть не заботясь о том, что может испачкать светлый муслин утреннего платья. Обхватила плечи руками, не чувствуя, как скользит по плечам прохлада, ведь шаль уже давно сползла с плеч. Увиденное недавно навеяло воспоминания о прежней жизни, где так часто с похожим свистом рассекала воздух розга. И напомнило о том, что происходящее нынче: и душевные разговоры, и мягкость во взгляде, и легкий флирт – все это только ширма для иного. Даже граф прятался за этой ширмой, скрывая то, о чем успела позабыть Лиза, прельстившись яркими красками на закрывающем истинную сущность полотне.
Двулик ли он, как тот другой? Лиза крепче обхватила плечи, пытаясь унять мелкую дрожь. Как и все, кто окружал ее в последнее время. За исключением, пожалуй, Николеньки. Ведь даже простодушная на вид, усыпанная бледными веснушками Ирина тоже таила свои секреты. Иначе отчего так покраснела, когда Лиза застала ее утром у ящика с бельем? И почему неожиданно воротился на место тонкий батистовый платок, который Лиза вышила еще прошлым Рождеством и который последний месяц считала потерянным? Обнаружив пропажу, Лиза даже бровью не повела, но про себя не могла не отметить ее появление, как и краску стыда, залившую щеки Ирины.
«Все, все до единого носят здесь маски, – зло подумала Лиза. – И в первую очередь этот темноглазый Аид» Зачарованная его взглядом, девушка и думать забыла о том, что ей говорили до приезда в Заозерное. О его прошлом. О его жестокости и мстительности. О его бессердечии и себялюбии. «Интересно, если я буду повторять это мысленно, поверю ли снова?» – с каким-то отчаянием подумала она, понимая, что не в силах испытывать неприязнь к Александру, даже став свидетелем его неприглядного поступка.
Совсем недавно Лиза пережила предательство человека, которому столь неосторожно вручила когда-то свою судьбу. Первые дни было больно и горько, но она смирилась и сумела отогнать от себя неприятные мысли, заставила себя не думать и не чувствовать.
С осени она и ее кукловод вели странную игру: он делал вид, что Николенька лишь переменил место учебы и вся недолга, а Лиза притворялась, что верит этому, предпочитая не думать, погрузившись в странное оцепенение. Но почему же сейчас в ней поднимается горячая волна неверия при мысли об утреннем инциденте?
На миг прикрыв глаза, Лиза мысленно дорисовала картину произошедшего. У кого на лице остался след от хлыста? Кто принял на себя гнев барина?
С трудом поборов приступ странной паники и страха, Лиза все же направилась в столовую. Но разве она признается в том, что, замерев перед дверями, боялась заметить след от удара на лице старого дворецкого? Ведь ему в числе первых полагалось держать этим утром ответ за происшедшее перед барином. Разве признается, что боялась почувствовать неприязнь к Дмитриевскому и страх, похожий на тот, что так часто пыталась подавить в себе после очередной вспышки ярости своей благодетельницы? Лиза знала, что ей необходимо приложить неимоверные усилия, дабы ни жестом, ни взглядом не выдать свои истинные эмоции. А еще страшилась, что не испытает вновь той странной смеси чувств, что ощущала в присутствии Александра. И не понимала, отчего вдруг возникло в ней это опасение…
Лицо дворецкого, внимательно наблюдающего за подачей блюд, оказалось совершенно чистым, без единой ссадины. Но Лиза даже не сразу заметила это, потому что, как только лакеи распахнули перед ней двери в столовую, сразу нашла взглядом другое лицо.
Темные глаза вспыхнули видимым только Лизе светом, от которого сердце на миг сжалось и тут же пустилось вскачь. И этот свет заполнял каждую частичку ее тела, прогоняя прочь все страхи и сомнения, все тени, которыми была полна ее душа. Что-то дрогнуло внутри при этом взгляде и снова рассыпалось на осколки, как тогда, во время вальса, от обжигающей страсти его глаз. Потому Лиза не смогла сдержаться, почувствовав внезапную слабость и желание отдаться этому свету, позабыв обо всем, даже о том, что увидела нынче утром.
И она сделала то, что казалось единственно верным в этот миг – отступила. Вернее, позорно сбежала, не в силах смириться с тем, что уже давно приняло ее сердце.
– О! – услышала Лиза за спиной возглас мадам Вдовиной, когда под удивленными взглядами спешно удалялась прочь от столовой, пытаясь сдержать слезы. – Прошу простить мою дочь… все, что стряслось с нашей семьей в последнее время… эти приступы… crises de nerfs[165]…
«Да, – думала Лиза позднее, лежа в своем укрытии из пухового одеяла и прижимая к себе Бигошу, – пусть думают, что у меня нервное расстройство. Пусть думают, что хотят. Даже madam mere пусть думает так»
Металл, ставший таким теплым в ее ладони, уже не приносил прежней уверенности, не придавал сил. Лиза то и дело открывала крышку медальона и смотрела на собственные черты, запечатленные в миниатюре, пытаясь представить образ брата. А видела только Александра. Его глаза, полные нежности и света. Его улыбку. Его пальцы, скользящие по клавишам клавикордов. Когда это случилось? Когда он проник так глубоко в ее душу, что теперь она готова оправдывать его во всем?
– …Не боитесь ли вы, что со временем я стану питать к нему своего рода приязнь? – возник из лабиринтов памяти некий разговор до приезда в Заозерное. Когда все еще казалось только дурным сном. – Разве не должно питать к мужу подобные чувства? Или вы полагаете меня совсем бездушной?
– Я полагаю тебя ангелом, моя душа, – он целовал ей руки, пытаясь погасить в ней остатки совести и страха перед небесным отмщением, которого Лиза так страшилась. – А небесное создание едва ли способно питать приязнь к сущему порождению ада. Вспомните, один ангел уже пытался спасти его душу. И что в итоге? Он погубил ее… Именно погубил! И он – виновник ее смерти… Берегись его, ma bien-aimée. Не позволяй его очарованию завладеть хотя бы частицей твоей души. Как и не поддавайся искушению открыться перед ним, надеясь на его милосердие. В Дмитриевском нет и толики его. Тем самым, ты лишь погубишь себя самое и меня. Что я, впрочем?! Я не страшусь этого, нет… Но ты! И Nicolas! Подумай о твоем бедном брате… Что станется с ним, коли что-то случится со мной? Его сиятельству уж, определенно, не будет до твоего брата никакого дела!..
Не написать ли в ответ на послание, за которым Лиза спустилась тем же вечером в библиотеку, что тот расчет был не так уж верен? Назло тому, кто оставил ее наедине с Дмитриевским на долгие недели. Не написать ли, что ее сердце все же поддалось обаянию порождения ада, как он тогда назвал Александра? Иначе, почему Лиза так задержалась среди книжных шкафов, явно не торопясь покинуть эту мужскую обитель? Она подошла к столу и медленно провела пальцами по спинке высокого кресла, будто желая ощутить тепло головы его хозяина, касавшейся этого самого места.
Александра здесь не было. Но каждой частичкой своего тела Лиза ощущала его присутствие. И отступили прочь все тревоги, и даже воспоминания о Николеньке не приносили тянущей сердце тоски. Так странно. И так чудесно. Хотелось подольше остаться в этом облаке покоя и легкости, в которое она окунулась, переступив порог библиотеки, и в которое всегда погружалась при взгляде в его глаза, кружившие ей голову почище любого вина.
Наверное, поэтому Лиза даже не двинулась с места, когда дверь неожиданно распахнулась, и на пороге библиотеки показался тот, кто занимал все ее мысли.
Она не удивилась его появлению здесь в столь поздний час, когда усадьба постепенно погружалась в сон. Просто стояла и наблюдала, как Александр медленно закрывает дверь, пытаясь не погасить тонкий огонек свечи, которую нес в руке. Как проходит к столу, где она стояла буквально миг назад, трогая книги и его бумаги.
Темный сюртук графа был расстегнут, как и ворот рубашки. Галстук развязан – концы шелковой темно-синей ленты свободно висели на груди. Быть может, потому Александр показался ей таким непривычным. Хотелось подольше оставаться незамеченной в тени книжных полок, чтобы и дальше наблюдать за ним, подмечая каждое движение. Лиза опомнилась, понимая насколько неприличным было ее поведение, когда он стал стягивать с плеч сюртук, полагая себя совершенно свободным. В неясном свете свечей на столе и каминной полке забелело полотно рубашки, подчеркивая его крепкую, статную фигуру.
Лиза быстро взяла с ближайшей полки первую попавшуюся книгу в тонком переплете, чтобы не выглядело странным, что вот уже несколько недель кряду она отдает предпочтение одному и тому же роману. А после шагнула из тени, понимая, каким глупым и бесстыдным покажется ему в этот час ее присутствие здесь. Она намеревалась, извинившись, быстро проскользнуть мимо Александра. Только вот выбрала неверный путь к двери, да не учла, что едва ли чье-то неожиданное появление из-за спины способно заставить Дмитриевского растеряться хотя бы на миг.
Лиза успела сделать всего три шага, прижимая к себе стопку книг, и прошептать: «Je vous prie de m'excuser…[166]» Хотела еще прибавить, что и знать не знала, что хозяин дома придет сюда сейчас, да только не успела – отбросив сюртук на кресло, Александр в тот же миг бросился ей наперерез, загородив собой выход из комнаты.
– Je vous prie, – Лиза готова была провалиться сквозь пол. Стоять вот так в полумраке наедине с этим мужчиной, не смея даже поднять голову и встретиться с ним взглядом. И дело было не в том, что в одной из книг было спрятано письмо, способное разрушить всю авантюру.
Запах его кожи, который Лиза ощущала сейчас, настолько близко он к ней стоял. Его широкие плечи, его настойчивость, что легко угадывалась в позе. Сила, с которой он сжал дверную ручку, не позволяя ей ускользнуть из комнаты. Все это сводило с ума.
– У меня не было нынче возможности видеть вас, – сказал Александр после минуты напряженного молчания. Казалось, именно от этого напряжения потрескивают поленья в камине и огонь одной из свечей в канделябре на столе.
– Позвольте мне пройти, – прошептала Лиза в ответ, и сама удивилась, насколько неубедительно прозвучала просьба.
Она испуганно взглянула на Александра, тут же прочитав в его глазах, что он заметил неуверенность в ее голосе. В неясном свете его глаза казались совсем темными, подобно омуту, который затягивал ее все глубже и глубже в бездну. Но видит бог, она всю жизнь провела бы вот так – стоя столь близко к нему…
– У меня не было нынче возможности видеть вас, – настойчивее повторил Дмитриевский, вынуждая ее вступить в разговор. – Посему не могу выразить, как я рад этому счастливому случаю…
Не прозвучала ли ирония в его голосе, когда он произнес последние два слова? Лиза тут же попыталась выставить линию защиты перед усмешкой, привычно изогнувшей его губы:
– Вы не должны были оказаться здесь, – а потом добавила, понимая, как нелепо прозвучали эти слова: – И я не одна. Ирина… она в коридоре. Обещалась знак подать, коли что… коли кто будет…
– К моему счастью, ее все же нет поблизости.
Лиза безуспешно пыталась понять по тихому и мягкому тону его голоса, разгадал ли Дмитриевский ее ложь. Ведь Ирина не сопровождала ее к библиотеке, загодя получив приказ ступать в кухню и заварить чая с мелиссой на покойный ночной сон. Девушка намеренно не взяла ее с собой, вспомнив, как обнаружила утром пропавший платок. А у сочинения Ричардсона была слишком приметная бархатная обложка, чтобы горничная не запомнила странного интереса барышни именно к этому роману.
Очередная ложь, которой она зачем-то позволила сорваться с губ в бесполезной попытке оправдать свое присутствие здесь. К слову о лжи… Лиза поймала очередной странный взгляд Александра, направленный на книги в ее руках, и занервничала сильнее прежнего: «Отчего он так смотрит на романы? Неужто разглядел зазор меж страницами? Что, если Ирина все же что-то заподозрила? Тогда случайно ли здесь оказался Дмитриевский?..»
– Je vous prie…
Лиза сделала шаг вперед, демонстрируя настойчивое желание покинуть комнату и ее хозяина. Но в итоге только ближе подошла к нему, почти до неприличия вплотную, ведь Александр в свою очередь даже не шелохнулся. Он смотрел на нее, не отрывая взгляда, и этот пристальный взор взволновал Лизу до безумия. А потом он вдруг протянул к ней руку…
Незавершенное прикосновение легким покалыванием скользнуло по нежной коже щеки. Словно кончики его пальцев все же дотронулись до ее скулы и поползли вниз, вдоль линии шеи, такой тонкой и беззащитной под тугим узлом волос. Лиза даже не отклонилась. Только глаза шире распахнулись, придавая ей и без того до крайности невинно-соблазнительный вид. И это сочетание страсти и наивности могло вскружить голову любому мужчине.
Пальцы Александра коснулись кружевной ленточки воротника ее платья, пропустили меж собой тонкую полоску, позволяя той снова упасть на грудь Лизы. Это движение вмиг заставило ее кровь закипеть в жилах, пробуждая желание качнуться вперед, преодолевая короткое расстояние между ними, и положить голову на его широкое плечо. Уткнуться при этом носом в ямку возле ключицы, которую она ясно видела сейчас в неприлично распахнутом вороте рубашки. Закрыть глаза и ощутить невероятную легкость прикосновения крыльев бабочек где-то глубоко внутри.
А потом его пальцы тронули бархатную обложку одной из книг, которые Лиза крепко прижимала к груди, и уверенно потянули из маленькой стопки.
Глава 15
Лиза изо всех сил сжала руки, пытаясь помешать Александру, но разве можно было противостоять этому властному напору? Роман легко оказался в руке Дмитриевского, а ее сопротивление заставило его изумленно приподнять бровь. Он взглянул на обложку, а после вновь на заметно побледневшую Лизу.
Девушка замерла. Сердце, казалось, билось в самом горле, мешая вздохнуть. А перед глазами все завертелось, грозя приближением обморока. Она, верно, и упала бы, вытащи Дмитриевский из стопки сочинение Ричардсона. Но он вытянул книгу, которую Лиза взяла с полки мимоходом, даже не взглянув на название. И смотрел при этом не на роман, который оказался в его руке, а в ее настороженное лицо.
– Я рад, что вы спустились из покоев, – проговорил Александр.
Сознание Лизы снова затуманилось, но уже не от страха перед раскрытием тайной переписки, а от волнения, которое захлестнуло ее при этих словах.
– Скажу от сердца, давеча днем подумал, что вновь не доведется увидеть вас на этой неделе. И что же тогда наше пари?
– Вы полагаете, я не узнала бы об исходе Масленичных забав в тот же день? Уверена, вся усадьба только об этом бы и говорила. Но это вовсе не тема для беседы в столь поздний час и при… таких условиях…
Лиза чуть приподняла брови, показывая, что вид его донельзя неприличен – без сюртука и галстука, с расстегнутым воротом рубашки. А потом сжала губы, без слов демонстрируя, свое недовольство происходящим. Но вышло, похоже, неубедительно – ее собеседник ничуть не смутился, даже наоборот широко заулыбался в ответ.
– Je vous prie, – она попыталась вновь обойти его, но Александр в тот же миг сделал шаг в сторону, блокируя ее маневр. Лиза возмущенно вскинула голову, чувствуя, как в ней просыпается гнев. Пристально глядя ему в глаза, она шагнула в другую сторону. И он снова последовал за ней, все так же непринужденно улыбаясь.
– О боже, до чего же вы несносны! – вспылила Лиза, с трудом удерживаясь, чтобы не оттолкнуть его. Быть может, она так бы и поступила, но в голове вдруг всплыло воспоминание о том, что случилось тогда, у кромки леса. И к чему привело ее яростное сопротивление.
– И вы бы сейчас с превеликим удовольствием ударили меня, позволь вам обстоятельства. Я без труда читаю это в ваших глазах, – медленно произнес Александр с привычной усмешкой на губах. – Знаете, они ничего не скрывают, ваши удивительные глаза. Сейчас в них горит такой огонь, такая злость… Вы ненавидите меня…
– Вы правы! Я… Мне невыносимо многое в вас. И теперь я понимаю, что девица, всего за несколько минут погубившая свою честь и жизнь, могла быть просто пешкой для вас. Забавой! Оттого, что жизнь показалась вам скучной…
– Вы снова вытащили на свет Божий эту старую сплетню, полагая, что ее острота ничуть не притупилась за годы, – усмехнулся Александр, но глаза его не переменили своего выражения.
Это не могло не насторожить Лизу – он вел себя словно хищник перед прыжком. И вот что удивительно, у нее вдруг возникло странное желание продолжать схватку до этого самого прыжка, вынудить его на… На что? Она сама и не знала. Но желание противостоять ему, не склонить головы и смотреть прямо в глаза, не уступая позиций, целиком завладело ей. В конце концов, разве не он сам несколько недель назад позволил ей говорить и делать то, что на уме, а не то, что должно?
– Вынужден вас разочаровать, Лизавета Петровна, ваше оружие не так остро, как вам думается. И порядком уже устарело. Да впрочем, было ли это оружием? Вдруг всего лишь обманкой?
– Насколько мне помнится, недавно оно вас уже ранило…Значит, оружие оказалось острым и опасным, – нанесла Лиза очередной удар и тут же пожалела, заметив, как на короткий миг дрогнули веки ее собеседника.
Александр отвел глаза и распахнул книгу, но Лиза сомневалась, что он погрузился в чтение.
– Мы снова воротились к тому, на чем давеча расстались, – произнес он, по-прежнему не глядя ей в глаза. – С завидным упрямством вы ставите перед собой преграду из сплетен, недомолвок и откровенной лжи.
Хорошо, что в этот момент он не смотрел на нее. Потому что руки Лизы невольно дрогнули, ослабив хватку, с которой она прижимала к груди оставшиеся книги, и те едва не упали на пол.
– И быть может, нынче самый момент выяснить, что же причиной тому? – невозмутимо продолжал Александр, перелистывая страницы.
– Причиной – чему? – растерянно переспросила Лиза.
– Si on juge de l'amour par la plupart de ses effets, il ressemble plus à la haine qu'à l'amitié[167], – многозначительно изрек ее собеседник, будто только что вычитал это в книге. А потом поднял голову и внимательно посмотрел на девушку, подмечая даже движение ресниц, под которыми она попыталась скрыть в эту минуту свои чувства.
– Так смею ли я надеяться, что мудрый герцог оказался прав?
Лиза возмущенно вскинулась при этих словах, испугавшись, что каким-то образом невольно выказала свой интерес к его персоне.
– Вы забываетесь! Этот разговор… и ваш облик – из ряда вон. Я прошу вас вернуть мне книгу и позволить покинуть библиотеку. Понимаю, вам нет ни малейшего дела до моей судьбы и честного имени, но ежели в вас осталась хотя бы капля благородства…
Он ничего не ответил, только с легким поклоном отступил в сторону. И Лиза неожиданно ощутила легкую досаду, что он сдался так быстро. Оттого упрямо протянула руку за книгой, которую Дмитриевский все еще держал в руках.
– Позвольте…
Но Александр лишь резко захлопнул книгу, на секунду прищемив ей кончики пальцев сомкнувшимися страницами. Лиза испуганно отшатнулась, и он был вынужден придержать ее за локоть, чтобы не дать ей упасть.
