Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 54 страниц)
– Ты забываешь, что у нас с ним большая разница в годах. Павел был твоего возраста. Я воспитывался с Василем. Мы вместе делили детскую, покамест меня не отправили на учебу. Недолго – пару-тройку лет, но и этого хватило. Я не любил его. Мне он казался слишком мал годами, чтобы жить со мной в одной комнате. Когда нас свели в детской, мне было семь, а ему всего лишь два года от роду. И я безумно ревновал его позднее к своему отцу. Даже Павла так не ревновал, хотя, полагаю, виной тому возраст. Мне казалось, что Василя любят более. Да и как не любить послушного белокурого ангелочка? «Сущий ангелок», – так говаривала моя нянька. Я же для нее был «истинным бесенком». О, иногда в те годы я так ненавидел его! И Василь платил мне сторицей, – странно усмехнулся Александр, вспоминая прошлое. – Ведь это он выдал меня отцу, когда я сбежал летом 1812 года, чтобы присоединиться к армии. Я был тогда уверен, что именно мне суждено принести победу нашим войскам в войне с Bonaparte и никак иначе… Меня поймали по дороге в Торжок. Самое обидное во всей это истории, что я шел совсем в другую сторону, не к Москве.
– А нынче? – спросила Лиза, улыбаясь той давней досаде, что промелькнула в голосе Александра при воспоминании о побеге. Она так и видела темноволосого мальчика, недовольного больше не тем, что был пойман, а тем, что с самого начала его план был обречен на неудачу. – Я видела, что меж вами по-прежнему нет родственной близости.
– C'est faux[205]. Иногда мы пикируемся, иногда расходимся в суждениях. Но кровь Дмитриевских всегда берет верх. Что бы ни случилось, Василь всегда будет рядом. Правда… – Александр снова криво улыбнулся, на миг открывая Лизе легкую грусть, которую не мог не испытывать при этих словах. – Правда, Василь, как истинный Дмитриевский, забудет о зове крови, ежели дело пойдет вразрез с его догматами чести. Тогда, в 1812 году, он заявил, что я поступаю дурно, оставляя отца в столь тревожный час. Это же случилось и после неудавшегося восстания на Сенатской, когда меня арестовали как заговорщика против царской фамилии. И когда не стало Нинель…
Слышать имя покойной жены Александра Лизе было неприятно. Даже странная горечь наполнила рот при мысли, что он мог прежде кого-то обнимать и целовать, как ее. Что мог любить так же, как ее. Или даже больше…
– И вы не держите на него зла за былое? – спросила она, пытаясь загнать неприятные мысли в самый дальний уголок своего сознания.
– Нет, не держу, как бы странно это ни звучало. При всех наших разногласиях я верю, что он будет рядом в трудную минуту. А если не будет, то открыто заявит о том. Я доверяю ему точно так же, как доверяю Борису Григорьевичу. Ни больше, ни меньше. Есть единицы из числа моего окружения, кому я слепо доверю свою сущность, и они оба в том списке наравне.
– Foi aveugle est meurtrière[206], – не могла не произнести Лиза, сжимая в волнении его пальцы. – Так говорил мой отец…
И снова в глазах Александра мелькнула странная тень, природы которой Лиза, как ни пыталась, не сумела разгадать. И в тот же миг сердце болезненно сжалось, ведь она понимала, каково ему будет, если правда каким-либо образом вскроется. Ей уже однажды довелось пережить разочарование после того, как она слепо доверилась и пошла за собственным сердцем в мир иллюзий. Оттого вдвойне больнее, что именно ей придется разорвать ту тонкую нить доверия, что протянулась меж ними с недавних пор.
Лиза не могла долее смотреть ему в глаза, опустила взгляд к распахнутой книге, что по-прежнему держала на коленях. Александр проследил ее взгляд и заметил цветок садового лютика, быстро подхватил его из книги прежде, чем она успела ему помешать.
– Лютик? К чему он вам?
Что за странная нотка прозвучала в тот момент в его голосе? Или Лизе с ее расстроенными нервами уже начинало мниться всякое там, где и в помине ничего не было?
– Как память, – ответила она, глядя на цветок, который Дмитриевский вертел в руках. Тот казался таким хрупким в его ладонях – того и гляди переломится, и лепестки рассыплются по ковру.
– К чему вам один цветок, когда у вас будет вся оранжерея? – удивился он.
– Люди не могут быть рядом всегда, – нашлась Лиза после минутного замешательства. – Иногда обстоятельства складываются так, что они удаляются друг от друга. Пусть даже на короткий срок – на день, на час… И тогда я достану этот цветок и буду думать о вас.
– У меня есть иное предложение, – возразил Александр. – Я никогда вас не отпущу от себя. И вам не понадобится даже малейший знак в память обо мне, пусть и на короткий срок.
Лиза видела, каким холодным блеском отразилась твердость слов в темноте его глаз. Пальцы сжались в кулак. От всего облика мужчины веяло силой. И в то же самое мгновение к ней вернулся былой страх, который она когда-то испытывала в его присутствии.
Этот человек был действительно горяч в своих чувствах и решителен в своих желаниях. Он страстно любил, и она уже начинала понимать, что не менее страстно мог ненавидеть. Лиза тотчас вспомнила Александра тем, каким подглядела как-то украдкой – жестоким в гневе, слепо поддающимся ярости…
«После… я буду думать обо всем после…» А сейчас хотелось только одного – чтобы он обнял ее и прижал к себе и чтобы стук его сердца заглушил все худые мысли в ее голове.
За окном раздались чьи-то выкрики, стук колес экипажа по брусчатке, лошадиное ржание, и Лиза, движимая любопытством, повернулась, чтобы взглянуть на причину всей этой суматохи. Подъехавшая карета была изрядно забрызгана грязью. При взгляде на количество дорожных сундуков могло показаться, что в Заозерное пожаловала светская модница.
«Или модник», – поправила себя Лиза, видя, как выбирается из кареты, щегольски помахивая тросточкой, Василь. С другой стороны, широко распахнув дверцу и не дожидаясь, пока лакей откинет ступеньку, на землю спрыгнул Борис.
– О! Как они только не поубивали друг друга в пути, – насмешливо произнес прямо над ухом Лизы Дмитриевский, наблюдая поверх ее головы столь примечательное прибытие. – Это равно тому, чтобы поместить в один ящик кота и пса…
«Quand on parle du loup[207]», – помимо воли подумала Лиза, глядя на мужчин у подъезда усадебного дома. Она застыла не в силах пошевелиться в ожидании того момента, когда прибывшие почувствуют ее напряженный взгляд. И те, будто прочитав ее мысли, вдруг одновременно повернулись к окну библиотеки. Со стороны это выглядело забавно, и в любую иную минуту Лиза бы рассмеялась от схожести их телодвижения. Но не сейчас… не сейчас, когда в душу камнем упало осознание того, что все те игры, которые она вела прежде, станут только опаснее.
Потому что отныне ей предстояло играть за себя самой, отчаянно подбирая козыри. И помоги ей господь, ибо в этой игре ставки для нее были чересчур высоки – не только ее собственная будущность, но и тех людей, которых она любила сильнее всего на свете. Судьбы их нынче находились на разных чашах весов, опасно балансируя в обманчивом равновесии.
Быстро прошептав Лизе в ухо: «Надобно бы пойти встретить наших путников», Дмитриевский вышел вон. Девушка обернулась от окна и случайно заметила на ворсе ковра бледно-розовую тень цветка, что прежде так радовал глаз. Мужские пальцы чересчур сильно сжали тонкий стебель, и пышная головка садового лютика склонилась набок, а нежные лепестки частично осыпались. Хрупкая красота была смята в едином порыве чувств и отброшена в сторону…
Глава 21
Следующая неделя была наполнена для Лизы странным предчувствием грозы. Ей казалось, будто темные тучи сгущаются над ее головой, грозя разразиться бурей и играючи сломать ее, будто ствол тонкой березки. Но девушка вновь позволила внутреннему голосу усыпить себя. Убаюканная нежностью Александра, она забывалась в свете его глаз, подчас совсем теряя ощущение реальности. И убеждала себя, что все худое, что творила в те дни, непременно искупит позднее. Что сумеет испросить прощения за свое участие в авантюре, которую продолжала поддерживать, уже преследуя свои цели.
Лиза понимала, насколько изменилась за последние месяцы. Осознание собственной греховности камнем давило на душу, мешало дышать невыплаканным комком в горле. И даже когда она оставалась одна в тишине своей спальни и давала волю слезам, легче не становилось.
– Я искуплю… я все искуплю… Только прошу, помоги мне… лишь бы сохранить тайну… а дальше… – молила Лиза перед образами, в глубине души ужасаясь дерзости своей просьбы.
Она стала такой, какой и хотел видеть ее когда-то Marionnettiste[208]. Играла, тщательно просчитывая ходы наперед и обдумывая каждый свой шаг и каждое слово. Только игра уже велась не двумя противниками. Партия шла теперь а trois[209].
Решение, как следует поступить, пришло к Лизе в день приезда Василя и Бориса на Берещенье[210]. Такое простое и одновременно сложное: ничего не предпринимать до венчания, и только после, в два или три дня, открыть Дмитриевскому правду обо всем. Он будет предупрежден об опасности, но уже не сможет отвергнуть ее так просто. Потому что будет связан с ней неразрывными узами…
«Нет, я не могу потерять его… Не могу… Не могу!» – как заклинание мысленно повторяла Лиза всякий раз, когда презрение к себе и страх перед греховностью задуманного захлестывали ее с головой. Нервы ее были совершенно расстроены. И потому, найдя однажды на собственной подушке короткое послание, написанное знакомым почерком, девушка испугалась до безумия.
В прошедшие дни она без особого труда угадывала по мгновенно бледнеющему лицу, по напряженному развороту плеч, насколько больно и неприятно ее прежнему возлюбленному видеть мимолетные прикосновения Александра.
Terrible home. В тот вечер Лиза вспомнила, как в сердцах называла Дмитриевского прежде. Когда он, будто дразня мужчин в салоне, скользнул пальцами по ее обнаженной шее и объявил о предстоящем браке. В тот момент ей показалось это случайностью. Верно, он просто забылся, что теперь перед посторонними глазами они должны строго следовать приличиям. Но и после эти касания не раз повторялись. Когда вел ее в столовую к обеду, когда помогал занять место за столом, когда подходил после, во время игры в вист. Локоток, обнаженная шея, тонкая талия, обтянутая легкой тканью платья.
И эти прикосновения уже не приносили былой радости. Ведь Лиза буквально кожей ощущала злость того, другого, удивляясь ее неприкрытости. И готова была плакать от разочарования, увидев отблеск торжества в темных глазах Александра, когда он все-таки уловил напряжение, словно разлитое в воздухе.
«Я жду вас у дальнего грота или grotte de Apollon[211] после позднего завтрака», – гласила записка. Короткий приказ, заставивший Лизу затрепетать от смешанных чувств: страха перед встречей с ним лицом к лицу, смущения, тревоги при мысли о том, что их могут увидеть вместе, и тогда…
За завтраком Лиза с безмятежным видом сообщила, что поедет в церковь на освящение «лестниц»[212]. Она заранее знала, что сопровождать ее будет только Ирина: Пульхерия Александровна уже третий день мучилась болями в суставах, а Александр не отличался набожностью и посещал церковь только по особым праздникам. После недолгих уговоров и споров о благочестии так и вышло.
В церкви девушка пробыла недолго. Уж слишком проникновенен был голос отца Феодора, читающий житие угодника Иоанна:
– Как огонь сожигает и уничтожает хворост, так и слеза чистая смывает все нечистоты, как наружния, так и внутренния…
– Дурно мне что-то от ладана, – Лиза постаралась не обращать внимания на понимающий взгляд Ирины, когда, пошатнувшись, схватилась за ее ладонь. – Выйти бы…
– Сей же час, барышня, сей же час! – засуетилась горничная, уводя Лизу из церкви. – Вы только прямее держитесь да чувств не лишитесь. А то как бы злым языкам повод не дать. Венчание-то ранехонькое, скорое…
Ирина даже не удивилась просьбе барышни прогуляться пешком до усадебного дома и после свернуть в парк к дальнему краю. Только единожды нахмурилась, когда барышня, сев на мраморную скамью подле непотребной статуи, попросила ее сходить в дом за пуховой шалью. Сперва Ирина хотела возразить, а после вспомнила, что в доме глаза сторонние, не до свиданий теперь жениху и невесте. Решила, что барышня хозяина здесь поджидать будет, и с легким сердцем выбрала самый дальний путь к дому да еще завернула к кухне поболтать с помощницами поварихи.
Тихо журчала вода в гроте. Лиза задумчиво сидела, рассматривая цветы мать-и-мачехи, желтым ковром рассыпанные среди пожухлой прошлогодней травы. Но недолго мраморный красавец Аполлон был единственным ее компаньоном в этой весенней тишине. Через несколько минут позади скользнула тень мужчины, нарушая мнимое уединение девушки.
Он опустился рядом на скамью, и Лиза напряженно застыла в ожидании нелегкого разговора, к которому пыталась подготовиться на протяжении всей бессонной ночи. Но мужчина молчал. Просто сидел, положив ладонь на мраморную поверхность скамьи возле ее узкой ладошки. Смотрел прямо в глубину парка, как и она, подмечая признаки пробуждающейся весны. И это молчание помогло им обоим выровнять дыхание и, наконец, отыскать в себе силы взглянуть на своего vis-a-vis.
Еще вчера Лиза обратила внимание, каким нездоровым он выглядит, но вблизи признаки недавно перенесенной болезни были еще заметнее. И она с трудом удержалась, чтобы не сжать в волнении его ладонь и не коснуться пальцами бледного исхудавшего лица. Сейчас она ясно понимала, что по-своему он до сих пор был дорог ей, как бывает дорога вещь из далекого прошлого, вызывающая внутри странное тепло.
– Значит, случилось, – произнес он медленно, словно каждое слово причиняло ему необычайную боль. В этот момент он не смог смотреть ей в глаза, боясь прочитать в них свой приговор. – Теперь ты его невеста…
– Все, как и должно, – откликнулась Лиза. – Как и было оговорено.
– Как это произошло? Он… ты… – его пальцы дернулись на холодном мраморе, словно кто-то ударил его наотмашь, а после сжались в кулак. – Я и подумать не мог, что будет так… он дотрагивается до тебя… всякий раз… словно ты уже жена ему. Да и к жене едва ли на людях вот так… Вы?.. Как он решился на предложение? Что за причины?..
Скорее неким внутренним чутьем Лиза распознала в его голосе нотки гнева и ненависти, незнакомые ей прежде. Никогда ранее он не говорил о Дмитриевском с таким чувством. И это не могло не насторожить ее.
– Я следовала всем вашим наставлениям, – глухо проговорила она, в волнении теребя ленты шляпки.
Мужчина смотрел нее напряженно и пристально. Потому ей пришлось собрать все силы, чтобы голос не дрогнул, когда она повторила:
– Всем вашим наставлениям…
Очередная полуправда-полуложь. Но видит бог, разве могла она иначе, когда с такой силой сжимался кулак, когда так нервно ходили желваки на его лице, а голос был полон ненависти?
– Я удивлен, что это так, – с явным недоверием произнес он, вглядываясь в ее профиль. – Едва ли Alexandre по доброй воле сделал предложение. И он так касается тебя… словно ты ему жена. Жена, понимаешь?!
– Это все, что ему остается, – быстро возразила Лиза, краснея от волнения и неприличия разговора. – Граф ждет венцов. Таково было решение. Иначе как же?
Мужчина долго смотрел на Лизу, которая в лихорадочном волнении продолжала крутить ленты шляпки, и разрывался на части, не зная чему верить – то ли ее словам, то ли собственным глазам. Разве не видел он, как Дмитриевский глубокой ночью отнес Лизу в спальню? Разве не видел, что она была лишь в тонком капоте, а Александр – без сюртука? Разве не видел, как тот смотрел на Лизу, лежащую в его руках?
Но сердце, глупое сердце, так хотело верить – что все еще возможно, что она все еще принадлежит ему! И будет чайная трапеза под старыми яблонями, и будут дети с ее удивительными глазами, и будет счастье, о котором он так мечтал. Но будет после, а сперва… сперва хотелось ухватить еще одну мечту за хвост. Тем более сейчас, когда мечта была так близко.
Они снова замолчали, наблюдая, как медленно проплывают редкие облака в голубом небе. Он наслаждался короткими минутами рядом с ней, пусть ему было и непозволительно даже коснуться ее рукава. А Лиза не знала, что сказать, обуреваемая противоречивыми чувствами. Несмотря на все, что произошло, этот мужчина все еще был ей близок. Но теперь она как никогда остро ощущала разницу меж тем, что когда-то испытывала к нему, и тем, что вызывал в ее душе Александр.
Странная смесь жалости и тепла сплелись воедино. Особенно, когда взгляды их встретились над протянутой им пачкой бумаг. Письма и рисунки от брата, которые он бережно хранил за полой сюртука у самого сердца. А ведь сначала даже не хотел брать их с собой, чтобы сделать Лизе больно за те мгновения в тени коридора у ее дверей, за чужие руки на ее теле… Но не смог. Радость, которую он каждый раз видел в глазах своей bien-aimée, проливала елей на раны его истерзанной души.
– Николенька очень тоскует, – проговорил мужчина, и Лиза едва сдержала слезы, пряча свернутые в тонкую трубочку бумаги в рукав жакета. Перед глазами тут же возникло личико с большими голубыми глазами под белобрысой челкой. О, petit frère! Какой же невыносимо острой стала в эту минуту тоска по нему!
– Я мог бы устроить ваше свидание. Одно только слово, и я увезу вас к нему! – его голос вдруг сорвался в волнении, а потом он заговорил отрывисто и быстро, словно боялся передумать. Даже вскочил на ноги и лихорадочно заходил вдоль скамьи. – Я увезу вас к нему тотчас! Желаете того? Одно только ваше слово! Едемте нынче же!
Лиза не ожидала такого порыва и испуганно замерла, чувствуя, как сердце в этот миг рвется на две половины. Одна уговаривала ехать к Николеньке, ее маленькому братцу. Наконец-то обнять его, убедиться, что он жив-здоров, а сны дурные от лукавого приходят и только. Другая же была с Александром.
Лиза смотрела в глаза своего vis-à-vis и думала о том, что скажи он эти слова в начале их авантюры, она бы без раздумий вложила свою ладонь в его протянутую ныне руку. Стала бы ему верной супругой и никогда бы даже помыслить не посмела об ином мужчине, старательно оберегая свое счастье от любых невзгод и напастей.
Но все зашло слишком далеко. Все переменилось. И теперь Лиза понимала, что чувства, испытываемые прежде к этому мужчине, совсем не та любовь, о которой она грезила в отрочестве и о которой читала в книгах. Ныне она так любила Александра, что даже мысль о расставании с ним причиняла ей физическую боль.
Потому и медлила в эту минуту, испуганно глядя на протянутую в ее сторону ладонь, на умоляющие глаза и нервно бьющуюся жилку у виска. Она представила себе будущие дни без Александра, и сердце ее болезненно сжалось. Но Николенька… O mon Dieu, Николенька! Без него ей тоже не было жизни. Ведь только ради брата она и ступила на путь предательства и лжи.
Два противоположных пути. Тягостный ей предстоял выбор. Но, на ее счастье, не сложилось. Девушка с трудом сдержала возглас облегчения, когда мужчина вдруг схватился за голову, судорожно запустил пальцы в волосы и тихо проговорил-простонал:
– C’est impossible… impossible… pas à présent…[213]
Его плечи поникли, словно под тяжестью невыносимой ноши, а руки мелко дрожали, когда он снова опустился на скамью подле Лизы – только лицом не к парку, а к гроту, будто пряча лицо от ее взгляда.
– Он не отпустит тебя так просто, – проговорил, будто оправдываясь, понимая, что загнал себя нынче в тупик, что играть придется до конца. – И мне не спустит. Не такова натура. Отыщет везде и воздаст за унижение, которому подвергнется, коли уедем. Не будет жизни после… не даст! И жить не даст. Вызовет – и как всех остальных…
«Нет! – хотелось прокричать Лизе. – Александр не таков, как о нем говорят!» Теперь она бы спорила с любым, зная нежность, с которой могут обнимать эти сильные руки, зная мягкость его голоса.
– Знать, до самого конца… – со странной горечью произнес мужчина, признавая поражение, которое нанесла ему судьба.
Нет, ему было не жаль Александра. Муки ревности и сердечная боль, притупившись вдали от Заозерного, нынче вспыхнули с новой силой, как и ненависть, которая с недавних пор поселилась в его душе. Ранее он видел в Александре лишь препятствие к тому, что должно быть его по праву. Даже испытывал жалость, что так все сложилось. И если бы существовал иной способ получить то, к чему он так страстно стремился, он бы, верно, избрал этот путь. Но не теперь. Не теперь, когда видел, с каким нескрываемым удовольствием Дмитриевский дразнил всех, выставляя напоказ свою близость к Лизе, – словно демонстрировал трофей…
– Знать, так суждено, – проговорил он, и сердце Лизы на короткий миг окаменело от смысла этих слов. Но плохо спрятанная горечь в холоде его голоса и неприкрытая душевная мука, которую выражала его поза, вызвали у девушки очередной приступ жалости.
Лиза сама не могла объяснить природу охватившего ее чувства. Здесь было сострадание к нему и к его ставшей вдруг безответной любви, и стыд за то, что уже не любила его, а он по-прежнему любил и верил, что любим. Могла ли она судить его теперь, когда так переменились их роли? Когда сама стала игроком, а он лишь пешкой в ее руке? Наверное, именно в эту минуту она сумела понять его. И простить… наконец-то, простить.
А потом и вовсе не сдержалась, когда мужчина повернулся к ней и протянул на раскрытой ладони бутон бумажного цветка. Расплакалась, выплескивая в слезах все сочувствие, которое помимо воли испытывала к нему сейчас.
Слезы катились по Лизиным щекам, и не было сил остановить их, ведь она вдруг вернулась на несколько месяцев назад, в гостиную меблированных комнат, когда они впервые остались наедине после побега из дома Лизаветы Юрьевны.
Они сидели тогда по разные стороны большого круглого стола под бахромчатой скатертью, не поднимая друг на друга глаз. Лиза робела перед их близостью, вдруг ставшей реальностью, и молча наблюдала, как он вертит в руках белый лист бумаги, складывая и аккуратно прижимая сгибы. Поймав ее взгляд, мужчина несмело улыбнулся. Только тогда она поняла, что он взволнован не меньше. Помолчав немного, он произнес:
– Моя маменька выучила меня из бумаги цветы крутить. В отрочестве при сильном волнении я начинал расчесывать кожу. До крови, бывало. Доктора не могли найти средство от того. А маменька приучила: мол, как нервы разыграются, поделки из бумаги крути… Вот с тех пор и кручу…
Чувствуя неловкость от собственной откровенности, он тогда протянул ей через стол на ладони бумажный бутон. Тот был одновременно похож на тюльпан и розу – такой хрупкий, с тонкими изгибами.
Нынешний бутон, весь испещренный ровными строками чернильных строк, был так же красив и хрупок. И у Лизы защемило сердце от понимания, что ему тоже сейчас нелегко. Они оба были в ловушке, из которой не было выхода.
Мужчина сперва заробел, когда Лиза заплакала, бережно взяв цветок с его ладони. Но после крепко обнял ее одной рукой, прижимая лбом к своему плечу, позволяя ей облегчить душу.
– Тише-тише, ma bien-aimée. Не надобно плакать, – ласково шептал он, чувствуя отчаяние и невыносимое горе при виде Лизиных слез и ее склонившейся на его плечо головы. – Что с нами сталось? Что я наделал, господи? Ведь я не могу… Не могу видеть, как он касается тебя, понимать, что он мог ласкать… что он вправе целовать тебя. Я еле держу себя в руках… Ненавижу! За его поведение ныне, за вид хозяина, за maison verte[214]…
Лиза молча всхлипывала, поглаживая пальцами бумажные лепестки цветка. Тогда он набрался смелости и, приподняв ее подбородок, поцеловал в лоб, прямо у линии волос, едва не ударившись лбом о поля ее капора. Ему до безумия хотелось вновь ощутить вкус ее губ, как в те времена, когда она со счастливой улыбкой позволяла ему целовать себя, но он отчего-то не осмелился. Словно она была чужая ему. Хотя… разве не так оно?
– Я не сумею здесь быть. Ты гораздо сильнее меня, я же слаб… не смогу! – в волнении он сжал пальцы Лизы с такой силой, что она едва не поморщилась. – Иначе сорвусь. Как вижу его – злоба вскипает… Душит меня, травит… Не смогу стерпеть.
– Не надо, – тут же в испуге прошептала Лиза. Снова почувствовав угрозу своему тщательно выверенному плану. Нет, ей во что бы то ни стало надобно обвенчаться с Александром. Тогда люди не способны будут их разлучить. А смерть… она сумеет вовремя остановить эту костлявую старуху, что, следуя худому замыслу, уже простирала руки к ее любимому.
– Мне так… тягостно, когда вы подле, когда под вашим взглядом… – попыталась объяснить она и осеклась. От презрения к себе ей не хватало воздуха.
Он же истолковал ее слова по-иному.
– Тебе было бы… легче, ежели б я уехал? Как до того? Тебе было легче, когда меня не было в имении?
Лиза не смогла выдавить из себя ни слова, только быстро кивнула, отводя в сторону взгляд. И оба почувствовали невероятное облегчение, когда он согласился, что в таком случае для него было бы разумнее уехать. И каждый в этот же миг ощутил себя чудовищем из-за чувства невероятной душевной легкости.
– Я вернусь на Красную горку. Сама понимаешь, мне никак не уклониться от того, чтобы быть при нем на венчании, – мужчина стиснул пальцы в кулак, собираясь с силами, чтобы продолжить. За эти месяцы он так и не сумел приучить себя к мысли, что скоро она ступит под церковные своды с другим. – Через несколько недель все будет кончено, ma bien-aimée. Всего несколько недель, и ты увидишь своего брата.
– Вы устроите нам свидание? – чуть не подскочила на месте Лиза. Ее сердце быстро заколотилось, вызвав на щеках яркий румянец.
– Гораздо лучше, – улыбнулся он, ласково сжимая ее руки и лаская пальцем ее ладонь через тонкую ткань перчатки. – Всего несколько недель, и ты более никогда не разлучишься с ним. Никогда! Я увезу тебя в ночь после венчания, и все будет так, как оговорено меж нами. Уютный дом с мезонином, маленький садик и наше маленькое семейство: ты, я, твой братец до поры совершеннолетия, покамест он не уедет за границу, и наши дети…
– Вы прежде говорили о годе или половине года, не менее, – растерянно пролепетала Лиза, не понимая, отчего вдруг случились такие перемены, и, страшась даже подумать, что они могут ей сулить.
– Ты уже получишь его имя, а я буду при нем, чтобы в нужный момент все уладить. Тебе нет нужды находиться в Заозерном столько времени. Я не могу позволить, чтобы ты принадлежала ему, как жена. Ты моя. Только моя! Тебя предназначило мне в жены само Провидение, даруя нам встречу. Я никогда не позволю быть иному. Возьми…
В Лизину ладонь скользнуло что-то холодное и гладкое. Это был обычный флакон из зеленого стекла для духов или ароматических масел, который можно увидеть на туалетном столике любой барышни.
– Всего несколько капель – две или три на бокал вина, не более. И в ночь после венчания его члены охватит паралич. Он будет медленно подбираться от кончиков пальцев рук и ног все выше и выше. А после сморит сильный сон, такой крепкий, что из пушки не пробудить. На двое или даже трое суток, как повезет. За это время ты уже покинешь губернию. Есть одно место. Тебе оно непременно придется по нраву. Там ты поживешь до моего приезда. И именно туда тебе привезут Nicolas…
– Это яд? – в ужасе перебила Лиза. Она почти не слышала его слов, все мысли ее были сосредоточены на флаконе, что жег ей ладонь сквозь ткань перчатки.
– Это яд, коли более капель дать, – согласился он. – А иначе – сонная микстура. Или настойка от боли зубной. Только тут белены поболее. Так что будь осторожна – только три капли на бокал. Не забудь, ma bien-aimée, прошу тебя… Merde! – внезапно выругался мужчина, взглянув куда-то в сторону. – Похоже, твой выжленок увязался за твоей девкой.
Действительно, тишину парка поначалу еле слышно, а после все отчетливее разрывал восторженный звонкий лай. Лиза даже не успела удивиться тому, как он метко угадал, что это именно Бигоша. Из-за поворота на аллею сначала выкатился маленький щенок, продолжая заливисто тявкать, а следом показалась высокая мужская фигура, при виде которой сердце Лизы вдруг подпрыгнуло в груди и забилось с удвоенной силой.
– Alexandre! – с досадой прошипел ее vis-à-vis и отступил на шаг от скамьи, скрываясь от постороннего взгляда за камнями грота.
А Лиза уже поднималась, торопясь навстречу мужчине, что резкими размашистыми шагами шел по аллее. Иногда он склонялся к щенку, который в бестолковой радости путался у него под ногами.
– Лизавета, – тихо позвал голос от грота, и девушка чуть повернула голову, стараясь ничем не выдать себя тому, кто стремительно приближался к ней, свернув на боковую дорожку с аллеи. – Три капли, не более. А после я увезу вас к Николеньке, слово дворянина! Я вас увезу!
Лиза еле заметно кивнула, уже не понимая, с чем соглашается, а потом быстрым шагом пошла навстречу Дмитриевскому. Флакон из толстого стекла незаметно скользнул в маленькую сумочку. Туда же отправился и бумажный бутон, чьи лепестки при этом были безжалостно смяты. Лиза очень надеялась, что Александр не обратит внимания на тяжесть сумочки, и благодарила Бога, что ее собеседник вовремя ускользнул в тень грота. Значит, тайное свидание так и останется тайным.
О, как же хорош Александр! Какая гордая поступь, без слов говорившая о его статусе и положении! Сильный и властный мужчина. И в то же время может выглядеть таким по-мальчишечьи очаровательным, когда ветер треплет его волосы, как сейчас. Лиза невольно залюбовалась им. Ей до сих пор с трудом верилось, что совсем скоро, менее чем через три недели, этот мужчина станет ее мужем. И будет целиком и полностью принадлежать ей.
Но тут же эти благостные мысли сменились опасениями. А вдруг Дмитриевский уже знает о ее встрече с Marionnettiste, догадывается о содержании их разговора или вообще об авантюре, что разворачивается за его спиной? Не решаясь встретить пристальный взгляд графа, Лиза остановилась в нескольких шагах, приветствуя подбежавшего к ней Бигошу. Она увлеченно ласкала щенка, пока, наконец, Александру не надоело молча стоять рядом. И тогда он проговорил, протягивая Лизе руку, явно вынуждая девушку принять ее и выпрямиться:
– Щенок станет отличным выжлецом, когда подрастет. Великолепный нюх! Это у него от матери. Она лучшая в моей стае.
А когда Лиза уже стояла напротив, глядя ему в глаза, сменил тему без особого перехода, как обычно делал, желая застать врасплох:
– Я увидел подле черной кухни твою горничную. Странно, что она оставила тебя одну.
– Я отправила Ирину вперед за шалью, а сама решила прогуляться, – проговорила Лиза, стараясь изо всех сил, чтобы голос ее звучал ровно. – Озябла, когда возвращались из церкви.
