Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 54 страниц)
Глаза графа странно вспыхнули, когда он заметил ее, стоявшую на пороге библиотеки. Или это только всполох огня на одной из свечей отразился в канделябре на письменном столе? Александр аккуратно положил перо, а после встал со стула, но навстречу ей не пошел. И ничего не произнес, кроме ее имени. Только смотрел на нее через комнату.
Лиза не поддалась желанию отвести взгляд, или вовсе развернуться и убежать, и заговорила первой, видя, что Александр не намерен поддержать ее в этой непростой для нее ситуации.
– Нынче утром мне сталось дурно. Приступ crise de nerfs, – она сделала паузу, надеясь, что он перехватит нить разговора, но этот ужасный человек по-прежнему молча смотрел на нее. За створкой двери раздался тихий шелест ливреи лакея, стоявшего там по обязанности немым свидетелем их разговора, и Лиза на миг пожалела, что все-таки пришла сюда. Но и перешагнуть порог библиотеки, оставаясь наедине с Дмитриевским, она была не готова.
– Благодарю вас, Александр Николаевич, за ваше участие и вашу заботу касательно меня, – проговорила Лиза.
– Il n'y a pas de quoi[62], – донесся до нее равнодушный ответ графа.
– Вы были правы, – Лизе вдруг стало очень важно, чтобы он не думал о ней, как о нервной особе, которой свойственны такие припадки. – Меня напугал вороний крик. Давеча ночью мне привиделся худой сон с этими птицами… Немудрено, что я испугалась. Так близко те были в парке… Говорят, они могут даже убить человека, коли стаей нападут…
Дмитриевский молчал, будто и не слышал ни слова из речи Лизы. И она совсем растерялась, не зная, как ей поступить дальше. Продолжать ли попытки завести разговор или развернуться и уйти прочь от этого невыносимого человека?
Невидимый им из-за створки двери лакей снова пошевелился, выдавая движение шуршанием тесьмы о ткань ливреи. И тут Лиза вдруг улыбнулась, представив, как тот переминается с ноги на ногу за дверью, скорее всего, чувствуя себя не менее неловко, чем она сама.
– Вам нет нужды чего-либо опасаться, покамест вы в моих землях, – твердо произнес Александр, и она действительно знала, что это так. Он сумеет предоставить ей защиту и от нужды, и от непогоды, и от зверя хищного, и от человека лихого, пока она в его землях. Но вот сумеет ли он сам защититься от того, что уготовано ему судьбой в лице его незваной гостьи, так очаровательно улыбающейся ему с порога?
– Благодарю вас от души, Александр Николаевич, – голос был мягок, словно воск, тающий в руках.
Невысокое хрупкое существо с тонкими веточками запястий, совсем невесомое, как он почувствовал сегодня, пока нес ее к саням своей тетки. Прелестное личико с фарфоровой кожей и удивительными голубыми глазами, в которых отражалась почти детская невинность. Такими обычно живописцы изображают на полотнах ангелов.
Но в голосе, который прозвучал сейчас, не было и следа от детской наивности, а глаза так и манили подойти ближе и коснуться ладонью нежного изгиба шеи, открытой сейчас его взгляду. А после дотронуться губами прямо в том месте, где, как он успел запомнить, билась тонкая нить голубой жилки, когда она злилась. Быть может, потому ему так и нравилось дразнить ее, чтобы вновь и вновь смотреть на эту шею и эту жилку.
«Интересно, – мысленно усмехаясь, подумал Александр, – знает ли она сама, какой призыв читается сейчас во всем ее облике?»
– Il n'y a pas de quoi, – повторил он, желая только одного – чтобы, наконец, закрылись двери, и он остался один, в своем логове, как называл его любимые комнаты – библиотеку, курительную и личные покои – Борис.
А она все смотрела и смотрела через комнату. Прямо в глаза. И на ее шее все билась эта чертова жилка, которую он отчего-то видел даже на изрядном расстоянии, разделяющем их сейчас!
Наконец Лиза все же опомнилась и, склонив голову в прощальном поклоне, отступила за порог. Никогда и никому, даже самому себе, Александр ни за что не признается, что почувствовал разочарование, когда почти бесшумно закрылись двери библиотеки, снова оставляя его наедине со своими мыслями. Но разве теперь можно было, как и ранее до ее прихода, думать о плане постройки нового храма из камня, который подал на рассмотрение ему Борис по просьбе отца Феодора? Тем более, когда в голову то и дело лез ее голос.
– …отчего в такой большой усадьбе, как Заозерное, столь малый храм? Каких годов он? – спрашивала его тетку любопытная гостья, когда они только подъезжали к церкви. Та, разумеется, была рада рассказать одно из семейных преданий.
Во времена царя Алексея Михайловича случился мор в стране. Предок Дмитриевского по матери пытался убежать от заразы, делавшей деревни и даже некоторые города безлюдными, скрыться за высокими заборами родовой вотчины, стоявшей на месте Заозерного. Да только и сюда она сумела проникнуть. Заболели холопы в деревне, а после хворь взялась и за хозяйский дом.
– Захворала и жена молодая. А надобно сказать, что хоть и по сговору родителей, как тогда в большинстве случаев, под венцы стали, сильно любили супруги друг друга, – рассказывала Пульхерия Александровна Лизе историю, которую сам Александр слышал уже не раз. – И тогда молодой муж дал зарок, что поставит в своих землях церковь, ежели его молитвы услышаны будут, и супруга его жива останется. Он денно и нощно поклоны клал перед иконой, уходя сюда, на это самое место в лесу. А когда мор отступил от жены его, а после и вовсе ушел из здешних земель, слово свое сдержал – на том самом месте храм отстроил!
Дмитриевский тогда едва не рассмеялся, заметив выражение лица зачарованной рассказом девушки. Все особы женского пола, все до единой, верили в эту историю, которая за годы с момента постройки храма обросла такими романтическими подробностями, столь желанными для сентиментальных душ. Просто место было хорошее – на возвышенности, вот и поставил его предок там храм. А что до остального…
Он вспомнил легкую поволоку, которой затянулись большие голубые глаза барышни Вдовиной при том рассказе. И когда она смотрела на лик святого, явно обращаясь к тому с мольбой. Каким светом сияло ее лицо на службе и после, когда она обернулась на него от иконы… Это внутреннее сияние отдалось странным теплом в его груди. Давно забытые эмоции, которые, как думал Александр, он сумел схоронить за несколькими замками.
Часы на камине мелодичным звоном подсказали, что настало время ужина, который, по обыкновению, сервировали в малой столовой на несколько персон. Его тетушка, ее юная подопечная, кузен, этот неутомимый homme galant[63], Борис. Снова будут пустые разговоры под мерное звяканье приборов. И ее глаза, в которые ему хотелось смотреть, не отрываясь. Верно, потому что он пытался отыскать в них хотя бы тень утраченного счастья. Но это был самообман и только. Иной такой нет и не будет более никогда. И если Борис и Василь заметили сходство некое, то Александр ясно видит, что mademoiselle Вдовина вовсе не похожа на Нинель ни единой чертой лица, ни единой чертой характера.
С хрустом переломилось перо, которое Александр, сам того не замечая, крутил в руках. Он поднялся с кресла и бросил остатки в камин, наблюдая, как пламя жадно пожирает предложенный дар. И тут же пожалел о содеянном, когда в ноздри ударил запах жженого пера. В несколько шагов Александр пересек комнату и резким движением распахнул плотно закрытое окно, с наслаждением вдохнув морозный зимний воздух, тут же ударивший в лицо.
Еле видные за темными дырявыми облаками звезды подмигивали Александру с высоты небес. Тишина давила на напряженные нервы, хотелось высунуться в окно, уцепившись в подоконник, и крикнуть изо всех сил в эту черноту за окном. И кричать до тех пор, пока не отступит то неясное ощущение тревоги, которое поселилось в душе с тех самых пор, как он выехал на дорогу к перевернутым саням.
Поскорее бы весна! Тогда сумеет продолжить путь уже окрепшая от увечья мадам Вдовина, увозя с собой свою дочь. А не будет барышни юной, покинет усадьбу и Василь, приезжавший прежде в Заозерное лишь на Рождество, Пасху да к именинам Александра. Тетушка же снова затворится в своих покоях, предоставляя Александру жить в его мнимом уединении.
Он привык к одиночеству, прежде вынужденному, а ныне, спустя несколько лет – такому желанному. Свыкся и с тем, что ему суждено пройти и потерять немало, прежде чем кто-то свыше смилостивится над ним и прекратит этот бесконечный путь в никуда. Будь в том хоть какой-то смысл, Александр, верно бы, еще прежде пустил себе пулю в лоб. По сути, вся его прежняя жизнь сводилась к бесконечному заигрыванию с тем, кто с явной усмешкой наблюдал за его попытками.
И в 1812 году, когда совсем юный Александр убежал из дома, чтобы вступить в ряды Тверского ополчения, и позднее, когда не раз играл с судьбой в кабаках Васильевского острова и окрестностей Павловска. Когда стоял под дулом пистолета на тех дуэлях, что принесли ему славу бретера, и когда сидел в мрачном каземате, ожидая суда, а после – участи тех, с кем одно время хотел строить новую жизнь. Ровно до тех пор, пока не понял, что его планы и суждения о новой жизни категорически расходятся с планами и мыслями других. Но и пуля, и эшафот, и сибирские остроги миновали его стороной, словно над его головой была простерта длань невидимая.
Александр редко курил в библиотеке, предпочитая делать это лежа на софе перед камином курительной. Но в тот вечер приказал подать себе трубку сюда и долго сидел на подоконнике у распахнутого в морозную ночь окна, наблюдая, как поднимается куда-то к звездам табачный дым, а тусклые точки в вышине постепенно сливаются в одно размытое пятно.
– Вы захвораете, как пить дать, – причитал за его спиной верный камердинер Платон, заламывая руки, как старая цыганка, рыдающая над разбитым колесом телеги. – Ну что вам, барин, все неймется-то? Вон Василь Андреич не сотворяют такого. Оттого и в столице, и у барышень на сердце. Вы же, Лександр Николаич, аки бирюк, да к тому ж разума лишившийся. Ну уважьте старого комердина своего, ну запахните окошко-то! Христом Богом прошу ведь! Аль набросьте вот одеяльце-то на плечи…
А ведь если закрыть глаза, то можно представить, что ничего не случилось в эти прошедшие восемь лет. Не убит на дуэли Павел, его сводный брат. Не умер Михаил, его верный товарищ по службе и холостяцким гулянкам, чья смерть будет до самого последнего вздоха лежать камнем на душе Александра. Еще жива Нинель, дивный ангел, озаряющий светом своей доброты все вокруг. И он сам – молодой корнет, приехавший в трехдневный отпуск в родовое имение, у которого еще столько было впереди. Ведь он тогда точно так же сидел в окне, правда, свесив ноги с подоконника и отпивая вино не из бокала, а из узкого горлышка бутылки. И точно так же причитал за его спиной Платон, еще не такой седой, как сейчас, набрасывая лебяжье одеяло на плечи.
«Единственное, что не изменилось за это время – тусклые точки в темном небе над головой», – подумалось Александру, когда он открыл глаза, вглядываясь в черноту ночи. Они снова кружились над ним в хороводе, то сходясь, то расходясь. А потом и вовсе остались только две яркие звезды. Как огоньки в чьих-то глазах, подмигивающие задорно ему с высоты, будто соблазняя его на что-то. В чьих-то голубых глазах…
– Au diable![64] – выругался Александр в темноту отчетливо и громко. А звезды, эти насмешницы, только снова мигнули ему из ночной черноты. «Такие же упрямицы», – с усмешкой не мог не подумать он.
Глава 5
– Je suis prêt au départ, madam[65], – отвернувшись от зеркала, Лиза присела в книксене.
Софья Петровна, до этого лениво листавшая журнал, тут же отложила его в сторону и окинула дочь строгим придирчивым взглядом, словно выискивая какие-то недостатки в ее наружности или наряде. Но все было безупречно: и туго завитые темно-русые локоны, и бледное от волнения личико, и тонкий стан, обтянутый тканью платья из темно-серой шерсти.
– Помните, ma chère, вы – прекрасны! – улыбнулась мадам Вдовина, но Лиза успела заметить, как нервно дрогнули при этом уголки ее губ.
Нынче они обе были особенно тревожны. Ведь именно сегодняшним вечером Лизе предстояло перешагнуть порог бальной залы в доме губернского предводителя. Впервые одной, без поддержки близких людей, шагнуть в толпу незнакомцев. Да к тому же теперь, когда цель визита на это празднество настолько очевидна для них обеих…
– За вами тетушка его сиятельства придет? Иль пришлют кого? – суетливо запахивая шаль на груди, сыпала вопросами мадам Вдовина. – Все ли упаковали? А платье?! Платье эта девка переложила с бумагой-то? Не ровен час повредить!
И получив заверения Лизы, что все уже упаковано в небольшой дорожный кофр, что бальное платье аккуратно сложено и завернуто в тонкую бумагу, чтобы не поцарапать шелк пайетками, наконец вздохнула и перекрестила дочь на дорогу:
– Allons! Ступайте с Богом!
Около крыльца уже стояли две кареты на полозьях: одна – с уже изрядно потемневшим от времени графским гербом на дверце, другая, как поняла Лиза, предназначенная для Пульхерии Александровны и ее спутниц. Суетились лакеи, стараясь как можно крепче привязать к задним стенкам карет дорожные кофры, успокаивали взбудораженных суматохой отъезда лошадей верховые, которым предстояло сопровождать их небольшой поезд до самого имения губернского предводителя. А в отдалении по аллее медленно прохаживался Дмитриевский, время от времени тонкой тростью сбивая снег с сапог.
Лиза не видела его со вчерашнего вечера. Граф не пришел к ужину, как она втайне надеялась, и остаток вечера тоже прошел без него. И девушке очень не хотелось признаваться себе, что причиной ее рассеянности после ужина было именно отсутствие Александра. Даже Василь, подсевший к Лизе за клавикорды, чтобы сыграть в четыре руки, не мог не заметить ее состояния.
– Вы переживаете из-за выезда? – спросил он тихо, чтобы не слышали остальные. Причем, тон его голоса утратил привычные уже Лизе шутливые нотки. – Не стоит, Лизавета Петровна. Я не могу знать, каковы балы у вас в Нижегородчине, но готов поспорить, что и сами танцы, и танцоры вряд ли чем отличны от здешних. Есть несколько grand dames[66], – в этот момент он нажал на одну из клавиш, прервав тишину резким требовательным звуком: – что через стекла лорнетов пристально глядят на молодежь, неукоснительно следя за благопристойностью действа. Есть множество юных прелестниц… – палец Василя сместился на другую клавишу, которая тут же издала тихий и мелодичный звук.
– Есть уланы, что стоят полком в городе, и иные кавалеры, менее привлекательные за отсутствием мундира, но все же достойные для того, чтобы милостиво принять от них запись в carte de bal[67]. Есть еще особы мужеского пола более высокие и рангом, и возрастом, но их мы в расчет не берем. Их, считайте, и нет на бале. Ведь они в курительных, в игровой, за ужином, но только не в зале. Так что вон их из нашего рассказа. Как видите, ничего необычного для вас, ma chère Лизавета Петровна. А потому прочь из головы все душевные муки! Не стоит таить тоску в таких очаровательных глазах! И, à propos[68], о бале – вы ведь запишите меня на польский и мазурку?
Лиза внимательно посмотрела на него, раздумывая, стоит ли отдавать ему эти танцы, особенно мазурку, за которой, по обыкновению, следовал ужин. Ведь тогда именно Василь поведет ее к столу. И сейчас она засомневалась, не будет ли это предосудительным образом выглядеть в глазах окружающих. А задумавшись, едва не пропустила момент, когда пальцы Василя поползли по клавишам к ее руке. – Ах! – Лиза все же успела убрать руку с клавикордов прежде, чем та была поймана в плен, и заметила шутливым тоном: – Вы заставляете меня сердиться на вас, Василий Андреевич. С вами надобно ухо держать востро…
Но улыбка тут же погасла, когда она увидела блеснувший в глазах мужчины огонь, когда услышала тихий резкий шепот в ответ:
– А вы полагали меня иным? Vraiment?[69]
– Я как-то забылась! – так же резко прошептала она, и Василь усмехнулся, когда Лиза немедленно поднялась и отошла к Пульхерии Александровне, клюющей носом в кресле у натопленной печи. Он с силой ударил по клавишам, и салон наполнили громкие звуки торжественного марша, которым Василь сопроводил путь Лизы через комнату.
Удивленно оглянулся на них Борис, читавший в то время газетный листок, встрепенулась пробужденная от дремы Пульхерия Александровна.
– Василь! – Лиза едва не замерла в испуге при резком оклике, которым Головнин оборвал громкую музыку. Дмитриевский же ответил ему злым взглядом от клавикордов. – Василь, вы перепугали вашу тетушку. Не могли бы вы?..
– Разумеется, мог бы, уважаемый Борис Григорьевич! – казалось, воздух наполнился холодным духом ненависти, когда мужчины скрестили взгляды. И тогда Пульхерия Александровна вдруг восторженно захлопала в ладоши, забавно качнув туго завитыми кудряшками:
– Василь, прошу тебя, спой мне еще. Душа замирает, когда ты поешь тот новый романс. Как там, mon cher? Про думы который…
– Романс Козлова? D’accord, ma chère tantine…
И Василь послушно тронул клавиши, наполняя салон музыкой и приятным баритоном. Пульхерия Александровна снова откинулась на спинку кресла, закрывая глаза. Лиза же прошла к печке и приложила ладони к цветным изразцам, словно у нее замерзли руки. На самом же деле, она приблизилась из-за Бориса, снова вернувшегося взглядом к листку и, как казалось, совсем ее не замечавшего.
– Вы, верно, до сих пор дивитесь тому, что видите здесь? – неожиданно спустя некоторое время проговорил Головнин. При этом взгляд его по-прежнему был прикован к ровным печатным строкам, он даже головы в ее сторону не повернул.
– Нет, отчего же. Мне ли судить? – коротко ответила Лиза, тоже делая вид, что не смотрит на Бориса. Она стала водить пальцем по узору на изразце с таким сосредоточенным видом, будто именно узор, а не этот человек так живо интересовал ее сейчас. Человек, возле которого почему-то захотелось просто постоять рядом. Вопреки голосу разума и упрекам, которыми наградит ее мать, если прознает об этом.
– Вы правы, Лизавета Петровна, судить не стоит никого, – медленно произнес Головнин. – Никто не может подобрать камень с земли, ибо на каждом есть пятно греха. Даже на самом юном…
Он вдруг повернулся и пристально взглянул на нее снизу вверх, чуть запрокинув голову. Его лицо располагало к себе собеседника с первого же взгляда, а глаза своей теплотой отчего-то заставляли думать об уюте семейного вечера или безмятежном чаепитии в летнем парковом павильоне. Оттого она снова не сумела отвести взгляда так быстро, как следовало бы, чтобы не показать своего интереса к собеседнику.
И только после, когда шла в свои покои в сопровождении лакея, Лиза вспомнила слова Бориса про прегрешения. Долго ворочаясь в постели в ту ночь с боку на бок, она все пыталась понять – несли ли эти слова в себе некий скрытый смысл. Ужасно, но по нынешнему времени могла ли она быть спокойной, когда в каждом слове и каждом поступке ей слышалась и виделась угроза разоблачения планов, которые строила мадам Вдовина. И в которых сама Лиза была главной участницей…
И не потому ли граф так холоден с ней, что так явен для прочих, а главное – для него самого, ее интерес к его персоне, как к возможному кандидату в супруги? Лиза не могла не думать о том, издали глядя на Дмитриевского, даже не повернувшего в ее сторону головы. Как он груб! От обиды на глаза навернулись слезы. Мог бы и кивнуть в знак приветствия, согласно правилам bon ton, а не притворяться, что не видит ее, замершую на крыльце на пронизывающем холодном ветру. А может, это от ветра так слезятся глаза?..
Боже мой, как странно! Еще недавно единственным желанием Лизы было держаться от графа Дмитриевского как можно дальше. А ныне же… От досады на себя она даже прикусила губу. Ныне же ей во что бы то ни стало хотелось, чтобы он не думал о ней плохо. Именно эта мысль преследовала Лизу, пока все занимали свои места в экипажах и на протяжении всего пути на бал. Отчего-то вдруг стало важно, чтобы Александр не находил ее фальшивой и лицемерной, особенно вспоминая ту нежность, с которой он смахивал с ее ладоней снег и хвойные иглы…
Так каков же он настоящий, этот человек? Погруженная в свои мысли, Лиза невидящим взглядом уставилась на бескрайние просторы заснеженных полей и лугов, на темные стволы деревьев, мелькающих за стеклом каретного оконца. Даже восторг и волнение перед предстоящим балом отступили в вихре мыслей о хозяине Заозерного. И эти мысли не могли не пугать своей настойчивостью и тем откликом, который находили в ее сердце, неровно бьющемся в груди.
К концу пути Лиза твердо приказала себе судить о Дмитриевском только с чужих слов. И воспринимать его таким, каким встретила тогда на дороге, испытав чувство безотчетного страха. Она размышляла о его непредсказуемом нраве, о горячности, что, судя по его славе былого дуэлянта, толкала графа на поспешные поступки. О его закрытости… И такого человека ей было совсем не жаль. По крайней мере, Лизе очень хотелось убедить себя в том.
В имение предводителя приехали вместе с первыми сумерками. До бала оставалось несколько часов, и, расставшись прямо в вестибюле, путники вслед за лакеями разошлись по предназначенным им покоям. К удивлению Лизы, ей предстояло разлучиться даже с Пульхерией Александровной. Незамужним девицам вместе с прислугой отвели большую спальню в мезонине. И Лиза немного испугалась при этом известии – впервые она будет в незнакомом доме совершенно одна.
– Вы так дрожите, дитя мое, – сжала ее руку Пульхерия Александровна перед тем, как расстаться с ней у лестницы, ведущей в мезонин. – Что вас пугает? Наша разлука перед балом? Коли желаете – попрошу Alexandre, и тот что-нибудь придумает…
Нет уж, просить Дмитриевского, едва удостоившего ее сегодня мимолетным взглядом, Лиза не желала. Да и вовсе не хотелось выставить себя капризной барышней, которую что-то не устроило в предложенном хозяевами дома размещении.
Хотя, ступив в спальню с несколькими широкими кроватями, Лиза едва не переменила своего решения. С трудом сдерживающие свое возбуждение юные барышни, словно канарейки в клетке, были заперты в этой комнате до того заветного часа, когда в сопровождении своих маменек или тетушек должны будут спуститься в бальную залу. Неудивительно, что каждая новоприбывшая особа тут же становилась предметом их чересчур пристального внимания: и как новое лицо, и как возможная соперница. И это внимание, особенно при нынешних обстоятельствах, не могло не нервировать Лизу.
Ей никогда ранее не доводилось делить комнату с ровесницами, а также наблюдать суматоху перед балом. То ли дома всегда были больше размерами, то ли приглашенных гостей менее числом, но она впервые наблюдала такую сутолоку и невероятную нервозность приготовлений. Даже спертый воздух в комнате стал, казалось, совсем тягучим от напряжения, что исходило от девиц и их служанок в последний час перед балом. Наверное, потому волнение, не покидавшее Лизу с самого приезда, незаметно отступило.
Вокруг постоянно толкались, кричали, недовольно визжали, раздавали щипки нерасторопным горничным. То и дело до ее носа доносился ужасный запах горелых волос, когда какая-нибудь из девок, этих самоучек парикмахерского дела, прижигала раскаленными докрасна щипцами локон своей барышни.
Ирина, сумевшая с самого начала запихнуть кофр в угол спальни и тем самым соорудившая себе отдельное местечко для приготовления Лизы к балу, довольно умело заслоняла ту своей спиной от пинков и толчков суетившихся вокруг. Только приговаривала что-то себе под нос, когда ее толкали сильнее обычного.
– Ах ты ж Божечки мои! – вскрикнула она, когда в спину снова пребольно заехала локтем одна из прислуживающих девок. – Это хуже, чем на ярмарке Троицкой у балаганов, помяните мое слово, барышня! Вот, Лизавета Петровна, поглядите-ка, – она протянула ей небольшое зеркало. – Так оставить аль выпустить пару-тройку локонов у щек?
А сама даже дыхание затаила в ожидании ответа – так ей не хотелось нарушать прическу, которой Лиза так выгодно отличалась от остальных барышень с их одинаковыми локонами над ушками и ровными гладкими проборами. Лизе же Ирина зачесала волосы кверху, открывая взгляду стройную шею, а локоны закрепила на затылке, позволяя узким водопадом спускаться на спину. А еще эта прическа так выгодно подчеркивала большие голубые глаза барышни… Потому Ирина и вздохнула облегченно, когда та покачала головой и вернула ей зеркало.
Лизе, разумеется, приходилось ранее бывать на балах. И на больших празднествах, которые давались на несколько сотен человек, и на малых, почти домашних, когда количество приглашенных едва ли переваливало за пару десятков. Но сейчас она шла вслед за Пульхерией Александровной через мрачную анфиладу комнат, чувствуя себя, словно узник, поднимающийся на эшафот. От волнения вспотели ладони, и странный легкий холодок неприятно пробегал вдоль позвоночника. Подобные выходы никогда не приносили ей радости, а уж от этого бала она и подавно ничего приятного не ждала.
Яркий свет ослепил при переходе из полутемных комнат в бальную залу. Звук голосов многочисленных гостей, прохаживающихся вдоль стен, на короткий миг даже оглушил. И тут же возникло желание вновь укрыться в мезонине. От этих глаз, что с любопытством устремились на нее, едва она переступила порог, от смеха, то и дело раздававшегося вокруг. Этот смех давил на напряженные нервы, и девушке стало казаться, что дамы, стоявшие в нескольких шагах, откровенно потешаются над ней, когда те, как по команде, прикрыли веерами свои улыбки и поспешно отвернулись к стене. Верно, над ее простым белым платьем, не по моде длинным и совсем не открывающим узкие щиколотки, перевязанные лентами. Или над ней самой. Такой невысокой и хрупкой, словно неоперившийся птенец, с длинной открытой шеей, единственными украшениями которой были атласная лента в цвет платья и тонкая цепочка с серебряным крестиком.
А когда в отражении зеркала Лиза ненароком поймала на себе взгляд одного из офицеров, ее вдруг окатило ледяной волной осознания, что нынче ей вряд ли доведется выйти на паркет. Ведь никто из мужчин в зале, кроме тех малочисленных гостей охоты в Заозерном, не был ей представлен. И значит, Лизе весь бал придется простоять подле кресла Пульхерии Александровны, как бывало на прежних ее балах. Безумная идея была поддаться искушению и приехать сюда! Только сейчас она поняла это, когда заметила, как быстро пересек залу следующий за ними Александр, кланяясь знакомым, и скрылся за дверями, ведущими в другие комнаты. Знать, это о нем говорил ей Василь за клавикордами, когда упоминал курительную и игорную.
Погруженная в свои мысли, Лиза не заметила, как к ней и Пульхерии Александровне приблизился Василь. Молодой человек церемонно поклонился ей, в то время как под расписным потолком залы грянули звуки первого танца – торжественного и степенного польского.
– Согласно записи, – произнес он важно, предлагая ей руку.
Лиза вопросительно взглянула на улыбающуюся Пульхерию Александровну и после минутного колебания шагнула к Василю, положив кончики пальцев на его ладонь.
– Когда вы успели? – прошептала она, с первой же минуты поверив, что Василь записан на полонез в ее карточке.
Он улыбнулся в ответ очаровательной улыбкой, на которую тут же засмотрелись две девицы, стоявшие у стены рядом со своими маменьками.
– Кто истинно желает, тот всего добьется.
Девушка, вздрогнув, быстро взглянула на Василя, пытаясь разгадать, какой смысл он вложил в эти слова. Только ли о бале и о танцах?
– Полагаю, я не должна дивиться, заприметив и ангажемент на мазурку в carte de bal? – осведомилась она, занимая место после высокого улана, глядевшего на нее в зеркало, и какой-то бледной девицы.
Василь скосил взгляд, не скрывая хитринки, которой засветились его голубые глаза.
– Мог ли я проявить такую настойчивость при вашем нежелании? Мне не хватило смелости для того, признаюсь вам, – его глаза сверкнули весельем, которое ответным отблеском вдруг вспыхнуло в Лизе, заставляя уголки ее губ дрогнуть в улыбке. – Всего лишь кадриль… вторая кадриль бала.
Человек-феерия. Именно так бы Лиза назвала Василя, если бы ее спросили. Если очаровательная Лиди, не пропустившая на бале ни одного танца, была подобна прекрасной розе, то младший Дмитриевский был огненной шутихой или красочным фейерверком в небе. Он искрил, расточая вокруг себя улыбки, шутил, сыпал комплиментами. Лиза даже сама не заметила, когда тоска и страхи отступили прочь, а вместо них наслаждение от происходящего захватило ее с головой.
Постепенно вокруг них с Пульхерией Александровной образовался маленький кружок, в котором царил Василь. А Лиза невольно стала в нем царицей, ведь молодой человек то и дело вовлекал ее в разговор и представлял ей все новых и новых гостей бала. Только нечасто доводилось ей бывать в том кружке. На удивление, ее carte de bal полнилась с каждой минутой и оказалась полностью расписанной уже ко второй кадрили.
– Зачем вы делаете это? – спросила Лиза Василя шепотом во время танца. – К чему вам?
– Позвольте мне не отвечать на ваш вопрос, – Василь улыбнулся при этом одними губами, а глаза впервые за время бала посерьезнели, став из светло-голубых совсем синими. А потом, зная, что заставит ее тут же забыть о своем вопросе, намеренно произнес: – И не хмурьте свой прелестный лобик, ma chère Lisette…
А после кадрили был вальс. Тот самый вальс, с которого, как будет казаться ей позже, все и началось. Потому что именно тогда искра, появившаяся в душе, вспыхнула первым ярким всполохом огня, которому не суждено будет погаснуть ни под обжигающе холодной крупой метели, ни под тонкими струями дождя.
На вальс Лизу ангажировал уланский ротмистр, высокий привлекательный шатен с удивительно длинными ресницами, каким позавидовала бы любая девица. Лиза легко читала в его глазах блеск интереса к своей персоне и буквально наслаждалась и его вниманием, и чудесной музыкой, и плавностью танца, который прежде так часто был для нее под запретом. Улан, чуть склонив голову, что-то говорил ей, стараясь скрыть для остальных свое расположение к той, чью ладонь держал в руке. Кажется, что-то про срок пребывания в Тверской губернии, где был расквартирован его полк. Лиза совсем не помнила о том позднее. Все воспоминания о вальсе с уланом вытеснил взгляд темных глаз, на который она совершенно случайно наткнулась во время танца.
Лиза толком не видела Дмитриевского поверх плеча ротмистра и после сама недоумевала, как могла заметить его среди нетанцующих гостей. Хотя разве можно было его не заметить? Александр стоял позади всех, стараясь оставаться в тени и не привлекать к себе внимания. И быть может, если бы не тот взгляд, Лиза тоже не заметила бы его присутствия. Но он был…
