Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 54 страниц)
Василь продолжал дразнить кузена, по аналогии со сказкой называя его lа Bête[224]. И с удовлетворением наблюдал, как, отвечая ему, Александр все больше теряет самообладание.
– Я не привык говорить за трапезой о деньгах, – в какой-то момент холодно начал Дмитриевский, зная, что ударит в самое слабое место Василя. – Эта тема извечно портит аппетит. Но вы вынуждаете… Так извольте! Я хотел говорить с вами о том, что с недавних пор ваше содержание обходится мне слишком дорого. Что ваше поведение не по возрасту и недостойно нашей фамилии. Что вы в который раз пренебрегли советом и моими дружескими хлопотами касательно вашей будущности и отвергли должность в Коллегии[225]. Вам нравится, что в вашей подписи значится чин «недоросль»? Хотя нет… верно, не нравится, иначе вы не опускали бы его в переписке, ставя это жалкое – «литератор». Я имел удовольствие прочесть одно из ваших творений. Не буду упоминать инициалы адресата, к которому вы обращались. «Любовь» и «кровь» отменно рифмуются даже под моим пером, но я не льщу свое тщеславие, как это делаете вы… Дмитриевский и рифмоплет… admirable![226] Прошу меня простить, уважаемые дамы, Борис Григорьевич, что не буду иметь удовольствия разделить с вами трапезу… Василий Андреевич, жду вас в библиотеке!
Он уже почти подошел к дверям, которые услужливо распахнули перед ним лакеи, когда Василь ядовито бросил ему в спину:
– Вы правы, Дмитриевский и заговорщик – сочетание…
И тут же осекся, не вынес пристального взгляда, которым кузен, резко обернувшись, буквально пригвоздил его к месту. «В библиотеке!» – повторил ледяным тоном Александр и вышел вон.
Обед завершился в полном молчании. Уходили по одному, тихо прощаясь до ужина. Сначала Василь, который изменил своей привычке и, не поцеловав руки дамам, ускользнул, пряча глаза. Вскоре, проводив до салона Пульхерию Александровну и Лизу, вышел явно чем-то встревоженный Борис. Женщины продолжали молчать и в салоне. Но через некоторое время, не выдержав, Пульхерия Александровна вдруг поманила к себе Лизу и прошептала ей на ухо:
– Христом Богом вас заклинаю, моя милочка, ступайте в библиотеку. Машку мою в провожатые возьмите и ступайте. Alexandre смягчится при вас… вы его отрада, елей для израненной души. Ступайте, покамест не стало совсем поздно. Mon pauvre garcon![227] Молодость кружит ему голову и заставляет говорить глупости! А Alexandre слишком непримирим…
Но Лиза опоздала. Когда она, добежав до библиотеки, застыла в нескольких шагах от дверей, внутри уже вовсю бушевала буря. Лакеев поблизости не было. Верно, предусмотрительный дворецкий отослал всех прочь, чтобы не слышали барской ссоры. Да, и Лизе не следовало стоять и вслушиваться в глухие крики за дверью, не пристало то благородной девице. Но тут она услышала собственное имя и сделала знак сопровождавшей ее Машке отойти подальше, к дверям анфилады.
– …кто она для тебя? Кого ты видишь в Lisette?
– Я повторяю тебе который раз – не смей называть ее по имени! Я запрещаю тебе!
– Вот! Вот оно! Ты снова делаешь это! Как и тогда – с Нинель… как с mademoiselle Зубовой! Я видел, как ты смотрел на нашу гостью еще тогда, на новогоднем бале у предводителя. И не говори, что я не прав. Сперва она не привлекла твоего внимания. Ты сам говорил об этом, сидя здесь, на этом вот самом месте. И вдруг такой интерес! Это я своим расположением невольно вызвал его… Я сам! О господи! Сам!..
– Полно, mon cher, не ищи того, чего нет. И не перекладывай с дурной головы на здоровую… Быть может, ты и не отболел чувством, что кружило тебе голову в те годы. Меня же уволь! И повторяю – я решительно запрещаю тебе говорить о ней. Запрещаю!
– И как ты заставишь меня, mon cher cousin? Выгонишь за порог? Нет, не выгонишь, потому что tantine никогда не позволит того. Лишишь содержания? Так tantine и тут мне в помощь! Вычеркнешь из духовной[228]? Так моего имени там нет, мне ли не знать? И не смотри на господина Головнина. Не он мне сведения о том дал… О, я даже вообразить не могу, как он, должно быть, радовался, когда составлялась духовная! Так что я волен говорить то, что мне угодно! Бедная несчастная девочка! Знает ли она, кому вручает свое сердце? Да, я зол! Ты прав, я зол до исступленья, до безумия! Она же влюблена в тебя отчаянно, до дрожи… Невинная чистая душа, к несчастью ее, наделенная сходством с Нинель. Ты погубишь ее, как погубил Нинель! И меня пугает то, что я вижу… Угодно ли тебе вообще венчаться, или это очередная твоя забава? Как та, что привела девицу Парамонову к краху всей ее жизни, и стоила жизни Павлу и несчастному брату Парамоновой. Ты заскучал, mon cher? Тебе захотелось любви этого наивного существа? Или просто тепла в спальне? Так ступал бы в maison verte и предавался бы там плотским и иным радостям жизни!
В ответ на эту бурную речь за дверью послышался голос Александра, но столь тихий, что Лиза не смогла разобрать ни слова. И в ту же минуту раздался возмущенный возглас Бориса: «Господа! Александр, опомнись! А вы, Василь, имейте благоразумие и замолчите, наконец!»
– Отчего никто в округе не ведает о венчании? Отчего нет никаких приготовлений? – наседал Василь и умолкал только, когда ему отвечал Александр, также тихо и размеренно. – Сомневаюсь ли? В твоем благородстве?
Тут в библиотеке раздался шум, будто кто-то резко сдвинул мебель, и отчаянный крик Бориса: «Господа! Господа!» А потом его же резкое и злое:
– Василь, вы, право, безумец! Чего вы добиваетесь? Вызова?
– Зачем? Ответь мне! Скажи мне – зачем?! – не слушая Бориса, требовал Василь. А потом крикнул с горечью, от которой у Лизы сжалось сердце: – Для кого-нибудь она бы стала целым миром, а будет для тебя лишь ожившим списком с портрета! Несчастная глупышка!
А затем снова раздался шум сдвигаемой с места мебели и крики Бориса, призывающего Александра образумиться. И странный звук, который Лиза, как ни напрягала слух, так и не сумела распознать. Что это был звук ударов, она поняла только после, когда распахнулась дверь, и из комнаты с безумным взором буквально вывалился Василь. Волосы его были растрепаны, одежда – в беспорядке. И что самое ужасное – лицо его заливала кровь.
Он уже пробежал несколько шагов от библиотеки, когда заметил Лизу, стоявшую у него на пути. На короткое мгновение он замер, а потом в два шага подошел к ней и, пользуясь растерянностью девушки, схватил ее за руку.
– Будьте… будьте… – поспешно начал он, но так и не сумел договорить, и только страстно прижал ее ладонь к своим губам.
– Будет вам, Василий Андреевич, не надобно! – Лиза испуганно и смущенно выпростала руку из его цепких пальцев. Потом суетливым движением достала из узкого рукава платья шелковый платок и протянула ему. – У вас кровь на лице. Возьмите.
– Ах, оставьте меня! – в голосе Василя вдруг послышались странные нотки, и она поняла, что у него совсем сдали нервы. Да и можно ли было винить его в том? Ее саму сотрясала нервная дрожь такой силы, что платок в руке так и трепетал.
Позади раздался испуганный вскрик Машки, и только тогда Лиза перевела взгляд от Василя, все еще склоненного над ее рукой, в сторону библиотеки. Там, облокотившись о дверной косяк, стоял Александр и с мрачной улыбкой взирал на развернувшуюся перед ним картину. Это был тот самый человек, что вызывал в ней ранее безумный страх. И снова от трепета, в который ввергал ее один лишь взгляд этого мужчины, задрожали колени и закружилась голова.
Так какой же он настоящий? И что было лишь притворством, маской? Жестокость и непримиримость Александра, так явно читавшиеся сейчас на его лице? Или невероятная нежность, с которой он брал ее лицо в плен своих ладоней? И тогда Лиза впервые честно призналась себе, что совсем не понимает и не знает своего будущего супруга.
Глава 23
Стоя на низкой кушетке, девушка наблюдала из окна бельведера за спешным отъездом. У крыльца, ожидая, пока погрузят багаж, в нетерпении расхаживал Василь. Она знала, что он уедет. Знала, но до последнего надеялась, что все будет иначе.
Тишину комнаты нарушил звук приближающихся шагов, и Лиза поспешно соскочила с кушетки на пол. Не было нужды говорить, кто, даже не запыхавшись от ходьбы по длинной лестнице, поднялся в бельведер и остановился неподалеку за ее спиной. Взгляд Лизы упал на рукав собственного платья. На светлой ткани даже в сумерках на удивление отчетливо выделялись пятнышки крови – крови Василя, который запачкал ткань, когда целовал ей руку. И теперь, казалось, эти капли жгли ее кожу через рукав.
Лиза вспомнила тяжелый взгляд Александра, которым он недавно смотрел на нее в дверях библиотеки. Темные глаза графа ясно выражали недовольство тем вниманием, что она оказывала Василю, пытаясь остановить кровотечение из его сломанного носа. Быть может, Лиза была неправа, когда вела себя, будто хозяйка, отдавая распоряжения прибежавшим на звук колокольчика дворецкому и лакеям. Но разве можно было допустить, чтобы Василь истек кровью? Борис неожиданно выступил ее союзником, и сделал все, чтобы не допустить Пульхерию Александровну к пострадавшему племяннику, а также не дать проведать о скандале. Лиза полагала, что Головнин и нынче сидел подле старушки, развлекая ее карточной игрой, дабы, по его выражению, скрасить минуты уныния в преддверии ужина.
Интересно, зашел ли Василь попрощаться к ним перед отъездом? Или только к ней он поднялся в бельведер, разузнав от лакеев, где спряталась барышня? Нарушая все мыслимые приличия… Александр не мог не узнать об этом. Лиза спиной чувствовала тяжесть его взгляда и ощущала себя крайне неловко из-за томительного молчания, повисшего в воздухе. Значит, знает…
– Вы не провожаете Василия Андреевича? – спросила она, когда не стало сил долее молчать.
– Вы полагаете, ему необходимы мои напутствия в дорогу? – задал он встречный вопрос, и Лиза все-таки обернулась, чтобы видеть его глаза. Впрочем, вид у него, как всегда, было совершенно невозмутимый.
– Вы должны были остановить его. Ни один здравомыслящий человек не отпустит другого в дорогу на ночь глядя.
– Ни один здравомыслящий человек не путешествует по темноте, – парировал Александр, на пару шагов приблизившись к ней.
Лиза отвлеклась на звук отъезжающего экипажа и потому не сразу заметила этот маневр. А когда взглянула на него, дыхание сразу же сбилось в груди. Он не подошел вплотную – меж ними было еще около двух шагов, но ей почему-то казалось, что Александр заполонил собой все пространство вокруг нее.
– Ваш кузен не мог остаться после случившегося, – заметила Лиза. – Разве вы не понимаете? Пусть даже он был в некоторой степени виновен в том. Иногда наступает такой момент, когда должно благоразумию взять верх над чувствами. Долгу взять верх. Мой отец говорил мне так. А еще всегда напоминал, что старший должен быть мудрее и снисходительнее к младшему. И я бы хотела… хотела, чтобы вы тоже помнили о том. Да, Василь далеко не ангел, но…
– Сожалеете, что Василий Андреевич уехал? – вкрадчиво поинтересовался Александр. – Отныне некому будет переворачивать вам нотные листки или петь с вами дуэтом. Некому будет услаждать ваш слух строчками собственного сочинения… Он вам по нраву? Он ведь иной. С ним всегда благостно, ни уныния, ни тоски… Ваша мать тонко подметила: он – истинный Дионис. Бог безудержного веселья, блаженного экстаза и любви.
Только сейчас Лиза заметила мрачный огонь, которым горели в эти минуты глаза Александра. И радость мгновенно вспыхнула в ее груди. Не ревнуют, если нет никаких чувств в сердце. А ведь именно ревность разъедала сейчас душу ее жениха и плескалась в глубине его глаз.
– Чему вы улыбаетесь? Я и предположить не мог, что вы способны на кокетство, – произнес меж тем Дмитриевский чуть резче, чем хотел, и тем самым вновь невольно оттолкнул ее от себя. Взгляд Лизы сразу стал напряженным, а лицо таким настороженным. А после она и вовсе похолодела, когда он бесстрастно заявил: – Мой кузен писал к вам. Я знаю. Я собственными глазами видел его стихи, посвященные вам. И перед отъездом… Разве он не был здесь? Зачем?
Что Лиза могла ответить, кроме как признать, что Василь поднимался в бельведер попрощаться и извиниться перед ней? И что она сама понимала, какую ошибку совершила, позволив случиться этому разговору наедине.
– Что он говорил вам? – продолжал расспрашивать Александр, и Лиза невольно отступила еще на шаг, чувствуя себя неуютно из-за его мощи и властности голоса. – Что бы Василь ни сказал, вы не должны это полностью принимать на веру. Нет, я не хочу сказать, что он лжет, просто… Он был некогда влюблен в мою покойную жену. И как мне кажется, винит себя в том, что не смог уберечь ее от смерти, от брака со мной… от меня. Как вы знаете, я был виной тому, что Нинель умерла. Моя в том вина и только! Поймите, он видит в вас Нинель, вот причина его влюбленности. А посему стремится защитить. Пусть даже от меня.
– А вы? – не выдержала Лиза. – Вы тоже видите во мне Нинель?
Александр так долго смотрел на нее и молчал, что девушка разнервничалась и даже захотела уйти, смутившись от своего вопроса. Боже, как же она глупа! Спросить у него про первую жену… да еще вот так – в сравнении с собой…
Но прежде чем Лиза двинулась с места, Александр вдруг резко шагнул к ней и обхватил ладонями ее лицо, вынуждая смотреть в свои глаза.
– Когда я впервые встретил тебя там, на дороге, я видел только тебя. Это уже после, в доме, я стал подмечать некое сходство с Нинель: наклон головы, черты лица, хрупкость фигуры. Но все же это была ты. И сколько бы я ни смотрел, сколько бы ни пытался поймать хотя бы тень прошлого, я видел тебя. Я даже обмануть себя пытался. Тогда, в день верховой прогулки… приказал подать тебе ее любимый наряд для езды. Чтобы увидеть в тебе ее. Чтобы убедить себя, что чувства в груди лишь остатки былого огня.
– Синее платье… это вы приказали? – не смогла сдержать удивления Лиза. Она ведь тогда так злилась на того, другого мужчину, думая, что он намеренно подложил ей этот наряд. А оказалось, сам Дмитриевский вызывал призрак прошлого.
– Все оказалось напрасно, – Александр улыбнулся уголком рта, и сердце Лизы вновь учащенно забилось. – Везде была ты. Везде и всюду. Наполняя мой мир какими-то странными эмоциями и чувствами. Меняя его и меня самого. Как бы я ни желал обратного. И когда я смотрю на тебя, я вижу только тебя. Это Лиза прикусывает губу, когда у нее не выходит чистого музицирования. Это Лиза звонко смеется над проделками своего выжленка. Это глаза Лизы становятся такими голубыми, когда она понимает, что я вот-вот поцелую ее…
Действительно, с каждой фразой голова Александра все ближе склонялась к ее лицу, и уже в середине его речи она понимала, что последует за тем сближением. И уже заранее предвкушала его поцелуй. Знала, что он заставит позабыть ее о том Александре, который вызывал в ней безотчетный, почти панический страх. Как однажды в салоне, когда ударил кого-то хлыстом, как нынче в библиотеке. Само воплощение возмездия и ярости…
– Я тебя совсем не знаю, – прошептала Лиза позднее, когда они сумели хотя бы на миг прервать поцелуй. – Нынче днем твоя тетушка весьма удивила меня, сказав, что ты не был в рядах заговорщиков на Сенатской.
– Так вот почему ты столько времени проводишь подле нее, – пошутил Александр. А потом посерьезнел и сказал: – Но ведь и я тебя не знаю. Брак для того и создан, чтобы люди узнавали друг друга. Разве нет? У нас впереди много-много лет, чтобы разгадать все загадки нашего прошлого.
– И все же кое-что я хотела бы знать уже теперь, – Лиза упрямо уклонилась, когда он вновь хотел ее поцеловать. Ей действительно хотелось разобраться в том, что же случилось в жизни Александра, чтобы лучше понять его. И может быть, это поможет ей решить, когда же лучше во всем ему признаться. – К примеру, о восстании и вашей роли в нем… Расскажите мне. Вас, я бы хотела услышать только вас… и тогда, уверена, я забуду все чужие слова, что слышала ранее.
– Барышня! – вдруг раздался от дверей резкий шепот Ирины. – Барышня, вас маменька кличут! Велели идти тотчас же. Сильно гневаются, что вы… что вы тут!
– Пошла вон! – последовал резкий окрик Александра, в душе которого еще не погас огонь ярости, медленно и верно разожженный кузеном. От недовольства, что им помешали, едва погасшие угли вспыхнули с новой силой. И новая вспышка его гнева снова напомнила Лизе злой прищур глаз и резкий свист хлыста. Она отступила сперва на шаг, а после и вовсе выскользнула из его рук, чтобы убежать из темного уже бельведера вслед за Ириной.
– Простите, я не могу ослушаться madam ma mere, – быстро прошептала Лиза, извиняясь. При этом старалась не думать о том, как разочарованно упали его руки, которые он протянул к ней, в попытке остановить. – Никак не должно более разочаровывать ее своим ослушанием.
Когда Лиза уже ступила на первую ступеньку лестницы, голос Александра заставил ее на мгновение остановиться:
– Elise! Мне бы хотелось, чтобы только я владел вами после венчания. И мне кажется, что вашей маменьке лучше бы вернуться в свое имение. Быть может, вы позволите мне разрешить ее трудности, позаботиться об этом?
– Позаботиться о чем? Вы желаете, чтобы я осталась здесь одна после нашего венчания? – Лиза не сумела при этом совладать с приступом страха, сковавшего горло, и хриплость голоса выдала ее испуг с головой.
– Разве вы будете одна? Я буду подле вас, – мягко отозвался Александр из темноты. – Мне просто кажется, что ваша мать слишком опекает вас. А я хочу увидеть именно ваши поступки и услышать ваши слова. Потому что…
– Потому что? – требовательно повторила за ним Лиза, когда Александр на мгновение смолк. Она думала, что он не станет продолжать, и после минутного ожидания уже стала спускаться вниз, когда он все же произнес ей вслед:
– Потому что я до сих пор подвержен сомнениям. Мне кажется, что принять мое предложение вас в значительной мере заставило материнское желание, а не столько чувство ко мне.
Наверное, Лизе следовало тогда остаться в и убедить его в обратном. Но у нее к той минуте совсем сдали нервы, и она поспешила уйти, с трудом спускаясь по лестнице на трясущихся ногах.
В покоях девушку уже ждала разгневанная мадам, которая обрушилась на нее с упреками за вольное поведение с Василем. Кто-то, верно, уже успел доложить ей об их прощании в бельведере.
– Разве я не говорила вам об осторожности? Любой шаг нынче может привести нас к падению в пропасть. Любой! К чему вам понадобилось это прощание с Дионисом? Отчего не отослали его прочь тотчас же, или не ушли сами? Или… O, mein Gott! Неужто это Дионис? – при этой мысли рот Софьи Петровны так презабавно открылся от удивления, что не будь Лиза так вымотана душевно, непременно бы рассмеялась.
– Ежели это Дмитриевский-младший, то глупо! Глупо возбуждать в его сиятельстве невольное подозрение. Слишком рискованно! И потом – не та натура у этого прожигателя жизни, чтобы вы бежали с ним… Вот управитель…. Хотя какой из Головнина соблазнитель? Слишком аккуратен во всем. Но ежели это Василий Андреевич… о, тогда он дьявольски хитер и вдвойне опасен. Отвести от своей персоны подозрения, старательно бросая на себя тень. Что вы молчите, meine Mädchen? Ни единого возражения? Кто же таинственный покровитель нашей авантюры? Кто ее создатель? Младший Дмитриевский или господин Головнин? Ах, ступайте же! Вижу по вашему лицу, что вы ни намека не позволите себе о том! Хотелось бы надеяться, что и с нашим Аидом вы так же неприступны, как скала…
В тот вечер в усадебном доме впервые за время пребывания Вдовиных царила мрачная и явно тягостная атмосфера. Ужин, к которому Александр так и не спустился, остальные провели в молчании, пряча друг от друга взгляды. Пульхерия Александровна к концу и вовсе расплакалась и ушла к себе, не дождавшись последней перемены.
А Лиза, позабывшая из-за всех волнений и тревог переменить платье, никак не могла оторвать взгляда от злосчастного рукава, где по-прежнему темнели пятна крови. Кровь и слезы. Вот, что принесла она в эти стены. И кто знает, сколько еще прольется крови и слез? Но открыться Александру было до безумия страшно. И теперь уже не только от осознания, что она потеряет его…
Перед отходом ко сну Лиза пересказала мадам странное предложение Александра заняться делами Вдовиных, чтобы Софья Петровна покинула Заозерное после венчания. Та не особо разделила тревогу девушки и только беззаботно отмахнулась:
– Ранее ему не повезло с belle-mère, неудивительно, что он не желает моего присутствия, – а потом слегка нахмурилась и кивнула: – Но я запомню ваши слова. Видно, я чересчур убедительно играю свою роль и выполняю обязанности, что она налагает на меня. Стало быть, надобно стать мягче…
На следующее утро Александр вышел к завтраку и напомнил дамам о предстоящей поездке в Тверь, которая была запланирована еще несколько дней назад.
– Ежели ваше здравие, ma chère tantine, позволяет вам выдержать этот путь, то я считаю, следует выехать вместе с Борисом Григорьевичем. Он в Калугу едет и вызвался проводить вас до Твери. Не стоит более откладывать это путешествие, тем паче времени до венчания мало.
Лиза страшно огорчилась отъезду из Заозерного, до которого, как неожиданно выяснилось, остались считанные часы. А еще разозлилась, что ее желаниями так вольно распорядились, даже не спросив мнения по поводу поездки. Софья Петровна же, как обычно строила планы, радуясь тому, что Лиза получит от предстоящего выезда не только новый гардероб.
– Ежели Дионис был прав, ежели действительно есть что на уме у нашего Аида, то вы обязаны сделать все возможное, чтобы повернуть колесо удачи в нашу сторону, – и, встретив вопрошающий взгляд Лизы, пояснила: – Ежели никто не знает в городе о предстоящем венчании, в ваших силах сделать так, чтобы о нем заговорили. И тогда у Аида не останется ни малейшего шанса передумать.
– Вы полагаете, что Василий Андреевич говорил именно о том? – встревожилась Лиза и высказала свои сомнения, что мучили ее на протяжении нескольких прошлых дней и ночей. – Разве возможно это? Что не будет венчания…
– Vorsicht ist besser als Nachsicht![229] – благоразумно заметила мадам. – И осторожнее с управителем. Он что-то стал много выспрашивать у меня в последние дни, будто на чем-то поймать пытается. Нюх у поверенных почище, чем у любой выжловки будет. Недаром именно Головнина граф дает в сопроводители до Твери. Нет, он не Кербер… он Гермес, которому есть свободный доступ в царство Аида. Тот еще хитрец, или грош цена моему опыту.
При прощании у подъезда Лиза была бледна, скованна и непривычно молчалива. Даже от Пульхерии Александровны не укрылось ее состояние, что уж говорить о Дмитриевском, который с позволения тетушки отвел невесту в сторону.
– Что вас тревожит, Elise? Что заставляет так озабоченно хмуриться ваш очаровательный лобик? – Он взял обе ее руки в ладони и сжал, словно передавая тем самым ей часть своих сил и уверенности.
– Я не знаю. Мне сегодня снова снился тот ужасный сон. Там были вороны и снег… И снова я умирала среди поля в одиночестве, – нервы Лизы в эту минуту были так расстроены, что она была готова умолять его отменить поездку в Тверь. Привычный кошмар вернулся, и даже нежность рук жениха не могла прогнать ощущение неотвратимости чего-то дурного.
– Это всего лишь сон, – Александр был скептиком и не верил в пророчества и вещие сны, а потому не воспринял слова Лизы всерьез. И страхи ее отнес на счет волнения перед дорогой и переживаний от предстоящей разлуки с матерью. – С вами ничего не случится в пути. Борис Григорьевич позаботится о том. А в Твери вас примет Петр Адрианович. Всего лишь одна неделя, и вы вернетесь… А после минет и Пасха, и будет Красная горка… И тогда вы никогда более не покинете меня, ежели будет ваше желание на то.
– Нет, никогда! Никогда! – с трудом сдерживая слезы, воскликнула Лиза. Почему-то казалось, что стоит ей только уехать, как непременно случится что-то худое.
Александр улыбнулся успокаивающей улыбкой, как улыбаются чересчур взбудораженному ребенку, поцеловал холодные пальцы невесты, переплетенные с его пальцами, а затем скользнул в поцелуе губами ото лба до самых губ. Так мимолетно, но так нежно, что у Лизы подкосились ноги.
– Езжайте с легкой душой, Elise, – прошептал он. – Вам никак нельзя не ехать. Тетушка столь воодушевилась поездкой, что едва ли возможно ее остановить. И она никогда не простит мне, коли вы пойдете под венец в наряде, недостойном вашей прелести.
Лиза с трудом заставила себя разомкнуть пальцы, чтобы отпустить на волю его руки. И чтобы занять место в карете и уехать от него. Даже забылось в тот миг, что они не одни, что за ними наблюдают десятки глаз: Пульхерия Александровна, Борис, дворовые. И когда уже сидела в карете, а их маленький поезд (карета с дамами и коляска Бориса) тронулся в путь, покидая усадебный двор, Лиза вдруг снова выглянула из оконца. Александр стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Волосы его слегка развевались от порывов весеннего ветерка, глаза в прищуре от яркого солнечного света. «La Bête[230]», – вдруг шепнул в голове голос Василя, и в тот же миг вспомнилась французская сказка. Красавица также уезжала из Замка Чудовища, чтобы вернувшись найти его бездыханным…
Лиза тихо плакала, отвернувшись к оконцу, за которым медленно проплывали деревья, окутанные нежно-зеленой дымкой молодой листвы. Она была предоставлена сама себе: Пульхерия Александровна, по обыкновению, выпила несколько глотков вишневой и, сложив руки на животе, мирно похрапывала напротив. Но это одиночество, некогда столь желанное, нынче тяготило Лизу. В голову то и дело лезли мысли и воспоминания, а разум снова начал нашептывать, словно вторя стуку колес: «Смотри, не прогадай… не прогадай… не потеряй… не потеряй».
Именно поэтому Лиза обрадовалась, когда по крыше кареты забарабанили тяжелые капли дождя, и Пульхерия Александровна наконец проснулась. Обеспокоенная непогодой, старушка тут же настояла, чтобы Борис пересел к ним, несмотря на все его возражения и напоминания о приличиях.
– У вас давеча грудная случилась, мой мальчик, потому даже слышать не желаю возражений.
Когда Пульхерия Александровна так уморительно поджимала губы, отказать ей было решительно невозможно. Вот и Борис не стал долго спорить и занял место напротив дам, внеся в карету запах влаги от его промокшего сюртука.
– Вы были больны? – переспросила Лиза, и Борис медленно, словно нехотя, перевел взгляд с Пульхерии Александровны на нее.
– При частых разъездах немудрено, – всем своим видом он выражал нежелание разговаривать с девушкой, но Лизу это отчего-то только раззадорило.
– Я знаю, что у вас есть несколько имений. К чему вам тогда эти разъезды по делам его сиятельства? Вы могли бы жить собственными делами.
– Наверное, оттого, что я привык быть при нем. А еще оттого, что Александр Николаевич не волен сейчас покидать границ имения, а значит, не может сам вести свои дела. На его благо, на поездки в пределах губернии местная полиция закрывает глаза, но вот далее… А доверить дела стороннему человеку – так не всякому вера есть.
– Именно, мой мальчик! Именно! – Пульхерия Александровна растроганно протянула Борису руку, и он почтительно коснулся ее губами. – Ты – сущий дар небес для нас… в особенности в те дни.
– Не будем о том, иначе вы снова станете плакать, – нежно пожал ее руку Борис.
После они некоторое время ехали в полном молчании, слушая монотонный стук дождя по крыше экипажа. Убаюканная этим звуком и мерным покачиванием кареты на размытой дороге, Пульхерия Александровна вновь задремала, а Головнин и Лиза наблюдали за дождем, уставившись каждый в свое оконце.
– Alexandre говорил мне, что всем нам были даны прозвища, – вдруг произнес Борис, не отрывая взгляда от забрызганного каплями стекла. – Он сам стал Аидом или Гадесом, хранителем мрачного подземного мира. Василь – Дионис, вечный юноша, бог, соблазняющий девиц оставить прялки и бежать из дома предаваться удовольствиям. А я Кербер…
– С недавних пор у вас иное прозвище, – спокойно возразила Лиза. И поймав его вопросительный взгляд, продолжила: – Гермес…
– Вестник богов и проводник душ в подземное царство Аида. Что ж, по крайней мере, отныне я не собака, а бог, – усмехнулся Борис, и эта усмешка вдруг напомнила Лизе Александра. – А вы знаете легенду о Дионисе и Ариадне? Вспомнилось что-то… Дионис встретил Ариадну во время своего путешествия, когда проезжал через остров Наксос. Ее бросил спящей на этом острове Тесей, которому Ариадна помогла убить Минотавра и сбежать с Крита. Вы, верно, слышали эту историю с клубком? Дионис полюбил девушку и проникся уважением к ней. Ради него Зевс даровал Ариадне бессмертие – вечную жизнь и вечную молодость. Дионис помог ей восстать из пепла предательства и лжи, причиной чему послужила ее слепая любовь.
– К чему вы говорите это? – срывающимся голосом спросила Лиза, внезапно почувствовав, что недаром Борис рассказал ей эту легенду. Девушка вдруг вспомнила намеки Василя и открытые обвинения, брошенные в пылу скандала между кузенами. И даже холодок пробежал по спине, когда заглянула в глубину серых глаз своего собеседника и уловила в них тень жалости.
– Просто вспомнилось, – ответил Борис с улыбкой. Но глаза при этом остались серьезными, снова ввергая Лизу в водоворот тревожных мыслей.
– Василий Андреевич тогда сказал… сказал…
– Тот, кто подслушивает, никогда не услышит доброго слова, – напомнил Головнин, чуть прикрыв глаза, словно пряча за веками отражение своих истинных мыслей. – Вы отказываете Alexandre в благородстве?
– Но ведь та история… с девицей Парамоновой…
– Лизавета Петровна, я не люблю говорить о вещах, коих не был свидетелем, – отрезал Борис. – Я искренне верю, что подозрения Василя беспочвенны, даже несмотря на прошлое и настоящее Alexandre.
Настоящее? И снова тот самый холодок по спине. Борис некоторое время с участием смотрел на нее, а после уткнулся в книгу, что лежала у него на коленях. Лизе бы расспросить его, но она боялась услышать даже мимолетный намек на что-то, что может пошатнуть ее чувства к Александру. Ведь единственное, что ныне удерживало ее от пучины отчаяния, – надежда на то, что после венчания он примет ее раскаяние и простит.
– Отчего вы так не любите Василия Андреевича? – вдруг резко спросила Лиза, и сама удивилась своему тону. – За то, что он не поспешил на помощь Александру Николаевичу после ареста? Но граф ведь простил его проступки. Все до единого…
– Раз уж мы заговорили откровенно, Лизавета Петровна, я не стану отпираться. Вы когда-нибудь читали сочинения господина Крылова? В одной из его басен есть замечательные персонажи – стрекоза и муравей. Так вот, муравью никогда не бывать другом стрекозы. Уж слишком они разные. Так и я никогда не смогу понять Василия Андреевича. Всеми своими поступками и житейским укладом он вызывает во мне одно лишь неприятие. А что до прощения Alexandre… Можно принять проступки, но не прощать их. Принять, потому что прошлого не изменить. Полагаю, это тот самый случай.
