Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 54 страниц)

– Простите меня, ежели доставила вам неудобство, воспользовавшись вашей библиотекой. Я полагала, вы сами дали мне на то свое позволение.

У Лизы вдруг мелькнула мысль, что она могла просто разозлить его своими выпадами, и потому он решил забрать у нее книги в отместку. Глупое предположение, но с него станется.

– В библиотеке есть полки, куда даже при моем позволении вам хода нет, – иронично хмыкнул Александр, по-прежнему сжимая ее локоть через ткань платья. Ей даже казалось сейчас, что каждый его палец прожигает полотно, оставляя отпечатки на ее коже. – Есть книги, что, даже имея название La Philosophie^[168], не таят в себе изречения философов.

Почудилось ли ей, что его голос стал чуть ниже, с легкими нотками хрипотцы, отозвавшейся внутри нее привычным трепетом? Лиза не могла позднее ответить себе на этот вопрос. Но в одном сомнений быть не могло – большой палец его руки вдруг шевельнулся ласкающим движением на ее локте, пробегая ниже линии кружева, которым был оторочен рукав ее платья. И касаясь обнаженной кожи ее руки…

– Потому что иногда стремление узнать, что может скрываться под той или иной обложкой, прежде неведанное…

Лиза больше не могла этого выносить: жара, что охватил ее при его прикосновении, трепета внутри тела, причинявшего непонятное беспокойство, природу которого она не могла себе объяснить, желания прильнуть к нему, как когда-то несмело прижималась к тому, кого любила…

Что же с ней происходит? Какая она ветреная! И как права была Лизавета Юрьевна. Ведь еще осенью Лиза была готова разделить свою жизнь совсем с другим человеком, полагая, что он и есть тот единственный, которому будут навеки принадлежать ее душа и тело. А нынче она стоит под взглядом этих влекущих глаз и мечтает только об одном – чтобы другой мужчина обхватил ее в крепком объятии и коснулся ее губ своими губами.

Устыдившись глубины своего падения (не только обманщица и мошенница, но еще и бесстыдная особа!), Лиза снова подчинилась внутреннему голосу, который второй раз за день отчетливо приказал ей бежать прочь. Так и не произнеся ни слова, она медленно отступила на шаг, высвобождая локоть из его пальцев и желая при этом, чтобы он не ослаблял свою хватку.

Но Александр так же медленно разжал пальцы, позволяя ей уйти. Лиза поспешила обогнуть его, торопясь нажать на дверную ручку и выскользнуть в приоткрытую дверь. Одновременно испытывая невероятное по глубине желание остаться в этой скудно освещенной комнате, где ее душа не знала ни страха, ни сомнений, а только пела чарующую песню сирены, кружа ей голову.

– Лизавета Петровна, – вдруг мягко, но настойчиво окликнул ее Дмитриевский, и девушка мгновенно обернулась. Он стоял там же, где она его оставила. Его лицо было освещено светом свечей и огня в камине лишь на половину, оставляя вторую в тени, и на миг Лиза даже испугалась этого контраста. А потом разглядела и другую тень, что мелькнула в его темных глазах… Неуверенность, что так отчетливо прозвучала для нее в последовавшем вопросе:

– Быть может, я покажусь вам чересчур грубым, но… ваше расстройство нынче и меланхолия – не от отъезда ли известной нам персоны?

Внутренне просияв, Лиза на миг отвернулась, чтобы Александр не увидел легкой улыбки, скользнувшей по ее губам. Он ревновал! Пускай эта ревность и неуверенность были тщательно замаскированы под привычной отстраненностью, но видит бог, так и есть!

– Странно вновь слышать от вас подозрение в чувствах особого рода к Василию Андреевичу, – проговорила она, снова повернувшись к мужчине, напряженно ожидавшему ее ответа. И не могла не поддразнить: – Ведь не только ваш кузен покинул усадьбу. Отчего же подобный вопрос не касается отъезда Бориса Григорьевича? Ведь и он отбыл нынче днем, как и намеревался давеча…

– Бориса Григорьевича? – недоверчиво переспросил Александр, и Лизу даже взяла легкая досада за Головнина. Неужто Дмитриевский думает, что тот не может нравиться барышням? Да, он не так привлекателен, как Василь, но все же!..

– Pourquoi pas?^[169] – пожав плечами, ответила она вопросом на вопрос и убежала в полумрак коридора. С трудом сдерживаясь при этом, чтобы не рассмеяться, настолько легко вдруг стало на душе. Он ревнует! Он несомненно ревнует! А значит, надежда завоевать его сердце, завладеть его вниманием еще не потеряна…

Хотелось петь. Впервые за долгие годы, появилось ощущение крыльев за спиной. Оттого, едва переступив порог отведенных им покоев, Лиза совершенно безропотно повернула в сторону спальни мадам Вдовиной, откуда раздался властный оклик. Как всегда, Софья Петровна желала знать, где была Лиза (в особенности принимая во внимание столь поздний час), а также обговорить их дальнейшие поведение.

Уже шла Мясопустная неделя. Не за горами Великий пост, а там, оглянуться не успеешь, – Пасхальное воскресенье и день, когда придется покинуть Заозерное. С каждым днем Софья Петровна переживала все сильнее, не наблюдая более никаких сближений между хозяином усадьбы и Лизой. И каждый день был для нее сущей мукой… от понимания того, насколько близко задуманное к краху, несмотря на явную симпатию графа к Лизе. Мадам Вдовина знала, что подобный интерес не всегда ведет к венцу, что бывали случаи, когда мужчины отказывались принимать на себя обязательства определенного рода (даже Дмитриевский мог быть тому примером!). И постепенно вера, с которой она прибыла в имение, таяла. Так же вскорости примется таять снег с приближением весны, что уже отчетливо ощущалась в воздухе в солнечные дни.

Еще более Софья Петровна пала духом после воскресной службы, которую вдруг посетил Дмитриевский, бывший редким гостем в церкви отца Феодора. Тогда при прощании с ближайшими соседями хозяин Заозерного вдруг напомнил о визитном дне на Масленичной неделе. Нет, против семейной четы Зазнаевых, что соседствовала с Дмитриевским по западной границе земель, мадам Вдовина ничего против не имела. Но намеренное упоминание о дне визитов из уст графа, слывшего нелюдимым и не особо приятным в общении, прозвучало для нее скорее как приглашение Зубовых. Жаль, что Лиза так долго не покидала стен церкви, а потому не слышала тех речей и не видела любезных улыбок Дмитриевского, обращенных к прекрасной молоденькой соседке. А вот мадам Вдовина тут же почувствовала, насколько шатким было их нынешнее положение.

Все это Софья Петровна в который раз повторила Лизе при привычном разговоре перед сном, злясь на невнимательность и какую-то странную рассеянную улыбку девушки.

– И что это был за tour de passe-passe^[170] нынче днем? – недовольно спросила она Лизу. – Что за мнимый crise de nerfs? Когда в следующий раз решите такое выкинуть, хотя бы предупреждайте наперед. Я могу поддержать любую игру, коли осведомлена буду. Подобный же экспромт… Вы, конечно, разумно придумали, как уйти от этого неудобного нам предложения Головнина. Я сослалась на то, что в своем нынешнем душевном состоянии и тревоге за вас не могу написать и строчки. Но, прошу вас, meine Mädchen, впредь осторожнее! На кон поставлено многое… и как по мне, нынче мы на самом краю…

Высказав все, Софья Петровна поцеловала Лизу в лоб и пожелала ей покойного сна. Сон у Лизы и впрямь был покоен и тих в ту ночь. Быть может, оттого, что легла в постель в благостном настроении. Или оттого, что постаралась забыть обо всем, кроме темных глаз и неуверенности в мужском голосе. Даже письмо, что лежало в книге, оставила нераспечатанным.

Наутро под внимательным и оценивающим взглядом мадам Вдовиной Лиза долго выбирала платье для выхода. Ведь нынче днем у нее в соперницах за внимание Александра будет красавица Лиди. Можно ли было спорить с удивительной красотой mademoiselle Зубовой? Лиза понимала, что это бессмысленно, а потому сдалась уже на третьей перемене платья. Нет, ни яркие вышивки и тонкие кружева на платье, ни румянец от аккуратного пощипывания щек, ни туго накрученные локоны не сделают Лизу прекраснее той, что прибыла вместе с бабушкой прямо к позднему завтраку, пользуясь свободой Масленичной недели.

Чуть отогнув край занавеси, Лиза наблюдала за их приездом. Из окна отведенной комнаты ей плохо был виден подъезд. Но она все же отличила Зубовых от прочих визитеров, что съезжались в Заозерное.

– Какая же красавица соседская барышня! – завистливо выдохнула Ирина из-за плеча Лизы. – Дал же бог такое лицо! Мы все тут думали, что ее в Петербурх или в Москву увезут мужней женой из наших краев. Ан нет… не то у нее на уме.

– Полно! – оборвала ее Лиза. – Лучше эшарп подай тонкий из лазуревого шелка.

– Дык застудитесь по прохладе-то! – покачала головой Ирина, все же подчиняясь приказу барышни. – Вы и в платье тонехоньком! Но если хорошенько подумать, может, вы и правы. Вот гости как набьются-то нынче, и в комнатах тут же теплехонько станется. А гости-то набьются… Нынче впервые на моей памяти после смерти старого хозяина гостей так принимаем на Масленицу.

Лиза слегка насторожилась при этих словах, чувствуя, что необычность этого приема как-то связана с ее присутствием в усадьбе. Потому и следующие слова Ирины не застали ее врасплох:

– А что до гостей-то… В доме шепчутся, что с вашим появлением в усадьбе барин наш иным стал. Не таким бирюком, как в прежние годы. Даже кресло приказал унести из портретной. А ведь, бывало, подолгу там просиживал… Уставится на портрет барыни покойной и смотрит, смотрит… Лакейские шептались, что их дрожь от того взгляда брала, коли доводилось подглядеть за барином. А тут он возьми да и вели убрать кресло… Все к одному ведет!

– К чему же? – не удержалась Лиза, заинтригованная и одновременно разозленная сплетнями у себя за спиной.

– Так ясное дело! – фыркнула Ирина, аккуратно складывая одно из тонких муслиновых платьев. – Ясно ведь к чему… Да только отчего-то некоторые думают, что Борис Григорьевич вам более по сердцу. А то и барин младшой вовсе. Вон чего болтают…

«Ах, вот как! – Лиза не смогла скрыть торжествующей улыбки. – Теперь понятно, почему Ирина так смела нынче утром, хоть и прячет глаза. Будто, кроме платьев, которые складывает, ее и не волнует ничего. А уж, кто мне по сердцу пришелся, и подавно»

– Некоторые лишнее думают, – девушка с трудом удержалась, чтобы в пику этим «интересующимся» не сказать Ирине, явно подосланной с этим вопросом, что она увлечена злым весельчаком Василем или рассудительным и серьезным Борисом. Но после короткого раздумья все же решилась:

– Смотрю, совсем я тебе волю дала в разговорах. Дурно с твоей стороны, Ирина, меня в людской обсуждать.

Горничная в испуге бросила платье и, сложив руки в покаянном жесте, стала умолять о прощении за свою неосторожную болтовню. Но Лиза, взглядом прервав ее оправдания, продолжила:

– А тем, кого любопытство томит, кому же мое сердце отдано, скажи… Разве может прельстить легкий игривый ветерок или теплый спокойный ветер, когда так и манит к себе буйный вихрь, способный все согнуть на своем пути и подчинить своей воле?

Она лукаво улыбнулась. Малограмотный человек вряд ли поймет ее слова, если Ирина и вправду пересказала сплетни из людской. А вот тот, кого Лиза подозревала, непременно разгадает это скрытое признание. Иначе… разве не было бы все совсем иначе? И легкомысленно покружившись перед зеркалом, девушка покинула свои покои.

Когда Лиза переступила порог салона, где собирались прибывшие «на блины» гости, Александр тут же, извинившись, прервал беседу с одним из соседей и в несколько шагов приблизился к дверям. Лиза не знала, дошли ли до его ушей слова, сказанные ею Ирине. Но привычного вопроса, которым Дмитриевский неизменно сопровождал свое приветствие, не последовало. Вместо этого он по-хозяйски завладел Лизиной рукой и, пристально глядя в глаза, коротко поцеловал ее ладонь.

Да, ей бы возмутиться подобной вольностью, но разве она могла? Когда он так смотрел на нее. Когда mademoiselle Лиди на миг слегка прикусила нижнюю губу и сощурила глаза. Когда остальные гости с легким удивлением провожали каждый их шаг до канапе, где расположилась Пульхерия Александровна.

Всю трапезу Лиза витала в облаках, прокручивая в голове моменты из прошлых дней. Она избегала смотреть в сторону Александра, боясь обнаружить перед соседями по столу свои чувства, что так и распирали ей грудь и кружили голову. Ела она мало, пропуская перемены, чем вызвала косые взгляды мадам Вдовиной. Уже знакомый лихорадочный румянец на щеках Лизы не на шутку встревожил Софью Петровну.

– Ах, завтра будут катания! Как же я люблю катания! – чересчур восторженно воскликнула мадам Зазнаева, и перья ее эспри задрожали при этих словах, словно в предвкушении от предстоящего развлечения.

Лиза поспешно спрятала улыбку, приложив салфетку к губам. Тайком взглянув на Александра, она прочитала в его глазах, что он подумал о том же. На короткий миг темные глаза мужчины вспыхнули. От подобного совпадения мыслей и его взгляда странное тепло разлилось в ее груди.

– И завтра граф вновь собирается штурмовать снежную крепость, – с легким раздражением напомнила мадам Зубова, отметив, как побледнела при этих словах ее внучка.

В прошлом году, все время, что Дмитриевский атаковал крепость, Лидия находилась на грани обморока. А когда увидела, что его белоснежную рубаху окрасили первые капли крови, такой алой на фоне общей белизны, то и вовсе впала в нервный припадок, который с трудом удалось унять лишь спустя несколько часов.

Мадам Зубова всей душой ненавидела нелепое безрассудство графа, но разве могла она удержать Лидию в эти дни в усадьбе? И завтра им снова, судя по всему, предстояло пережить непростые минуты.

– А ведь в этом году Alexandre мог бы и оставить свою затею с крепостью, – задумчиво произнесла Пульхерия Александровна, с трудом скрывая легкую обиду на Лизу.

– Неужто? – с надеждой в голосе удивилась Лиди и тут же нахмурилась, когда Пульхерия Александровна поведала о том разговоре, что недавно состоялся в малой столовой, и о вопросе, который задал ее племянник mademoiselle Вдовиной.

И снова на Лизу устремились любопытные взгляды. Словно гости делали ставки, действительно ли она в скором времени сменит свое положение в этом доме на иное, более значимое.

Только мадам Зубова смотрела по-другому – тяжело и недовольно.

– Слыхала я нынче пренеприятную для вас весть, мадам, – произнесла она после некоторого молчания, обращаясь к Софье Петровне. – Вы ведь так торопились в Петербург, и ваша спешка даже привела к несчастному случаю. Потому и беру на себя смелость судить, что сия весть вас несомненно огорчит. На станции нынче совсем худо с лошадьми стало. А на распутицу весеннюю ожидается и того хуже… И не дождешься их! Вам бы позаботиться заранее о почтовых, до срока.

Остальные гости согласно закивали и, словно по команде, заговорили между собой, ругая и весеннее бездорожье, и станционного смотрителя, и местное почтовое ведомство в целом.

– Уж слишком медлительны у нас чиновники, извечная беда наша, – сокрушался господин Зазнаев, худой мужчина средних лет, которого Лиза запомнила по туго завязанному галстуку. Казалось, он совсем пережал своему обладателю шею, оттого и держался тот так неестественно прямо. – Ну а в какой губернии иные? Чтобы не за «вольные деньги»^[171] поехать, надо заранее продумать сей вопрос. Можно, конечно, воспользоваться частным дилижансом, но заплатить придется еще больше, чем за «вольных».

Софья Петровна молчала и только растерянно крутила головой, прислушиваясь к разговору, чем весьма удивила Лизу. Уж кого, а мадам Вдовину едва ли можно было переговорить или вынудить замолчать.

Конец беседе о лошадях положил Дмитриевский, который все это время сосредоточенно накладывал серебряной ложечкой икру на блин в своей тарелке. Со стороны казалось, что он вовсе не прислушивается к разговору, но Лиза, уже довольно узнавшая его, понимала, что это далеко не так.

– Софье Петровне нет нужды тревожиться на предмет почтовых, вольных или дилижанса, – медленно проговорил он. А потом поднял взгляд от тарелки и внимательно посмотрел на мадам Вдовину. Так внимательно, что Лиза сразу почувствовала, как странный холодок пробежал вдоль позвоночника. – Мои конюшни и каретный находятся в ее распоряжении. Как радушный хозяин, я позабочусь о том, чтобы мои гостьи не испытывали никаких трудностей, продолжая свое путешествие.

Если бы Лиза могла, она бы вскрикнула при этих словах. Непременно бы вскрикнула, прижимая руку к груди, чтобы унять застучавшее с небывалой частотой сердце. Ей пришлось приложить большие усилия, чтобы ничем не выдать свое потрясение.

«Нет, он не может отпустить меня! – лихорадочно размышляла она. – Это невозможно! Он, верно, имел в виду только madam mere, когда говорил о продолжении путешествия. Ведь madam не осталась бы в Заозерном надолго после нашего с ним венчания»

Но в глазах Софьи Петровны Лиза прочитала такое же потрясение, у той даже испарина над верхней губой выступила, как бывало при сильном волнении.

А потом вдруг пришло невероятное облегчение. Лиза даже повернулась к Александру и улыбнулась ему, широко и открыто, в благодарность, что он наконец-то остановил маятник лжи, который все больше раскачивался с каждым прожитым днем в Заозерном. Дмитриевский чуть сузил глаза в ответ на Лизину улыбку, явно недоумевая ее причине, и Лиза улыбнулась еще шире, радуясь его удивлению.

Так и улыбалась, пока на смену мимолетному облегчению не пришла острая тоска. И боль от одной лишь мысли, как легко Александр дал ей понять, что не стоит рассчитывать на нечто большее. Она вовсе не нужна ему, как радостно полагала еще вчера вечером. Все, кто говорил, что Лиза сумеет настолько занять его сердце, что он решит связать с ней свою жизнь, ошиблись.

– Ничего еще не потеряно, meine Mädchen, – прошептала Лизе после завтрака Софья Петровна, сжимая ее ладонь. – У нас еще несколько недель. Несколько недель!..

Сославшись на плохое самочувствие, мадам Вдовина удалилась к себе, но сопровождать себя Лизе строжайше запретила.

– Не нынче, когда наша belle femme^[172] столь близко к нему, – наставительно прошептала она, прощаясь. – Будьте при vieille Psyché^[173]. Она может стать нашим проводником к сердцу Аида. Очаруйте его тетушку, поплачьтесь о нелегкой судьбе, что ожидает вас в Петербурге. В конце концов, как и любой мужчина, он дрогнет. Отдать красоту и юность в старческие руки… Не сердце, так его страсть не позволит ему. А она в нем есть. Недаром…

Но что было недаром, Лизе узнать не довелось. Софья Петровна заметила внимательный взгляд графа, наблюдающего столь длительное прощание матери и дочери, и поспешно подала знак лакеям. Те, вынесли ее кресло из столовой, снова оставляя Лизу наедине со своими страхами, разочарованием и болью. И в то же время на виду у стольких глаз. Особенно тех, что внимательно следили за ней на протяжении всего затянувшегося визита соседей, ни на минуту не выпуская из своего плена.

Лиза откровенно скучала подле задремавшей Пульхерии Александровны и уже подумывала, не пойти ли к себе. Но тут, завершив очередную партию в карты, к ней подошел Александр.

– Выиграли, ваше сиятельство?

– Отчего вы так решили? – удивился он, в то же время явно довольный тем, что Лиза возвела его в ранг победителей.

– Разве отошли бы вы, останься за вами проигрыш? – ответила она вопросом на вопрос, заставив Дмитриевского от души рассмеяться.

Желая, чтобы Пульхерия Александровна подольше поспала и тем самым предоставила им возможность мнимого уединения, Лиза с трудом удержалась, чтобы не одернуть его. Тем более вряд ли этот смех выглядел приличным для тех, кто сидел за ломберным столиком и у клавикордов подле окна.

– Смею ли я надеяться, что вы поедете завтра на озеро?

Лиза терялась под этим взглядом, совершенно не понимая, как можно смотреть с такой теплотой и в то же время четко проводить невидимую границу меж ними. Александр смотрел на нее так, словно для него действительно важно было ее присутствие. И не только завтра на гуляниях.

– Я не могу ответить на ваш вопрос, – покачала она головой. – Вы же знаете, здоровье madam mere нынче ухудшилось. Кто ведает, не понадоблюсь ли я ей? Обычно приступы ее мигрени длятся не один день.

– Я уверен, что сумею убедить Софью Петровну в том, что вы обязаны быть завтра на гуляниях, а не в душном доме, – твердо проговорил Александр. – Ежели потребуется, готов применить все свое очарование, дабы вымолить ее согласие…

Боже мой, она даже не замечала ранее, что, когда он так задорно улыбается, на его правой щеке появляется небольшая ямочка!

– Вы так уверены в своей неотразимости? – Лизе хотелось ответить Дмитриевскому в той же легкой манере, с которой он вел этот балансирующий на грани приличия разговор, но ее голос прозвучал совсем не так. Вовсе не соблазнительно, а как-то наивно и глупо.

– До сих пор не доводилось в ней сомневаться.

Лиза не смогла сдержать улыбки, а потом и вовсе легко рассмеялась, вторя его тихому смеху. И смех этот, как она видела, совершенно расстроил mademoiselle Зубову, услаждавшую их слух игрой на клавикордах. Но спустя всего лишь миг Лиза перестала смеяться, когда услышала шепот своего собеседника:

– Когда вы так улыбаетесь, даже самый хмурый день способны озарить светом.

Это прозвучало бы как самый заурядный комплимент, если бы Александр не добавил после некоторой паузы с удивительной серьезностью и в голосе, и во взгляде:

– Для меня озаряете…

Девушка растерялась от его прямоты и готова была поклясться, что покраснела, ведь щеки стали такими горячими. Она даже не знала, что следует сказать, как повести себя, и опомнилась только после его короткого «простите».

– За ваши слова? – еле слышно пролепетала Лиза и тут же снова попала впросак, когда он покачал головой, улыбаясь ей, будто несмышленому ребенку.

– За мое поведение давеча. За мои слова, что могли вас обидеть, за смелость моих поступков. Я, верно, напугал вас… Но вы не должны думать, что отныне моя библиотека для вас закрыта. Та книга…

Тут уж Лиза совсем залилась краской, потому что вспомнила о книге, которую по ошибке выбрала прошлым вечером. Нынче перед завтраком она успела тайком проскользнуть в библиотеку и отыскать ее среди прочих. Девушка хорошо запомнила позолоченный кант на красной ворсистой ткани переплета, и ей не составило труда найти этот злосчастный роман на самой верхней полке одного из шкафов. Ошибкой было вернуть книгу в тот же шкаф или полагать, что женское любопытство не вернет ее к этим полкам.

А потом из жара Лизу вмиг бросило в холод. Ведь следующие слова Александра показались такими двойственными по смыслу:

– Некоторые книги таят под своими обложками настолько опасные тайны, что их открытие способно многое изменить. О, Зазнаевы, судя по всему, готовы почтить меня словами прощания и благодарности за нынешний прием… Прошу простить меня, Лизавета Петровна…

Дмитриевский отошел к гостям, а Лиза еще некоторое время смотрела на них, не видя ни поклонов, ни рукопожатий, ни вежливых улыбок, сопровождающих прощальные слова.

Отчего ей на короткий миг показалось, что Александр говорил о том письме, что лежало под обложкой сочинения Ричардсона? Что он догадывается о странной паутине, что старательно плетется вокруг него?

А еще она думала о том, что впервые совершенно забыла о письме, которого ранее ждала бы с таким нетерпением.

Глава 16

– O bon Dieu! Я уже успела позабыть, каков он может быть… – вдруг раздался удивленный голос Пульхерии Александровны, заставив Лизу даже вздрогнуть от неожиданности. Она-то была уверена, что старушка все это время мирно дремала.

Девушка тут же обернулась, потеряв всякий интерес к прощанию Александра с Зазнаевыми. Пульхерия Александровна смело встретила ее любопытный взгляд и добродушно улыбнулась. Эта улыбка сияла не только в слегка выцветших светлых глазах, но и в лучиках морщинок, которые ничуть не портили ее лица, до сих пор хранившего печать детской непосредственности. Лиза невольно улыбнулась в ответ.

– Он не был таким с той самой поры… – старушка столь многозначительно замолчала, что Лиза сразу поняла, о чем та собиралась сказать.

Уголки губ девушки чуть дрогнули – сравнение с той, что прежде так щедро была одарена любовью Александра, неприятно царапнуло душу.

– Это все от сходства нашего и только, – она рассеянно пожала плечами, при этом всем своим видом выражая заинтересованность и подталкивая свою собеседницу продолжать.

– Вы ошибаетесь, ma chère mademoiselle, – покачала головой Пульхерия Александровна, явно недовольная, что была неверно понята своей собеседницей.

Лиза вдруг испугалась, что старушка сейчас заявит, насколько хороша была покойница в сравнении с ней. И потому поспешила задать вопрос, что так и крутился на языке с момента, когда она впервые увидела портрет Нинель.

– Расскажите о ней… Какая она была?

– О! – Пульхерия Александровна откинулась на спинку канапе, радуясь, что представилась возможность без всяких недомолвок поговорить о прошлом. Теперь, когда она не видела в глазах Alexandre той тени, что заслоняла собой настоящее, можно было выпустить на волю воспоминания, которыми она особенно любила делиться.

– Нинель была всеобщей любимицей. С самых ранних лет она обещала стать истинной прелестницей и разумницей. Так и вышло. В семье ее все обожали, а уж мой брат, покойный Николай Александрович, паче всех. У них были схожие склонности ко всему живому и цветущему. Приезжая в Заозерное, Нинель, на головную боль своей маменьке, целыми днями пропадала в усадебной оранжерее да в питомнике роз, что брат выращивал. С самых юных лет она славилась своей добротой. Приносила в дом и зайцев, что в силок попадали, и птичек с крылами или лапками переломанными. А уж какая щебетунья была… Так и звали ее – птичка, солнышко ясное, голубка…

Пульхерия Александровна облизнула пересохшие губы и потянулась к бокалу с вишневой настойкой, что стоял на столике близ канапе. Сделав изрядный глоток, она блаженно прикрыла глаза и продолжила откровенничать:

– Нинель лелеяли в семье, как прелестный цветок. В особенности ее мать Анна Денисьевна Дубровина. Уж как она ревностно относилась ко всем, кто мог сорвать его, тем самым погубив. А ведь так в итоге и вышло.

Пульхерия Александровна резко замолчала. У Лизы даже мелькнула мысль, что та уснула под расслабляющим действием настойки. Но присмотревшись внимательнее, девушка заметила, что старушка пристально наблюдает из-под полуопущенных век за Александром, который прощался с очередным визитером. Лиза с трудом удержалась, чтобы в который раз не обернуться, завидуя Пульхерии Александровне даже в том, что та так свободно может смотреть в сторону племянника.

– Уже не девочкой, а юной и прелестной девицей, Alexandre впервые увидел Нинель в Заозерном около восьми лет назад, в свой первый отпуск за годы службы. Подозреваю, что чистота ее души привлекла его, как ничто иное. Никто бы не обратил внимания на эту влюбленность: Нинель очаровывала всех и каждого, но всегда оставалась холодна к своим поклонникам, коих даже в деревне имелось изрядно. Ведь у нее не было дороги в счастливое и долгое замужество, все это знали и понимали. Все, кроме Alexandre…

Казалось ли это Лизе, или голос Пульхерии Александровны действительно с каждым словом становился тише, погружая ее в некий транс. В этом полусне-полуяви Лиза видела прошлое, будто сами стены усадебного дома вдруг решили показать ей развернувшуюся некогда здесь трагедию.

В ту пору Александру был без нескольких месяцев двадцать один год. Юная Нинель же только пару лет как покинула детскую комнату в родном имении. Ее редко вывозили даже на уездные увеселения, предпочитая держать вдали от всего, что могло разрушить ее хрупкий мир, в котором царили покой и радость. Мадам Дубровина будто прятала свою дочь за хрустальными стенами в высокой башне. Нинель никогда не было суждено стать женой и матерью – ей втолковывали это с младых лет, да и сама она никогда не стремилась к тому, видя в своих поклонниках лишь добрых друзей. Ровно до тех пор, пока на пути у нее не встал Александр.

Лиза прекрасно понимала, как легко было Нинель влюбиться в Дмитриевского, ведь, судя по рассказам, он всегда с легкостью очаровывал женские сердца. Но при этом и сама Нинель так легко завоевала сердце этого чародея. «Должно быть, она была необыкновенной особой», – со странной ноткой горечи подумала Лиза.

Уже через две недели пребывания в Заозерном убежденный холостяк Дмитриевский, до сей поры не пойманный в сети самыми известными столичными красавицами, просил благословения на брак с Нинель у своего отца. И получил отказ. Александр ожидал такой ответ, но в глубине души все же надеялся на иное. Тогда он решился переговорить с мадам Дубровиной. Но та пришла в ужас и стала кричать, что молодой Дмитриевский воспользовался ее доверием. И, разумеется, решительным образом отказала, упирая не столько на кровную связь, сколько на иную причину невозможности брака.

– Вы сошли с ума, Александр Николаевич! Сошли с ума! – горячилась она. И мерила комнату резкими шагами, то заламывая в отчаянии руки, то неподобающе широко ими размахивая. – Я и подумать не могла, что вы даже мысль допускаете о том. Вы – дядя Нинель! Дядя!

– Я ей родственник пятой степени, а не третьей, – возражал Александр. – Брак меж нами вполне возможен…

– Церковь не благоволит подобным бракам! – не уступала мадам Дубровина. – C’est inceste! Mon oncle^[174], я вас прошу, – взмолилась она к хранившему молчание отцу Александра. – Скажите же ему!.. Он погубит ее! Сведет в могилу… Mon oncle!

– Успокойтесь, ma chère, – граф Дмитриевский извлек из кармана своего жилета платок и властным жестом протянул племяннице. Анна Денисьевна смолкла и принялась вытирать мокрые от слез глаза. – У Александра Николаевича горячая кровь равно, как у всех в нашем роду. Это просто порыв. Вскорости (вот буквально на днях, верно, Alexandre?) он отбудет в Петербург, и привычные дни мигом сотрут легкий флер новизны, что вскружил ему здесь голову. И все пойдет своим чередом…

– Нет, ваше сиятельство, – эта короткая реплика Александра заставила остальных удивиться той настойчивости, что в ней прозвучала. – Боюсь, что в данном случае вы не правы…

– Боюсь, что заблуждаетесь вы! – резко оборвал его отец и стукнул об пол тростью, на которую опирался, сидя в кресле. – Своим безумством вы только погубите юную душу. Выпустите из своих когтей маленькую птичку, Александр. La petite oiseau et oiseau de proie ne font la paire!^[175] И дело не в вашем образе жизни, mon cher fils, вовсе нет, – мягкие отеческие нотки вдруг сменили прежнюю властность голоса. – Дело в вас самих. В вас и в Нинель Михайловне. Потому я запрещаю вам. Коли ослушаетесь, вы лишитесь моей поддержки и моего расположения. Подумайте о том. Хорошенько подумайте, Александр!