Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 54 страниц)
– Более не будет подношений, – твердо заявила она, когда Брунов в очередной раз прибыл с коротким отчетом о безуспешности розысков.
– Ежели вы думаете о чрезмерности моего аппетита, сударыня, то смею заверить, это не так! – возмущенно проговорил пристав, вытирая пот со лба.
Жара в Москве стояла удушающая. То и дело вспыхивали слухи о том, что такая засуха несет с собой мор. Вести с юга страны о вспышке холеры лишь подогревали общую нервозность. Амалия Карловна приказала отгонять от забора нищих и чаще делать уборку в доме, вызвав ворчание ленивой Акулины.
– Сретенка и Мясницкая… Там приставы привыкли к иной стряпне. Чем ближе к Кремлю и Торговым, тем выше аппетиты, понимаете, сударыня?
Лиза понимала. Как понимала и то, что неизвестно, ведутся ли поиски вообще. Нужно искать самой, удерживал только страх, что кто-нибудь признает ее. Но разве был иной путь? Ее репутация и так уже изрядно подпорчена. Что могло нанести ей больший урон, чем бегство из дома опекунши и статус невенчанной девицы после того?
Лиза стала следить за каждой копейкой. Старалась как можно меньше тратить на извозчиков. Только переезжала из одной части города в другую, а розыски вела пешком. Сначала исходила центр Москвы: широкие гранитные набережные, улицы с красивыми каменными домами и зеленью садов, постепенно сменяющейся багрянцем и золотом осени. Потом уезжала ближе к окраинам. Домов из дерева становилось все больше, праздно гуляющей публики – все меньше, но нужная церковь так и не попадалась.
В доме протестантки Амалии Карловны святых ликов не водилось. Потому всякий раз, когда по пути Лизе встречался новый храм, ее тянуло туда как магнитом. Темный вдовий наряд не привлекал к себе внимания и позволял молиться без лишних расспросов. Никто не тревожил горе. И Лиза не могла не думать о том, как кстати пришлось траурное платье, пошитое вместе с венчальным, о котором она тоже старалась не вспоминать. И вообще обо всем, что могло быть. Но как можно забыть, когда само Провидение постоянно напоминало? Как-то после госпожинок[275] Лиза в ходе розысков попала на венчание в одной из церквей. Венчались мещане. Скромно и тихо. С малым количеством гостей. Лиза даже не сразу поняла, что стала свидетелем таинства, когда шагнула из притвора поближе к алтарю, по привычке разыскивая взглядом лики святых покровителей. Застыла сразу же, заприметив венцы, но не стала уходить. Задержалась понаблюдать за церемонией, стараясь не замечать, как больно заныло сердце.
Ах, если бы все было, как в романах, которые Лиза читала своей властной тезке! Там любовь всегда венчалась браком и неземным блаженством счастья. Почему все вышло иначе? Почему слова, что он говорил ей, оказались обманом, а ласки – притворством и только? И почему Лиза до сих пор не может питать к нему злости и ненависти, а наоборот – готова молить святого Александра Невского, чтобы тот сохранил Дмитриевского в здравии, чтобы ее выходка обошлась без последствий? И не только потому, что боится быть убийцей. Она боится за него. О нем тревожится. Grosse bête![276]
– Je suis une grosse bête!
Это вырвалось в сердцах, когда Лиза в очередной раз проверяла ассигнации, развернув платок. А следом пришел злой смех. Только он не причинил больше боли от разочарования, как прежде. Лишь горечь оттого, что вновь получила щелчок от судьбы за свою слепую наивность. Наверное, ей стоило смолчать. Завернуть оставшиеся деньги в шаль или в платье и перепрятать в другое место. Но злость на то, что снова позволила себя обмануть, сыграла против Лизы в тот злополучный вечер. Ярость требовала выхода. Все ее нутро взывало к возмездию.
Наверное, стоило быть не столь резкой, когда она, спешно спустившись в комнаты Амалии Карловны, обвинила Акулину в воровстве. Наверное, стоило придержать язык, когда немка встала на защиту своей прислуги. Стоило быть мудрее. Осмотрительнее. Или вовсе хитрее. Но разве эти качества когда-либо были ее сильной стороной?
– Это невозможно, – было сказано Лизе твердо, что заставило ее вовсе потерять голову.
– Вы даже не спросите Акулину? Не призовете ее к ответу?
– Нет, дитя мое. Я уверена, вы ошиблись в пересчете. Или попросту не рассчитали свои траты. Бывает, – мягко произнесла Амалия Карловна, но по ее глазам Лиза вдруг отчетливо поняла, что та лукавит. – Деньги любят счет.
– Вы полагаете, я настолько беспечна? О нет, я не так наивна, как, может статься, вижусь вам! – Предположение о том, что она может быть так глупа, лишь распалило злость Лизы. Как и выражение лица немки: деланно безмятежное с напряжением во взгляде. – Я достоверно знаю, что у меня пропали деньги. А доступ в комнаты мезонина только у Акулины, разве нет? Если вы не желаете помочь в этом вопросе, вероятно, я могу обратиться к тому, чья обязанность следить за порядком? Быть может, стоит кликнуть квартального?
– Werft keine Steine, meine Fräulein![277] – прикрикнула, словно хлыстом хлестнула, Амалия Карловна, выпрямляя спину. А потом уже не так резко добавила: – Не стоит бросать камни, дитя мое… не в вашем положении. Хотите звать квартального? Зовите! Кликните в окно – вон Гаврила дрова складывает, он приведет. Да только готовы ли вы встать перед ним? О, только не надо так смотреть! Я не первый год живу на свете! У вас нет бумаг. У вас почти нет багажа, хотя платье на вас дорогое. Первое время вы вздрагивали при любом звуке. А красный воротник[278] привел вас просто в… м-м-м… Benommenheit[279]… от страха… Вы по-прежнему желаете позвать квартального? Так мне тоже есть, что поведать ему. И дальше пусть сами разбираются, кто вы такая и от кого бежите, дитя мое. Молчите? О, вы полагали, что Амалия Карловна не понимает? Я повидала многое и прекрасно знаю, что означают некоторые признаки. Я умею видеть людей. Могу сказать, что меня не касаются чужие дела. Но ровно до тех пор, пока не трогают мои.
С каждым словом немки кровь в жилах Лизы стыла все сильнее. На какой-то миг захлестнула паника, которую девушка с усилием подавила. В конце концов, перед законом она пока чиста. Никто не выдвигал против нее обвинений. Или все-таки выдвигал?.. Что, если Дмитриевский обвинил ее и Софью Петровну в мошенничестве после их побега? Как узнать об этом? Но еще хуже – вдруг она невольно убила его? Быть может, лучше сдаться? Прийти в часть и обо всем рассказать приставу. О, наверное, она бы так и поступила, чтобы развеять все свои сомнения или получить по заслугам за содеянное! Но разве могла Лиза нынче распоряжаться своей судьбой, когда была в ответе перед Николенькой за то, что натворила?
– Я соберу вещи и тотчас покину ваш дом. Остаток платы за комнаты возвращать не нужно.
Решение было принято молниеносно. Хотя следом в душу вполз страх перед очередной неизвестностью. Как она найдет новое жилье? Где остановится? Постоялые дома дороги. А чтобы снять комнаты, нужны бумаги.
– Не стоит горячиться, дитя мое, – в голос Амалии Карловны снова вернулись участливые нотки, когда-то так расположившие к себе Лизу. – Разумеется, вам нет нужды уходить в ночь из дома, где вам так рады. Я не позволю. Никто не гонит вас. И, пожалуй, я переговорю с Акулиной, чтобы она проследила за сохранностью ваших вещей. Но и вы сами должны быть впредь осмотрительнее. Полагаю, на этом наш разговор окончен. Вы утомились от розысков. Вам следует отдохнуть, милое дитя. Ступайте к себе.
Что могла ответить Лиза? Ровным счетом ничего. Разочарование медленно разливалось в теле, отравляя мысли и чувства. Особенно после того, как Акулина принесла поднос с холодным ужином, присланным заботливой хозяйкой. Раньше такой знак внимания вносил в душу Лизы немного тепла. Сейчас же почему-то показался насмешкой.
– Что, барыня? Съели лыка? Не надобно было вам поднимать такую бурю, – с ехидством произнесла Акулина, ставя поднос на табурет у кровати, и добавила хвастливо, явно наслаждаясь своим положением: – Хозяйка никогда не сдаст меня квартальному. Уж зарубите себе на носу!
Куда делись робость и ее прежнее подобострастное отношение? Насмешки прислуги стали последней каплей для Лизы.
– Пошла вон!
– Я-то пойду, да вы-то знайте: недолго вам тут осталось барыней ходить! Вы-то, небось, не думали, что в листке[280] все-все может быть написано!
– Пошла вон! – повторила Лиза холодно и резко.
Во второй раз Акулина огрызаться не стала. Только подол взметнулся, когда при взгляде на Лизино лицо она шустро выскочила из комнаты, вмиг растеряв остатки бравады. Но спускаться не спешила. Лиза кожей чувствовала ее присутствие за дверями. Верно, ждала рыданий или приступа злости.
«Помни, кто ты есть», – наставлял Лизу когда-то отец. И она помнила. И сейчас зацепилась за остатки былого, пытаясь не дать эмоциям взять над собой верх.
Так и сидела в тишине, не шевелясь, пока не услышала стук калитки и не увидела, подойдя к окну, темную фигуру, скользнувшую через черный ход в переулок, – одну из визитерш акушерки, что тайком приходили в этот дом.
– Werft keine Steine, meine Frau[281], – повторила Лиза сказанные ей на немецком слова. – Истинно так…
Глава 33
При всей богопротивности ремесла Амалии Карловны Лиза не имела ни малейшего намерения сдавать ее властям. Хотя поначалу, едва только поняла, для чего приходят незнакомки в дом на Немецкой улице, в ней всколыхнулась волна жесткого неприятия и решимости прекратить греховное дело Frau Херцлих.
Это случилось за день до того, как обнаружилась пропажа денег из шляпной коробки. Все вскрылось неожиданно, как часто и бывает при делах, что стараются держать в тайне. В тот сентябрьский день лил дождь. Зарядил сразу после полудня, вымочив платье Лизы до нитки. Она замерзла. Туфли промокли и грозили лишиться подошвы. Ввиду своего плачевного положения девушка решила вернуться домой на извозчике.
Проворно садясь в коляску, Лиза как всегда боялась привлечь к себе внимание и тем самым выдать себя. Ведь кукловод был представлен ей именно в Москве. Не хватало еще случайно наткнуться на его приятелей. Она так и представляла, как кто-нибудь их них замечает ему при встрече между делом: «А помнишь ту хорошенькую protégé графини Щербатской? Ту, что сбежала от старухи. Так вот, я тут отъезжал от ресторации Yard’а и приметил ее…»
Был ли Marionnettiste уже в Москве, куда начинали съезжаться на сезон из усадеб, или все еще в Заозерном? В любом случае, встретиться с ним Лизе определенно не хотелось. Для нее он остался в прошлом, словно и не было его вовсе, как и всего остального. Но притом Лиза понимала, что вряд ли он думал о ней так же. Этот будет искать дольше и тщательнее, чем Дмитриевский, запертый в границах уезда. Потому и старалась всегда остаться неузнанной, когда проезжала на извозчике мимо открытых экипажей и праздно гуляющей публики.
Разумеется, в тот дождливый день публики не было, а экипажи так и норовили побыстрее промчаться в укрытие от холодных осенних струй. Но Лиза все равно по привычке прятала лицо, чем привлекла пристальное внимание извозчика. С тех самых пор, как она заняла место в коляске, он то и дело косился на нее через плечо. Лизу это внимание раздражало. К тому же от запаха его промокшей овчинной безрукавки ее замутило еще в начале поездки, а тряска на ухабах дороги лишь усилила приступ дурноты. И почему Макар снова запил?
У самого дома на Немецкой извозчик в который раз окинул Лизу цепким взглядом с головы до ног, а потом вдруг проговорил еле слышно:
– Коли желаете, барыня, вернусь за вами в конце. Недорого возьму. Полтину всего.
– Нет, благодарствуй, не надобно, – отказалась она, отсчитывая гривенники. Несмотря на дождь, ей хотелось поскорее выбраться из коляски.
Дворник Гаврила, заслышав звук подъехавшего экипажа, уже гремел засовом с другой стороны калитки.
– Не сможете вы сами после, барыня, – цыкнул досадливо извозчик. – После такого дела мало кто сам ходить сможет. Да и подумали бы вы, барыня, что ли. Это ж не щенка утопить. Сучьего сына и того жаль, а тут дите вытравить из утробы! Грех-то какой! Да еще коли кто прознает, ведь подсудно же…
У Лизы дрогнула рука, когда протягивала мужику гривенники. Монеты так и посыпались из ладони на дно коляски, зазвенели, падая на камни мостовой.
– Да что ж такое! – в сердцах бросил извозчик и прибавил ругательство, от которого Лиза вся так и вспыхнула.
Огонь, которым горело все внутри, теперь пылал лихорадочным румянцем и на ее лице. Она с готовностью оперлась на мозолистую ладонь дворника, шагнувшего к коляске, и выпрыгнула из экипажа, торопясь убежать от извозчика и его странных предположений.
Он ошибался! Конечно же, ошибался! Да, Амалия Карловна была акушеркой, но это вовсе не значило… не значило… Или значило?! Ведь тогда легко объяснялись и череда ее тайных посетительниц, и странная суета на первом этаже, которую Лиза порой угадывала по глухим звукам, и то, с какой осторожностью Гаврила оглядывал через окошко в воротах каждого визитера.
Чувство гадливости и неприятия разрывало Лизу. То и дело подкатывала дурнота. И она жила в таком доме! Просто ужасно! Ужасно!.. Но самым противным во всей этой истории была ее собственная беспомощность. Уйти сейчас же невозможно: некуда, да и бумаг у нее нет. Замкнутый круг. Она связана по рукам и ногам, пока не найдет Николеньку и не уедет вместе с ним из Москвы. Если найдет. Потому что вместе с осенней хмуростью дней в душу Лизы медленно вползали сомнения. Что, если брата все же увезли в столицу? Или вовсе в какой-нибудь уездный город? Там ведь тоже могут быть пансионы. А что, если это вовсе не пансион?..
Обуреваемая этими ужасными мыслями, Лиза до самого рассвета промучилась мигренью. В привычное время в дверь тихо стукнула Акулина, пришедшая, как обычно, помочь ей с утренним туалетом. Отослав ее прочь, к завтраку Лиза так и не вышла. Чтобы не встречаться с хозяйкой, она дождалась окончания утренней трапезы, кое-как пригладила руками платье, слегка помятое за ночь, и выскользнула поскорее из дома. Думала тогда, что подыщет себе новое жилье – быть может, и без бумаг что выйдет. Нужно только немного перетерпеть… подождать…
А следующим днем обнаружила пропажу денег. И случился тот самый разговор с Амалией Карловной, приведшей к очередной ночи без сна. И если ранее Лиза полагала немку милосердной из-за риска, на который та пошла, пустив в дом жиличку без бумаг, то теперь ей все виделось иначе. Разве рисковала акушерка, выказывая милосердие? Верно, сразу догадалась, что прошлое Лизы с душком, оттого и вела себя так вольно. Везде обман и лицемерие. Везде…
Поутру к Лизе вновь постучалась Акулина. Получив разрешение войти, она внесла в комнату ведро воды для утреннего туалета и насмешливо покосилась на Лизино платье.
– Амалия Карловна к завтраку вас требует, барышня, – в словах прислуги не осталось и следа прежней подобострастности. Да и глядела она прямо и дерзко, плеснув воды из ведра в фарфоровый кувшин. – Отказа принимать не велено. Не советую супротив Амалии Карловны идти. Себе дороже выйдет.
– Неужто? – холодно обронила Лиза.
– Ну, воля ваша. Платье менять будете? Вон юбка вся в пятнах. Я б вычистила да приложилась горячим. Аль замарахой и дальше ходить будете? В город же пойдете сызнова. Самой-то не стыдоба?
– Совсем разум потеряла? Я полагала, только совесть. Как смеешь ты говорить со мной в таком тоне? – снести насмешку в голосе конопатой Акулины Лиза не смогла. – Границы не забывай!
– А нет меж нами границ-то! – хохотнула Акулина. И тут же примолкла на миг, словно испугавшись чего-то, а после вновь заговорила о платье.
Это показалось Лизе странным. Вряд ли Акулина, явно наслаждавшаяся своей безнаказанностью, так внезапно переменила бы поведение. После пропажи денег она всем видом показывала, что ей было в тягость прислуживать Лизе. Воду подала не нагретую, шнуровку платья затягивала резко и туго. Из комнаты вышла, спросив позволения иронично-насмешливым тоном, да напоследок с шумом хлопнула дверью.
А вот Амалия Карловна во время завтрака по-прежнему демонстрировала исключительное добродушие и заботу. Интересовалась здоровьем Лизы и розысками церкви, делилась новостями, что узнала у молочницы Акулина.
Казалось, это было самое обычное утро: в столовой пахло шоколадом и свежей сдобой, то и дело раздавался легкий мелодичный смех немки, которая во время беседы ласково касалась Лизиной руки. Но эта ласковость на фоне вчерашней отповеди о пропавших деньгах теперь уже не казалась искренней. И Лиза впервые задумалась, что мог чувствовать Дмитриевский, точно так же сидя за трапезой и видя за благообразным фасадом своих гостий совсем иное – гадкое.
«Впрочем, – тут же поправила себя Лиза, – сравнивать нельзя». Граф с готовностью стал частью авантюры, словно того и ждал. Воспользовался возможностью и перехватил у кукловода нити, сделав ее собственной марионеткой. Ей же были противны такие игры, потому, не пытаясь изображать прежнее расположение, она была лишь холодно любезна с хозяйкой.
Воспоминание о Дмитриевском заставили ее стать внимательнее ко всему происходящему. Она все обдумывала и обдумывала поведение хозяйки, Акулины и даже дворника Гаврилы. Заново воскресила в памяти многие беседы, особенно до крайности странные разговоры с Акулиной – накануне и нынче утром.
«Вы-то, небось, не думали, что в листке все-все может быть написано!» – именно эти слова заставили Лизу похолодеть, а ее разум – усиленно работать в поисках возможного ответа на загадочную фразу служанки.
Листком в доме Лизаветы Юрьевны по привычке называли газеты, давно уже вышедшие за пределы одного листа. «Московские ведомости» печатались дважды в неделю. Лизе всего-то нужно было найти старый выпуск, либо дождаться нового. И ее ожидание вскоре вознаградилось сторицей, когда в калитку после завтрака постучал мальчишка-посыльный. К счастью для Лизы, Амалии Карловны не было дома – ее еще вчера после сумерек позвали к одной из рожениц, судя по платью провожатого, явно не из простых.
– Что там принес мальчишка? – послышался из окна кухни голос Акулины.
– Записку до барыни, – пробасил в ответ Гаврила. – И листок.
– А листок где? Ты же знаешь, она спросит. Всякий раз смотрит его. С меня же голову снимут, коли пропадет, – затараторила Акулина.
Тут спрятавшаяся за занавеской в своей комнате Лиза увидела Гаврилу, пересекавшего двор от калитки к крыльцу дома.
– Вот же он, внутри. Гляди-ка, чтобы опосля не говорила чего.
Листком оказался газетный вкладыш с объявлениями о продаже крепостных, лошадей или другой животины да о сдаче внаем городских домов. Иногда в нем мелькали сведения о тех, кто намеревался выехать за границу и, согласно правилам, уведомлял о том кредиторов.
– Ох ты… я в муке вся. Положи в сенях, дальше не ходи – натопчешь еще. Я как тесто поставлю, сразу возьму, – приказал голос Акулины, и Лиза тут же сорвалась с места, понимая, что другой возможности взглянуть на вкладыш не представится. Удивительно, но она даже мысли не допускала, что на шершавой бумаге газетного листка может не оказаться ответа на ее подозрения.
Искомое объявление оказалось среди прочих, следом за предложением о сдаче дома на Сретенской улице:
«Ведется розыск особы женского пола… на вид двадцати годов от роду… ростом… сложения тонкого… речь изысканная… манерам обучена… языки… особые знаки – родимое пятно… шрам длиной треть вершка на ладони… вознаграждение – сто серебряных рублей».
Сто рублей серебром! Немыслимая сумма за «извещение любого рода о местонахождении искомой особы»!
Заслышав шаги Акулины, Лиза быстро вернула вкладыш на место, бесшумно поднялась по лестнице и юркнула в свои комнаты. Долго лежала на кровати, уставившись в низкий потолок спальни, и думала о том, ее ли разыскивает неизвестное лицо, проживающее в Арсеньевском переулке, и если именно ее, то от чьего имени ведется сыск. Вряд ли это власти. Лиза понимала, что этот кто-то не желает привлекать к себе внимания. Потому все так непонятно написано, без лишних деталей, а по какому вопросу – поди, догадайся…
«Быть может, это Дмитриевский? – Надежда на короткий миг вспыхнула в груди и осталась тлеть едва уловимым огоньком. – Чего желает он тогда? Мести? Довершить начатое? Или… или именно меня разыскивает? Быть может, за этими розысками что-то кроется?..»
Что-то, чему Лиза даже мысленно боялась дать название из опасения снова испытать горький вкус разочарования. Нет, как бы ни хотелось думать, что это Дмитриевский, не станет он ради мести посвящать в свои планы чужих лиц.
Верно, тот, другой… Убедив себя в истинности этого предположения, Лиза уже хотела отправить в Арсеньевский переулок Макара, да вспомнила с досадой, что извозчик уже неделю был под хмелем. Ведь если обнаружится, что именно кукловод проживает в том доме, можно будет разузнать…
Лиза даже подпрыгнула на месте. А что, если это тот самый дом, в котором содержится Николенька? Ведь существует же возможность, что он отвез его не в пансион, а держит при себе. Эта мысль настолько захватила Лизу, что она едва дождалась следующего дня, чтобы самой отправиться в Арсеньевский переулок. Ее гнала надежда на то, что многомесячные поиски вот-вот могут завершиться успешно. Ждать, пока Макар оправится от своего бражничества, она не могла.
Плохо, что у Лизы не было при себе вкладыша с адресом подателя объявления. Она понадеялась на свою память, но в переулке обнаружилось несколько каменных домов. У всех, что более-менее подходили под описание, имена постояльцев на табличках были иными, а узнать имена владельцев у дворников – означало привлечь к себе ненужное внимание.
Лиза прошлась по улице дважды, пока не нашла нужный дом и не обнаружила, что он вовсе не жилой, а трактир с потускневшей от времени вывеской. Зайти внутрь было делом немыслимым, и Лизе пришлось ни с чем возвращаться на Немецкую улицу.
Когда она под покровом сумерек проскользнула в дом, во дворе ей и встретилась одна из посетительниц Амалии Карловны, судя по осанке и одежде – из благородных.
– Итак, дитя мое? – начала Амалия Карловна, привычно сложив ладони на животе под кружевной манишкой. – Нынче вы припозднились. Я тревожилась. Не смотрите на меня удивленно, это истинно так.
Немка сверлила Лизу пристальным взглядом, пытаясь разгадать, что той известно. Лиза упрямо молчала, боялась наговорить лишнего. Ей невыносимо было думать, сколько невинных душ загубила Амалия Карловна своими руками, и о том, что совсем недавно происходило в этих стенах. О том, на какой грех решилась дама под вуалью, недавно покинувшая дом Frau Херцлих, пряча свое лицо.
– Полноте, дитя мое. Довольно таить на меня обиду, – проговорила немка. – Мне бы хотелось, чтобы мы стали с вами близки как прежде, чтобы холодность меж нами после того недоразумения исчезла.
– Недоразумения? – переспросила Лиза, не сдержав данное самой себе обещание не касаться неприятной темы. – Что, ежели из-за этого недоразумения мне стало нечем бы платить вам за комнаты? Что было бы тогда?
– Вы же знаете о моем к вам расположении, дитя мое.
– О да, давеча убедилась в том. Не стоит тревожиться на мой счет, Амалия Карловна. И, полагаю, нет нужды говорить о том, что меж нами не может существовать иных отношений, кроме тех, что положены по соглашению о сдаче квартиры внаем.
– Иван Григорьевич прав, – отходя к окну, пробормотала себе под нос Амалия Карловна.
Заслышав имя пристава, Лиза сразу же насторожилась, и немка краем глаза сумела уловить ее напряжение. Оттого и улыбнулась насмешливо:
– Прав в том, что я сполна поплачусь за свое милосердие. И верно, от той девицы, что шагнула на порог моего дома, нынче не осталось и следа.
– Вы обвиняете меня в лукавстве? – изумилась Лиза. А потом покраснела, вспомнив, что все-таки виновата перед Амалией Карловной за ложь, произнесенную в их первую встречу.
– Вы знаете, о чем я толкую, дитя мое. Я вижу это по вашему лицу. И могла бы сдать вас властям еще в день вашего появления у меня на пороге. Один бог ведает, что скрывается в вашем прошлом, и какого сорта вы особа на самом деле.
– Я бы попросила вас, – вспыхнула Лиза. – Вам ли говорить о моей особе?! Werft keine Steiene[282]. Разве не ваши слова?
– Что это значит? – тут же прищурилась немка и вся буквально подобралась, точно зверь, ожидавший нападения.
– Это значит, что не стоит бросать камни, коли сам не без греха. Не стоит грозить мне властями, мадам. Быть может, Акулина или Гаврила будут молчать в страхе перед обвинениями в пособничестве. Мои же прегрешения перед Богом и властями не столь велики, как ваши. Они не сравнятся с тем богомерзким ремеслом, что вы практикуете под этой крышей.
– Ah, so ist es! Вы наконец-то показали свои зубки и когти? – насмешливо протянула Амалия Карловна. – Что ж! Отбросим в сторону показную вежливость, дитя мое. Акулина была права. Вы сунули свой нос, куда не следует. Богомерзко, значит? Вот как вы заговорили. Предупреждаю вас вновь: будьте осторожны. Порой одно неловкое движение способно привести к весьма пагубным последствиям. Власти! Неужто вы не поняли, что Иван Григорьевич никогда не позволит мне пострадать? Что я могу в случае нужды даже к самому господину обер-полицмейстеру? Не стоит угрожать мне властями. Как видите, я под надежной защитой.
– Нет в мире надежной защиты, мадам, – холодно отрезала Лиза. – Все под Господом ходим. Рано или поздно Он воздаст.
– Я полагала вас умнее, – снова с усмешкой в голосе проговорила немка. – И все же постарайтесь запомнить мои слова. Обратитесь к властям, даже в другой части – сами же погорите, как говорят здесь.
– Не судите обо мне ранее срока, мадам. Есть силы, которые могут то, чего не могут власти. К примеру, задумывались вы, как будет недовольна ее сиятельство, коли пойдут слухи о том, что она вытравила дитя за время заграничной поездки ее супруга? Он ведь отбыл прошлым летом из Петербурга и, насколько мне известно, еще не возвращался в Россию. Графиня имеет влияние на его превосходительство Дмитрия Ивановича[283] поболе вашего. Уверена, она так просто не спустит вам эти толки.
Было поистине чудом, что Лиза не упала в обморок после своей дерзкой речи, которая заставила немку на пару минут обратиться в соляной столп. Неужто это она смогла так смело дать отпор? Неужто это она нашла в себе храбрость ответить ударом на удар, угрозой на угрозу? Та робкая Лиза, которой она еще год назад предстала перед Marionnettiste. Где она? Что с ней сталось? Истину говорят – смел становится человек, коли ему нечего терять. Лизе терять было нечего, все утратила за прошедший год, даже имя.
– Я знаю про объявление, – продолжала она меж тем. – Вы ведь караулите свежий выпуск «Ведомостей», чтобы убедиться, что розыск все еще ведется, а награда так же высока?
– Знать, неспроста вы тогда в темноте скрывались. Признали ее сиятельство. И тут Акулина права оказалась. Есть у нас такая поговорка, – говоря это, Амалия Карловна вся как-то сникла, и Лизе на мгновение стало стыдно за свои угрозы. – Ее сложно перевести на русский. Den ersten Tag ein Gast, den zweiten eine Last, den dritten stinkt er fast.[284] Наши предки были очень умны. Вам так не кажется?
– Я вас не понимаю, – ответила сбитая с толку Лиза.
– Я знаю, дитя мое. Иногда я сама себя не понимаю. И не узнаю. Такое бывает. Всегда во вред. Надеюсь, вы меня простите, ежели я скажу, что хотела бы отдохнуть. У меня, похоже, разыгралась мигрень. Предлагаю поговорить обо всем завтра поутру, перед тем, как вы снова отправитесь на поиски. Кстати, о поисках. Я позвала вас, чтобы передать весточку от Макара. Он, кажется, отыскал ту самую церковь, что на вашем рисунке. Может статься, уже завтра вы отыщете вашу пропажу, ежели она истинно была.
Амалия Карловна выглядела такой усталой и бледной, что огонь стыда разгорался в Лизе все жарче. Особенно после слов о находке Макара. Даже радость и надежда не сумели подсластить неприятное послевкусие их беседы. Она видела, что немка более не желает говорить с ней, потому молча направилась к дверям, коротким кивком пожелав той здравия и покойной ночи.
У порога Амалия Карловна вдруг окликнула Лизу.
– Богомерзко? Не могу с вами спорить. И потому не стану. Но задумывались ли вы, что стоит за решением этих несчастных прийти сюда? И почему я помогаю им? У медали всегда две стороны, дитя мое, не стоит судить по одной. Я полагаю, вы прожили под стеклянным колпаком почти всю свою жизнь и даже не представляете, что может случиться с особой женского пола вне его. Ежели ее, к примеру, молодую и цветущую, выдают за дряхлого старика с морщинистой кожей, а ее сердце и тело просит иного. Или несчастные, которые приглянулись барину или барчуку. Благородным господам нет дела, чем кончится их забава. В иных случаях – дадут рубль или два, чтобы позаботилась обо всем сама, но чаще только грозят выгнать на улицу вместе с пащенком. Счастливицы те, коих отсылают в деревню да замуж выдают. Иначе какой у них путь? Петлю на шею или в реку с моста.
При этих словах Лиза вздрогнула, тут же вспомнив про виденную ею утопленницу.
– Не только мое ремесло богомерзко, но и то, что приводит к нужде в нем, – завершила немка. – Мне тоже нелегко творить подобное. Я утешаю себя лишь тем, что, забирая одну душу, спасаю вторую. И что на тех, у кого я отняла жизнь, приходится пяток тех, кому помогла появиться на свет. Нет, я не пытаюсь что-то доказать вам. Просто хочу сказать, что не всегда творимое зло приносит только вред. И что порой мы должны его сотворить во благо тому, кому причиняем боль.
Эти слова снова пробудили в Лизе воспоминания о том, что она так хотела забыть: флакон из толстого зеленого стекла, кроваво-красный цвет вина в графине и еле слышный шепот, что даже спустя время причинял острую боль: «Иуда… Иуда в женском обличье…»
Этот шепот преследовал Лизу всю ночь. В голове то и дело возникали воспоминания о той самой ночи, когда она решилась оставить Заозерное. Эти воспоминания причиняли боль и отравляли радость от завтрашней поездки в переулок, где Макар признал церковь с рисунка. Они вызывали в Лизе мешанину самых разных чувств – от злости на свою долю и на Дмитриевского до странной тоски, подчас до физической боли в теле.
Что он делает нынче, в эту осеннюю пору, когда дождь так и хлещет в оконные стекла, навевая грусть? Вспоминает ли хотя бы изредка о ней или вовсе стер из памяти? И если вспоминает, какие чувства она вызывает в нем? Презрение? Злость?
Размышления о том, что может сейчас твориться в Заозерном, лишили Лизу сна в ту ночь. Как и мысли о том, что, возможно, она была несправедлива к Амалии Карловне. Ведь та дала ей приют в своем доме, поспособствовала в поисках Николеньки. Наверное, Лиза действительно изменилась в худшую сторону, раз позволила себе наговорить хозяйке столько худого, держа злобу из-за кражи денег.
