Текст книги "На сердце без тебя метель... (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 54 страниц)

А потом вдруг в его угасающем сознании мелькнуло ее лицо, и он, дернувшись, начал сопротивляться изо всех сил. «Нет, я не дамся! Не дамся! Не позволю! Не дамся!» – повторял он зло, сам не понимая, к кому обращается – к воде, неумолимо тянувшей его под лед, судьбе, которая в очередной раз обернулась против него, или к кому-то другому. Он хватался за лед, в отчаянии обламывая его края, царапал пальцами, пытаясь ухватиться и задержаться на поверхности хотя бы на миг.

Он бился за нее. Ту, что видел в тот миг перед глазами. Ту, что никак не мог оставить нынче одну…

И тут какая-то сила ухватила его со спины и выдернула из воды, протащив по льду. Вначале, правда, не удалось, и он больно ударился спиной, ломая края полыньи. Но спустя какое-то время он уже ехал по холодной тверди, с облегчением понимая, что спасен от темного омута, что едва не поглотил его.

– Барин! Дорогой ты мой! Барин! – склонилось над ним знакомое лицо дядьки, ходившего за ним с пеленок. – Что же ты, барин? Я ж кричал тебе, что там разлом впереди! Ямщик кричал! Куда тебя понесло-то?

Дядька еще долго причитал над ним, пока вез его в санях, закутав в собственный тулуп, который сбросил еще там, на озере. Прижимал к себе, как мать прижимает несмышленое дитя, пытаясь скрыть от мороза влажные волосы под краем овчины. Отчитывал за оплошность и безрассудство нынешней ночью, начиная с выезда в непогоду со станции.

А он только смотрел на звезды в постепенно светлеющем небе и видел вместо них дом с высокой кованой оградой, в окне которого за кружевной занавесью угадывался девичий силуэт. И сердце глухо колотилось в груди в ожидании, когда отведет эту занавесь в сторону тонкая рука, и он увидит свою bien-aimée. Взгляд ее прекрасных голубых глаз обожжет до самого нутра и заставит вспомнить, что у него все еще бьется сердце в груди, что оно все еще живо…

Глава 19

Лиза медленно открыла глаза, наконец-то выплывая из топкой трясины глубокого сна. Через щель в неплотно задернутых портьерах в комнату вовсю пробивались солнечные лучи, и в потоке света лениво кружились крошечные пылинки. Где-то игриво рычал Бигоша. Верно, вновь утащил одну из туфель мадам и в эту минуту с наслаждением грыз ее, разрывая тонкий шелк острыми зубами. В соседней комнате неспешно ходили, что-то напевая, но так тихо, что слов было не разобрать.

«Ирина», – узнала по голосу Лиза, с явным усилием удерживая веки открытыми. Девушка резко села в постели, понимая, что если хотя бы на минуту закроет глаза, то снова станет пленницей сладкой, безмятежной дремы, как уже было несколько раз за утро. Это движение отдалось легкой тянущей болью внизу живота, и Лиза озадаченно нахмурилась. А потом вспыхнула огнем стыда, когда в голове одна за другой стали всплывать картинки, вызывая в ней странный ответный трепет.

Обнаженная кожа под губами. Властные мужские руки на ее теле. Темные густые волосы под ее пальцами. Черные, как глубокий омут, глаза внимательно вглядываются в ее лицо.

Это, должно быть, сон. Как тогда, несколько дней назад. Это непременно должен быть сон! Ведь в то утро она тоже проснулась с томлением в душе и какой-то странной тяжестью внизу живота. «Вроде бы все то же, а вроде и нет», – подумала Лиза, откинув одеяло.

У нее всегда был беспокойный сон – за ночь сбивала простыни, а подол ночной сорочки, к ее стыду, задирался едва ли не до ушей. Вот и сейчас ноги и бедра были обнажены, и на светлой коже виднелись небольшие смазанные темные пятнышки. Нет, это вовсе не ежемесячные недомогания, если расчеты Лизы были верны. И тогда это означало только одно…

«Не думать, не думать, не думать…» – как заведенная механическая кукла, мысленно повторяла Лиза, пока шла от постели к туалетному столику, пока наливала воды в фарфоровый тазик, пока отжимала яростно тряпицу от лишней влаги. Ей казалось, что если она сотрет с кожи это явное свидетельство реальности прошлой ночи, то и все остальное так же легко исчезнет. Ни памяти, ни мыслей, ни последствий… И никто не узнает.

Последнее желание в ту же минуту отпало за ненадобностью, потому что Лиза встретилась взглядом с Ириной. Горничная, видимо, уже некоторое время стояла в дверях и молча наблюдала, как она со злостью трет тряпицей кожу бедра. Лиза мгновенно покраснела, выдавая себя с головой.

– Вас спрашивала барыня, – тихо проговорила Ирина, забирая тряпицу из Лизиных рук, чтобы помочь ей. – Велела позвать вас тотчас же, как пробудитесь. А коли не подниметесь с постели до сумерек, силой будить.

– До сумерек? – удивленно переспросила Лиза.

– Так уж отобедали давно, барышня. Скоро к чаю звонить будут, – ответила Ирина, аккуратно вытирая кожу девушки сухим полотном. А потом взглянула вопросительно, словно пытаясь разгадать по лицу Лизы, верно ли она поступила. – Я барыне ни полсловечка о том, что ночью было нынешней, не сказала. Коли решите сказать, говорите. Коли прикажете слова ваши подтвердить, и тут я с вами. Хотя барин…

– Барин?.. – смущенно отводя взгляд в сторону, спросила Лиза, делая вид, что разглаживает опущенный после омовения подол сорочки. Явно вынуждая Ирину продолжить, что та и сделала нехотя.

– Хотя барин молчать велел обо всем, когда ночью сюда вас принес.

Разве ж она не знала этого? Разве он сам не сказал ей вчера, что не намерен нести ответственность за то, что может произойти, перекладывая всю тяжесть поступка только на ее плечи? Все честно. Это было только ее решение – перешагнуть ту самую грань, после которой не было ничего, кроме пустоты. Тогда отчего же так больно сейчас? И так хочется плакать…

Лиза словно наяву услышала свой шепот, который так и остался безответным в те мгновения, когда отступило прочь настоящее и забылось мучительное прошлое. Жалела ли она о тех нежданно для нее самой вырвавшихся словах? Нет, отчего-то не жалела. Как не было сожалений и о том, что произошло ночью. Лишь горечь от разбитой надежды на то, что все могло быть иначе, что то, что она чувствовала и тогда, и сейчас хотя бы на малую толику было взаимным. И видит бог, ей до безумия этого хотелось! И сила этих незнакомых ей ранее чувств пугала.

– Lisette, venez me voir!^[191] – раздался вдруг властный голос из соседней комнаты, и Лиза испуганно посмотрела на Ирину. – Я слышу, что вы поднялись с постели… venez me voir!

– Мадам здесь? – шепотом спросила Лиза у Ирины. – Я полагала, она внизу…

Ответить горничной помешал приказ, прозвучавший уже громче и настойчивее, чем минуту назад, и Лизе пришлось подчиниться, несмотря на то, что Ирина вдруг попыталась зачем-то остановить ее, ухватившись за рукав сорочки.

Софья Петровна, уже облаченная в платье к ужину, полулежала на кушетке возле окна. Она занималась починкой кружевного воротничка и тут же отложила его в сторону, едва Лиза ступила на порог ее спальни.

– Venez près de moi^[192], – проговорила мадам, когда Лиза в дверях опустилась на колени и стала ласкать бросившегося к ней из угла комнаты щенка. Бигоша даже забыл про свою добычу, шелковую туфлю мадам, и теперь восторженно прыгал вокруг хозяйки, так и норовя лизнуть ее в нос.

– Laissez votre toutou^[193], – раздраженно сказала Софья Петровна, устав ждать, пока Лиза наиграется со своей живой игрушкой.

Девушка же будто нарочно медлила, делая вид, что увлечена щенком, и подчинилась только в ответ на требовательное:

– Allons!^[194]

Некоторое время они внимательно смотрели друг другу в глаза, словно пытаясь прочитать мысли. Первой сдалась мадам, устало откинувшись на спинку кушетки и комкая растерянно кружево воротничка, совсем не заботясь о том, что может порвать то, что еще недавно так заботливо чинила.

– Каков подлец! – прошептала она, кусая губы. – Каков мерзавец… ни чести, ни благородства за сиятельным видом! А ведь даже не подумаешь, глядя на него нынче… Каков подлец!

Злость так и крутила Софью Петровну с того самого мгновения, как пришло оглушительное по своей силе осознание происшедшего. Ее цепкие глаза тут же подметили наружные швы сорочки, в которой Лиза прошлым вечером заходила пожелать ей покойной ночи. И порванное кружево, державшееся на честном слове у самого ворота. А еще в глазах Лизы появилось что-то новое, что без слов подсказало Софье Петровне – случилось нечто, переменившее саму сущность девушки. Слабый румянец на ее щеках, то, как она смущенно и нервно сжимала пальцы, досказали остальное.

А потом захлестнула ярость. Такая острая, что Софья Петровна стала задыхаться. Как можно было после всего, что случилось ночью, без тени малейшей тревоги или смятения обсуждать погоду за окном? Да еще ввернуть слова о том, что дороги при таком солнце быстро просохнут, а значит, путь Вдовиных из Заозерного будет легким. Вот потому и не удержались на губах злые слова в адрес Дмитриевского, в ответ на которые вдруг встрепенулась Лиза, поначалу поникшая под ее взглядом.

– Нет-нет! – она так яростно бросилась на защиту своего обидчика, что Софья Петровна даже растерялась на миг. – Нет, он не таков! Вы думаете, это он… а это я! Я! Меня и бейте злыми словами. Не его… не его! Это ведь я пошла… я сказала…

– Вы? – мадам грустно улыбнулась, понимая, что ситуация с каждым мгновением становится все непригляднее. Значит, эта la ingénuee сама стала основной виновницей всего. Значит, граф не соблазнил, прельстившись ее юной прелестью да схожестью с супругой-покойницей, а лишь взял то, что так щедро ему предложили.

– Разве не того вы ждали от меня? – зло бросила Лиза. В голосе ее ясно слышались слезы, потому мадам поспешила смягчиться:

– Помилуйте. Да, я ждала от вас и от него некоего сближения, но разве ж такого?.. Моя милая, вы совершили досадную промашку, скажу вам прямо. Одно дело, когда мужчина добивается вас, совсем же иное – когда вы сами… – и осеклась, понимая, что сыплет сейчас соль на кровоточащие раны. Вспомнила, как когда-то сама совершала ошибки, следуя тому же зову, что толкнул Лизу на роковой для девицы шаг, и что понуждал защищать своего невольного обидчика перед всем миром.

– Простите мне мою резкость, – мадам протянула Лизе руку, прося этим жестом присесть ее подле себя. Но девушка даже не шевельнулась, и Софья Петровна не могла не огорчиться, что еще недавнее чувство близости и расположения меж ними, судя по всему, сошло на нет. – Быть может, я увлеклась навязанной мне ролью, meine Mädchen, но я не могу не думать о вашей судьбе. Нынче, когда обстоятельства таковы. Я понимаю, отчего вы пошли на этот шаг. Думаете, не понимаю? Я ведь тоже была молода и тоже безрассудно увлекалась… Я знаю, каково это, когда голос сердца заглушает разум. И знаю, к чему это приводит. Оттого и тревожусь за вас.

– Не надобно, – Лиза покачала головой, упрямо поджимая губы. – Я сама так решила. И не жалею… и его не виню. Даже за то, что он вот так… Я буду даже рада, ежели не случится…

– O, meine Mädchen, вы так наивны и так глупы той самой глупостью юности, – горько заметила Софья Петровна. – Будете рады, что Дмитриевский проявит себя подлецом? Sehr gut! И что тогда? Что вы можете предложить вашему bien-aimé^[195], если граф не поведет вас под венец? Получая имя Дмитриевского через его постель (оставим чувствительность и приличия!), вы теряли самое драгоценное, что только есть у женщины для любимого мужчины, но приносили ему богатства и земли графа взамен. Что вы ему дадите, если Дмитриевский откажется от вас?

– Я вас прошу!.. прошу! – не выдержав, прервала ее Лиза, и мадам заметила, как та дрожит, словно в ознобе.

Сейчас девушка казалась слабым, беззащитным ребенком, и Софья Петровна почувствовала неожиданное желание приласкать ее, развеять все тревоги, стереть слезы с этого ангельского личика.

Неужто Дмитриевский способен предать этот образчик очарования юности? Неужто дерзнет? Нет, Софья Петровна не позволит! И не только потому, что заставить его поступить согласно правилам чести – отвечает ее собственным устремлениям. Не позволит она, чтобы этот дивный цветок был безжалостно смят порывом мужской страсти. Чтобы Лиза загубила свою жизнь, как она сама когда-то едва не загубила, после единственного свидания по зову сердца.

К счастью, Софье Петровне тогда попался легковерный сын мелкопоместного дворянина из Калужской губернии, который поверил в «искреннюю» любовь юной актрисы из Митавы и увез ее прочь от толков и неминуемого грехопадения. И пусть за ее спиной судачили о бегстве из родительского дома, пусть проклял отец, антрепренер небольшой театральной труппы, которой пришлось покинуть город после того, как пожаром пролетел по гостиным слух о внезапном отъезде «бесстыдницы». Софье Петровне все же удалось встать на ноги и отойти от той пропасти, в которую едва не сбросила ее безрассудная страсть к усатому щеголю в уланском мундире. Но Лиза… едва ли Лиза, этот, по сути, еще наивный ребенок, обладает качествами, присущими провинциальной актрисе. Нет, без помощи ей не встать, особенно, когда рядом нет того, на кого можно опереться, как сделала это в юности Софья Петровна.

«Нет, ну каков все-таки подлец, – возмущенно размышляла позднее она, оставшись одна в тишине своих покоев. – Неужто откажется?..» К тому все и шло, судя по его привычно отстраненно-учтивому виду. И эта фраза про отъезд… Словно упреждение возможного хода, словно открытое обозначение своей позиции. Но разве ж возможно, чтобы она так ошиблась?

От всех этих мыслей у Софьи Петровны даже голова разболелась. Она все пыталась понять, как могла не распознать истинной натуры Дмитриевского, поддавшись тому, что изредка наблюдала в его глазах и поведении, да и что уж греха таить – его мужскому очарованию. Все думала, какой ход следует сделать ей, как опекунше этой несчастной невинной девушки, которая сама не понимала, куда ее тянет глупое сердце.

К вечернему часу, когда собирались на заведенную в доме по английскому обычаю чайную трапезу (покойный граф был заядлый англоман, а его сын не стал менять привычного уклада), Софье Петровне показалось, что она нашла выход. Кликнув Ирину, женщина велела собирать барышню к чаю, невзирая на любые отговорки.

– Матушкин приказ, а его едва ли можно ослушаться, – сурово поджав губы, говорила Софья Петровна. А после кратко изложила то, что требовалось от Ирины.

Горничная в ответ только кивала, сложив руки под передником. Зная обо всем, что случилось ночью, она без особого труда разгадала замысел барыни.

Софью Петровну унесли из покоев крепкие лакеи. А Ирина поспешила в комнату Лизы. Она подняла с постели спрятавшуюся под одеялом барышню, принесла обжигающе ледяной воды для умывания и настояла, чтобы та вымыла лицо. А затем помогла ей облачиться в выбранное барыней платье и, усадив перед зеркалом, стала прибирать ее волосы.

Лиза покорно подчинялась всем указаниям с таким отрешенным видом, что у Ирины от жалости сжималось сердце. О, как же ей хотелось, чтобы барышня стала прежней – с задорным огоньком в глазах да с румянцем на щеках, а не этой бледной тенью той прелестной, жизнерадостной девицы! Как же хотелось склониться к ее уху и шепнуть, что все тревоги, которые морщинками легли на высоком лбу Лизы, абсолютно беспочвенны. Что хозяин и сам уже дрогнул перед очарованием и хрупкостью ее красоты, как о том в последние дни вовсю судачат в черной кухне и людской, опасаясь, впрочем, ушей комердина барина или сурового дворецкого.

Ирина так бы и поступила, но Лизе, погруженной в свои мысли, не хотелось слушать болтовню горничной, и она одним коротким взглядом приказала молчать. В тишине думалось лучше. И девушка надеялась, что в эти последние минуты перед встречей с Александром все же придет то самое верное решение, как ей следует вести себя с ним.

Пока ее собирали к чаю, она все не могла решить, чего именно хотелось ей больше: чтобы то, что сказала мадам было правдой, или наоборот, оказалось только маской, которую носил хозяин этого дома. Да, Лиза сама вчера сказала, что ничего не ждет от него и ничего не просит взамен. Но сейчас, при последних лучах солнца, когда мягкий свет свечей остался в прошлой ночи, она понимала, что лукавила. Ей безумно хотелось, ступив на порог салона, увидеть ту нежность, которая была ночью в его глазах. Чтобы и сегодня вечером, и завтра, и через месяц она горела чарующим светом в его взгляде. Только для нее одной.

Жалела ли она после разговора с мадам о том, что произошло? Жалела ли, что отдала Александру не только свою честь, но и сердце, невольно прошептав то, что запела в голос ее душа прошлой ночью? Лиза прислушивалась к собственным ощущениям и понимала, что не была такой живой с той самой осени, когда, казалось, разрушилась ее жизнь. Теперь она понимала, что означали те возвышенные фразы из сентиментальных романов, которые авторы вкладывали в уста героев. Она бы тоже прожила определенные моменты из прошлой ночи раз за разом, навсегда остановив время…

– Готово, барышня, – вторгся в ее мысли голос Ирины.

Лиза с недоумением взглянула на собственное отражение в зеркале. Белое платье из воздушной кисеи, перехваченное в талии шелковым голубым поясом, того же оттенка ленты в заплетенных косах, замысловато уложенных возле ушей, большие, слегка растерянные глаза – все это придавало ей вид девочки, едва покинувшей детскую.

Хотела ли Лиза предстать перед Александром после вчерашней ночи юной наивной барышней? Определенно, нет. Ей вдруг захотелось, чтобы при взгляде на нее Дмитриевский ощущал вовсе не стыд или сожаление за содеянное. Ей хотелось видеть в его темных глазах восхищение или, на худой конец, холодное равнодушие, но только не жалость. Потому что жалость лишит ее последних сил. И тогда как никогда остро почувствуется то дно, на которое она упала прошлой ночью.

Ирина с явной радостью в глазах поспешила выполнить указания барышни. Платье скромницы было заменено на иное – из переливчатого шелка цвета слоновой кости с вырезом, обнажающим ключицы и часть груди (особенно, когда отпороли широкое кружево по вороту платья). Волосы Ирина убрала в строгий, высокий узел – на большее, увы, не хватало времени. Но эта прическа не только сделала Лизу взрослее. Она придала всему ее облику особенной грациозности и хрупкости. И обнажила шею, по которой так мучительно медленно проводил губами Александр, казалось, еще совсем недавно. Лиза даже покраснела, вспоминая те ощущения, которые вызывали в ней эти прикосновения. И снова почувствовала, как кружится голова от этих столь осязаемых воспоминаний.

Волнение все сильнее охватывало ее, пока она шла в сопровождении лакея к салону, где обитатели Заозерного собирались на чай. Перед дверями в салон ей и вовсе показалось, что она сейчас упадет в обморок при низком звуке голоса Александра, донесшемся до ее ушей. Он там. Всего одно короткое мгновение, и лакеи распахнут перед ней створки. Быть может, пока не поздно развернуться и уйти?

Двери легко распахнулись, открывая взгляду Лизы всю честную компанию, собравшуюся в салоне: Софью Петровну на канапе, к которому был приставлен чайный столик, Пульхерию Александровну в кресле напротив и Александра. Он стоял у камина и задумчиво смотрел в огонь, будто только игра пламени интересовала его в этот момент. Лиза ясно поняла, что мадам Вдовина недовольна, и скорее всего, именно поведением графа и его показным равнодушием к дамам, расположившимся у чайного столика за его спиной. А потом недовольство Софьи Петровны перекинулось на Лизу, когда она цепким взглядом осмотрела девушку с головы до ног. Но не сменилось ли это недовольство восхищением в ту же минуту?.. Лиза не успела разгадать, так как Дмитриевский двинулся вдруг в ее сторону, и она перевела взгляд на него. Пока он шел к ней, так и смотрела, словно заяц на хищника, пытаясь собрать вмиг растекшееся, словно водица от талого снега, мужество и делать вид, что ей безразлично все происходящее.

– Mademoiselle Вдовина, – остановившись в шаге от Лизы, приветствовал ее Александр.

Софья Петровна за его спиной резко выпрямилась, чтобы не пропустить ни слова. В воздухе тяжелым невидимым облаком повисло тревожное ожидание. Одну лишь Пульхерию Александровну, озабоченную тем, что к чаю не поставили графинчик ее любимой настойки, это облако не коснулось.

Лиза не решилась подать ему руки для приветствия. Во-первых, она сама не понимала, следует ли ей это делать, учитывая все обстоятельства. Во-вторых, ей показалось, что Александр и не собирается первым протягивать свою ладонь. В-третьих, у нее вдруг задрожали пальцы, и Лизе безумно не хотелось показывать ему свое волнение. Она желала выглядеть сильной перед ним. Той, которой всегда мечтала быть…

По правилам Лизе полагалось ответить. И она уже собиралась это сделать, незаметно вдохнув воздуха, но Александр не позволил ей сказать и слова.

– Многоуважаемая Софья Петровна, – обратился он, не поворачиваясь при том к мадам Вдовиной, и оттого в этом обращении Лизе почудилась насмешка. – Не позволите ли вы мне переговорить с mademoiselle Вдовиной наедине?

Софья Петровна и Лиза тревожно переглянулись, а Пульхерия Александровна настолько удивилась просьбе племянника, что даже замерла на месте, презабавно приоткрыв рот. Ладони Лизы вмиг вспотели от волнения, и она с трудом подавила желание по-детски вытереть их о платье, тем более под пристальным мужским взглядом, которого сейчас так старательно избегала.

Словно почувствовав пренебрежение в поведении Дмитриевского, Софья Петровна выдержала долгую паузу, вынуждая его повернуться к ней. И когда граф повторил свою просьбу, глядя ей в глаза, а его голос в конце слегка дрогнул, она простила ему и его надменность, и деланное равнодушие.

Он волновался. А это, несомненно, означало, что их маленькая авантюра увенчалась успехом. Софья Петровна еще немного выразительно помолчала, а после милостиво согласилась, напомнив, что, как и положено, будет наблюдать за их разговором через открытые двери.

Ах, если бы Лиза, проходя мимо в соседнюю комнату, хотя бы мельком взглянула на нее! Она определенно сумела бы одним лишь взглядом, придать ей уверенности для этой беседы и подсказать, что дело сделано. Но девушка прошла быстрым и резким шагом, гордо выпрямив спину, словно ей было не по нутру то, что ожидало ее спустя несколько мгновений. И это вдруг насторожило Софью Петровну, заставляя ее сердце испуганно сжаться. Она видела, как серьезна и печальна Лиза, ставшая к ней лицом в соседней комнате прямо перед Дмитриевским, как сжимает губы в тонкую линию и как уходит от взгляда своего vis-a-vis. И с каждым мгновением огонь торжества в глазах мадам Вдовиной медленно угасал. Пусть она плохо слышала слова, которые произносил граф, но ясно видела даже с этого расстояния, какое смятение царит в душе Лизы, этого несчастного создания брошенного в самое средоточие борьбы света и тьмы.

А Лиза действительно словно балансировала на бревне над глубоким оврагом, мучительно раздумывая в какую сторону ей следует ступить быстрыми шажками. Она знала, она поняла тотчас же при просьбе Александра, о чем он заговорит, уведя ее от посторонних ушей из салона. И ее бедное сердце разрывалось сейчас на части. Ведь оно буквально подпрыгнуло в груди при первых же его словах, произнесенных ровно и неторопливо, а потом замерло от ужаса, понимая, какое будущее эти слова повлекут за собой.

– Лизавета Петровна, – показалось ли ей, или голос Александра несколько смягчился, когда он произнес ее имя. – Лизавета Петровна, я не привык говорить множество слов. Потому надеюсь, вы простите мне мою краткость. Я был бы самым наисчастливейшим человеком на свете, если бы вы ответили согласием на мою просьбу. А суть сей просьбы такова: Лизавета Петровна, я прошу вас оказать мне честь и доставить счастие стать моей женой.

Вот они, те самые слова, ради которых Лиза приехала в Заозерное, ради которых заморозила в себе совесть, позабыла о чести. Но разве сумела она заморозить сердце, метавшееся в груди, не зная, что подсказать для ответа, которого напряженно ждал Александр? Сердцу было отчего-то не до причин, заставивших его произнести эти самые слова. Бедное, оно лишь с восторгом замирало при мысли о тех днях, что ожидают впереди. Что может быть слаще того, чтобы быть рядом с этим мужчиной и днями, и ночами?.. И что может быть ужаснее, чем стать той, кто приведет его к гибели, к самому краю?..

Но она должна ответить согласием. Ради Николеньки, который где-то у незнакомых ей людей с нетерпением ждет встречи «с милой сестрицей», как пишет в каждом послании. И ради сына Софьи Петровны, что застыла сейчас на канапе, напряженно глядя на нее в открытые двери. Она должна ответить…

Но сейчас Лиза так остро ощущала близость Александра, пусть он и стоял на расстоянии вытянутой руки. Она чувствовала его, как никогда и никого до этого мгновения. Словно прошлой ночью он настолько проник в нее, что она стала его частью. Или он ее. И Лиза сама не понимала, как ей поступить. Бешеный перестук сердца грохотом отдавался в ушах. Вспоминалась алая кровь под собственными пальцами, что текла по его лицу. И пусть ее убеждали, что это была настойка, она-то знала правду.

Именно поэтому, разбивая собственное сердце и чаяния мадам, стиснувшей до боли в костяшках пальцев подлокотник, Лиза медленно покачала головой. Тяжелым камнем в тишине комнаты упали слова, произнесенные сдавленным шепотом:

– Мне очень жаль… – Лиза сама не понимала к кому обращается: к Александру или к Софье Петровне, сдавленно вскрикнувшей, увидев, как Лиза отрицательно качает головой.

– Мне очень жаль, – повторила снова, теперь уже старательно отводя взгляд и от потрясенного лица мадам. Глядя на миниатюру, висящую на стене комнаты, и не видя ее в этот момент. Буря слез медленно зарождалась внутри нее, грозя смести все на своем пути, даже остатки гордости. Потому до безумия хотелось сейчас же сорваться с места и уйти, чтобы скрыть свое горе от чужих глаз. – А теперь, прошу вас, позвольте…

– Взгляните на меня, – неожиданно приказал Александр, и Лиза испуганно перевела взгляд. Но не на него, а на Софью Петровну, словно та могла ей чем-то помочь.

– Взгляните на меня, – повторил он, а потом вдруг протянул руку за спину и с громким звуком, перепугавшим Лизу, резко захлопнул створки дверей. Но еще больше она испугалась того, что видела сейчас в его глазах. И что напомнило ей все слова о жестокости человека, стоявшего напротив нее.

Он был зол. Она без труда читала это в его взгляде, хотя на его лице по-прежнему не дернулся ни один мускул.

– Лизавета… – голос был таким вкрадчиво мягким, напоминающим о том Александре, который с такой нежностью ласкал ее прошлой ночью, что решимость Лизы дала первую трещину. И она поспешно заговорила, стараясь не дать ему вновь очаровать себя и не поддаться невероятному по силе желанию уступить.

– Что вы делаете? Зачем затворили? Вы же знаете, так нельзя! Прошлой ночью вы сами сказали, что не имеете ни малейшего намерения… я вас прошу… не стоит… не надобно принимать решений… вы же сами сказали, и я вам поверила! – почти вскричала она под конец своей сбивчивой речи.

– Я передумал, – спокойно проговорил Александр, и Лиза едва не сорвалась в приступе истерического смеха, настолько забавными ей показались его спокойствие и эта фраза. – Я позволю себе повторить свою просьбу. Лизавета Петровна, я прошу вас оказать мне честь и доставить счастие стать моей женой.

Они стояли друг напротив друга, схлестнувшись взглядами в немом поединке. Она видела по его глазам, что он не уступит, что для него отчего-то очень важно получить ее согласие. Но теперь легкий флер очарования тем Александром, которым он был еще недавно, развеялся, помогая ей собраться с силами. Теперь она видела перед собой совсем иного Александра, властного и непримиримого. И хотя ее сердце разрывалось от боли, она все-таки проговорила, запинаясь, словно вколачивая гвозди в гроб того света, которого больше никогда не будет в ее душе:

– Я не могу… Простите меня… я не могу…

Лиза прекрасно помнила по прошлым дням, проведенным подле властной старухи, не терпевшей, когда ей перечили, что личности подобного рода не принимают отказа. Не умеют этого делать. Потому не удивилась, когда Александр снова ринулся в атаку, пытаясь настоять на том, что уже считал решенным делом.

О, видит бог, при других обстоятельствах счастливее особы не было на всем белом свете! И она бы уже давно ответила согласием на предложение, не раздумывая по каким причинам оно было сделано. Но разве могла она сделать это при том мраке, что скрывался в ее душе?

– Раз уж вы завели речь о событиях, которые имели место быть недавно, то должны понимать – их природа едва ли оставляет вам возможность ответить мне отказом, – настаивал Дмитриевский. – Я говорю вам прямо – с играми покончено. Ваша мать спит и видит вас моей супругой и хозяйкой всего, чем я владею. Неужто вы позволите себе разочаровать ее?

Лиза только покачала головой и, вновь бросив короткое «простите меня», обогнула Александра, чтобы не дать слабину перед его напором и наконец-то уйти прочь. Она знала, что ее непременно настигнет Божья кара за все содеянное в последнее время, но разве же думала, что наказание придет через ослепляющее чувство к этому человеку? Невыносимая мука…

И мука эта стала только горше, когда Александр вдруг настиг ее у самой двери. Он словно хищник вцепился пальцами в ее предплечья, не позволяя убежать.

– Стойте! Я вас прошу, стойте! – хрипло прошептал он, и горячее дыхание обожгло ее обнаженную шею. И в тот же миг ноги стали такими мягкими, отказываясь держать, а внутри что-то взметнулось удушающей волной.

– Как отпустить вас, Elise? Как вас отпустить?..

Лизе показалось, что ее сердце остановилось, а мир вокруг замер: затихли звуки, потускнели краски, словно оставляя их наедине. Она стояла в руках Александра ни жива ни мертва, боясь спугнуть его признание. Даже дыхание затаила, наслаждаясь той сладостью, что приносило каждое его слово, и одновременно мучаясь от острой душевной боли.

– Я думал, что все уже решено. Разве может быть иначе? Отчего вы отказываете мне? Потому что я всеми проклят и обречен жить отвергнутым в этих землях? Потому что на мне клеймо государственного преступника? Но разве титул и мои владения не могут быть достойной наградой взамен возможности блистать в свете? Вашей матери вовсе безразличны мои грехи… Ведь она вынудила вас? А вы боитесь меня… как тогда, в первые дни. Потому и отказываете, верно? Вам вовсе не надобен такой супруг. Вы меня боитесь. Настолько, что даже потеря чести не столь страшна, как будущность подле меня. Разум взял волю над вашими слабостями? Едва ли… страх передо мной затмил и его. Как вы тогда говорили мне на охоте? Я жестокосерден. Я безнравственен. Я презрел долг дворянина и предал честь рода. Истинное чудовище, запертое в имении, верно? И вы боитесь меня…