Текст книги "Семейщина"

Автор книги: Илья Чернев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 54 страниц)

– Куда хошь посылай – не испугаюсь! – гордо заявил избач.

– Мы с тобой и раньше-то их не шибко опасались, – сказал брату Никишка, – а сейчас уж подавно! И не беспокойся: Грунька, хоть и баба, нигде не брякнет… Она у меня такая!

– Знаю! – улыбнулся Изот: Никишкина уверенность в жене пришлась ему по сердцу.

6

Трехдневный теплый ветер с монгольской стороны сдернул тонкое белое покрывало с бугристой груди Тугнуя. Обнажились бурые от летошней травы увалы, огромные лоскутья черных полей. Теплым влажным ветром начиналась весна…

На дворе было сыро и слякотно, и ночь опускалась на деревню, когда партизанский шофер Оська вышел из своей избы, ничего не сказавши матери… Легкий туман подернул улицы, густел в низине у речки.

«Самая подходящая погода», – одобрил Оська, направляясь задами к знакомым жердочкам, переброшенным через речку в самом мелком заиленном месте.

Он шел на свой пост – в Закоулок, к конному двору алдохинской артели. Он уже не первый раз идет туда, – за речкой он перелезет через прясла, неприметно проберется к конюшням, притулится в темной щели между стеной и заплотом, затаясь, станет выглядывать во двор, осторожно наблюдать, снова прятаться… проведет в таком напряженном положении несколько часов, пока совсем не ослабнет и не застынет на холоде. Труден Оськин пост, но он и не подумает отказаться, – на то он и комсомолец. Это раньше, три года назад, был он несознательный: бандитов испугался, по вызову самозванного генерала Самохи в их шайку явился… хоть и под конвоем, а все ж… Попробовали бы они теперь затянуть его к себе! Жги-режь – нипочем к бандитам не примкнет!.. И как стыдно ему: ведь это он тогда с Санькой ходил за передачей для Изота. Изотка-то не струсил, молодец Изот! А они…

Не хочется Оське вспоминать о тех позорных днях. Он сильно вырос с той поры, на машине научился ездить… он совсем теперь другой, хотя по-прежнему маломерок. И Санька другой, и особенно Изотка. Ни разу Изот не укорил их, не припомнил успеньева дня, словом не упомянет никогда о позоре том…

Оська тихо крадется к конному двору. Его пост известен только Изоту. Но даже Изот не знает, что задумал он сегодня…

Оська благополучно добрался до знакомой темной щели, постоял там до тех пор, пока глаза привыкли к темноте, потом высунул голову во двор… В затянутом туманной мглою широком дворе ни души, тесной кучкой у заплота стоят телеги, тускло горит фонарь на столбе у навеса, а посередине двора темнеет поставленная на попа огромная бочка.

«Ага, – сказал себе Оська, – на месте!»

Он не долго раздумывал. Времени терять нельзя, – выбрался из своего убежища и смело зашагал к бочке: здесь уж не укроешься, не станешь на брюхе ползти. Если сторож где-нибудь под навесом, если выйдут невзначай из конюховской, – у него, Оськи, ответ готов: «Заплутался в тумане, иду к воротам». Правда, в этом случае рухнет весь его план, но ничего – он терпеливый, попробует в другой раз.

Сильно стучало в Оськиной груди сердце. Но вот он уже рядом с бочкой… Его никто не окликнул, не заметил, – все, видимо, спят…

«Э, да она закрытая! – глянул он на верхнее днище. – Что там внутри, – с водой или нет?»

Теперь-то план его не должен сорваться!.. Оська присел на корточки за бочку с той стороны, откуда не придет никто, – за спиною одни телеги и мрачный глухой заплот.

Придержав дыхание, он чуть нажал на бочку плечом – и она покачнулась.

«Порожняя! – радостно отметил Оська. – И, кажись, перевернута вверх дном!»

Желая окончательно убедиться в этом, Оська снял с руки варежку, голыми распрямленными пальцами полез под днище, чуть навалившись плечом на бочку, чтоб слегка приподнялся ее край и можно было просунуть ладонь… Покрутил пальцами в пустоте… Выдернул руку, натянул варежку.

План его разом менялся. Раньше ему думалось:

«Посижу за бочкой, отсюда не в пример лучше видать… Оттого, может, сколь раз попусту за конюшней сидел, что темнота и далеко… Может, упустил, проглядел кого-нибудь».

Сейчас в голове мелькнуло другое:

«А не лучше ли в бочку?.. Там тепло, до утра выдюжу… Там и не увидят, в случае чего… Но как же глядеть-то? Ничего: услышу шаги, шум, – вылезу тихонько…»

Оська осторожно наклонил бочку, забрался внутрь, отпустил край, захлопнулся – темно, как новогодней ночью в бане, куда ходил он как-то с ребятами чертей пугать. Он свернулся калачом, подобрал ноги, – малый рост дозволял улечься удобно, без большого напряжения…

– Тесно, а… ничего, – пробормотал он и стал слушать.

Неизвестно, сколько прошло времени, а за тонкими ребрами бочки было по-прежнему тихо. Оська устал от лежания на боку, ноги затекли. Он перевернулся на спину, закинул ноги вверх, а затем сел, подобрал колени к подбородку.

В это время до слуха Оськи донесся слабый звук мягкого и короткого удара о землю, будто где-то совсем рядом прыгнул человек. Тот же звук повторился снова, а затем Оська услыхал шаги и приглушенный говор. Ясно: по двору кто-то идет… идут двое. Но откуда они прыгали? Ежели свои, – зачем им понадобилось лезть через заплот? Ежели чужие, – почему такая смелость и что им, собственно, здесь надо?

«Забрался, как дурак… сиди теперь!» – выругал самого себя Оська и от волнения и досады принялся грызть ногти.

Шаги приближались. Слышно было, как похрустывает под чьими-то ичигами молодой ледок. «Лужи-то мороз прихватил», – отметил Оська…

Люди остановились возле бочки. Кто-то оперся локтем о днище, шумно перевел дух, – бочка чуть качнулась… Оська замер, перестал дышать.

– Подождем тут, – сказал негромкий хриплый голос.

– А сторож проснется? – недоверчиво спросил другой.

– Я ж тебе говорил: сторожа сегодня подпоили с дурманиной… Собак нету, – с легким раздражением отозвался хриплый. – Ну и пужливый ты, Васька!.. Мы тут полные сегодня хозяева… Неужто Федор подведет?!

Тот, кого назвали Васькой, что-то промычал.

– Все боязно? – язвительно заметил первый.

– На фронте был – не боялся… Не первый раз иду. Сам согласие дал… Ты скажешь, Денис!

«Ага!»– сказал сам себе Оська. В глубине двора послышались шаги.

– Это, никак, Федор. Говорил я: ждет нас, – произнес Денис.

Подошел третий.

«Кто такие? – соображал Оська?. – Ну, Федор – это ихний конюх. А те двое? По голосу не узнать… Не с добром они пришли! Зачем?..

Федор между тем спросил:

– Когда лезли через заплот, нигде собак не подняли? Все в порядке?

– Все в порядке, – отозвался Василий, – вот только штанину на коленке подрал…

– Пошли, – сказал Федор, – ключи при мне… Вон ту конюшню раньше всего… Там Серко, племенной.

Заскрипели удаляющиеся шаги.

«Что они собираются делать? И кто такие? – сгорая от любопытства, подумал Оська. – Неспроста они, ой, неспроста, лиходеи! Вот это бочка! – похвалил он самого себя за изобретательность. – То-то возрадуется председатель Изот!»

Страсть хотелось знать, видеть, как поведут себя дальше ночные гости. Бочка становилась помехой. От этой помехи надо было освободиться. И как можно скорее.

«Раз они ушли!..» – долго собираться было не безопасно, и если пришла в голову счастливая мысль, нужно ее осуществить немедленно. Оська лег на бок, приподнял край бочки, ползком выбрался наружу… Бочка едва не опрокинулась. Не беда! Теперь он снова на воле. Но здесь, посередине двора, оставаться рискованно.

Оська кошкой перебрался в спасительную темень, притулился под телегой. Сюда не придут. Отсюда виден весь двор.

Поднялся ветер, тусклый фонарь покачивается и мигает. Трое в предрассветной мгле стоят у дверей конюшни… слышен тихий лязг железа – ключи и замок.

«Долго же они собираются, – с досадой подумал Оська, – вот бы подслушать: о чем они там, у конятника!»

Двери конюшни наконец распахнулись. Трое исчезают в черном провале дверей.

Оська ждет, что будет дальше, ждет, ему кажется, томительно долго. Но вот из конюшни доносится испуганный конский храп, тоскливое ржание… стучат копыта о дощатый пол…

«Сволочи! Бандюги! Они…» – мысли вихрем несутся в Оськиной голове.

И он устремляется в тени заплота к заднему двору. Ему сейчас не страшно, если и заметят его, – он слышал, он видал… Зато они ничего не услышат: заняты… вишь, как бухают копытами кони.

«Сторожа подпоили дурманнной!.. Скорее предупредить Изота. Нагрянуть, захватить!»

С налету Оська перепрыгивает через знакомые прясла, несется по заречью.

Он уверен: ночью обязательно должны быть в улицах потайные посты… Но где они? «Эх, зачем только держит Изот в секрете… не велел даже друг дружке говорить ничего!» Изотова строгость на поверку оказалась вредной: знай он, Оська, где какой пост или хотя бы – кто, кроме него, ходит на ночные дежурства, вмиг бы разыскал людей, привел на конный двор. А теперь куда бежать? В Краснояр, к Изоту, к Викулу, к Домничу?..

Оська выбегает на тракт. В сельсовете за ставнями чудится ему огонек.

«Ага!» – воскликнул он и помчался туда…

И в самом деле: в сельсовете за столом двое – Изот и Домнич. Усталые от бессонной ночи, они тихо о чем-то переговариваются. В углу стоят две винтовки.

– Что? – встрепенулся Изот. – На тебе лица нет!..

Переводя дух, Оська начал рассказывать…

Он еще не кончил, а Изот уже застегнул полушубок, вынул из кармана наган, проверил, приказал:

– Бери винтовку, другую – Васильичу!.. Вооруженные, они рысцой спешат в Закоулок. По дороге из темных провалов у колодцев, из проулков, из-за обрывистого берега реки на негромкий Изотов окрик будто из-под земли один за другим появляются: Санька, Ананий Куприянович, Корней Косорукий, Олемпий Давыдович, Карпуха Зуй, Ванька Сидоров… Оська удивлен, взволнованно шепчет:

«Ловко!.. Сколь народу походя Изот прихватил – и без суеты».

– Будто знал, что сегодняшней ночью… Не зря мерзли, – сказал Изот.

У конного двора они замедлили шаг и через Оськину лазейку проникли внутрь… Из конюшен всё еще доносится тревожное лошадиное ржание.

– Слышите? – приглушенно проговорил Оська. – Вовремя… не опоздали!

Он рядом с Изотом и Домничем идет впереди остальных, – он герой этой необыкновенной ночи.

Все тесной кучкой двинулись по двору.

– Разом… хватайте! – приказал Изот, – Без шуму… Винтовки не потребуются… для острастки только.

– Чтоб пикнуть не поспели, оно это самое дело! – подкрепил Корней.

– А не подымут стрельбу? – забеспокоился осторожный Олемпий Давыдович.

– Из чего им стрелять, – через заплот прыгали… В штаны счас накладут, – ответил Оська.

Они гурьбой ввалились в распахнутую дверь.

Ржанье, только что смолкнувшее перед этим, раздалось теперь в дальнем правом углу конюшни. Там мерцал огонек свечи. Изот шагнул туда… И вот уже трое, онемевшие от неожиданности и страха, схвачены цепкими руками. Один из них выронил свечу… темнота… – Кто такие? – крикнул Домнич.

Молчание.

Их поволокли во двор – к фонарю… Вот они стоят под неверным жидким светом высокого фонаря… Их узнали.

– Василий Дементеич, ты ж не в артели еще… Что тебе здесь потребовалось? – спросил Домнич. – И сродственнику твоему, Варфоломеичу?

Денис, Хамаидин брат, высокий, длинноголовый, безобразный, ощерил желтые гнилые зубы и прохрипел:

– Ослобоиите чуть… дайте вздохнуть.

И, почувствовав, что сжимающие его руки несколько ослабли, он неожиданно выхватил из-за пазухи длинный охотничий нож.

– А-а! – закричал он.

Но ему не дали размахнуться: нож так и застыл в занесенной для удара руке. Ее удержали, она – как в клещах.

Низко опустив голову, Василий Дементеич исподлобья глядел на Изота… Он только сейчас пришел в себя… Он неприметно разжал кулак, что-то выронил на землю.

Ананий Куприянович нагнулся, поднял:

– Хитер! Думал, не увидят…

Маленькая какая-то вещь очутилась в руках Изота. «Пропали!» – похолодел Василий.

– Откуда у тебя это и что вы тут с конями творили? – протягивая к нему на ладони шприц, спросил Изот.

Василий поднял голову, упрямым, злым взглядом посмотрел на Изота:

– Не погуби, братан!.. Я все скажу… все… Антихрист попутал… Цыган меня на это дело подбил… И Дениса… Ежели б не Цыган…

Их повели к сельсовету.

7

Той же ночью, вдали от деревни, за увалами Тугнуя, у закоульских горожников остановилась телега.

– Тпру! Приехали! – не выпуская из рук вожжей, спрыгнул на землю Мартьян Яковлевич. – Прибыли на операцию!

За ним последовали остальные: Викул Пахомыч и Грунька.

– Операция знатная, а народу нас не шибко того – сказал Викул и, лукаво подмигнув трактористке, шмыгнул большим своим носом – Да и то сказать: мужиков только двое…

– Не обязательно мужики, – возразила Грунька, – в деле каждый человек пригодится. И неизвестно еще, кто сколько потянет…

– Вострая бабенка! – хихикнул Викул Пахомыч. – Ты что же, за себя и за муженька своего стараться намереваешься?..

– Раз его срочно вызвали в МТС, обязан он был ехать или нет?

– Конечно, обязан, – серьезно сказал Викул. – А нас-то подвел, не предупредил. Замену потребовали бы…

– Да он поздно вечером в Хонхолой ушел, никому не успел сказаться. Да не беда! Одни управимся!

– И то верно! – подтвердил Мартьян Яковлевич. – Какая уж тут замена? Всюду народ эти дни требуется, – комсомольцы и активисты ночей не спят. Дела нынче заварились, будто снова на белых выступили. Я у вас вроде начальника штаба… Ты помнишь, Викул, во время восстания против семеновцев и японцев, перед самым вступлением в Никольское, я дня два был начальником штаба нашего партизанского отряда. Тогда куда как морознее было…

– Да и сейчас не тепло… – поежился Викул Пахомыч. – Ну что ж, пойдем, что ли? – нетерпеливо добавил он. – Не света же дожидаться!

– До света еще далеко… Сперва, конечно, в разведку.

– Не все сразу… Коня волки задерут, – как его тут бросишь? – возразила Грунька. – Лучше по одному…

– И тебя пустить первой? – с еле приметной усмешкой спросил Мартьян.

– Ну что – и первой! – упрямо и сухо проговорила она. Грунька начинала сердиться на этих друзей-пересмешников.

Не то чтоб они обращались с нею как с бабой, никудышным существом, – этого не было, не такие Мартьян с Викулом, не старорежимники, не отпетые старики, – ее сердила их, казалось ей, неуместная сейчас веселость.

Грунька задумалась о предстоящем деле. Вчера брат Епиха собрал их вместе и долго толковал с ними о закоульских фермах, о падеже скота, о тайно орудующих в артели врагах. После неудачного мятежа они не сложили оружия, видно, готовят новый, еще прошлой весной кто-то швырнул ночью две гранаты в табор партизанских сеяльщиков… Он все им разъяснил, Епиха, а сейчас сидит с председателем Гришей в конторе и, верно, положил голову на стол, дремлет, поджидает их. В конторе – штаб. Гриша с Епихой, в случае чего, подымут на ноги всех красных партизан. Врагу никуда не скрыться… Да, Епиха перед их отъездом что-то шептал в отдельности Мартьяну и Викулу, – зачем он обидел ее, свою сестру? Неужто не совсем надеется на нее?.. А Фиска – тут, на ферме. Она уже с неделю тут, послали ее с согласия Мартьяна Алексеевича проверить, как Пистя выполнила свои обязательства, много ли приплоду у нее за зиму, пособить, если надо, научить… Неспроста брат Епиха затеял это. Не ловит ли он на удочку ихнего Мартьяна Алексеевича?

«Иначе не может быть, – сказала себе Грунька. – Случай подходящий: Фиска соревнуется с Пистей – не подкопаешься… А соревнование-то здесь ни при чем, одна зацепка… Хитрее Епихи поискать!..»

С тех пор как Фиска вышла в первые ударницы, в артели о ней много говорят, больше всего женщины, она у них в почете, – передовая скотница! Однако есть в деревне и такие, кто от зависти мелют невесть какую чепуху, а иные старухи шипят да божьими карами пугают. Только теперь не шибко-то этого боятся бабы… Конечно же, она, Грунька, в числе тех, кто радуется успехам Фиски: с отсталыми ей не по пути, она сама трактористка-ударница. И о прошлом, давно минувшем, помину нет: счастлива она с Никишкой, могла ли она долго таить зло на его сестру, невзначай отнявшую у нее первое счастье? Не могла она. Не знала Фиска, что обездоливает подругу свою, и сейчас не знает… Фиска ходила на курсы в Хонхолой, они снова часто встречались, они снова стали подругами, – старое безвозвратно ушло. Что ни говори, обе они ударницы, родные, одной семьи, – пусть другие завидуют! В каких еще других семьях столько лучших людей?.. Вот сейчас она, Грунька, пойдет к задним воротам фермы. Она знает, что ей делать… Она непременно тайком повидается с Фиской. Не может быть, чтоб Епиха послал их сюда, не получивши сигнала от Фиски, – пора, мол, сегодня что-то должно случиться. Не отправит он также людей, не послав Фиске весточку – жди, обязательно жди этой ночью.

– Что ты затуманилась этак? – прервал Грунькины думы Мартьян Яковлевич.

– А то: ждет нас Фиса или не ждет?

– А как же! Ей дали знать!

– Кто же?

– На то был человек особый назначен.

– Почему же мне не сказали об этом?

– Никому не объясняли, чтоб… в тайности.

– А ты откуда же пронюхал?

– Я такой, пронюхаю! – засмеялся Мартьян.

Круто сменив добродушно-насмешливый тон на серьезный, Мартьян Яковлевич сказал:

– Хватит балясничать! Первым пойду я…

Он быстро исчез в густой мгле, рожденной туманом и уходящей ночью…

Викул Пахомыч и Грунька молча ждали его возвращения. Они напряженно прислушивались: что там, вдалеке, проснулся ли предрассветный ветер в кустах, Мартьяновы ли шаги доносятся еле слышным скрипом на подмерзшей земле? Будто тихо в степном просторе, будто спит все кругом, окутанное пеленою тумана, но вот снова, опять и опять, возникают в отдалении какие-то звуки. Конь ли топочет где-то под самой Косотой, собачий ли брех в дальних улусах, волк ли бродит у поскотины, шум ли какой за оградой фермы, или то грезит, как всегда, сквозь сон, старик Тугнуй, рождая едва уловимые ночные шорохи?.. Разное чудится, если наклонить ухо к земле… Кажется, много часов минуло, как ушел на разведку Мартьян, – где ж он запропастился?

– Вот и я! – неожиданно раздался Мартьянов голос где-то рядом и совсем не с той стороны, откуда его ждали.

– Фу ты, леший! – вздрогнула от неожиданности Грунька.

– Испугал? – Мартьян Яковлевич перелез поскотину шагах в пяти от места, где стояла телега.

– Что так долго? – сказала Грунька. – Чисто заморозил нас.

– Как тебя занесло в тыл? – спросил Викул Пахомыч. – Неужто заплутался?

– Еще что выдумаешь! – ответил Мартьян. – Я, паря, не собьюсь… за вершным гнался… Слыхали?

– Нет… За вершным?

– Да. Подобрался я к ихнему заплоту, посидел-поглядел – всё тихо, спокойно… Иду обратно и вижу: конь к пряслу поскотины привязан. Близко так, рукой подать. Я – туда. Вдруг кто-то как выскочит из какой-то дыры в заплоте – и к коню. Я кричу: «Стой!» А он еще пуще припустил. Проворный такой мужик! Не успел я его схватить. Вот беда!.. Он на коня, я – за ним. Да разве догонишь!.. Вот и бежал, пока дух не зашелся. Врешь, думаю, узнаю, куда ты!

– Не узнал? – спросил Викул Пахомыч.

– В деревню поскакал…

– Похоже, что спугнули мы их. Теперь хоть сиди тут ночь, хоть не сиди – толк один.

– Что ж ты… предлагаешь вернуться в деревню? – озадаченно проговорил Мартьян Яковлевич.

– Конечно, надо бы в штаб, к Епихе. Доложить бы ему, да только…

– Умный ты мужик, Викул Пахомыч, а ерунду затеваешь! – перебила его Грунька. – Деревня большая, кого там искать станут?.. Мало ли кто мог прискакать ночью с Тугнуя… Раз в лицо не приметил, – искать не думай… Ты забыл: Фиса-то нас ждет?.. И что там за дыры в заплоте?.. Теперь мой черед. Пахомыч пусть коня стережет, а ты, сват, доведи до того места.

Она легко зашагала вдоль поскотины.

– Никто всерьез и не думал с поста… – пробормотал Викул. – Бедовая, слова договорить не даст…

– Ну, молодушки нынче… огонь! – кинувшись ей вслед, смешно развел руками Мартьян Яковлевич.

Они подошли к заплоту фермы, и Мартьян Яковлевич вскоре обнаружил дыру, – доска оттопырена.

– Вгорячах тесину заправить не поспел, – пригляделся Мартьян. – Эх, мать честная! – вздохнул он. – Не довелось мне захватить его тут.

– Ты оставайся, а я полезу, – сказала Грунька.

– Ладно, только вот что… – будто соображая что-тo, произнес Мартьян Яковлевич. – Тебе надо Фиску отыскать, да с нею – к Писте. Не иначе, это у нее гость был… Берите ее на пушку, по-моему, не стесняйтесь! Так мол, и так, был у тебя один человек, коня отвязывал, тебе поклон сказывал… Сами, дескать, видали, врать о поклоне нам не с руки. Пощупайте ее хорошенько!

– Это дело! – согласилась Грунька и наклонила голову к лазейке. – Ты покарауль тут…

И вот она уже во дворе… Прямо перед нею крохотная избейка. Густые, неподвижные тени построек по закраине двора… За ставнями избенки еле приметный огонек.

Едва Грунька сделала несколько шагов, от темной стены избенки, навстречу ей отделилась неясная женская фигура. Скорее догадалась, чем узнала ее она… тихо позвала:

– Фиса, ты?

– Я…

Фиска подошла, заговорила торопливо:

– Я пригляделась к этой падле, – кивнула она на избенку, – здесь вот она проживает. Я у нее каждый вечер в гостях… судачу, гляжу. Не поймала еще ее, но чую, что хоронит она от меня что-то… не от этого ли самого у скотины хворость? Третьеводни догадалась я по ней, что сегодня она кого-то поджидает ночью… Хоть и хитра, а бабий язык долог… Епихе весточку дала, ждала вас… Вот добро-то! Много народу с тобой?

– Еще два мужика.

– С вечера она пораньше меня вытурила, – спать, дескать, смерть хочется. А я тут… на всю-то ночь… Все видала: приезжал он, Цыган… Долго сидел у нее… Что говорили, не знаю – не подслушаешь, как ни бейся… Я и то, кажись, вспугнула его. Сдается мне, заметил он, когда шел обратно, что человек тут притулился – да как шасть в эту вон дырку… Досада какая: не пришли вы вовремя.

– Так это был Цыган? Наш Мартьян гнался за ним по Тугную, да он на коня – и домой… Значит, и узнавать не надо… Позвать Мартьяна сюда?

– Нет… Народ здесь разный, как бы не всполошились.

– А что будем делать?

– К ней пойду. Вишь, свет еще не потушила… Не спится, мол, мне, во двор вышла, а у тебя, дескать, огонь, – дай зайду. Интересно, что привез ей Цыган, что так долго не ложится?.. А ты у дверей постой, крикну ежели – беги ко мне.

– Мартьян-то на пушку велел… вдвоем… Поклон от Цыгана передать… видали, дескать, как на коня садился… Стучать все спрячет, ничего не подглядишь, – возразила Грунька.

– И верно… счас, – взволнованным шепотом отозвалась Фиска. – Счас мы вдвоем…

Она приблизилась к двери, наклонилась, подняла с земли какую-то щепочку, просунула ее в щель, где крючок. – Я заприметила… пробовала… Вот!

Они тихо вошли в сени, подкрались к дверям в избу… задыхаясь от волнения, нащупали скобу.

Взвизгнув чуть, дверь распахнулась с внезапной легкостью.

– Ой! Кто там? – оборачиваясь, вскрикнула Пистя.

Она сидела у стола перед тусклой лампешкой, спиной к дверям, и что-то перебирала на клеенке.

– Это я… не спится, – подходя к столу, ответила Фиска.

– Ой, да как же это… дверь закрючена! – подняла на нее Пистя глаза, полные непередаваемого страха.

Будто не слыша, Фиска вплотную приблизилась к ней. Пистя вдруг суетливо прикрыла запаном что-то рассыпанное на газетном листе:

– Господи Исусе Христе!

– Что это у тебя? Откуда? Фиска приподняла над столом край запана. – Не он ли привез?

– Кто? – оцепенело прошептала Пистя.

– Да Цыган… Мы его сейчас с Грунькой встретили, он поклон велел тебе сказывать…

– Цыган? Откуда в такую пору. Цыган? – забормотала Пистя.

– Не отпирайся!

Фиска отшвырнула Пистин запан:

– Кликни мужиков, Груня!

У Писти побелели глаза, окаменело лицо.

Мартьян Яковлевич остался стеречь Пистю. Она все еще не могла прийти в себя, плакала, причитала:

– Ничего не утаю, только не губите! И насчет Мартьяна Алексеевича, и все…

Грунька с Фиской побежали к Викулу.

– Ну? – нетерпеливо спросил он.

– Накрыли! Мартьян никуда не пустит ее… Живей до Епихи! – крикнула Грунька.

И вот они мчатся степью, телега мягко катит навстречу ветру… У Груньки выбилась из-под теплого платка прядка волос. Мелькают увалы, телега подпрыгивает на редких кочках.

«Как тогда, бегу к Епихе, – думает Грунька. – Какая же дурочка была я! Не верила, что Самоха погубить всех нас собрался, отцом родным его почитала… Теперь я знаю, какие это отцы!.. Тогда невзначай подслушала, своим ушам верить не хотела, заплакала аж. Теперь не заплачу, знаю, дело куда гнет, и себя знаю, и их, злодеев… Вот какое дело доверили мне Изот с братом. Это не в сенях тебе, Груня, ночевать, да случайно ухом врага почуять!.. Епихе не страшно: не то время, руку на него не поднимут уж… Последние корни их вырываем… А Фиска-то молодец! И мы вместе с нею змею прихлопнули!.. Ветер-то, ветер студеный какой!..»

Фиска вспоминает свое:

«Вот так же ночью бежала я по этой степи из деревни в хребет, на успенье, три года назад. Тогда в деревне были чужие, теперь – свои. Отошла им воля артельщиков разгонять. Теперь мы их разгоняем… Тогда в лес, теперь – в штаб… Тогда они силой казались, и было страшно за всех… за мать, за Изота… Теперь они – как черепушки разбитого горшка, уж не поведут больше Изота в кутузку, он сам их поведет. Сейчас весело бьется сердце, не горько, не жутко… И опять к нему же, к Епихе. Но не придется нынче падать к нему головой на колени и радоваться, что жив он, что минула его злодейская пуля… Судьба!.. И мы с Груней, его сестрой… Мы влетим к нему… Там он, – Фиска подавляет легкий вздох: необорима сила воспоминания, оживляющего чувства, погасшие столько времени назад, – там он… и Гриша Солодушонок… И мы… Это сделали мы!..»

Ветер бьет в лицо. Фиска крепко прижалась к подруге, улыбка блуждает по их губам. А телега уж несется трактом мимо безглазых сонных изб.

8

Раннее утро. По селу еще перекликаются петухи, косматые дымы над порядками улиц клубятся на ветру, – только-только начали бабы топить печи, – еще в стылой дали над Майданом догорает небесный румянец восхода, а у сельсовета уже теснится народ. Никольцы спозаранку узнали о событиях минувшей ночи и, на все лады обсуждая происшествия на ферме и конном дворе закоульцев, поспешили к совету, – там в достоверности скажут, что и как, там собственными глазами увидишь, собственными ушами услышишь все в подробности.

В комнате председателя сельсовета давно уже людно. Здесь, вкруг Изотова стола, сидели и стояли радостно-возбужденные герои сегодняшней ночи: Оська, Санька, Викул, Епиха, Фиска с Грунькой… все собрались сейчас тут.

Лица выдавали крайнее утомление, но никто не уходил. Ждали приезда Полынкина, которому Изот звонил по телефону больше часа тому назад.

Изот сидел за столом, и перед ним лежали вещественные доказательства – шприц и Пистино отравное снадобье.

Пистю председатель Гриша и Мартьян Яковлевич привезли с фермы еще до света. Тогда же Изот нагрянул с молодыми ребятами к Цыгану, к Мартьяну Алексеевичу, к Куприяну Кривому. Их тоже доставили в сельсовет.

Арестованные находились в соседней комнате под охраной стариков во главе с Корнеем. Полынкин прикатит с милиционером и тогда злодеев передадут в надежные руки… не уйти им теперь от справедливого суда.

В комнате председателя было накурено, не смолкали разговоры. А за тонкой перегородкой стояла тишина. Мартьян Алексеевич, Василий и Денис понуро опустили головы. Пистя беззвучно плакала. Один Цыган не потерял своего ястребиного вида.

– Молчат, – кивнул в сторону перегородки Епиха,

– Что скажешь? – отозвался Домнич. – Их песня спета… Во дворе собирались люди. С улицы доносился шум. Санька выбегал к народу, просил расходиться.

– Всё узнаете в свое время! – кричал он.

Его осаждали, закидывали вопросами. Он быстро скрывался за дверью, никого не пускал. Народ волновался…

Хвиеха оттолкнул Саньку, проник внутрь:

– Меня да не пущать! Из-за кого весь сыр-бор разгорелся? Не я ли тут главный закоперщик?!

Хвиеха быстро прошел к председателю.

– Ну, Изот, теперь сполняй обещание, представляй к ордену! – самоуверенно кинул он. – Ежели бы не я…

– Ордена Калинин трепачам не дает, – перебил его Епиха. – Ты зря сколь годов трепался, а дело у тебя из глотки клещами тянуть пришлось… Эх ты! Орден ему!.. Вот кто настоящий герой, кому награду следует, – Епиха указал на Оську.

Хвиеха сделал злое лицо, плюнул, стал пятиться к дверям. В это время послышался автомобильный гудок – приехал Полынкин.

Он вошел в совет, как всегда, в серой длинной шинели, подтянутый, высокий.

– Ну-с, – улыбнулся он Изоту, – пригодились вам мои советы?

– Ловко сработали! – ответил за председателя Епиха. – Сам увидишь, товарищ Полынкин. – Он легонько постучал ногтем в перегородку. – Полюбуйся-ка на эту шатию…

Арестованных начали выводить во двор.

– Каюсь, товарищи, – не подымая головы, с дрожью в голосе заговорил Мартьян Алексеевич. – Каюсь… моя вина, мой грех, товарищи…

– Ты раньше так же вот каялся, на успенье! – раздался из толпы чей-то крик. – Ирод!

Арестованных повели к воротам…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Все проходит – быльем в памяти порастает, но скорее всего злое, недоброе. Злые дела рядом с величавыми недолго живут, а их, величавых, по нынешним временам – богатый край. Кажись, давно-ли черная тень Цыгана, падала на закоульскую артель, на все Никольское, а сгинули вместе со старым лиходеем Мартьян Алексеевич, Пистя, Куприян и другие, – сгинули из деревни навсегда, – и уж в памяти семейщины только легкий след от них остался. Ширится новина, из месяца в месяц строится новая жизнь, – цветет жизнь, говорят никольцы.

Председателем у закоульцев тогда же стал Василий Домнич, а в кооперацию пришел бывший бригадир Иван Сидоров, Фискин муж.

Не поминая без особой надобности прошлых лет, омраченных подлыми делами кулацких вожаков, кинулись закоульцы под началом Домнича наверстывать упущенное, догонять красных партизан. Многое сделал Домнич за год хорошего: поставил на ноги ферму, ввел севооборот, поднял трудодень почти вдвое. Многое сделали Домнич и новые его помощники, но куда там – до партизан закоульской артели все еще далеко. Гриша с Епихой помышляют уже о второй грузовой машине, а Домнич не завел пока и первой. Весною тридцать пятого года Гриша с Епихой посеяли больше тысячи четырехсот га, теперь у них не две, а пять полеводческих бригад, – попробуй тут, догони! В одно лето такая задача Домничу не под силу.

Еще с зимы, когда были объявлены хлебозакупки, в лавке появилось изрядно товаров: ситцы, швейные машины и, впервые, в здешних краях – велосипеды. Артельщики, продающие кооперации свои хлебные излишки, получили право покупать любую вещь и товар по выбору. Никишка первый в Анохиной семье заговорил о велосипеде.

– Хлеба у нас много, что ли? – зашумел было Аноха Кондратьич, но Никишку поддержал Изот.

– Это он правильно. Пошагай-ка каждый день на Косоту или Стрелку во время пахоты… И часы теряешь и устаешь. Самокат, батя, сбережет силы, нагонит больше трудодней, живо вернет затраченный на него хлеб…

– А ведь и верно! – сообразила Ахимья Ивановна.