Текст книги "Семейщина"

Автор книги: Илья Чернев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 54 страниц)

У Ахимьи Ивановны в жарко натопленной печи был давно готов воскресный обед: в этом доме никогда в праздники не бывает пусто, не обходится без гостей… Епиху усадили на почетное место. За столом собралась вся семья: из горницы пришли Никишка с Груней. Они бурно приветствовали Епиху, расцеловались с ним.

– Беги, Груня, в госспирт, – приказал Никишка жене. – Без вина такая встреча – немыслимое дело.

На пороге появился Мартьян Яковлевич.

– Епиха! Вернулся?! Верно, верно, немыслимо ни в какую! – загремел он. – Вот нанесло меня…

– Тебя всегда так наносит. Нюх у тебя собачий, – здороваясь с Мартьяном, сказал Епиха. – Только на курорте мне строго было наказано: не пить и не курить…

– Вот те раз! – с комическим недоумением подернул плечами Мартьян. Он вытащил из кармана поллитровку, поставил ее на стол. – Неужто и одну нельзя на радостях?.. Никудышные твои доктора!

– Ну, одну-то ничего.

– С одной голова не заболит, – поддержал Аноха Кондратьич. – Вот только насчет табака держись… а вино – это не беда..»

– Значит, доктора не такие уж плохие, – довольный, проговорил Мартьян Яковлевич. – А ну, распечатай, Никиха… Садись, Груня, никуда покуда бежать не надо…

– Рассудил, – упрямо возразил Никишка, – разве на такую ораву этого хватит?.. А вдруг кто еще подойдет?

– Будет вам! – строго сказала Ахимья Ивановна. – Не ходи. Груня, не поважай их. Садись-ка к самовару… Ну, рассказывай, Епифан Иваныч.

В это время распахнулась дверь и в избу вошел заиндевелый парень в застегнутом наглухо шлеме – сразу видать: с дальней дороги человек. Смуглое лицо, под опушенными ресницами синие-синие ласковые глаза…

Ахимья Ивановна первая узнала приемыша:

– Изот! Царица небесная! Все повскакали из-за стола.

– А говорят еще, бога нет! – воскликнул Мартьян Яковлевич. – Подстроит же он две такие встречи зараз!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Девятьсот тридцать четвертый год был для никольцев, для всей семейщины совсем отменный. Весна, лето, осень – каждое время года несло на деревню какую-нибудь новину. Богатели колхозы, строили новые амбары для хлеба, и крытые тока в степи, в деревне появились могучие, вышиною в добрую избу, молотилки, – шум их слышен далеко по Тугную, – из Хонхолоя куда гуще прежнего шли на поля тракторы с невиданными прицепами, красные партизаны купили в собственность автомобиль-грузовик возить с полей зерно, из Завода горючее, в город – артельное масло на базар дли продажи. Молодых парней, обучающихся теперь тракторному делу, по пальцам, как год назад, не сочтешь, и шофера подыскать для своей машины Грише с Епихой не представляло особого труда: подучили малость на курсах комсомольца Оську – и вот вам свой артельный шофер. Красные партизаны разом смекнули, какая выгода от машины: мало того что грузы куда надо доставляет, возит быстро, – до самого города, обыдёнкой оборачивается, – но еще и денежную прибыль приносит: из города машина никогда порожняком не идет, захватывает товары для кооперации, из города и Завода, туда и обратно, народ сажает – по пятерке с человека за проезд плата. Много денег от Василия Домнича, от пассажиров соберет за год машина, а велик ли ее расход: трудодни шоферу Оське да горючее… А закоульцы пока не могут обзавестись собственной машиной. Будто и наладилось дело у них, а все не могут с доходами по-умному распорядиться, – то ли смекалки у Мартьяна Алексеевича не хватает, то ли еще что. И как случится нужда у него в машине, бежит к Грише с поклоном… Мартьян Яковлевич вырастил сперва на своем опытном участке, а потом и на Тугнуе, вокруг фермы, здоровенную невидаль-редьку – турнепс, самый лучший для скота корм. И еще вырастил Мартьян Яковлевич разные сорта пшеницы, ячменя и овса, и все они куда урожайнее привычных сортов: поспевают раньше, растут гуще, колос полновеснее, тяжелее, зерен в колосе больше – будто как раз для здешней земли приноровлены. Больше всего гордился Мартьян пшеницей «лютесценс» – диво, а не пшеница, от нее пойдут теперь немыслимые урожаи! Правление думку имеет: засеять этими семенами на следующий год первые сотни га. Вырастил Мартьян Яковлевич также американский пырей – трава красивая, стрельчатая, высокая, по пояс, а главное – сеять ее требуется один раз в четыре года; несколько гектаров этого пырея накосил Мартьян Яковлевич, – сколько тут будет семян, сколько питательного сена получит артель в ближайшие же годы!.. Много новины, подчас самой нежданной, видела за этот год семейщина. Но нежданнее и новее всего было полное освобождение колхозов и колхозников от хлебных поставок государству на целых шесть лет.

Первыми узнали об этом из республиканской газеты сельсоветчики. Когда читали это постановление, в сельсовете находился Изот. Он-то и принес радостную весть в свою артель, бегом кинулся из совета в контору.

В правлении Изот застал Епиху, Мартьяна Яковлевича и Корнея Косорукого. Выслушав радостную новость, Епиха перебрал пачку только что полученных газет, нашел волнующее решение партии и правительства, прочитал его вслух.

– Привилегия, выходит, нам, – отрываясь от газеты, сказал он, – нигде больше этого нет, только в степных восточных районах…

– Да, брат, дожили мы до золотых дней! – вставил Мартьян Яковлевич. – О мужике Москва думает, видно, крепко. Хотят большевики крестьянскую зажиточность еще выше двинуть… недаром сколь времени об этом пишут.

– Двинули так двинули! – подскочил Корней. – Забота о народе настоящая: где, значит, колхозы еще хлипкие, там помочь надо… Здорово, оно это самое дело!.. Перескочим теперь старую кулацкую зажиточность, позади оставим их богатейство… К тому нас ведет партия.

– А вы как думали, – согласился Епиха, – конечно, к тому. Только колхозное богатство до скончания века будет совсем другого сорта: никому глотку не давить, никого под себя не мять… Все богатые и все ученые, – вот куда эта линия…

Долго еще гуторили красные партизаны о чудесном постановлении, резко меняющем жизнь артели.

И в закоульской конторе, за стенкою, говорили о том же. Просмотрев газету, Мартьян Алексеевич так и ахнул:

– Чо мы теперь народу скажем, паря Куприян? Придумаешь ли лучше агитацию за артель?

Куприян Кривой промычал что-то невнятное, шевельнул бровями, задумался, – что уж тут говорить.

– Переломить бы себя, – со стоном прошептал Мартьян Алексеевич, – навсегда… переломить… От Цыгана бы начисто отвязаться… Пристукнуть его, злодея, что ли? И тогда по-честному бы…

Куприян хмуро молчал…

Из колхозных контор весть о немыслимой льготе уже растеклась по улицам, по дворам. Тот же Изот одним из первых переполошил своих стариков.

– Не может того быть! – с минуту поглядев на сына, замотал головою Аноха Кондратьич.

Раньше он обругал бы Изотку за пустозвонство, за дурость, за вранье, но теперь это было заказано: парень самостоятельный, не малолеток какой, уже из Красной Армии вернулся.

– Очень даже может! – пробурчал Изот и повернулся к матери.

– Не по-твоему, вот и не веришь! – закричала Ахимья Ивановна старику. – Тут радоваться надо, а не фыркать!..

– А кто фыркает? – обиженно чмыхнул Аноха Кондратьич.

– Да твоя милость, кто же боле!

– Ну и язва ты! – не выдержал старик, – Тьфу… прости мою душу грешную!

– Будет вам! – вмешался Изот. – Я им радость принес, а они ругаться! – Он снисходительно улыбнулся.

– В том-то и штука, что во всякую радость он соли набуровит, понять как следует ничего не даст, – заулыбалась Ахимья Ивановна. – И с чего, скажите, люди добрые, налетел?..

– Радуйся уж, радуйся, – отступая к кровати, заворчал Аноха Кондратьич.

– И как же, сынок, теперь: хлеба с нас не будут брать? – спросила Ахимья Ивановна.

– Не будут, мать. Шесть лет свободны…

– Экое диво! – всплеснула руками старая. – С чего бы так?

– Желают на ноги колхозника окончательно поставить, вот и льгота такая, – авторитетно разъяснил Изот.

2

Изот вернулся из армии возмужалым и энергичным парнем. Будто все эти годы, – после памятного успеньева дня, – в душе его не погасал образ бесстрашного красноармейца, тихо проехавшего на статном коне по безлюдной улице мятежного села. Восхищенье и зависть вызвал тогда у Изота этот храбрец, – вот бы ему быть таким!.. Он ушел с пограничниками, вступил добровольцем, раньше срока, в армию: он был покорен мужеством и великодушием этих людей в зеленых фуражках, он хотел учиться у них, подражать им, быть как они. За два с лишним года, проведенных в армии, Изот приобрел не мало: воля его закалилась, ум обогатился знаниями. Это был уже не малограмотный тихоня, а волевой и развитой человек. Армейский комсомол, деятельным членом которого Изот стал с первого же дня своего прибытия в часть, помог ему в работе над собою, помог культурно и политически расти, помог найти себя. И это было самое важное для Изота – он нашел свою дорогу. На смену неясным порывам, томлениям и мечтам о прекрасном и сверкающем мире пришло четкое сознание: мир его родины повсюду прекрасен, и он, Изот, отслужив в армии, должен вернуться к себе в деревню, которая некогда казалась ему такой неинтересной и скучной и где десятки захватывающих дел ждут умных рук, светлой головы, культурного почина…

Изот был по-прежнему ласковый, обходительный, спокойный, но за спокойствием его угадывалась твердость и выдержка, а не один лишь кроткий нрав. От привычной Изотовой безответности не осталось и следа… Парень умный, сильно, видать, поученный, рвется к большой работе, не станет попусту тратить свое время и силы на разную чепуху, не будет отдыхать после службы месяц-другой, не будет без дела шататься по улицам, из избы в избу, батькины сытные харчи его не прельщают, кипит парень, – таким увидала Изота деревня. И что больше всего бросилось в глаза никольцам: парень ясный, определенный, будто все заранее известно ему, концы всех дел, конечные цели. И оттого так весомо звучит его речь, к ней нельзя не прислушаться. В день встречи это новое в Изоте первый уловил Епиха.

– Здорово тебя в оборот, видать, взяли, – весело поблескивая глазами, сказал Епиха, – Ты совсем другой стал… В свой колхоз, конечно, работать пойдешь?.. Приходи в правление, лишний не будешь, дело найдем. Нам такие люди нужны.

Изот осведомился, какая из артелей лучше ведет хозяйство, и когда услышал, что, конечно, красные партизаны по всем статьям далеко впереди закоульцев, ответил Епихе:

– Вот ты и подсказал мне: пойду туда, где люди нужнее…

– Хэка, паря! – негодующе фыркнул Аноха Кондратьич – То своя артель, то чужая…

– Чужих артелей не бывает, – улыбнулся Изот. – Ежели я стану работать у закоульцев, как же та артель будет мне чужая. Она будет моя… Но я должен все выяснить сам, поглядеть сперва, и тогда скажу точно…

На другой же день Изот пошел к комсомольцам. Он встал на учет и долго беседовал с избачом Санькой, а из клуба вместе они отправились в сельсовет, – Изот хотел знать все о жизни родной деревни.

Совет разочаровал Изота: порядка нет, в делах большая запущенность, секретарь утоп в бумагах, в писанине, с грамотой у него нелады, председатель без толку мыкается с утра до вечера по деревне, занят разными кляузами, знай наседает на единоличников, а до колхозов у него, видать, руки не доходят. Во всяком случае, председатель ничего не смог рассказать Изоту нового ни о партизанах, ни о закоульцах, лишь сунул ему последние сводки о молотьбе, полученные из правления обеих артелей:

– Вот… гляди…

Изот скользнул взглядом по цифрам, отодвинул от себя бумажку, поднялся:

– И это всё?

– Дак что же? – ответил председатель. – Всё как есть… Ну, сводки мы уже сообщили по телефону в Мухоршибирь, – поспешил добавить он.

«Вот, кажется, где мое настоящее место», – выходя из сельсовета, подумал Изот…

Мысль о работе в совете завладела Изотом. Он стал ежедневно захаживать туда, знакомиться с кругом сельсоветских дел, интересовался, чем занимается президиум, комиссии, есть ли у совета актив. День ото дня Изот убеждался, что совет плохо справляется со своими задачами: президиум собирается редко, комиссии и актив существуют лишь в списках, подшитых в одной из многочисленных папок. Для, начала он попробовал воскресить культурную комиссию, обошел членов этой комиссии, собрал их, потолковал… Он привлек к работе в комиссии избача Саньку, и вместе они взяли на себя роль добровольных толкачей. Изот сумел внушить учителям, что членство в комиссии – не проформа, что оно обязывает… что культурной работы на селе непочатый край. Здорово пристыдил Изот учителей, и они принялись за дело. Комиссия и впрямь ожила, Изот заинтересовал ее: почему бы не открыть в клубе хотя бы небольшую библиотеку? Он добился на президиуме постановления об отпуске средств на покупку книг, на выписку газет. Он стал бывать на президиумах, старался не пропускать ни одного заседания в сельсовете, добивался включения в повестку дня вопросов культурного и колхозного строительства, убедительно доказывал, что засорение повестки ненужной мелочью, с которой можно разделаться в обычном, рабочем порядке, только мешает совету заниматься большой, настоящей работой…

С открытием библиотеки оживленнее стало в Никольском клубе. Чаще стала заходить сюда молодежь, чаще собираться комсомольцы. Изот рассказывал комсомольцам, как весело бывает в красноармейских клубах в дни спектаклей. Ему удалось увлечь ребят рассказами о постановках, в которых играют сами красноармейцы, и первый же Санька загорелся:

– Попробовать надо, – должно и у нас представление выйти! Оказалось, что Изот научился в армии играть на сцене. Он вызвался выступать в главных ролях и быть постановщиком. Для первого представления Изот рекомендовал героическую пьесу «Товарищ Семивзводный», в которой сам не раз участвовал. Книжка с этой пьесой у него хранилась в сундуке, – значит, ничего искать не надо. Он прочитал пьесу ребятам, – всем понравилось… Решили сократить количество действующих лиц, выкинуть трудные, наиболее сложные сцены. К участию в спектакле Изот привлек учителей и учительниц, завербовал в актеры невестку Груню и брата Никишку. Попервости Никишка с Грунькой заартачились было: им некогда, да и памяти нет, никогда они не играли, какие же из них актеры! Но Изот так резонно растолковал им, что трудно бывает только в первый раз, а когда чуть попривыкнешь – интереснее этого занятия не найти, что они сдались и решили попробовать. Первая проба, репетиция, прошла плохо: Никишка и Груня чувствовали себя стесненно, будто их кто связал веревкой…

Изот упорно добивался своего, и через месяц никольцы были приглашены на первое представление. Да, это был первый спектакль в истории селения Никольского, – в стороне от больших дорог село, за хребтами, в глухой степи, и какой бродячей актерской труппе взбрело бы в голову привезти сюда театральное искусство, если бы это искусство не родилось здесь само стараниями Изота и его верных товарищей!..

Вдохнув жизнь в работу клуба и культурной комиссии, Изот не остановился на этом, не ослабил своего внимания к сельсоветским делам. Напротив, он все больше и глубже входил в эти дела, постепенно становился душою сельсовета. И наступило время, когда без Изота председатель не начинал ни одного заседания, и члены президиума ждали, что скажет Изот Онуфриевич, и по слову его принимали решения. Авторитет Изота так вырос, что, приходя в сельсовет, никольцы сплошь и рядом обращались, со своими просьбами и заявлениями к Изоту, минуя, обходя председателя. И однажды пересмешник Мартьян Яковлевич, вызванный по какому-то делу в совет, сказал при народе:

– Да кто у вас председатель здесь? Ты ли, Изот ли?

Он произнес эти слова с оттенком гордости, – из его родной семьи умница парень. С присущей ему откровенностью и прямотой Мартьян высказал мысли односельчан.

Своим вопросом Мартьян Яковлевич не намного опередил события. Как-то Изота вызвали в Мухоршибирь, в райком комсомола, и после разговора с Лариным он вернулся домой с инструктором РИКа торжественный и сияющий: районное начальство порекомендовало его в руководители Никольского сельсовета…

Вернувшись с курорта, Епиха нашел свою артель в добром порядке. За время его отсутствия председатель Гриша отлично вел дела, приумножал артельный достаток, три десятка новых хозяйств влились в «Красный партизан». Епиха был удовлетворен: заботы его не пропали даром, в каждом успехе родной артели есть доля и его труда, его старанья, его дум. И когда ему объявили, что Гриша Солодушонок и впредь останется председателем, а он обязан принять на себя должность заместителя, Епиха обиделся, но не подал виду.

«Будто затем я уезжал, чтоб меня сковырнули!» – не без сердца подумал он.

Должность заместителя Епиха взял – не было никакой силы и никакой причины отказываться: как можно отпихнуть от себя заботу о собственном деле, это все равно что оторвать от сердца любимую! Затаился на первых порах Епиха, никому своей обиды не выказывал. А потом, вскоре, прошла она, – не глубокая это была обида; убедился он, что его не сковырнули, а берегут: хоть и поправился он на курорте, набрался здоровья, но все же нельзя ему надрываться.

Красные партизаны по-прежнему уважали Епиху, а старики даже больше: вон в каких далеких краях побывал он, с хворостью своей начисто, кажись, расправился! К старой любви прибавилось теперь и восхищение. По-прежнему крепка была дружба Епихи с Мартьяном Яковлевичем, с Василием Домничем, с Карпухой Зуем, с Викулом Пахомычем, со всеми старыми его соратниками, да еще нового друга приобрел он – молодого Изота, с которым судьба столкнула его на другой же день по возвращении домой…

Новый председатель совета горячо взялся за работу. Не на словах, а на деле стал он поворачивать сельсовет лицом к колхозному производству: это была и директива сверху и требование жизни. Дело не в сводках, думал Изот, не в передаче их по телефону в район, – орган советской власти не может ограничиться ролью почтальона, правления артелей не нанимали его передавать их сводки, – сельсовет обязан иметь живую связь с колхозами, знать их нужды, помогать, направлять, руководить… Изот находил время присутствовать на заседаниях правлений, беседовать с руководителями артелей и рядовиками, выезжать на колхозные массивы. У красных партизан первым помощником Изота стал Епиха.

«Не зря интересуется колхозами молодой председатель, – рассуждал Епиха, – я и сам сидел в совете… все хотел понять, всюду поспеть, пособить… Или старик Алдоха, – он тоже вот такой же был… Пускай Изот старается, от этого старанья нам польза будет… Золотая, крепкая у него голова!»

У закоульских правленцев, напротив, не видал Изот поддержки, – одни косые взгляды. Но эти взгляды не смутили его. Не из тех он, кто отступает от намеченного, не из той породы.

3

Мартьян Алексеевич, закоульский председатель, недоуменно пожимал плечами: он и впрямь не знал, что это случилось такое, почему на ферме дохнут свиньи и одна за другой валятся коровы. Кажись, и корм надежный, и уход ладный… Мартьян отправлялся на ферму, проверял работу скотниц, осматривал корма, – падеж не прекращался. Он расспрашивал Пистю, но та, не глядя на председателя, охала и вздыхала, – видать, и ей не сладко, и у нее голова идет кругом.

– Откуда чо и взялось! – качала головою Пистя.

Как-то кз Мухоршибири приезжал зоотехник, скотский доктор, – и этот ничего определить не смог, сказал, что его наука пока бессильна: животные-де болеют какой-то новой, еще неизвестной болезнью. Он дал лекарство, предупредил, что пользы от него не ожидает… и верно: падеж на ферме усилился…

Изо дня в день разрасталось бедствие, и Мартьян Алексеевич наливался тревогой.

«Не иначе Цыган, – думал он с тоской, – не иначе старый лиходей… больше некому… Под расстрел мою голову замыслил…»

Однако расспрашивать злобного старика Мартьян Алексеевич не отваживался, – окончательно отшатнулся от него Цыган, считает его предателем, разве он признается?.. Отстал от него Цыган – и то слава богу, не прицепился бы опять… не было б хуже!

Пуще всего боялся Мартьян Алексеевич широкой огласки. И не зря боялся: скотина – не колосок в поле, – тот пригнулся и не увидишь, – скотина на виду, на глазах у людей… Пошла-таки молва о неблагополучии на закоульской ферме, соседние бурятские колхозы приняли карантинные меры, Гриша с Епихой усилили контроль за партизанским скотом, к Писте приезжала Анохина Фиска, – как, мол, так, нигде болезней нет, ни на одной ферме, только у вас, плохо ты, дескать, соревнование выдерживаешь. Пистя плакала, будто от беспомощности и горя, и молчала. Все это словно нож острый!.. Того и гляди заявится большое начальство, сам Полынкин налетит, потребует его, Мартьяна, к ответу.

Оно так и вышло: три раза наведывался тот же зоотехник, а потом нагрянул Лагуткин. Теперь он не начальник политотдела, – упразднила политотделы советская власть, – а заместитель директора МТС по политической части, и по-прежнему не угас его интерес к делам закоульской артели.

Лагуткин, которого Мартьян Алексеевич всегда боялся, привез на ферму своего ветеринара, и они два часа подряд ходили по скотным дворам, лазили в стайки, разглядывали и щупали больных животных… Мартьян Алексеевич еле держался на ногах. Неизвестность завтрашнего страшного дня томила его.

На селе Лагуткин побывал у Епихи с Гришей, навестил Хвиёху, поговорил с новым председателем сельсовета Изотом. Все это узнал Мартьян Алексеевич, и стало ему лихо: пуще всего побаивался он Изота – глаз у того цепкий… А Хвиеха? Чем этот придира лучше Изота? За последнее время Хвиеха опять шуметь стал, всюду нос свой сует… Зимой Хвиеха повадился на заработки в совхоз «Эрдэм», – поругается или не поругается, все равно туда бежит, – зимой без него спокойнее, а по весне Хвиеха тут как тут со своим ревом.

Тошно Мартьяну Алексеевичу. Чует он: собираются над его головою грозовые тучи, – как бы гром не ударил!

4

Редкий гость у тещи с тестем непоседливый Хвиеха.

– У Ахимьи и без меня зятьев довольно, – обычно говорит он, когда жена уж очень пристанет к нему, примется уговаривать навестить стариков родителей.

Хвиёху не тянет к старикам, знает он: опять будет журить его Ахимья Ивановна за перелетное это беспутство, за постоянные отлучки от семьи в «Эрдэм». Слова ее известны: не то он артельщик, не то совхозник, никак не может к одному берегу прибиться, вечный шаматон, оттого в избе порядка нет, детишки без родительского догляда растут, одежонки на всех подчас не хватает, пора бы, кажись, бродяжью дурь из головы выкинуть, о семье призадуматься, не маленький уж… Известны те слова Хвиехе и не любы ему: не нравится ему покушение на его свободу. Он сам себе хозяин – и баста, и никому учить себя не позволит, хотя бы и умной теще!

Редко-редко, по большим праздникам, удается затащить Улите своевольного мужика своего к старикам.

Но однажды и без праздника, невзначай, попал Хвиеха к теще в дом – и тащить не довелось. Шли по Краснояру, серединой улицы Епиха с Изотом, о чем-то меж собой тихонько гуторили и повстречали Хвиёху. Поздоровались, как водится, постояли с ним, перекинулись двумя-тремя словами, а потом Изот и сказал:

– У меня к тебе, Феофан, разговор особый имеется, серьезный разговор.

– Серьезный, говоришь? – в глазах Хвиёхи вспыхнул лукавый огонек, плохо, однако, скрывающий любопытство. – С коих я пор для серьезных делов годиться стал?

– Не дури, – вмешался Епиха, – без нужды не прикидывайся чудаком. В этом деле ты можешь принести пользу… громадную пользу, такую, за которую вон советская власть орден на грудь людям вешает.

– Орден? Эва куда хватил! – изумился польщенный Хвиеха. Он уважал Епиху, всегда гордился башковитым свояком, он не мог не отнестись с доверием к его словам. «Что это за дело такое?» – соображал он.

– Ты сейчас никуда не торопишься? – спросил Изот.

– Нет… будто, – ответил Хвиеха.

– Тогда зайдем к нам, посидим… подробно обо всем расскажешь, – предложил Изот.

– А выпить найдется? – неожиданно не только для Епихи с Изотом, но и для самого себя выпалил Хвиеха.

– За этим дело не станет, – подмигнул Епиха. – Теща, она всегда с припасом, она добрая.

– Для тебя-то она добрая, – ворчнул Хвиеха, но все же не стал упираться, пошел…

Для серьезного разговора они уединились в горницу. Туда, по просьбе сына-председателя, Ахимья Ивановна и выпивку с закуской принесла.

– Раз с глазу на глаз, – сказал Епиха, – раз только втроем, так чтоб все по-хорошему…

– Правильно! – одобрил Хвиеха.

Он выпил подряд два лафитника, мигом повеселел, лихо сплюнул на пол, стал закусывать:

– Ну, теперь, пожалуйста!

– Ты, кажись, давно в закоульской артели? – спросил Изот.

– Давненько!

– У вас скот падает… сильный падеж. Что ты на этот счет думаешь? Ты раньше не замечал ничего… такого?

Хвиеха насторожился: с какой стати подкапываются под его артель председатель совета и краснопартизанский Епиха? Не будет ли какого худа его, Хвиехиной, артели? Не заберут ли красные партизаны закоульцев к себе и не выкинут ли его тогда за то, что сразу не примкнул к партизанам?

«Чепуха! – отверг он тут же эту последнюю думку. – Одначе кутерьмы не оберешься… Добро бы одного злыдня Мартьяна прижали, а то…»

– Что ты молчишь? – прервал Хвиехино раздумье Изот и, словно угадав его Мысли, сказал: – Бояться тебе нечего. Ты, я знаю, честный человек, и говорю тебе по-честному: в вашей артели неладно… Если ты поможешь советской власти разобраться в делах твоей артели, она выгонит только негодяев, артель от этого укрепится, станет лучше работать, без помех, тебе же больше на трудодень придется и всем хорошим работникам… Для своей артели ты должен, я полагаю, постараться… вспомнить…

– Шумишь же вон по закоулкам и в прежние годы ревел, – подзадорил Епиха, – а коснулось серьезного спроса, ты уж и в кусты… как ушкан.

– Не ушкан я! – закричал обиженный Хвиеха. – Я эвон как тогда братского ночью из его же берданки пужанул!..

– Помню! – весело сверкнул синими глазами Изот. – Видишь вот! И сейчас твоя храбрость требуется… Мы все колхозники, и защищать колхоз наша общая обязанность – и твоя и моя… Тут и храбрости особой не надо.

– Известно! – согласился Хвиеха.

– Во время кулацкого бунта ты сумел показать, на чьей ты стороне. И теперь покажи! – продолжал Изот. – Я многое узнал, как вернулся из армии… Наш Никишка и тот грызся с Цыганом… А ведь Цыган у вас одно время в артели заправлял…

– Когда это было! Сразу же и вытряхнули.

– Вытряхнули – верно. А корешки Цыгановы неужто не остались? Как ты думаешь?

– Возможное дело…

– Не только возможное, – возразил Изот, – а факт. Попусту ты шум подымал? Ведь не попусту?.. Разве не бросилось тебе в глаза, что ваш председатель Мартьян на чистках выгораживал Цыгана?

– Не упомню…

– Я точно это знаю… Я слыхал, что ты попервости шибко кричал насчет неправильного посева, а потом будто и приумолк, и товарищ Лагуткин не мог ничего от тебя толком добиться. Правильно это? – не отставал Изот.

– Вот прилип! – насупился Хвиеха. – Все ему как на духу кто-то выложил.

– Не ты один порядочный, есть и другие…

– Кто же? – поинтересовался Хвиеха.

– Об этом разговор после. Давай сейчас исправлять твои ошибки, вместе думать… Ты никогда не раздумывал над тем, почему Мартьян постоянно норовит держать тебя подальше от бригады, от людей – то в лес пошлет, то объездчиком назначит? Что ты на это скажешь? Случайно это выходило или глаза твои… отсылали за тридевять земель?..

– А ведь и верно! – изумился Хвиеха: никогда раньше эта мысль не приходила ему в голову.

– Значит, могло так быть? – продолжал напирать Изот, – Ты шумел, критиковал непорядки, а тебя убирали?

– Все может быть… Налей-ка еще, чтоб в черепке прояснило. Изот решительно отодвинул протянутый Хвиехин стаканчик:

– Сперва дело, потом гульба… Я хочу спросить у тебя: почему ты не доводил до конца, махал рукой? Разве не было у тебя пути к тому же Лагуткину?

Хвиеха заморгал глазами:

– Да вот видишь… Попервости уж очень плохи были дела, а потом Мартьян будто выправился, за ум взялся… Зачем же, думалось, мешать ему…

– Нет такой злой собаки, которая не умела бы вилять хвостом… в случае нужды. Ты это знал?

– А ведь и верно! – снова удивленно охнул Хвиеха. – Выходит, пыль в глаза нам пускали?!

– А ты думал! И сейчас пускают.

– Ну, и дошлый ты, Изот!

– И что же ты все-таки скажешь насчет падежа на вашей тугнуйской ферме?

– Ума не приложу! – развел руками Хвиеха. – Сам не бывал, а люди разное говорят…

– Что ж они говорят?

– Разное… на Спирькину Пистю которые подозрение имеют. Ну и я, значит, реветь стал…

– Какие же подозрения?

– А кто их знает! Известно: Астахина дочка, бандитская жена. Будто видали на Тугнуе Цыгана.

– А еще что?

– Кажись, боле ничего.

– Маловато, – тряхнул чубом Изот – Расскажи теперь подробнее, как сеяли в позапрошлом году? Что ты видал – все припомни. Все факты, разговоры… Никогда не поздно исправлять свои ошибки…

Хвиеха начал вспоминать… Изот с Епихой слушали его, почти не прерывали, многозначительно переглядывались.

5

Изот съездил в Мухоршибирь, повидался с Полынкиным, получил от него совет, как действовать дальше. Вернувшись домой, он первым делом явился к Василию Домничу, секретарю партийной группы, побеседовал с ним с глазу на глаз.

Группа собралась в тот же день вечером в канцелярии кооператива на секретное заседание. В небольшой комнате, единственная дверь которой вела в лавку, откуда пахло кожей, дегтем и соленой рыбой, сошлись Изот, Василий Домнич, Гриша Солодушонок, Епиха и Корней Косорукий. Специально извещенный Изотом, из Хонхолоя на заседание приехал Лагуткин.

Изот во всех подробностях передал собравшимся свой разговор с Хвиехой.

– Что я говорил, оно это самое дело! – закричал старик Корней. – Недаром я бегал в Закоулок, следил за ними.

– Плохо, значит, следил. И все мы плохо… – чуть улыбнувшись, заметил Лагуткин. – Но насколько можно доверять этим разоблачениям?.. Я неоднократно разговаривал с Феофаном раньше, он все вилял, путал…

Домнич поддержал Лагуткина: Хвиеха изрядный путаник, мужик сумбурный и увлекающийся, и полагаться на его запоздалое сообщение целиком не приходится.

– Да и как мы проверим теперь позапрошлогодний сев? – добавил Гриша. – Где те трактористы, сеяльщики?.. Как их будем разыскивать: народ ведь, как вода, течет…

Все же сошлись в конце концов на том, что необходимо принять все меры к проверке Хвиехиных слов и начать повседневное наблюдение за работой закоульских правленцев и бригадиров, сугубо осторожное, чтоб никого не вспугнуть, наблюдение за конными дворами, за фермами, машинными и семенными амбарами закоульцев. К этому делу решили привлечь наиболее надежных артельщиков и комсомольцев.

С комсомольцами Изот толковал на следующий день – с каждым в отдельности. Избач Санька, шофер Оська и трактористы Никишка и Грунька, недавно принятые в комсомол, – не прошло для них без следа ежедневное общение в семье с председателем-комсомольцем, родным Изотом! – с молодой горячностью пообещали выполнять все поручения Изота, заверили его, что будут крепко держать язык за зубами…