Текст книги "Найди меня в темноте (СИ)"

Автор книги: La escritora

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 50 страниц)

Она ждет ровно до того момента, как Рик, направляясь к собственному дому, отходит от крыльца на расстояние, с которого уже не слышит ни слова, а потом выразительным взглядом смотрит на Гленна. Тот исчезает в недрах дома.

Но, скорее всего, стоит в темноте у двери, наблюдая. Чтобы быть готовым вмешаться и не дать вцепиться друг другу в глотки. Как тогда.

– Дэрил, – начинает Мэгги, и тон, которым она произносит его имя, ему определенно, мать его, не нравится. Она вдруг замолкает, а потом берет его за руку и вкладывает что-то маленькое с острыми краями в его ладонь.

Мэгс, ты рехнулась? На хера это мне?

Дэрил сминает открытую упаковку от презерватива и бросает ее на крыльцо.

Похер на твой выразительный взгляд, Ри. Сама уберешь свой мусор.

Он резко отталкивается от столба и хочет уйти. Потому что эта пустая упаковка просто довела его белого каления. Потому что он чувствует себя на пределе. И ему просто лучше уйти.

Но когда было можно уйти от Маргарет Грин Ри просто так, когда она явно желает поговорить, твою мать?

Она слетает вслед за ним со ступенек, хватает его за локоть и пытается развернуть к себе.

– Не надо, – тихо говорит Дэрил, даже не убирая ее пальцы со своей руки.

– Знаешь, что это?

Нет, думает он, наблюдая, как забавно кривится ее рот в этом полушипении-полукрике, но уверен, что пока я не узнаю, ты от меня точно не отвяжешься. Так что, валяй, Ри. Приступай.

– Я понимаю, это не мое дело. Но Бэт… Она мое дело.

– Я не улавливаю, Мэгс. Я устал. Если хочешь что-то сказать, говори прямо.

Выдыхай, Диксон. Выдыхай… Помни, что вы больше не в лесу. Без крика. Без. Долбанного. Крика.

– Я помню. У меня до сих пор это живо перед глазами. Как ты выносишь ее из дверей госпиталя. Как сломанную куклу.

Эта фраза мигом гасит его гнев, словно на него выливают ведро охренительно холодной воды. Он забывает обо всем. Даже о Мэгги, которая стоит напротив него, тоже притихшая под теми эмоциями, что нахлынули при последней фразе.

– Я помню. Твое горе. Твои слезы. Дэрил, твои слезы! Я все это помню до сих пор. Как ты все не мог отпустить ее. Отпустить от себя. И тот день, когда мы потеряли ее, я тоже помню…

Они смотрят друг на друга, тяжело дыша. Снова возвращаясь в те дни, когда оба сходили с ума от горя. Но, несмотря на общность потери, это горе было разное. Потому что у Мэгги тогда остался Гленн. А он лишился всего… вообще всего.

Словно выключили на небе долбанное солнце, и осталось только подыхать от холода и темноты. И этот фокус проделали дважды. Дважды, твою мать!

– Я не хочу об этом говорить, – отворачивается от нее Дэрил.

– Нам надо об этом поговорить, – снова повышает голос Мэгги. – Потому что, пусть ты никогда даже не говорил об этом, но я все время думала. Думала, что тогда… в то лето… что между вами что-то было. Я не осуждаю… я просто… Видит Бог, когда я поняла, что это было, я… я и Гленн… мы ведь тоже… И мне стало на капельку легче тогда. Потому что она успела… успела.. что в ее жизни было… То, что было между вами. Успела жить, понимаешь?

– Ты за кого меня принимаешь, Ри? За долбанного любителя малолеток? – вдруг наскакивает Дэрил на нее, когда до него доходит смысл ее слов. Правда, в собственном осмыслении. – Она же совсем девчонкой была!

– Ей было почти девятнадцать! Я начала в шестнадцать! Да и кому какая разница?

– Мне! – срывается он, медленно умирая внутри от осознания того, что она могла подумать.

То, что у него было тем летом, это не долбанные потрахушки и даже не намек на них, твою мать!

– Мне есть разница! Не смей ставить сестру на одну доску с малолетними шлюшками!

– Значит, я малолетняя шлюшка, Диксон?! – шипит ему Мэгги, вдруг размахивается и пытается ударить. Он вовремя перехватывает руку, только потом думая с надеждой, что не сломал ей пальцы своей хваткой. Во время их небольшой потасовки сигарета падает из его рта, и это только больше злит его.

Твою мать, он просто провидец! Он же знал, что все закончится именно этим!

– Все, – цедит он сквозь зубы. – Отлично поговорили наедине. Иди спать. И я пойду…

Он отпускает ее руку и разворачивается, чтобы уйти, с трудом перебарывая желание нашарить в траве упавшую сигарету. Будь он проклят, если будет сейчас ползать в траве перед Мэгги Грин Ри! Твою мать… осталось всего семь… Твою же мать!

– Передавай привет Эмили! – шипит ему в спину Мэгги, и он непонимающе оглядывается на нее. – Господи Боже, Диксон, ты даже не знаешь имя той, которую трахаешь! И еще говоришь, что я могла не то подумать!.. Как же ты зовешь ее тогда? Дорогуша? Рыжая?

Они смотрят друг на друга в течение некоторого времени. Пристально. Словно противники на ринге. Странно, но никто из них даже не шевельнулся, чтобы развернуться и уйти.

– Я хотела сказать не то, – сдается Мэгги первая и устало опускается на ступени. – Нет, я не думаю, что это был просто секс тогда. Молчи, ради Бога! Просто молчи. Мы с тобой в этом похожи. Если мы что-то находим… кого-то особенного… то для нас это как… ну, не знаю… как солнце!

Дэрил не может сдержать своего удивления при этих словах, смотрит ошарашено на нее из-под челки, и Мэгги улыбается мягко. Она все-таки знала!

– Гленн стал моим солнцем. Он всегда был моим солнцем. Поэтому я сумела пережить потерю папы и… случай с Бэт. Они как часть меня. Как рука или нога. Но ты можешь жить без них. Тебе плохо. У тебя постоянно болит место культи. Но ты привыкаешь, понимаешь? Со временем. А без солнца… без солнца нет жизни. Понимаешь?

Дэрил молчит. Он уже успел достать из травы упавшую сигарету и теперь курит. Но Мэгги видит, что он слушает ее внимательно. Несмотря на то, что смотрит куда угодно, но только не нее. Она уже знает, что это вовсе не означает, что ее не слышит.

– Я просто подумала, что если для Бэт тогда, в то лето, ты стал солнцем, и если она шла сюда, думая… Дэрил, меня бы просто убил тот факт… Меня бы просто убило. И я боюсь… Боюсь, что она спросит меня, а я даже не знаю, что ей ответить. Я ведь сама удивилась, увидев ЭТО в ее пальцах. Она могла найти это только там, в твоей комнате. Я почему-то думала, что ты не… в общем, не… из-за нее. Потому что все как-то устроились здесь. Рик. Даже Саша! Я думала, что ты нет. Ничего. Из-за нее. До сих пор. Господи, как это глупо!

Мэгги устало опускает лицо в ладони. И он понимает, что она прячет в них свои слезы. И чувствует себя сейчас таким беспомощным перед этими слезами.

Перед осознанием того, что Бэт знает – знает, твою мать! – о его долбанных потрахушках.

Перед пониманием, что даже если когда-то – еще два каких-то долбанных дня назад!!!– был какой-то шанс – пусть даже самый мизерный!!!– собрать этот херов паззл, долбанная упаковка из-под презерватива станет именно тем самым кусочком, который никогда не встанет на место, чтобы получилась красивая картинка.

Красивая картинка, Диксон? Картинка чего, твою мать? О чем ты думаешь сейчас, когда она даже толком не смотрит ни на кого из вас? Когда за эти последние полтора года было столько дерьма в ее жизни.

Когда вы бросили ее умирать в той долбанной тачке посреди леса. Живую. Она дышала. У нее был пульс. И вы знали это… Ты это знал.

Когда ты так тупо проебал ее, долбанный следопыт.

Как это все можно понять? Как это все можно простить?

Охренеть, какая вышла ночь, думает он, глядя на розовеющий на горизонте рассвет нового дня.

========== Глава 7 ==========

Так странно. Провести столько времени в лесу под открытым небом и увидеть красоту звезд в ночном небе только сейчас, лежа на крыше ската над крыльцом. Может потому, что нет верхушек деревьев над тобой, закрывающих небо. Или потому, что ты никогда не останавливаешься на ночь на широком открытом пространстве, опасаясь, что тебя заметят не только мертвые, но и живые?

А еще потому, что тебе просто не до красоты ночного неба. Тебе надо постоянно быть начеку. Каждую минуту… каждую секунду. Чтобы дожить до рассвета. А потом до следующей ночи…

Бэт закрывает глаза и с легкой дрожью внутри ощущает ласковое дуновение ветра на своем лице. Над Александрией стоит ночная тишина. Электричество уже отключили в целях экономии, и окна в домах светятся мягкими огоньками свечей. Как на Рождество, невольно приходит в голову Бэт, и она улыбается.

На крыльце одного из домов на противоположной стороне улицы кто-то закуривает. Она сразу же замечает эту красную точку, и напрягается.

Нет, это не может быть он. Дом Граймсов совсем на другой улице. Это совсем другой дом. Другое крыльцо. И другой человек.

Но заставить себя не думать о нем Бэт совсем не может.

Это было так естественно тогда – проснуться и увидеть его, сидящего на полу в спальне возле ее кровати. Словно первое, что она видела, каждый раз пробуждаясь от сна – это он.

Цепкий взгляд. Такой знакомый до боли прищур глаз из-под челки, падающей на лоб. И родинка у рта.

Он почти такой же, каким она запомнила его. В то лето, когда Губернатор атаковал тюрьму. И ей даже показалось на короткий миг, что ничего этого не было. Не было ни похищения Горманом на дороге у домика похоронщика, ни чертового госпиталя и этого выстрела, ни долгих полутора лет бесконечного пути сюда. Ничего этого не было.

Они наверху в одной из комнат того странного дома. Она заснула, положив ладонь под щеку, как ребенок, а он, как всегда, караулит их безопасность. И следит, чтобы с ее плеч не свалилась его куртка. Чтобы ей было тепло и комфортно на кровати с продавленным матрасом.

И она прежняя… Та прежняя Бэт.

Та, которая пела в тот день ему эту глупую дразнящую песенку. Чувствуя его взгляд спиной. До дрожи в пальцах боясь обернуться и понять, что ей все это только кажется. Что он вовсе не смотрит на нее, а спит, лежа в гробу, утомившись после всех бессонных ночей и длинных дневных переходов. Но почему-то ей все равно хочется думать, что он не спит. А слушает ее пение и думает о ней. Ей очень хочется представлять, что он думает именно о ней…

И Бэт жалеет сейчас, что уже не та. Она слушает, как бьется сердце, готовое выскочить из груди в эту минуту. Чувствует, как начинает шуметь в ушах от этого бешеного ритма. И идет кругом голова, грозя наступлением очередного приступа.

А потом все отступает, к ее удивлению. Быть может, потому что она ждет почему-то в ту минуту, чего угодно, только не одного-единственного слова. И взгляда. Этот взгляд словно касается ее кожи, от чего даже легкая дрожь бежит по спине вдоль позвоночника. Взгляд трогает ее. Ласкает.

Ей кажется, что он может обнять ее всего лишь одним вот таким взглядом. И она снова забывает обо всем под этим взглядом.

Господи, как же ей его не хватало…

– Привет…

– Привет…

Так естественно. Так непринужденно. Наполняя ее удивительной легкостью до самых краев. А потом короткое, но такое нужное ей сейчас: «Ты в порядке?». Почему-то он единственный задал ей этот вопрос. Единственный из всех спросил, в порядке ли она.

Такой до боли знакомый и такой важный вопрос, когда ты боишься кому-то показать, что это не так. Боишься и все-таки ждешь его…

Бэт вдруг вспоминает, как когда-то между ними уже звучал этот вопрос. В тесной камере, когда Дэрил принес ей весть о смерти Зака. Когда она обняла его и почувствовала, что ее глупое сердце заколотилось в груди вдруг совсем не так, как должно. А еще почувствовала, как удивительно бьется его. Ей тогда казалось, что оно заполняет у него всю грудную клетку, настолько громким и настойчивым под ее ухом был этот ритм. Отдаваясь в каждой клеточке ее тела. Пробуждая в ней нечто. Нечто странное, но такое чудесное…

Ты в порядке?

И она улыбается, вспоминая то самое чувство. Это невероятное ощущение легкости и безграничного счастья. Покоя и теплоты.

Ей с ним хорошо. Как ни с кем другим.

Несмотря на то, что внутри постоянно бились в то лето перепуганные бешеным ритмом сердца хрупкие бабочки. Они появились на веранде у домика самогонщика после того, как она выпила несколько глотков обжигающей горло прозрачной бурды. Прозрачной, как слезы. Как стекло счастья, которое тогда накрыло ее, словно колпаком. Никогда еще ей не было так хорошо, как в те несколько летних недель. Никогда…

И Дэрил улыбается ей робко, раздвигая губы в неловкой и непривычной для него улыбке. А она улыбается в ответ. Этой знакомой ей до боли, такой дорогой для нее неловкости. Этой нежности в его глазах. Этой теплоте, что разливается в ней от макушки до кончиков пальцев на ногах. Этому обнимающему взгляду.

И ей никогда не будет больше страшно или тревожно. Потому что он рядом…

Господи, как же ей хорошо с ним рядом! И как же хочется снова прижаться к его груди, чтобы ощутить, как бьется его сердце…

А потом вдруг вторгается осознание, что они вовсе не в домике похоронщика. Что между ними лежит целый отрезок длиной в полтора года, где они стоят у противоположных точек. Осколки ее бесхитростных детских иллюзий. Обрывки ее прежней наивности. Ее шрамы. Ее темнота.

Реальность вторгается голосом Мэгги, светом свечи и яркими клетками на его рубашке. Наполняя ее болью. Не привычной головной болью. Такое ощущение, что кто-то залез в ее грудную клетку и разорвал на две половины ее сердце. Как когда-то разрывалась на две половины ее голова. И она пытается укрыться от этой боли за щитом злости.

Он тоже бросил ее. Он. Бросил. Ее.

Но привычная злость не приходит. Только какое-то странное опустошение. И странная смесь из двух противоречивых желаний – сделать ему больно, так больно, чтобы было невозможно дышать. И в то же время укрыть от него все, что может его ранить. Причинить ему боль.

Бэт дожидалась только его, чтобы рассказать все. Чтобы взглянуть им обоим в глаза. Людям, от которых она так ждала этого. Ждала, что она станет для них чем-то таким… таким…

Солнцем. Как подскажет ей Мэгги потом в том тайном ночном разговоре-скандале у крыльца, который она будет слушать, лежа на этой самой крыше. Боясь даже дышать, чтобы он не почувствовал ее присутствие.

Она хотела быть солнцем. А была никем… Ничем… Для них она была тогда никем.

Бэт ждала эти несколько дней только Дэрила. И именно из-за него не смогла ничего рассказать из того, что хотела. Из того, что иногда репетировала долгими ночами во время пути сюда, в Александрию, шепча зло в ночную тишину всю правду о том, что ей удалось пережить. Поэтому она очень старалась во время сегодняшнего разговора не смотреть на него. Потому что ей раньше так хотелось, чтобы узнали. И кожей осязала в те моменты его боль и вину.

Словно между ними вдруг протянулась какая-то незримая нить тогда, наверху, когда они так долго смотрели друг на друга.

Еще одна мертвая девочка для него.

Бэт не ожидала, что не выдержит даже самого начала этого долгого разговора, к которому готовилась. Не ожидала, что самой будет так больно открываться. Не захотела. Попыталась скрыть. Спрятать от них правду. Этот обоюдоострый нож, который был способен изранить не только их.

Не только его, но и ее.

Еще одна мертвая девочка. И он искал ее. Он искал ее тоже. Как Софию.

Но я не София… Я выжила. Я сделала это.

Бэт не выдерживает этой боли, которая отражается сразу же, словно в зеркале, от него при каждом ее слове. Никто не видит. Никто. Но она очень хорошо успела изучить его за те несколько недель. И до сих пор помнит, как дрожало его тело под ее ладонями, выплескивая боль…

Может быть… если бы я не сдался… если бы я продолжал искать…

И она не смогла в итоге рассказать даже толики того, что пережила. Ей нужно было уйти. Просто уйти. Прекратить эту пытку для них обоих. Которая ломала ее привычные заслоны под волнами боли и таких ненужных уже воспоминаний.

Бэт видела напряженную линию рта Мэгги. Видела пытливую настойчивость Рика, которую она читала в глубине его глаз. Они бы не отпустили ее, пока она не рассказала все до конца. Потому просто сбежала, испугавшись. Поддаваясь слабости. Сославшись на головную боль, которая впервые куда-то спряталась, отдавая бразды правления сердечной.

Морган скажет позднее, что ей никуда не убежать от себя. Когда принесет ей травяной чай. Только эту фразу. Никакого осуждения или упрека за очередной грех – ложь.

От себя не убежать, маленькая леди.

Но это будет позднее. После того, как она будет лежать на крыше и слушать разговор, не предназначенный для ее ушей. Уступая соблазну еще раз услышать его голос, который заставил в мгновение ока распластаться, раскинув руки и ноги. Затаив дыхание. Сливаясь с темнотой.

Нет, Мэгс, он зовет ее не «дорогуша» и не «рыжая». Он зовет ее Джи. Джинджер. Имбирь. Из-за яркости цвета ее волос, которые Бэт теперь может представить. Наверное, у нее молочно-белая кожа, как у всех рыжих. И, наверное, она красива. И она женщина. А не еще одна мертвая девочка из группы, которую он хотел сохранить в живых, но потерял.

И ты права, Мэгс, меня это убивает. Потому что я до последнего думала, что мой ледниковый период все-таки закончится здесь…

Позади Бэт вдруг раздается легкий шум. Она стискивает тут же рукоять ножа и резко оборачивается. Из распахнутого окна отведенной ей спальни на крышу неловко выползает Мэгги. При этом она сначала ударяется головой о раму, потом уже коленкой. Шипит ругательство так яростно, что Бэт не может не улыбаться.

– Как-то либо я стала очень большая для таких развлечений, либо окно на ферме у нас было гораздо больше, – шутит Мэгги, замечая в свете неполной луны улыбку Бэт. Усаживается аккуратно рядышком с Бэт и протягивает ей небольшую жестяную банку.

Бэт может сейчас уйти. Укрыться за ложью о головной боли, за которой пряталась, проведя в комнате весь день. За плотно затворенной дверью и задернутыми шторами. В полном одиночестве. Но она не уходит. Она принимает из рук сестры банку пива, понимая, что все равно когда-нибудь придется начать.

Начать заново привыкать друг к другу, охренеть…

– Я никак не могу привыкнуть, что тут просто рог изобилия какой-то.

– Не обольщайся, – улыбается Мэгги в ответ.– Их было всего три. Две мы выпили с Гленном еще зимой.

Какое-то время они просто сидят и молчат. Бэт так и держит в руках холодную банку с пивом, перекатывая из ладони в ладонь. Пытаясь понять те чувства, которые сейчас в ней возникают. Когда она вот так сидит плечом к плечу с Мэгги. Так близко, что ощущает кожей тепло ее локтя. А если бы захотела, то могла бы даже положить голову на плечо устало и закрыть глаза. И выплакать все-все, что носила до сих пор в душе, не в силах никому открыть. Даже Моргану.

До самого донышка. Вычищая каждый грех. Из числа тех, которыми настолько запачкана сейчас ее душа.

Где-то внутри дома плачет ребенок. Бэт не может не чувствовать, как что-то сжимается внутри при этом крике, отдавая странной тоской в сердце. Мэгги все сидит и сидит рядом, как-то странно поджимая губы, и Бэт не может не спросить, видя странное поведение сестры:

– Ты не подойдешь?

– Гленн с ней сейчас. Он справится. Я не видела более сумасшедшего отца, чем он, – она помолчала немного, а потом добавила. – Я, конечно, не знаю, каким был папа, когда мы были в таком возрасте, но думаю, что такой же…

Они обе молчат и смотрят вдаль. Туда где проходит стена вдалеке, которую можно легко угадать по пунктиру из ярких точек горящих бочек. И им обеим кажется, что сейчас они не только вдвоем на этой крыше.

– Как же мне не хватает его! – шепчет Мэгги. Она обхватывает руками плечи и начинает тихонько раскачиваться. – Иногда я просыпаюсь среди ночи, и мне кажется, что у себя в кампусе. Что мне стоит протянуть руку, взять со столика мобильный и набрать номер. И он ответит… и мы будем говорить долго-долго. О всякой ерунде. И о важном. О том, что надо починить крышу у амбара. Что нужно уже менять опоры ограждений. О том, что Шон долго не звонил домой – целую неделю! О том, что ты так быстро стала взрослой… Потому что он видел тебя тогда в амбаре. С Джимми.

– Папа видел меня с Джимми? – Бэт одновременно бросает в жар и обдает холодом. Она сразу же понимает, о чем идет речь. В начале того самого лета она решила, что пора перейти с Джимми на «другой уровень». До самого конца. Не останавливаясь постоянно на одной и той же точке – когда его рука спускается к поясу джинсов.

Это случилось тогда именно в амбаре. Она твердо решила не каменеть, когда неумелые ласки Джимми дойдут именно до этой точки – пуговицы на узких джинсах. Но не смогла отделаться от ощущения, что все это как-то неправильно… неверно. От ощущения, что это просто не ее. Но и остановить Джимми не могла, чувствуя себя виноватой перед ним за десятки бесплодных попыток до этого момента. И лежала под его рукой, принимая поцелуи, которые уже не приносили удовольствия, а только раздражали. Хотелось, чтобы все поскорее закончилось. А еще больше, чтобы закончилось именно на этом моменте, не далее. Все-таки они продвинулись – Джимми даже стянул с нее джинсы…

А потом упали вилы с резким хлопком, и они прямо подпрыгнули в сене, испуганно отшатываясь друг от друга. Бэт тогда решила, что кто-то свыше услышал ее желание в тот момент, и вмешался ее личный ангел. А теперь оказалось, что это был папа.

Папа…

– Боже мой, – произносит Бэт, чувствуя, как краска заливает лицо. И лукавый взгляд Мэгги. – Я не могу поверить, что папа видел… и ничего не сказал.

– Его тогда это так перепугало, ты даже себе представить не можешь. Его крошка Бэт, и в сене с парнем. Он был тогда так растерян. Все не верил мне, когда я говорила, что все, скорее всего, совсем не так, как он подумал. Что его крошка Бэт еще долго будет беречь себя. Для того самого.

Бэт не может понять, как в этот самый момент в ее мысли снова проникает он, вытесняя воспоминания и невыносимую тоску по отцу. Как тогда, когда разложил так аккуратно желтые цветы на каменной плите.

Это было так трогательно. Она совсем не удивилась тогда почему-то, увидев, как он неловко устраивает эти цветы на камне. Стараясь, чтобы они лежали не просто так, а именно красиво… И когда он вернулся к ней, когда встал рядом, она не могла не взять его за руку. Чтобы сказать безмолвное «спасибо». За его внимание к ее горю. За то, что он рядом. А еще просто чтобы коснуться его, черпая силы, чтобы уйти от горя в этом прикосновении. В этом переплетении пальцев.

Ее ладошка словно провалилась тогда в его ладонь. Такую большую и крепкую. Она еще долго будет бережно хранить в памяти это прикосновение, его нежность и силу. Как и собственное желание положить голову на мужское плечо, закрыть глаза и стоять так до скончания времени…

До скончания времени? Твою мать, конец света наступил задолго до того, как он взял тебя за руку… Очнись, Грин! Очнись!

Просто еще одна мертвая девочка. Только так внезапно воскресшая из мертвых…

А потом замечает взгляд Мэгги. Та вдруг теряет прежнее лукавство и становится такой знакомой старшей сестрой.

– Бэтти, – начинает она, смотрит и смотрит явно не решаясь, что-то сказать. Затем и вовсе отводит взгляд в сторону. Кусает губу в волнении.

Я боюсь… Боюсь, что она спросит меня, а я даже не знаю, что ей ответить, возникает тут же в голове тихий голос Мэгги.

– Не надо, Мэгс, – вдруг говорит Бэт твердо и отчетливо. Она поворачивает голову и смотрит на нее со странной пустотой в глазах. – Просто не надо! И перестань винить его в том, что случилось тогда. Не только он виноват.

Она снова начинает перекатывать банку из ладони в ладонь. Но движения уже не такие мерные, как раньше. Резкие. Быстрые. Злые. Бэт чувствует знакомый шум в ушах, но не пытается бороться с той волной, что накатывает откуда-то изнутри.

Быть может, стоит наконец показать Мэгги новую Бэт Грин? Выпустить Халка, который затаился где-то глубоко внутри и просто ждет своего часа?

– Где ты была, Мэгс? – спрашивает она. И стук сердца становится оглушающе громким в тишине спящего городка. – Где ты была, когда они пришли за мной в госпиталь?

Гленн, иди в Терминус, Мэгги.

Одна за другой сразу же загораются буквы в этой фразе, которую Бэт так отчетливо запомнила. Которую с маниакальным упорством искала потом на каждом долбанном щите или стене. И находила, мать их! Все время находила, подпитывая свое безумие. Одну за другой.

Гленн, иди в Терминус, Мэгги.

А потом вдруг впервые проникает в сознание за пелену ослепляющей ярости мысль. Такая простая до невозможности, такая ясная, что Бэт удивляется, почему она не приходила ей в голову раньше. Единственное, что остановило бы ее саму идти за сестрой. Единственное, что помешало бы. И ей становится так стыдно сейчас за собственный гнев, за ненависть, которая так часто приходила к ней во время ее одиночества.

– О, Мэгги, – ее голос звучит намного мягче, а глаза наполняются теплом, таким знакомым ее сестре. Черты лица становятся мягче. И Мэгги видит перед собой впервые именно Бэтти. – Ты была ранена? Или… или Гленн?

Бэт отлично знает этот взгляд. Извиняющийся. Нет, умоляющий о прощении, твою мать… и то теплое, что на миг снова встрепенулось в ее душе, в ту же секунду умирает, сгорая во вспышке холодного гнева и обращаясь в прах.

– Где ты была, Мэгги? – настойчиво требует ответа Бэт. А потом понимает, что это совсем неважно сейчас для нее, где была ее сестра. Потому что одно она понимала четко – тогда, когда она была ей так нужна, в том проклятом больничном коридоре, Мэгги не было.

Она была жива. Здорова. Ее никто не увез, как когда-то это сделал Губернатор.

Мэгги просто не было… Не. Было.

– Помнишь, те дни на ферме, когда я так хотела уйти?

Бэт не может при этом воспоминании не трогать свои шрамы под браслетами. Когда-то она так стыдилась этих грубых полосок на нежной коже ее запястья. Теперь же шрамы стали для нее как метки о каждом прожитом периоде ее жизни. Как кольца на дереве. Все ее шрамы.

– Ты помнишь, что я сказала тебе тогда, Мэгс, на ферме? Рик спасет свою семью и остальных. А мы одни – ты, я, Патрисия, Джимми и папа. Против целого мира, скатившегося в преисподнюю. Я забыла об этом, Мэгс. А потом… после всего… я вспомнила. И поняла, что ничего не изменилось!

– О чем ты говоришь? – встрепенулась Мэгги со слезами на глазах. А потом бросила ей резко и зло в ответ. – Как ты смеешь так говорить? Рик рисковал собой, идя туда за тобой. И Дэрил!

– И Саша! И Тайриз! И Ноа! – вдруг вскакивает на ноги Бэт. Так резко, что Мэгги на миг кажется, что та сейчас свалится с крыши. – А ты нет! Там были все, Мэгс! Все, кроме тебя и Гленна. Все! Джимми и Патрисия умерли. Затем умер папа. И я осталась одна, Мэгги. Не с тобой. Я осталась одна, твою мать! Ты хотела поговорить откровенно? Давай! Сейчас! Я хочу знать ответы на два вопроса. Всего на два. Первый – где ты была тогда? В тот момент, когда я получила вот это!

Бэт откидывает волосы с лица, и Мэгги видит шрам. Он небольшой и аккуратный. Ровная кружочек в том месте, где кость черепа пробила пуля, разорвав кожу. Другой шрам от выходного отверстия этой пули скрывается под волосами на затылке. Самый страшный. Неровный на ощупь.

Как и все остальное в ней, твою мать. На вид маленькое и аккуратное, но такое страшное там, где скрыто от глаз.

– Я уезжала от группы, – говорит тихо Мэгги, как-то поникнув вмиг. – У Аба была задача ехать в Вашингтон. Рик и Аб повздорили. Сильно. Гленн боялся, что будет кровь. И мы пообещали, что уедем с ним. Чтобы не было кровопролития. И никаких увечий. Потому что все тогда были на взводе.

– Почему вернулись?

– Потому что вся эта миссия оказалась пустышкой. Обманом. И смысла ехать в Вашингтон уже не было. И мы вернулись к группе.

Голос Мэгги звучит сейчас совсем безжизненно. Пусто. Как-то равнодушно. Наверное, поэтому для Бэт каждое слово сродни звуку забиваемых гвоздей в крышку гроба. Последних ее надежд, что сестры не было в госпитале при обмене по какой-то очень важной причине.

– Ясно, – откликается она тогда на это равнодушно, пожимая плечами. Хотя внутри все так и крутит от боли.

– Что у тебя за второй вопрос? – спрашивает Мэгги, беззвучно глотая слезы.

Бэт некоторое время молчит, глядя на нее пристально, и эта напряженная тишина и этот взгляд давят на нервы Мэгги.

Она знала, что это когда-нибудь случится. Знала, что придется взглянуть в глаза младшей сестре и ответить на все ее вопросы. Но что это будет так тяжело, даже подумать не могла. Так больно.

Но когда Бэт произносит свой второй вопрос, боль и вина рушат ее привычный мир окончательно…

***

Пошла ты на хер, Мэгс. Пошла ты на хер…

Он не будет участвовать в этом! Ни за что!

– Я прошу… я прошу вас, – рыдает Мэгги, уткнувшись лицом в колени. Никто не может поднять на нее взгляд. Никто из них, собравшихся в гостиной дома Граймсов.

Рик напряженно смотрит в стену напротив, нервно потирая ладони друг о друга. Гленн гладит жену по плечам и кусает губы, словно стараясь самому не удариться в слезу.

Саша сжалась в комок, сидя на полу в углу комнаты. На ее лице явно читается надежда, что непременно сейчас что-то должно случится, что избавит ее от необходимости давать ответ.

Кэрол, натянутая, как струна, замерла у окна, делая вид, что ей чертовски интересно то, что происходит на лужайке. Только Аб и Розита кажутся спокойными. И быть может, еще Мишонн. Которая, как он подозревает, только ради Бэт и пришла сюда, в этом дом. Дом Граймса.

Да и с какого хера нервничать сейчас Абу и его латиночке? Они никогда не были семьей Бэт. Той, что бросила ее живой в машине посередине лесной дороги на растерзание стаду ходячих…

– Она… никогда не… простит мне! Особенно сейчас. Когда поймет… что я обманула ее.

Рыдания Мэгги действуют на него раздражающе. Потому что снова возвращают его в тот день. Тот проклятый день. Нет, не к госпиталю. Тогда он настолько был оглушен тем, что произошло, что плохо соображал.

А когда увидел долбанную пожарную машину, вообще потерялся на хер в коридорах своего сознания на какое-то время. Возвращаясь в прошлое к еще одной своей потере. Охренеть…

Но в тот день, когда они вернулись к той долбанной машине, когда наконец сумели это сделать, все было иначе. Как никогда ясно он понимал то, что видел перед собой.

Разбитая множеством шаркающих и выворачивающихся ног земля на несколько метров вокруг дороги. Одинокий автомобиль на заляпанном кровью и грязью асфальте, каким он всегда бывает после прохождения стада. Распахнутые дверцы. Кровь. Много. Много крови на заднем сидении.

Это его кровь на этом сидении. Это именно его кровь, которая медленно сочится из него невидимыми струйками.

Он закрывает глаза, пытаясь обуздать эмоции, которые рвут его грудь сейчас, и понимает, что не может. Что темнота затягивает его. Всасывает его. Чтобы заполонить каждую клеточку его тела.

Потому что как иначе объяснить то, что происходит потом?

Еще недавно на похожей дороге у похожего автомобиля он был готов отдать свою кровь за Рика, а на этой он с трудом сдерживает себя. Потому что у него буквально крутит мышцы вцепиться Рику в горло и сжать его изо всей силы. Ведь это именно Рик бросил Бэт в этой самой машине.