Текст книги "Найди меня в темноте (СИ)"
Автор книги: La escritora
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 50 страниц)
Подвал. Ходячие. Много ходячих. И он уводит их подвал, откуда ему никак не выбраться…
– Бэт… хватай барахло…
– Человек, с которым я была… он тоже здесь? – Ты была одна…
Она отставляет банку в сторону и заливается слезами. Потому что только сейчас понимает, что он мертв. Дэрил мертв…
– О Боже, он мертв…. Мертв… они все мертвы, наверное. Они все мертвы…
– Ты вспомнила что-то? – сразу же склоняется к ней Джерри. Она рассказывает ему, что ничего не помнит из последних трех лет. Словно кто-то стер из памяти. Только куски. Только разрозненные картинки. Обрывки разговоров. Чьи-то голоса. Ничего, кроме них.
Дождь все идет и на следующий день. Они заперты на этой ферме из-за этих потоков воды, которое серое небо все льет и льет на землю. Каждый пытается найти себе занятие. Бэт сначала чистит стрелы, понимая с тоской, что остается их слишком мало. Потом осматривается в комнатах, снова проверяя, что можно забрать с собой из опустевшего гнезда семьи, уже давно ушедшей из этого мира. Забирает теплый свитер из шкафа. Единственный, который кто-то не взял себе, обшаривая этот дом.
Вечером Джерри предлагает сыграть в карты, которые находит в одном из ящиков бюро в столовой.
– В «ложки» или в джин? – Бэт выбирает «ложки», в которые так часто играли когда-то всей семьей на ферме. Все время выигрывали либо Мэгги, либо Шон. Потому что мухлевали нещадно.
С Джерри легко. С ним весело и так комфортно. Они смеются. Они постоянно смеются, у Бэт даже начинает болеть голова от смеха. Он приносит ей стакан воды и таблетки. Ухаживает за ней. Заботится. Защищает. Как когда-то он… Дэрил…
Думать о его смерти больно. Поэтому она верит, что он жив. Просто он где-то далеко от нее. Просто до него надо дойти…
– Мы могли бы остаться здесь, – говорит Джерри, когда они понимают, что настает время расходиться на ночь. И это снова вызывает в ней смесь совершенно разных эмоций и чувств.
– Что заставило тебя передумать?
– М-м-м-м…
– Не надо м-м-м-м-м… что заставило тебя передумать?
Его взгляд из-под длинной челки. Долгий. Пронзительный. Заставляя бабочки в ее животе вмиг взмахнуть своими крылышками и заметаться внутри. Вызывая такие странные ощущения, незнакомые прежде….
– О!
– Джерри, мы не можем остаться здесь, – мягко говорит она, опуская взгляд. – Ты хотел попасть в Кейп Корал. Я ищу своих.
– Твои уже мертвы. Искать их нет смысла. Неужели ты до сих пор не поняла этого?
– Нет! Нет! – она вскакивает так резко на ноги, что начинает кружиться голова. – Ты этого не знаешь! Мы этого не знаем. Они живы. И я их найду…
– Останься со мной, – вдруг говорит он каким-то странным тоном. В его глазах теперь нежность и теплота. – Останься со мной. Здесь. Это мир сдох. Остались только мы вдвоем. Мы сможем начать здесь все сначала. Тут есть стены. Здесь безопасно. Мы сможем. Все возможно. Ты мне нравишься, Бэт. Я бы хотел всегда о тебе заботиться. Всегда. Ты еще слабая после ранения. Ты слабая. Просто давай останемся… Хотя бы на время. На зиму.
Она думает всего одну минуту. А потом отвечает ему, понимая, что разрушает надежды, которые светятся в его глазах:
– Нет. Я не могу остаться. Если ты хочешь, оставайся. Но я не могу.
– Хорошо, – говорит Джерри в ответ. – Хорошо. Раз ты так решила…
– Да, я решила, – кивает она. Улыбается несмело, чтобы хоть как унять горечь, которую слышит в его голосе. – Спокойной ночи, Джерри.
– Спокойной ночи, Бэтти…
Он догоняет ее у двери. Она слышит, как он подходит к ней со спины, но она настолько привыкла доверять ему, что даже не оборачивается. Он хватает ее за волосы, прямо за хвост, и бьет со всей силы лбом о стену. Взрыв невероятной боли, и она снова проваливается в темноту.
Она открывает глаза. За окном все так же шелестит дождь, и стоит темнота зимней ночи. Она лежит на широкой кровати одной из спален второго этажа. Укрытая одеялом по самую шею от ночной прохлады. Рядом на тумбочке горят свечи, наполняя комнату мягким светом. В кресле рядом сидит Джерри и читает книгу.
Идиллия, твою мать. Если бы у нее не были привязаны руки к рейкам изголовья кровати. Тонкие полосы ткани. Куски простыни, судя по рисунку. Так больно впивающиеся в запястья, когда она начинает дергать руками.
– Не надо, Бэт. Ты только поранишь себе руки, – говорит Джерри спокойно, даже не поднимая взгляда от книги.
– Не надо, Джерри, просто не надо. Развяжи меня, – она пытается не поддаться панике, которая уже разливается в душе, сметая все мысли на своем пути. – И мы притворимся, что ничего не было. И все будет как прежде…
– Ничего уже не будет, как прежде, Бэт, – он откладывает книгу в сторону и поднимается с места. Она вся сжимается в комок, когда он склоняется над ней. Отводит со лба прядь волос, ласково касаясь подушечкой большого пальца ее шрама. – Ничего не будет… Нам просто нужно начать все с начала. Только начало будет иное…
– Нет… я прошу тебя… Я прошу тебя… ты же не такой… Я знаю это. Я чувствую, – она пытается поймать его взгляд.
Потому что знает – стоит только встретиться им глазами, то все может измениться. Он все еще тот прежний Джерри. Который столько раз спасал ее. Который столько раз подбадривал ее. Который только недавно играл с ней в «ложки».
– Ты же хороший… ты столько всего сделал хорошего. Все еще не поздно. Просто развяжи меня. Я обещаю, что мы можем поговорить о том, чтобы остаться здесь… надо просто все обдумать.
– Ты зовешь во сне его. Поэтому я не верю, что ты будешь даже говорить об этом. Все, Бэтти, время разговоров закончено.
Она пытается не думать о том, что происходит сейчас. Не смотреть в ту сторону, где он раздевается. Не слышать, как шелестит его одежда. Господи, это все не со мной… это просто не со мной…
Она дергает руки, но полоски ткани только больнее впиваются в тело. А потом он ложится рядом с ней на постель, забираясь к ней под одеяло, как будто они уже давно любовники, и в том, что он лежит рядом с ней обнаженный ничего такого…
Совсем ничего такого…
– Бэтти, – зовет он ее, но она отворачивает голову в другую сторону, чтобы не смотреть на него. Разглядывает то, что стоит на тумбочке у изголовья.
Будильник. Старый. Смешной. Модный винтаж. Модный, когда еще был жив прежний мир.
Несколько больших свечей. Какие-то просто на тумбочке, какие-то в стеклянных подсвечниках.
Статуэтка виолончелистки, сжимающей смычок в тонких пальчиках…
Джерри стягивает с нее одеяло и прижимается грудью к ее груди. Горячей коже к ее коже. Вызывая в ней приступ паники и рыданий, которые застревают в горле. Это еще хуже, чем с Горманом, проносится в голове вдруг воспоминание… хуже, чем с Горманом…
Он перерезает застежки лифчика. Потом режет посередине.
– Только не дергайся, Бэтти. Я не хочу поранить тебя, – говорит, когда Бэт начинает метаться в кровати и дергать ногами, чувствуя, как обнажается грудь. – Не надо… просто расслабься… расслабься…
Твою мать, рыдает она про себя. Твою мать. Я не могу. Я просто не могу.
Его пальцы трогают ее грудь, наслаждаясь прикосновением. А она выгибается, пытается ударить его ногами, и он тогда наваливается на нее. И становится только хуже. Потому что теперь помимо пальцев, он пускает в действие и губы. И зубы. Прикусывая нежную кожу.
– Не надо, Бэтти, не сопротивляйся. Все будет только хуже. Потому что я сильнее. А ты слабая. Ты не можешь сама себя защитить, мы же видели это уже у складов. Когда кто-то выше или сильнее, ты слаба… не можешь…
Его руки скользят по ее ребрам. Потом по животу, обводя пупок. Потом пальцы ложатся на пуговицу джинсов, и она снова начинает биться из последних сил. Пытаясь столкнуть его с себя. Безуспешно.
Джерри расстегивает джинсы и стягивает. Бэт впервые смотрит на него и видит, что ему нравится. Он забавляется тем, что происходит. Ему нравится ее сопротивление. Оно только возбуждает его.
Потом он стягивает с нее трусики. Она снова бьется, понимая, что доставляет ему удовольствие, но ничего не может с собой поделать. И смеется нервно при воспоминании, с какой радостью сегодня мылась.
Лучше бы оставалась грязной!
– Но я могу помочь. Я помогу тебе. Только я. Потому что больше ты никому не нужна. Кроме как для одного. Только для одного. Потому что ты просто балласт. Ты балласт в таком мире, как этот. И для того, чтобы ты выжила, тебе нужно что-то отдать взамен. Что ты можешь дать, кроме одного? Взаимовыгодный обмен. Я даю тебе защиту, а ты мне… ты раздвигаешь ноги…
Бэт чувствует его руки снова на своем теле. Он легко ловит ее ноги и придавливает снова своими ногами, блокируя ее движения. Потом его пальцы начинают медленно обследовать ее тело. Грудь. Живот. Потом ниже…
Господи… Господи… пожалуйста…
Но тот, кто свыше только молча наблюдает за тем, что происходит сейчас в спальне. И ничем не помогает ей.
Она не может. Она просто не может. Не сможет. Она не может чувствовать это больше… Его пальцы… Чужие пальцы…
Бэт цепляется руками в изголовье кровати, а потом вдруг нащупывает пальцами, что одна из реек шатается. И начинает еще сильнее раскачивать ее, стараясь не думать о том, что Джерри делает с ее телом сейчас. Замирая, словно смирилась с происходящим. Внутри все горит огнем от этих пальцев, которые терзают ее. В голове начинает стучать.
Ты слабая. Там за стенами ты либо мертва, либо чье-нибудь бремя. Ты слабая…
Как мне повезло, что ты не боец…
Ты – балласт в таком мире, как этот…
Взгляд заволакивает темнота, надежно захватывая в свои объятия. Голоса постепенно становятся тише и тише…
Бэт приходит в себя от холода, неприятно скользящего по обнаженной коже. За окном уже светло, но по-прежнему шумит дождь. На ее груди лежит то, что раньше было светловолосой головой Джерри. Все вокруг – она сама, Джерри, кровать, обои в спальне, зеркало, светлые занавеси на окне – заляпано кровью. Одна ее рука свободна, в ней зажата металлическая статуэтка виолончелистки, вторая по-прежнему привязана к кровати. Она дергает и дергает руку, пока не выламывает одну из реек, к которой привязана ее рука. Ткань пропитывается ее кровью, настолько больно полоска впивается в кожу при этих попытках.
Она сталкивает с себя тело Джерри и уходит в ванную. Совсем не соображая ничего… ни о чем не думая. Видит свой рюкзак, а в нем черную рукоять пистолета. Медленно обхватывает пальцами и вытаскивает пистолет из рюкзака. Просто сидит и смотрит на него. Чувствует, как ее начинает колотить….
Потому что в голове мелькают картинки. Быстро. Как в чертовом калейдоскопе.
Твою мать, он же О’Донелл! Как она могла даже не заподозрить ничего…
Как она попала в этот госпиталь? Что она там делала? Где были остальные? Она не помнит их имен и неясно видит их лица. Только чувствует руку на спине. Между лопаток. Которая только на секунду вырывает из мрака. Из власти демонов, терзающих разум. А потом как затмение… удар ножницами в плечо и дикая боль в голове…
Где остальные сейчас? Их убили? Господи… их убили из-за нее… там, в том коридоре…
– Сколько людей должны умереть, спасая тебя? – звучит издевательский голос в голове.
Она еще сильнее сжимает рукоять пистолета окровавленными пальцами.
– Давай, Грин! Пусти себе пулю в лоб, и докажи мне, что ты долбанная идиотка!
Прямо перед собой у самых пальцев ног она видит сейчас носки ботинок, которые так отлично успела изучить в охотничьей кабине. Которые пинали ее, когда так хотелось заснуть и никогда больше не просыпаться.
– Тебя нет, чертов идиот, – темнота начинает медленно отступать при звуке его голоса. Она снова ставит на предохранитель и расслабляет пальцы на рукояти. – И я не собираюсь пускать себе пулю в лоб.
– Угу, я так и подумал. Ты взяла его просто подержать сейчас, да? Поднимай задницу, Грин. Не время рассиживать. Надо проверить, не обратится ли этот мудак. Не хватало долбанного ходячего, пока ты тут отдыхаешь. Поднимайся, Грин! Не время сидеть и скулить. Ты переживешь и это. Ты жива. Руки-ноги при тебе. Вот, что охренительно важно. Помнишь? Это важно. Это важно. Твоя жизнь. Остальное – пускай по херу…
– Я убила человека. Снова. Это уже пятый… Это пятый.
– Я тоже убивал людей. Но не веду им херова счета. Хочешь вспоминать каждого?
– Нет, я не хочу их вообще вспоминать.
– Умница. А теперь поднимай свою задницу, Грин, и проверь трупак. И… Грин… тебе надо что-нибудь накинуть… ты, конечно, охренительна, но сейчас зима… странно загорать голышом…
– Иди на хер…
– Хорошо, – улыбается он уголками губ. А потом суровеет. – Грин, твоя жизнь – вот, что важно… есть опасность – убей без сожаления. Твоя жизнь. Это важно. Мир изменился, Грин. Если есть возможность спасти – спасай. Если есть опасность для тебя или близкого – убей. По херу живой или ходячий. Сейчас слишком много ходячих мертвецов. Даже тех, у кого все еще стучит в груди херово сердце. Вот и все, Грин. Вот и все…
– Вот и все, – повторяет Бэт, открывая глаза. Поднимается с трудом на ноги, чувствуя, как все горит внутри нее огнем. И старается не думать о том, что могло быть причиной этой неприятной боли.
Он не обратится. Определенно нет.
Бэт недолго смотрит на то, что осталось от головы Джерри. Быстро собирает то, что еще можно надеть: джинсы, топик, белье. Правда, лифчик весь порезан, и ремонту не подлежит. Потом идет в ванную и смывает с себя кровь, пытаясь не смотреть на кроваво-красные потоки, стекающие с ее тела и рук. До красноты трет кожу, словно сдирая с себя следы поцелуев и прикосновений.
Чужие пальцы… Чужие пальцы… не твои, все бьется и бьется в голосе мысль, смысл которой она и сама до конца не понимает. Смотрит потом на себя долго в зеркало. Ищет следы произошедшего с ней. Словно это насилие должно как-то отразиться на ее внешности.
Нет, она все та же. Только глаза стали иными. И эти шрамы…
Бэт берет ножницы и отрезает себе челку, пряча от взгляда два шрама на лбу – от руки той женщины – Доун! – и след от пулевого ранения. Напоминание о собственной глупости. Меняя свою внешность под стать тому, как изменилась внутри.
Сколько людей должны умереть, спасая тебя?
Почему? Почему все так случилось? Они живы? Ты живой? Ты живой, или ты приходишь ко мне откуда-то из иного мира? Где ты? Где ты?
После этого собирает все, что ей может понадобиться в один рюкзак, проверяет оружие и выходит из дома. Правда, уходит не сразу – некоторое время сидит на крыльце, пережидая дождь. И плачет. Горько. Навзрыд. Не в силах остановиться. Только-только затаивает дыхание, сдерживая рыдания, как очередной приступ, подкатывающий откуда-то из груди, заставляет снова плакать.
Какая же она дура! Как он ее называл? Долбанная идиотка! Она долбанная идиотка! Да, у нее на месте руки и ноги. Но при этом она все равно потеряла нечто большее, чем невинность. Она потеряла свою чистоту, свою веру в людей… Как можно было быть ТАКИМ и после всего сделать ЭТО? Она долбанная идиотка!
Лучше бы все ЭТО случилось раньше, с Джимми… по крайней мере, не было бы так гадко и противно сейчас. Или тогда… почему ЭТО не случилось тогда, с ним?
Девочка… еще одна мертвая девочка… потому что она была девочка для него и только…
Вот и все… Вот и все…
С того дня Бэт решает избегать всех – и живых, и мертвых. Старается держаться в основном лесных тропок. Правда, сначала не сразу получается идти по лесу – теряется и дважды выходит на одно и то же место, потеряв пару дней. Тогда она решает делать для себя знаки ножом и внимательнее смотреть по сторонам, чтобы не потеряться. И пытается вспомнить все, чему ее когда-то учили в таком же лесу, похожем на этот. На то, чтобы научиться находить путь в лесу уходит еще пара дней.
Но разве она куда-нибудь торопится? Бэт кажется, что она осталась теперь одна во всем белом свете. Одна. Сама по себе. Остальные мертвы, как умерла она сама.
А потом ей снится ферма. Ее родная ферма. Дом с зеленой крышей. Знакомый балкончик, на котором она так любила читать, запрокинув ноги на перила.
– Бэт! Бэт! – зовет ее отец, и она поднимается с покрывала, расстеленного на полу балкончика. Отец выглядит встревоженным, и она сразу же начинает волноваться сама. – Бэт, ты не видела Мэгги? Я не могу понять… Я не могу понять, где она. Где Мэгги, Бэт? Где твоя сестра? Бэт, где твоя сестра?
Бэт, где твоя сестра, звучит в ее голове, когда она открывает глаза. И только сейчас Бэт понимает, что в воспоминании, скользнувшем в голове, о том коридоре не было Мэгги. И это может означать, что Мэгги может быть жива. И может быть по-прежнему где-то в окрестностях тюрьмы. Надо просто искать.
На трансформаторную будку Бэт выходит совершенно случайно. И даже не сразу видит полуразмытую дождями надпись. Только, когда вглядываясь в строения вдали и размышляя о том, стоит ли идти к ним или выбрать одну из сторон по железнодорожным путям, решает осмотреться.
Г..нн, ид.. в Тер…инус. Мэгги.
Внутри тут же взрывается целый фейерверк эмоций. Невероятная по силе радость. Облегчение, что нашелся хоть какой-то знак. Этот фейерверк поднимается вверх от бешено колотящегося в груди сердца прямо в голову и разрывается в ней оглушительной болью, от которой она вдруг теряет сознание. Только-только стояла, и вдруг под щекой уже твердая земля и листья. Хлоп! Темнота…
Меня так когда-нибудь сожрут.
Это первая мысль, что мелькает в ее голове. Удивительно, что пока она была в отключке, не пришел никто из ходячих. Только высохший уже труп рядом. Кровью которого сестра написала когда-то на будке послание.
Мэгги! Мэгги! Мэгги!
Именно так стучит сердце Бэт, когда она внимательно осматривает надпись. Тер…инус? Потом видит сбоку будки выцветшие от солнечных лучей и промокшие от дождевых капель плакаты. Убежище. Каждый, кто придет, выживает. Терминус.
Каждый, кто придет, выживает… Мэгги…
Вера в то, что сестра жива, и она найдет ее в этом Терминусе, гонит Бэт вперед без усталости по рельсам. Она спит совсем мало, забираясь на деревья и привязывая себя к стволу. Она перестала охотиться и разжигать огонь. Она ест только то, что осталось в рюкзаке.
Быстрее. Быстрее. Быстрее. Стучит в ее голове. И сердце отвечает в такт – Мэгги, Мэгги, Мэгги…
На третий день рельсы неожиданно перегораживает толпа ходячих. Большая. Полуобгоревшие ходячие. Еле держащиеся на ногах, но уверенно куда-то бредущие. Бэт сразу же резко уходит в лес, но часть из толпы все же замечает ее. Пара десятков гонит ее между стволов деревьев по мокрой и размытой дождями земле. В одном месте она даже чуть не падает, когда ноги разъезжаются в скользкой жиже. Когда наконец остаются самые шустрые ходячие – недавно обратившиеся, еще сильные и быстрые, Бэт поворачивается к ним лицом. Расстреливает сначала несколько издалека, кривясь недовольно, когда пара стрел улетает мимо. Потом уже подпускает ближе и убивает ударом ножа. И падает устало на землю, когда все кончено.
Шестеро ходячих. Двое – с близкого расстояния. Она совсем без сил. Но довольна тем, что справилась… Безумно довольна.
Ты бы видел меня сейчас, вдруг проносится в голове, и она улыбается. Потом видит в отдалении между ветвями кустов дорогу. Ей нужно сейчас отдохнуть. Ей нужно убежище, где она может поспать целую ночь. Чтобы с новыми силами идти в этот Терминус. Искать Мэгги. Искать остальных. Потому что после того, как она видит надпись и эти плакаты, в ней впервые после той ужасной ночи на ферме, просыпается что-то светлое.
Вера. Вера в то, что все будет хорошо. Что все живы.
Они не могут умереть. Мэгги. Дэрил. И остальные, чьи имена и лица до сих пор скрыты во мраке от нее.
Дорога приводит к церкви, что на мгновение обескураживает Бэт. Она совсем не ожидала увидеть ее здесь, среди леса. Знак, поваленный на землю, говорит ей о том, что это церковь Святой Сары. Той самой, как вспоминает Бэт из Библии, что приветствовала Деву Марию и сестру Лазаря, Марию Магдалину, после скитаний по морю. Та самая, что помогла им добраться до твердыни земли в бушующих волнах… Святая Сара.
И снова внутри ощущение какой-то эйфории и света. Бэт чувствует, что вот-вот ее поиски завершатся, хотя не может объяснить, почему. Что-то случится… Бьется легко где-то в животе крылышками бабочек, не давая покоя. Что-то вот-вот случится…
Бэт трогает распятие на браслете перед тем, как забраться по доскам разрушенного крыльца в церковь. Аккуратно идет по проходу, переступая через трупы ходячих. Странные раны… Словно большим мачете. Или мечом…? А потом забывает про это, завороженная светом, льющимся через щели заколоченных окон и через цветное стекло. Этими высокими сводами. Такой знакомой атмосферой.
Последний раз она была в церкви до начала всего этого. С родителями и Шоном, приехавшим на выходные. Она даже помнит хорал, который выбрал для той последней службы пастор Джонас. Бэт присаживается на скамейку и вдруг начинает тихо напевать те строки, чувствуя благость внутри. Именно благость. То ощущение светлого и прекрасного, что приходит только в церкви.
А потом замечает светлое пятно на полу. Карта. Это карта! Она радуется, как ребенок. Ей очень нужна карта, чтобы ориентироваться на местности. И чтобы дальше спланировать свой путь. Как она раньше не подумала об этом! Ей же нужно найти карту. И компас желательно. Потому что все, что у нее есть сейчас – это смятая и рваная карта с обозначением Терминуса. Бэт сняла со щита будки, но та уже так истрепана после дождей, что на ней ничего нельзя прочитать, кроме тех названий, что набраны крупным шрифтом.
Она встает с места, подходит и подбирает эту карту, на которой замечает надпись. Слова сразу же отдаются в голове взрывом. Взрывом воспоминаний. Словно кто-то начал быстро крутить ручку проектора, демонстрируя ей всю ее жизнь, прежде скрытую мраком.
Все лица. Все голоса. Все. От начала и до самого конца. Каждый отдельный момент множит боль, стучащую сейчас в висках и отдающуюся в затылке.
Все. Даже тот проклятый разговор с Кэрол в госпитале, когда та очнулась…
Смысла искать Мэгги и остальных в Терминусе нет. Терминус не был убежищем, как ей рассказала Кэрол. Ловушка для тех, у кого еще осталась вера в хороших людей. В мире, где столько зла, нет места хорошему… уже нет.. В мире, где только сила имеет значение.
Вашингтон. Они все были готовы ехать туда. Все. Рик Граймс спасал свою семью, как когда-то она и сказала Мэгги на ферме. Она не была для него семьей. И это справедливо. Она понимает это. Она не была семьей для Мишонн. Не была семьей для Кэрол. Она не была семьей для неизвестной ей группы. Ни для кого из них она не была семьей. Допустим… допустим… Они не связаны с ней кровью и родством. Только событиями, которые пришлось пережить вместе. Только теми бедами и радостями, что переживали вместе.
Но она была сестрой для Мэгги. Она была ее семьей.
Мэгги не было в том больничном коридоре. Где ты была, Мэгги? Где ты была, когда я умирала там? Когда мне ты была так нужна… Где ты была? И почему ты не написала моего имени рядом с именем своего мужа на той будке? В него ты верила, Мэгги… В него ты верила. В меня нет.
И Дэрил…
– Что сказал, Дэрил, когда Рик согласился ехать в Вашингтон? Что сказал он? – взволнованно спрашивает тогда в госпитале Бэт. Почти раздавленная тем, что ее оставила сестра. Но Кэрол только отводит глаза в сторону. Всего на короткий миг, который рушит все. И Бэт уже неважно, что Дэрил так отчаянно искал ее в Атланте, как спешит рассказать ей Кэрол потом. Потому что не будь той случайно встреченной машины, он тоже встал и поехал бы в этот Вашингтон. Как все они. Как Мэгги… Он бы тоже оставил ее.
Никто не верил в нее. Никто не верил, что она жива. Что она по-прежнему дышит. Борется за свою жизнь. Никто не верил, что она сильная, что может выжить. Никто не верил, что она сильная…
Там за стенами, ты либо мертва, либо чье-нибудь бремя, заботливо напоминает резкий женский голос.
Она была никем… Никем… Ничто…
Новому миру нужен Рик Граймс. И совсем не нужна Бэт Грин…
На карту падают капельки влаги и крови. И только тогда Бэт замечает, что плачет, и что у нее идет носом кровь. А потом видит пустые бутылки из-под вина, стоящие аккуратным рядком возле одной из стен. Чудом уцелевшие в той заварушке, что, судя по трупам, когда-то была в церкви. Она смотрит на эти бутылки и представляет, каким был тот ужин… со смехом… с улыбками… с радостью…
Она была никем… Никем… Ничто…
Бросает карту на пол. И уходит прочь из церкви. Несмотря на голос отца, яростно вскрикнувший в ее голове, чтобы она остановилась сейчас же.
Не уходи от света, Бетани. Не уходи от веры. Остановись сейчас же! Оглянись вокруг! Без веры нет жизни… без веры нет жизни! Бетани Грин!
Обходя церковь, случайно спотыкается и падает, потому что не видит сейчас ничего, старательно сосредоточившись на том, чтобы загнать голос отца в темноту в своей голове. В темноте спокойно. Нет ни боли, ни злости, ни разочарования.
Темнота – это благо… не свет.
Ты будешь гореть в аду за это, гласит надпись, нацарапанная чей-то рукой. Как последний знак, что не стоит отступать сейчас. Ни от света, ни от голоса отца. Поддаваясь темноте. И ненависти.
Я не пугает больше ад, папа, с его муками, которые нам так красочно расписывали на уроках в воскресной школе. Потому что я уже в аду… я уже в аду… Все, что я пережила… боль… голод… страх… насилие… Все, потому что я была никем. Никем… они даже не похоронили меня. Твою, мать они даже не похоронили меня! Они меня бросили… не тогда, на дороге. Они меня оставили гораздо раньше… Они вычеркнули меня из своих жизней гораздо раньше.
Всего через несколько часов с другой стороны леса к церкви подойдет Морган. Войдет внутрь, точно так же, как она недавно перешагивая через трупы ходячих. Подойдет к алтарю. И поставит на алтарь опрокинутое распятие – символ веры…
Символ пошатнувшейся веры.
========== Глава 25 ==========
Писать о том, что случилось в церкви святой Сары, еще больнее, чем писать о Джерри. Она снова переживает сейчас те же самые эмоции. Только гораздо острее. Потому что неподалеку на диване спит Гленн, а из кухни доносится голос Мэгги, которая что-то рассказывает Таре вполголоса.
И Бэт почему-то не может не думать о том, что если бы тогда копам не вздумалось проехать мимо проселочной дороги, ведущей к церкви. Или если бы Кэрол не решилась уйти от группы. Они никогда бы так и не узнали, что с ней случилось. Никогда. Как никогда не узнали бы, что она жива.
Что каждый день борется за свою жизнь. Каждый день думает о том, как вырваться из тех проклятых стен. Где она почти потеряла себя тогда…
Пускать эти мысли сейчас явно не стоит в свою голову. Как и злость, которая помимо воли вспыхивает в ней снова при тех воспоминаниях. До сих пор помнит ненависть, которая гнала ее в Вашингтон. Ослепляющая ненависть, отравившая ее когда-то с головы до ног. Пропитавшая каждую клеточку тела. Ненависть и ярость, которая так часто стучала в висках и служила причиной большинства ее приступов.
Ведь ярость надо было выпустить из себя… Иначе ее просто разорвало бы…
Могла ли она когда-нибудь открыть все это ИМ? О том, как узнала, что они предали ее. Как ненавидела их за то, что они стерли ее из своей жизни, словно ее никогда не было. Как стирали мертвых из своей памяти. Но она была жива… Твою мать, она была жива! Она просто была в том чертовом госпитале…
Бэт закрывает дневник, чтобы больше не видеть этих строк. Потом она надежно спрячет его в шкафу между стопок с футболками и майками. Потому что не хочет, чтобы кто-то прочитал эти строки.
Никогда.
Поднимается и проверяет пульс Гленна, держа пальцы на его запястье. Крепкий сукин сын, вспоминаются слова Дэрила, и она улыбается.
Да, это так. И он непременно выкарабкается из всего этого…
– Что с тобой? – говорит сестра, озабоченно вглядываясь в лицо Бэт, когда та выходит в кухню. Она смотрит на Мэгги вопросительно, и она проводит кончиками пальцев по ее лицу. Прямо по шраму на ее щеке. Потом показывает Бэт, и та видит, что они мокрые от слез.
– Что случилось? – обеспокоенно спрашивает Мэгги снова. Но Бэт понимает, что не может ответить на этот вопрос. Не хочет отвечать. Не хочет вытаскивать на свет то, что надежно спрятано в темноте страниц под алой кожаной обложкой. Потому что снова ощущает, казалось бы, забытое чувство.
Ей не хочется, чтобы ее касалась Мэгги. Ей не хочется, чтобы она даже говорила с ней сейчас. Не сейчас, когда все еще живы воспоминания…
Поэтому она даже рада услышать, что Мэгги собирается с Тарой навестить Розиту. Той как никогда сейчас необходима поддержка близких, когда она потеряла Абрахама. Бэт тоже собиралась навестить ее раньше, да только все никак не выходит. Свободная минутка выдается только после похорон, но Бэт предпочитает навестить другой дом, не Розиты и Абрахама. Ей хочется сейчас хотя бы на долю облегчить груз боли другого человека, к которому успевает по-своему привязаться за время, проведенное здесь.
Алекс… который во время похорон даже не приходит на кладбище, чтобы отдать дань памяти брата.
Она понимает, что вряд ли после того, что случилось в доме Граймсов, Дэрил отпустит ее навестить Рейвена. Потому приходится ускользнуть тайком, пока он отходит перекинуться парой слов с родными Гомеса и Джона.
Бэт прежде уже бывала у Рейвенов, потому быстро находит их небольшой одноэтажный домик на одной из улочек Александрии. На ее стук в дверь никто не отвечает, но она точно знает, что внутри кто-то есть, потому что слышит неясный звук, идущий из дома. Шаги, глухой звук падения чего-то тяжелого…
Она не может не зайти, тревожась за него, услышав эти звуки. Тем более, дверь не заперта, как она обнаруживает, повернув ручку. Алекс не пьян, как она опасается. Сидит с обнаженным торсом с сигаретой, зажатой губами. Чистит оружие, разложенное на бумаге на кухонном столе. Два пистолета и винтовка.
– Мне кажется, я не разрешал тебе войти, – бросает ей резко Алекс, даже не поднимая головы.
– Не разрешал. Дверь была открыта, я не стала стучать. Прости…
– Значит, ты точно знаешь, где дверь, Бэт. Я не задерживаю тебя.
– Ты не был на похоронах, – говорит она ему, словно не замечая его резкости. – Я решила зайти проверить, как ты тут. Все думала о том, что было вчера.
– Я тоже, Бэт. Думал и думал. Всю чертову ночь думал о том, что было вчера. Охренеть! Просто охренеть, что за день был, правда?
– Куда ты собираешься? Я не слышала, что Рик давал разрешение на оружие для тебя.
– Я ухожу из этой чертовой безопасной зоны. И я большой мальчик. Мне не нужно разрешение Граймса на это. Мой брат где-то там. Я должен найти его.
– Не стоит этого делать, Алекс, – мягко говорит Бэт. – Твой брат… его больше нет.
– Ты не можешь этого знать, – упрямится Алекс. Она видит, как дрогнули пальцы при этом, и у самой сердце сжимается от того, что скажет сейчас.
