Текст книги "Найди меня в темноте (СИ)"
Автор книги: La escritora
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 50 страниц)
– Слышал, ты часто видишься с Алексом Рейвеном? Неплохой парнишка. Только будь аккуратна, хорошо? Хотя… ты же умница, Бэтти, – и этот поцелуй в волосы, прямо чуть повыше виска.
Как отец, у которого дочь начинает первые отношения. Или старший брат. Или человек, который чувствует только долг и тяжесть вины за то, что когда-то бросил ее умирать… Чертову ответственность и только!
– Знаешь что? – она вдруг бросает тарелку в раковину, и та тут же уходит в воду. Потом резко вытирает руки о полотенце. Слишком резко. – Когда мы были в тюрьме, за этим забором, я все время смотрела на твой мотоцикл и думала о том, каково это выехать на нем. Я никогда не ездила на нем прежде, до того, как все случилось. И мне всегда казалось, что это нечто особенное. Хотя бы потому, что это так запрещал папа. Статистика дорожных происшествий, знаешь ли, штука, которая не будет обманывать. А еще эти люди, которые любят байки… Но мне тогда до безумия хотелось выехать на нем за ворота. Ощутить, как ветер развевает волосы. Ощутить себя свободной. Как раньше. Когда выезжала верхом. Я всегда думала, что это должно быть похоже. Но ты ведь никогда бы не прокатил меня, правда ведь? Даже если бы я набралась смелости и попросила бы тебя.
– Ты же сама знаешь, Хэршелл никогда бы не позволил…
– Дело не в папе, Дэрил! – вдруг взрывается она. – Дело вовсе не в нем. Ты бы никогда… Именно ты… потому что…
Тут она понимает, что ей просто необходимо закрыть рот. Не потому, что ей нечего ему сказать. Просто потому, что она сейчас может сказать совсем не то, что хотела бы.
Потому что ты всегда проходил мимо. Потому что я всегда была для тебя девочкой-нянькой для Джудит, с которой можно было перекинуться лишь парой слов. И ничего не изменилось. Потому что я такая, какая есть… иначе все было бы совсем иначе! Даже тогда… когда мы были только вдвоем…
Она внезапно застывает на месте, пораженная этой мыслью. А потом они оба слышат рев мотоцикла и резкий сигнал гудка, который разрывает тишину приближающегося вечера.
– Потому что для тебя это бессмысленная трата бензина, – говорит она и бросает полотенце на стол. – А для меня это попытка притвориться, что моя жизнь стала нормальной… Нормальной! Потому что я очень хочу, чтобы моя жизнь наконец-то стала нормальной! Такой, как раньше. Именно поэтому я иду сейчас кататься с Рейвеном…
Бэт видит по его глазам, что ему очень не нравится, как она выделила слово «кататься». Но почему-то ей даже нравится сейчас это. Нравится его дразнить. Вызывать в нем злость. И она до безумия хочет, чтобы он остановил ее сейчас, когда она, глядя прямо в его глаза, бросает полотенце и направляется к выходу из кухни. Но он все так же стоит, опершись о край стола и положив ладони под мышки. Только наблюдает за ней пристально. Наблюдает, но не останавливает.
И она выходит, даже забывая накинуть куртку на плечи и подхватить с пола в холле свой арбалет. Занимает место позади Алекса и слишком сильно обхватывает руками, потому что он не может не пошутить:
– Ничего себе, блондиночка. Знал бы, что такой горячий прием будет, приехал бы раньше!
– Поехали уже, – она прячет свои непрошенные слезы, прижимаясь лицом к коже его куртки.
Он привозит на этот раз ее совсем в другое место. Когда они забираются на стену, Бэт видит, что стена разделяет ровно пополам улицы Александрии. Они как раз в месте, где мог бы стоять прежде забор, разделяя два соседних участка с домами. А не два мира. Мир живых и мир мертвых. Потому что с другой стороны стены она видит тот мир, который стал ей настолько знаком за последние годы.
Оставленные дома. Разбросанные вещи, которые время превратило в мусор. Брошенные разбитые машины. И ходячие. Которые бродят тенями между осколками своей прежней жизни.
– Обратная сторона Александрии, – говорит Алекс каким-то странным тоном.
– Неудивительно видеть все это за стенами, – пожимает она плечами.
– Нет, ты не понимаешь! Александрия может казаться тебе совсем не тем, что есть. Это не кусочек прошлого мира. Это всего лишь иллюзия. Обманчивая реальность. Мы постоянно вынуждены выходить за стены, чтобы пополнить запасы того, что не можем произвести. И мы постоянно теряем людей. За последний год Александрия едва не пала дважды. Первый раз из-за тупого мертвяка. Второй – из-за мародеров. Когда на кусте висит лакомая ягодка, ее каждый пожелает сорвать. И таких желающих немало. Не думай, что ты в безопасности здесь. В этом мире нет такого места уже, где бы ты была в безопасности. Никогда уже не будет.
– Почему ты говоришь мне это? – спрашивает Бэт, удивляясь тому, насколько совпадает то, что он говорит сейчас ей с ее собственными мыслями, которые не раз приходили за последний год. И стараясь не думать, что завтра утром Дэрил уедет за стены.
– Потому что они не скажут. Они не скажут тебе. А ты должна знать. Что никогда нельзя забывать о том, что все обманчиво. Что в любой момент тебя ждет опасность. В любой чертов момент!
Он снимает фонарик с пояса и светит вниз. Бэт видит, что ходячих за время их разговора прибавилось. Теперь у забора толкаются уже не четверо, а около десятка. Они открывают рты в привычном ей уже хрипении. Тянут к ней руки. И на миг ей кажется, что она снова вернулась в «Таргет»… холодеет все внутри…
– Пойдем, – трогает ее за руку Алекс. – Эти стены могут патрулировать только люди охраны. Если нас здесь заметят, то нас ждет очень долгий и неприятный разговор с Граймсом.
Когда они подходят к мотоциклу, он вдруг притягивает ее к себе и целует в губы глубоким и крепким поцелуем. Она настолько была занята мыслями о том, что утром Дэрил уедет на вылазку, что не сразу смогла дать отпор. Только когда его язык скользнул по ее языку и губам…
– Ты ни хрена не слушала меня, блондиночка, – шепчет он шутливо прямо в ее губы, когда отрывается от них, прикусив нижнюю. – Я же сказал, опасность может ждать тебя в любой момент.
Бэт смотрит в его карие глаза и вдруг только сейчас понимает.
– Кого ты потерял? Тогда… в этот год… за эти два раза…
Он смотрит пристально в ее глаза и долго молчит. Она уже не ждет ответа, когда он произносит:
– Во время атаки мародеров погиб мой отец. А из-за того чертового мертвяка я потерял сестру и ее мужа. Мы добрались сюда, вырвавшись из ада, который раньше был Нью-Йорком. А погибли они именно здесь. В безопасной зоне.
– Мне очень жаль, – говорит она, разделяя его боль, которую легко читает сейчас в его глазах. И это не просто слова соболезнования. Ей действительно жаль, что он потерял своих родных.
– Уже поздно. Я отвезу тебя домой, – говорит он ей, пожимая руку в знак признательности за то, что она разделила горе его потери, которое никогда не затупится.
– Скольких ты возил к стенам? – вдруг спрашивает Бэт, когда они уже стоят у дома Мэгги. Александрия почти полностью погружена во тьму. Только охрана периметра не спит в этот час. И те, кому предстоит выходить на рассвете. Дэрил…
– К которой, блондиночка? – отвечает Алекс вопросом.
– К той, что выходит на реку, – не дает ему увильнуть она, и он говорит открыто:
– Четверых, – а потом ловит ее за руку, когда она хочет уйти. – Но к той стене только тебя. И только тебе… сказал то, что сказал. Потому что ты… Ты – это ты. Бэт, ты – это ты…
Ты – это ты… Самые волшебные слова для нее сейчас. Ты – это ты…
– Я заеду завтра.
– И это не вопрос, – улыбается она. Он так же открыто улыбается ей в ответ.
– Не вопрос.
– Тогда лучше зайди на своих двоих. Не будем тратить дефицитный бензин.
– Значит, мотоцикл тебя не впечатлил. Что ж, будем пробовать другой путь. К тебе. Недаром у нас есть общий друг…
– Мишонн не станет твоим союзником против меня.
– А почему ты решила я буду твоим противником? – он вдруг становится серьезным в одну секунду. – Поверь, я бы хотел быть именно на твоей стороне. Закрывать твою спину.
Он хочет поймать ее затылок, чтобы притянуть к себе и снова поцеловать как тогда у стены. Но в этот раз Бэт уворачивается от его руки и бежит к дому. Чувствуя спиной его взгляд. Улыбаясь той самой глупой улыбкой, с которой не единожды прежде возвращалась со свиданий. Совсем, как раньше.
В той, нормальной жизни…
А потом, когда она готовится ко сну и снимает с бедра ножны, реальность снова вторгается в ее жизнь. Напоминанием, что завтра – нет, уже сегодня, судя по сереющему небу – Дэрил покинет Александрию. Ей до безумия хочется сейчас пойти к дому Граймсов, но она вспоминает его хриплый ответ на ее заявление, что она ненавидит прощаться. И поэтому остается. Наблюдать рассвет, сидя на крыше крыльца. Она смотрит, как медленно розовеет горизонт над верхушками домов, как начинается новый день, в который Дэрил уйдет за стены. И думает о том, что впервые в жизни хочет сказать…
Не прощальные слова… Нет, вовсе не прощальные. Сказать просто, что она будет ждать. Она будет ждать…
Только, когда солнце уже почти полностью встает над Александрией, Бэт слышит с замиранием сердца в отдалении такие знакомые звуки, возвращающие ее в прошлое. Гул автомобильного мотора и рев мотоцикла. Мотоцикла…
Бэт улыбается, залезает обратно в окно и падает в постель. И впервые за долгие месяцы в ее сны вдруг вторгается Горман. Со своими гладко уложенными волосами, гадкой улыбкой и похотью в глазах. А потом на следующую ночь Горман приходит не один. Тот, другой, тоже становится частью ее кошмаров.
И Дэрил… и эти тонкие пальцы…
Шесть ночей и пять дней. Долгие часы страха. Не только ночами, когда она боится засыпать. К концу четвертых суток, когда группа Дэрила не возвращается в Александрию к назначенному сроку, она понимает, что отныне будет бояться и утра. Головная боль теперь действительно становится почти постоянной. Наверное, это из-за мыслей, которые все никак не может отогнать от себя Бэт.
Она снова становится слабой. Как тогда, когда лежала в той лесной кабине больше полутора лет назад. А ведь она обещала тогда себе, что никогда больше не будет слабой…
И что никогда больше не будет бояться…
Обеспокоенная Мэгги приводит на пятое утро доктора Робардс. И Бэт не может не смотреть снова и снова на эти пальцы, которые так и порхают над ней при осмотре или просто в воздухе, когда та что-то объясняет ее сестре.
– Тебе просто необходимо спать. Ты крайне утомлена, – говорит ей Джи. А потом достает из сумки небольшую упаковку таблеток. Но не отдает Бэт, а смотрит почему-то на ее запястье, где болтаются уже свободнее ее браслеты. – Я буду давать тебе каждый вечер таблетку. Это снотворное. Чтобы ты так не изводила себя…
А потом добавляет тихо. Так, чтобы слышала только Бэт:
– Я, конечно, не психотерапевт, но думаю, что прошлое является во сне только, когда ты не можешь отпустить его. Расскажи то, что тебя тревожит кому-нибудь, кому доверяешь. И я уверена, станет легче…
Бэт слышит, как после она осторожно выспрашивает у Мэгги про то, при каких обстоятельствах она резала вены. И впервые чувствует странную волну неприязни к ней. Из-за того взгляда на ее шрамы. Из-за того, что та сейчас подумала, что если она даст сразу несколько таблеток снотворного, то Бэт решит выпить их все разом.
Из-за ее пальцев, которые сводят с ума ее каждую ночь. Из-за ее чувственности, которая читается в каждой линии ее фигуры и чертах лица. Из-за того, что она его женщина.
На седьмую ночь Бэт снится, что она снова в кабинете Доун. Только там уже нет тела Джоан на полу. Только Горман и она. И никакой банки с леденцами…
Утром Бэт просыпается злая. Такой злой она не чувствовала себя давно. Еще с того времени в кабине, когда эти кошмары, связанные с госпиталем, мучили ее почти целыми сутками. Она долго стоит под душем, стирая следы ночного кошмара, словно те могли остаться на коже от тех противных пальцев.
А потом около полудня приходит доктор Робардс, и злость Бэт только множится. Хотя должно быть наоборот. Ведь Джи, проверяя частоту ее пульса, вдруг произносит:
– Все закончилось, Бэт. Он вернулся сегодня ночью.
Короткая ослепительная вспышка радости, при которой сердце вдруг подпрыгивает и застревает где-то в горле, мешая дышать. А потом вдруг ее сметает волной жара, сжигающего эту радость в пепел.
Он вернулся. Ночью. Ночью…
И она смотрит на пальцы, которые сейчас обхватывают ее запястье, чтобы проверить пульс. И вспоминает свои сны.
А вечером, как обычно, приходит Дэрил.
И приносит ей целую банку чертовых леденцов, словно сошедших со страниц ее прошлого. Которые она никогда не хотела бы открывать.
– Что это? – глупо спрашивает она.
Банка стоит на столе, полная разноцветных красок и вкусов. Раньше она бы просто прыгала от радости, если бы ей привезли такую большую банку сладостей. Потому что их до безумия не хватало ей в тюрьме. Обычно привозили из вылазок консервы, пасту или рис, совсем забывая о сладком. Только Мишонн и Дэрил прихватывали что-нибудь из шоколадок или леденцов. Но это всегда шло вдобавок к основному. Их всегда было мало. И никогда еще никто не привозил столько много сладостей.
Даже больше, чем в Грейди. Этих чертовых леденцов сейчас даже больше, чем в Грейди.
– Когда мы были в тюрьме, ты всегда была рада сладкому.
Она смотрит на эту банку и чувствует себя почему-то задетой. Она пытается – очень, черт возьми! – пытается изобразить радость, но у нее почему-то не выходит. Злость буквально распирает ее и просит выхода. Ей хочется сделать ему так же больно, как он сейчас делает ей.
Этими чертовыми леденцами, возвращая ее обратно на исходную точку, к которой она боялась вернуться. Где она была девочкой, радующейся леденцам…
Этими чертовыми леденцами, напоминая ей о том, как когда-то ей пихал в рот леденец Горман, похабно улыбаясь и облизывая губы.
Бэт протягивает руку и выбирает один из леденцов. Ярко-красный. С ягодным вкусом, как она догадывается. Потом медленно разворачивает прозрачную обертку.
– Мне, правда, в тюрьме безумно не хватало леденцов. Странно, что ты помнишь такие мелочи из той жизни. Поэтому я так обрадовалась, когда Ноа подарил мне леденец в госпитале. Зеленое яблоко. До сих пор помню.
Бэт смотрит на леденец в своей руке, а потом наконец кладет его в рот. Медленно перекатывает, при этом позволяя кончику языка выскальзывать и касаться губ. Потом так же медленно снова достает его изо рта.
– Клубника. Тоже вкус из госпиталя, – она чуть прикусывает губу, на миг сожалея о том, что делает сейчас.
Потому что знает, что ему будет больно услышать то, что она сейчас скажет ему. Потому что точно знает, что бьет сейчас прямо в незажившую рану.
Они оба знают это.
Бэт видит по его глазам, что он начинает понимать, к чему она ведет сейчас.
– Леденец Ноа украл у Доун. Я не стала есть сразу. Хотя и была голодна. Спрятала под матрас и иногда доставала его. Просто смотрела на него. И вспоминала жизнь в тюрьме. Когда за леденец не надо было платить. Не надо было расплачиваться… Ничем. А потом этот леденец нашел Горман.
На короткий миг Бэт вдруг кажется, что сейчас Дэрила хватит удар при этом имени. Даже на расстоянии нескольких шагов она видит, как у него напрягаются мускулы на руках, и как он цепляется с силой в столешницу. Но взгляда от ее лица так и не отводит.
Зря… потому что если бы он отвел взгляд, она бы ни за что не стала продолжать…
И почему он тогда не отвел взгляда в сторону?!
– Знаешь, какой может быть расплата за леденец? – она снова облизывает этот леденец, буквально гипнотизируя его. Потом в несколько шагов приближается к нему. – Такой, что ты больше никогда не посмотришь на леденец, как на лакомство из детства. Он застал меня в кабинете Доун, когда я пыталась найти ключ от двери к лифту. И понял, какой для него отличный шанс получить свое и за этот леденец, и за ключ… Ведь он с самого начала хотел меня. Еще тогда, с дороги у дома похоронщика. Это ведь он забрал тогда меня с той дороги. Знаешь, что было потом, в кабинете?
Всего один шаг. Она прижимается к нему всем телом. Вплотную. Так, что ее бедра прижимаются к его. Как тогда к ней прижимался Горман. Замечает, как белеют костяшки пальцев, которыми он цепляется в край кухонной столешницы. Видит по его глазам, что ему больно, что она терзает его душу своими словами.
Как было все это время больно ей представлять эти чертовы пальцы на его коже!
И вспоминать чужие пальцы на своей…
– Он прижал меня вот так к столу, – она даже сама не замечает, что в ее голосе звучат манящие нотки с легкой хрипотцой. – И начал трогать меня…
Ее рука скользит под его рубашку. Сначала по поясу джинсов, а потом уже по обжигающе горячей коже на напряженных мускулах живота. Она совсем не ожидала, что под рубашкой не окажется майки, и прикосновение к горячей коже вдруг буквально сшибает с ее ног. Пальцы словно на автомате по-прежнему скользят вверх. Теперь уже по ребрам, как тогда делал Горман в госпитале. Подбираются к груди. Прямо к соску.
И с каждым движением пальцев в ней просыпается совсем иное прежде незнакомое ощущение. Даже не ощущение.
Потребность. Острая потребность касаться этой кожи и чувствовать, как вскипает кровь, бешено пульсируя по венам. Жажда… томительная жажда чего-то, от чего вмиг пересыхают губы.
То, что началось как злое наказание, вдруг становится совсем иным. И она понимает вдруг, что это незнакомое прежде чувство меняет ее. Словно заново складывает кубики в картинку, которая уже никогда не будет прежней.
Бэт облизывает пересохшие губы, когда ее пальцы вдруг достигают коротких волосков на его груди. Неосознанно. И понимает вдруг, что безумно хочется, чтобы он поцеловал ее сейчас. Прямо сейчас… Она распахивает губы, замечая, как вдруг он впервые отпускает ее взгляд, который удерживал до этого момента, и смотрит прямо на ее рот. Сердце колотится в груди так, словно вот-вот выпрыгнет из груди и бухнется прямо между ними.
– Дэрил, ты когда вернулся? – раздается от двери неожиданно.
Это в кухню входит Мэгги. Бэт тут же выдергивает ладонь из-под рубашки Дэрила, едва не прилепив леденец, который держит в руке, себе в косу, вздрогнув от неожиданности появления сестры. Потом так резко отшатывается от Диксона, что едва не падает. Она даже не смеет поднять взгляд ни на Мэгги, которая, кажется, даже не замечает нервное напряжение Бэт, ни на Дэрила.
А потом делает то, что должна была сделать еще до того, как осмелилась залезть под его рубашку.
Просто сбегает. Позорно сбегает в свою комнату, понимая, что никогда в жизни она не осмелится даже носа показать оттуда.
Господи, что на нее нашло?! Что это вообще было такое?
Чертовы леденцы! Чертовы-чертовы-чертовы леденцы!
========== Глава 13 ==========
Долбанные леденцы! Долбанные леденцы!
Дэрил видит эти леденцы в одной из аптек городка Мидлтаун, который проезжают по пути к Хейгерстауну, объезжая Семидесятое шоссе, напрочь забитое медленно ржавеющими автомобилями.
Они стоят совершенно нетронутыми в банке на прилавке, словно ждут только его прихода. Правда, замечает Дэрил их не сразу. Сначала отвлекается на владельца аптеки, который бросается к нему из-за прилавка и тут же ложится обратно, получив стрелу прямо в лоб. Потом Дэрил ходит по всей аптеке между развороченных и полупустых полок, сгребая в большой мусорный пакет все, что осталось нетронутым здесь.
Шампуни, лосьоны, ватные диски, зубные пасты, щетки. Без разбора все, на чем есть этикетка с детской мордашкой. Всякую женскую херню, которая перестала его смущать еще во время вылазок из тюрьмы. Лекарства – даже не обращая внимания, для чего они. Доки потом разберутся в Александрии. Дэрил прихватывает еще несколько упаковок никотиновых пластырей – находить сигареты теперь становилось все сложнее. Хотя, сказать по правде, пластыри – херня и только!
А потом очередь доходит до прилавка и полок за ним. И Дэрил замечает тогда эту долбанную банку с леденцами, из которой полувысохший уже хозяин аптеки, спящий вечным сном за прилавком, угощал своих маленьких посетителей когда-то.
…для меня это попытка притвориться, что моя жизнь стала нормальной… Нормальной! Потому что я очень хочу, чтобы моя жизнь наконец-то стала нормальной! Такой, как раньше.
Для него лично ее жизнь была нормальной после того, как мир скатился к херам, именно в тюрьме. Когда она была надежно укрыта высокими стенами.
Хотя и эти херовы стены не оказались достаточно крепкими, как оказалось.
Когда она спокойно могла сидеть на ступенях крыльца, держа на коленях Боевую Малышку и подставлять лицо лучам весеннего солнца. Или валяться на расстеленном покрывале на траве и читать книжку, болтая ногами в таких знакомых ему сапожках.
Словно за высокими заборами не стояли долбанные ходячие, желающие вырвать зубами кусок из ее плоти. Словно она на долбанной летней прогулке…
Она так радовалась тогда, когда они привозили из вылазок сладкое. Ни он, ни Мишонн никогда не забывали про ее любовь к сладкому. Никогда…
И он аккуратно снимает покрытую пылью банку, стирает грязь с нее краем своей рубахи и бережно опускает в мешок, боясь, что вот-вот слетит крышка, и тогда леденцы вывалятся. Долбанные леденцы…
Дэрил едва не теряет этот мешок, когда на выезде из Мидлтауна, на них вдруг выходят ходячие, перекрывая дорогу. От неожиданности появления бывших жителей городка, решивших проводить их, он дергает резко руль. Мотоцикл виляет в сторону, и мешок падает на асфальт. Хорошо хоть Дэрил замечает это сразу, иначе пришлось бы за ним возвращаться. А не вернуться за мешком он едва ли смог бы. Потому что среди прочего улова там были эти долбанные леденцы.
До Хейгерстауна они так и не доезжают. Дорогу перекрывает стадо ходячих, как по неслышной команде двинувшееся им навстречу на звук моторов. Приходится петлять по дорогам, асфальтированным и проселочным, пытаясь не только уйти от стада, но и свернуть их с направления к Александрии. Из-за этого они совсем выбиваются из поставленных прежде сроков возвращения.
– В этот раз очень долго вышло, – замечает взволнованный столь длительным отсутствием Рик, встретивший его на ступенях дома, когда он возвращается в Александрию. – Все хорошо?
Дэрил пожимает плечами в ответ. Он безумно устал. Ему кажется, что он просто рухнет сейчас в постель и будет спать беспрерывно несколько суток.
– Как дела здесь? – впервые за все время пребывания в Александрии интересуется он у Граймса сразу же по возвращении, а не после того, как отдохнет. – Все хорошо?
Потому что ему охренительно нужно знать теперь, что все в порядке. Что она в порядке.
– Все хорошо. Я пошлю Карла днем сказать Ри, что ты вернулся.
Дэрил наспех обливается водой, чтобы смыть всю грязь и пот последних дней, и с наслаждением падает в постель, но сон почему-то приходит не сразу. Дэрил все смотрит и смотрит на эту банку с леденцами, которая стоит сейчас на комоде, и думает о Бэт.
О том, как ему безумно хочется видеть ее счастливой здесь. О том, как ему хочется видеть ее сияние. Всегда. Чтобы она светилась.
Для него…
Потому что пока он только и делает, что доводит ее до слез. Никакого сияния. Только слезы и боль. Херов тупица…
Дэрил вспоминает, как обвились вокруг него ее руки, когда они стояли вдвоем в ту ночь на заднем дворике. И то, как вмиг улеглись в нем все волнения и тревоги, потому что она наконец-то коснулась его.
Она его обняла. Совсем как тогда, на пороге ее камеры. Прогоняя мягким теплом своих ладоней всю злость и горечь, что скопилась в нем. Он чувствовал запах ее волос. Какой-то ягодный, наверное, от шампуня. От этой сладости замерло сердце, пропустив пару тактов. Он даже не сразу понял, что за тепло окутало его облаком, не сразу сообразил, что она обнимает его…Робко положил свои большущие ладони на ее локти. Потому и не удержал, когда она вдруг разомкнула объятие и выскользнула из его рук. О чем жалел потом долго. Надо было обнять ее также крепко, как она прижималась к нему. Но он боялся сделать ей больно своими огромными руками. Боялся причинить ей хотя бы малейший дискомфорт…
Охренеть, он даже дышать на нее боялся! Не то, что трогать…
Как же ему не хватало…
Нет. Не хватало – это совсем не то слово. Он без нее не жил. Дышал. Ел. Спал. Но не жил. Не жил без ее огромных глаз и улыбки, которая способна коснуться своим светом каждого уголка его души. Потому что именно она заставляет понимать, что у него, Дэрила Диксона, есть душа. И сердце…
Сердце, которое бьется где-то в животе, пока он сидит на крыльце и смотрит на ее лицо, пока она рассказывает ему всякие истории про звезды и Млечный Путь.
Он смотрит на нее. На ее горящие глаза в каком-то странном восторге. Словно она восхищается каждой историей о неизвестных ему греках, кто бы они ни были и когда бы ни жили. На ее губы, которые то и дело раздвигаются в улыбку. На пальцы, которым нет покоя на протяжении всего разговора. То они трогают волосы у лица, то теребят браслеты на тонком запястье.
И чувствует, что готов сидеть здесь, на крыльце дома Ри, на протяжении всей своей жизни. И готов слушать все, что она захочет ему рассказать. Лишь бы она сидела вот так близко к нему. Всегда…
Но разве когда-нибудь, хотя бы один единственный долбанный раз он делал что-то нормально? Вот и тогда, когда он открыл свой херов рот, он все портит. Сразу же… Мог бы подумать о том, что напомнить ей о смерти отца далеко не самый лучший вариант для продолжения разговора!
Но ему всегда так хотелось рассказать ей эту легенду оджибве. В те дни, когда они вместе выживали. Чтобы она знала, что Хэршелл всегда будет рядом с ней.
Она… особенная, наконец-то подбирает Дэрил то самое слово, которое отражает его чувства к ней. Она такая особенная.
Особенная…
Наверное, поэтому Карл буквально ошеломляет Дэрила, когда вдруг говорит ему однажды утром о том, что Рейвен возил Бэт к стене у реки. В то самое место, которое давно известно, как личное «место свиданий» Рейвена. В таком маленьком городке, как Александрия, все как на ладони…
Он смотрит на Карла, на его несчастные глаза и чуть дрогнувшие недовольно губы, и старается не думать о том, что это может быть правдой. И что сам может выглядеть в этот момент такие же нечастным, как Карл.
– Скажи тому мудаку, кто пустил эту болтовню по Александрии, что я ему вырву херов язык, если он еще раз откроет рот насчет Бэт, – говорит Дэрил, совсем не заботясь подбирать выражения сейчас, настолько его захватывает злость.
– Он тебя услышал, Дэрил, – отвечает ему Карл. – Потому что я не слышал об этом. Я сам видел. Это разные вещи, правда?
Карл краснеет под взглядом Дэрила, который ясно говорит ему, что тот думает о нем сейчас, и поэтому пытается оправдаться:
– Я хотел всего лишь защитить ее. Мы все этого хотим, правда ведь?
Да, Карл, мы все хотим ее защитить. И мы все должны позаботиться о ней. Ты охренительно прав.
Именно поэтому Дэрил находит Рика после этого разговора и просит переговорить с Бэт насчет Алекса Рейвена.
– Ты единственный имеешь право сказать ей, что она ошибается, принимая этого мудака всерьез. Тебя она точно послушает, – но Рик только щурит глаза, словно раздумывая о чем-то, а потом Дэрил понимает, что ни хера Рик ему не помощник в этом вопросе.
– Не думаю, что это мое дело, Дэрил. Я, конечно, поговорить с ней могу. Но она уже достаточно взрослая, чтобы решать самостоятельно с кем ей… общаться, а с кем нет, – и тут же загоняет его в угол своим вопросом. – Если тебя это так тревожит, то почему бы тебе не поговорить с ней? Я думаю, что именно тебя она и послушает. И потом – не так уж плох этот Рейвен, на мой взгляд…
И Дэрил пытается поговорить с Бэт. Правда, она быстро переворачивает все с ног на голову в этом разговоре, как обычно это делает, и ловко ставит его в херов тупик. А потом и вовсе обезоруживает одной-единственной фразой, после которой он чувствует себя последним мудаком почему-то.
Потому что я очень хочу, чтобы моя жизнь наконец-то стала нормальной!
В ту ночь он не спит и все думает. Несмотря на то, что ему уезжать за стены на рассвете. И курит. Добив последние пять сигарет за одну ночь, охренеть! Потому что понимает, что она права. Она определенно заслуживает, чтобы у нее была нормальная жизнь. С катанием на мотоцикле. С закатом на фоне реки. Со свиданиями с мальчиками…
Именно мальчиками, мать их. Мальчиками…
Понимает, но принять не может. Никак не может почему-то этого принять…
А потом видит на прилавке аптеки в Мидлтауне эти долбанные леденцы…
Сначала включается интуиция, когда Дэрил замечает, как Бэт застывает в дверях кухни, заметив банку с леденцами. Но он не слышит почему-то ее голоса в этот момент, завороженный тем, что снова видит эти голубые глаза, которые так широко распахиваются сейчас. В которых он просто тонет… тонет… как в озерах…
Он не понимает, к чему она заводит разговор о леденцах. Херов тупица, вот он кто! Потому что, как тогда в госпитале, он ни хера ни видит и не понимает ничего, кроме того, что она напротив него, и что она будто бы в порядке. Не понимает, что ни хера она не в порядке. Пока она не упоминает о госпитале. Это наконец позволяет внутреннему голосу прорваться через долбанный ступор, в который впал при виде нее. И пока она не говорит о Гормане.
Это выворачивает его душу наизнанку. Воспоминание о том, что творили копы в этом долбанном госпитале. Ощущение собственной невероятной беспомощности. Неспособности уберечь ее. Укрыть собой от всего мира, который сейчас пропитан кровью и болью.
Ему больно и стыдно смотреть в ее глаза. Но он смотрит. Неотрывно. Понимая, что ей сейчас просто необходимо высказаться. Как тогда ему. И пусть это разрывает к херам его душу, но он выслушает ее. Потому что знает, что после этого должно стать легче. Пусть и на какую малую часть, но снимет груз с ее души. Поможет побороть демонов памяти. Кому как не ему знать это…
Каждое слово впивается острыми иглами. Он медленно умирает, представляя все воочию. Как делал это пару раз прежде. Как порой видел это в своих кошмарах. Но глаз не отводит, понимая, что если сделает это, то она замолчит. И тогда все это останется в ней.
Когда ее пальцы касаются его кожи, его сознание взрывается во второй раз. Потому что тут же приходит мысль о том, в какой опасной близости эти пальцы сейчас от края пояса его джинсов. А значит, от обнаженной кожи его живота. Сердце сначала останавливается на минуту, а потом запускается в бешеном ритме, вмиг горяча кровь так, что ему кажется, что в венах сейчас течет раскаленная лава. Из головы тут же улетают все мысли. Кроме одной-единственной. Где-то на задворках разума все же бьется мысль о том, что это все охренительно неправильно.
Ее тонкие пальцы скользят по коже. С каждым движением вверх возводя градус в его крови все выше и выше. Туманя сознание желанием, от которого крутит мышцы, и становится больно в паху.
