Текст книги "Найди меня в темноте (СИ)"
Автор книги: La escritora
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 50 страниц)
– Никого не было?
– Я же сказал – ни живого, ни мертвого.
– Ясно.
– Ты куда? – настораживается Джон, когда Дэрил направляется куда-то в сторону. Он поднимает руки.
– Я отлить. Если что, крикну…
Хорошо, что сейчас почти долбанное полнолуние. Потому что он практически сразу же замечает темные пятна на листах одного из кустарников. Кровь еще теплая. Совсем теплая. Не больше пары минут назад… А потом и сломанные ветви… Сначала одну, потом вторую.
Джон умеет убивать тихо. Совершенно бесшумно. У Рейвена перерезана артерия, но он еще жив. Смотрит на него, широко открыв глаза, и только открывает рот, как рыба. Охренеть…
Только ходить бесшумно Джон не научился. Дэрил отходит в сторону, укрывается в ближайшем орешнике и наблюдает, как обеспокоенно Джон проверяет лежащего под деревом парнишку. И только тогда Дэрил подходит к нему сзади. Ножны он уже расстегнул еще при выходе из их импровизированного лагеря.
– Почему? – лезвие прижимается к горлу так близко, что прорезает кожу.
– Из-за Хелены. Сказали, что все равно выкрадут из Александрии, ведь она тогда так и не вернулась в Харвуд. И что из-за нее умер Льюис. И из-за дочери. Они сказали, что любят таких… у которых еще даже не оформилась грудь. Ты себе не представляешь, Дэрил, каково это. Ей всего одиннадцать…
– Джон… охренеть… Значит, ты должен был привести нас к тому грузовику. Даже если бы его не заметила Бэт…
– Они так попросили. Сказали всего три услуги. Первая – убить охрану на северной стене и прицепить крюк, чтобы они попробовали повалить стену. Вторая – грузовик.
– А третья?
– Третья – рассказать о вас. Кто вы и что вы. И что вам дорого… Граймсу. Ри. Тебе. Чтобы продолжить игру. Так и сказал – продолжить игру… Потому что интереснее играть с сильными через слабых. Так и сказал он… Гроуди… так и сказал.
– Двадцать восемь человек. Это грузовик, Джон. И одиннадцать при вторжении. Из них шестеро детей в возрасте до тринадцати лет. Как ты спал после этого, Джон? Не снились ли они тебе?
Он вспоминает, как едва не потерял Бэт во время этого вторжения. Как ее вынес из дома Эванса старший Рейвен.
Длинные светлые волосы. Обнаженные ноги. Висящие безвольно руки. И кровь. Везде кровь. Тогда он понял, что могла чувствовать Мэгги, когда он вынес ей Бэт из госпиталя…
– Что ты сказал Гроуди про нас?
– Все. Кто вы были. Откуда пришли. Про вашу группу. Про семью Граймса и семью Ри. И про твою девчонку, которую ты брал на вылазку… это ведь твое слабое место, Диксон? И Гроуди ударит в него… потому что это твое слабое место…
Он так вдруг поддается ярости при мысли о возможной опасности, что едва не пропускает момент, когда Джон вдруг решает испытать судьбу и попробовать переменить ситуацию в свою пользу. Это его херова ошибка, стоящая ему жизни.
Потом Дэрил подходит к младшему Рейвену. Тот еще никак не умрет. Только смотрит на Дэрила широко открытыми глазами и разлепляет губы, будто хочет что-то сказать. Херов конец света… херов конец света, когда умирают такие молодые.
Сколько этому парнишке? Семнадцать? Херов конец света…
Через несколько минут Дэрил будит резко Сашу, заставляет собираться, и они уходят. Уходят в сторону шоссе, где пытаются безуспешно найти машину на ходу. Среди десятков брошенных машин, которые они встречают, бредя по дороге, нет ни одной, где бы осталось хотя бы немного бензина. Ему повезет только, когда они будут подходить к Лортону. Именно там он найдет машину, в которой останется бензина на пару десятков миль дороги. Но пока он вырывает провода из замка зажигания и пытается завести двигатель, Саша осматривает брошенные машины и, перелезая через очередное скопление машин, которые нашли друг друга капотами на шоссе, перерезает себе ногу об острый кусок железа.
Сначала они даже не понимают, что этот порез так серьезен. Сначала все кажется, что обойдется. Надо просто перевязать ногу. Надо просто наложить жгут. Только сначала Саша путается, никак не может сообразить, выше или ниже раны надо завязать. Дэрил отрывает рукава от рубашки, связывает их, скручивает, чтобы получилось что-то наподобие жгута. Потом они наконец двигают… Правда, доезжают только до Ньюингтона, съезд на нужную дорогу у которого почему-то вдруг оказывается заблокирован автомобилями.
– Суки! Суки! Суки! – Дэрил не может ничего сделать с этим препятствием, которое почему-то образовалось за считанные сутки. Словно ходячие сели за руль и решили создать пробку. А если без херовых шуток, то живые явно настроены на долбанные игры…
Начинает темнеть. Они на долбанной шоссейной развязке. До Александрии около двенадцати миль. Кровотечение Саши никак не останавливается…
Они ночуют на том же мосту у затора. Закрывшись в машине, потому что рядом то и дело неспешно прогуливается то один, то парочка ходячих. Сашу тошнит. У нее кружится голова. Она то впадает в сон и зовет Тайриза или Рэя громко, то подозрительно тихо смотрит в потолок машины.
– Мне страшно, – вдруг говорит она под утро Дэрилу. – Мне страшно… У меня холодеют ноги. Я чувствую…
– Мы дойдем, – хрипло говорит он. – Мы обязательно дойдем. Осталось всего двенадцать миль.
Утром он все ищет и ищет автомобили, которые можно завести. Потому что бензина им определенно хватит почти до самых стен. Наконец ему снова везет. Он торопится, потому что потерял слишком много времени в поисках автомобиля и переливания бензина из одного бака в другой. Когда переносит Сашу из машины в машину, она впервые теряет сознание…
До стен остается около семи миль, когда заканчивается бензин. И тогда он несет Сашу на руках. Стараясь не думать о том, что у нее совсем безвольно висят руки. И что она стала охренительно тяжелой.
Через пару часов у него уже отваливаются руки и трясутся ноги. Еще через пять минут, делая очередную передышку, он замечает, что Саша не дышит. До стен ему остается около четырех с половиной миль….
Когда Дэрил заканчивает разговор с Риком в кухне, его вдруг буквально атакует Джи, терпеливо ожидающая своей очереди в холле.
– Я хочу взглянуть на рану.
– Не стоит.
– Я доктор, и я сама решаю, что стоит, а что нет, – отрезает она.
– Это царапина, Джи. И Бэт ее уже зашила… поверь, смотреть не на что.
Но она смотрит. На его запястье, на котором чернеет полоса кожаного браслета. Пристально.
– Если рана воспалится, то, пожалуйста, зайти в больницу, хорошо? – говорит она механическим голосом. – Даже не ко мне. К любому врачу. Только зайди, Диксон.
Он охренительно устал. Ему охренительно хочется спать. Завалиться куда-нибудь и заснуть. Даже на полу готов устроиться, лишь бы только закрыть глаза и провалиться в долгожданный сон без сновидений.
И Дэрил идет на второй этаж, где слышит тихий голос Бэт. Последние шаги по лестнице проходит, даже боясь дышать. Потому что это не дом Граймсов, где ему знакома каждая ступенька, где он знает каждую дощечку. И потому что он охренительно боится прервать то, что слышит сейчас.
Бэт поет. Тихонько поет что-то мелодичное Патти, колыбель которой сейчас покачивает, сидя на полу и положив голову на колено. Она тоже устала за эти несколько суток, когда было неясно, как повернется их дальнейшая судьба. Но упрямо качает и качает колыбель, что-то напевая тихонько. Пока не умолкает спустя какие-то пару минут. Потому что засыпает, склонив голову к колыбели.
И тогда он берет ее на руки и несет в комнату со звездным потолком и охренительно неудобной кроватью. Потому что кровать очень узкая, и ему приходится лежать полубоком, чтобы не побеспокоить сон Бэт. А еще приятно греет душу, что она только приоткрыла глаза, чтобы взглянуть чьи руки подхватили ее с пола, а потом улыбнулась и закрыла, возвращаясь в сон. И ему хочется спать… и он не может… потому что она лежит на сгибе его локтя. И он боится шевелиться, чтобы не разбудить ее ненароком. Но не успевает даже подумать об этом, как проваливается в сон.
Когда он открывает глаза, уже вовсю светит солнце в окно у кровати. Его левую руку охренительно колют сотни мелких иголочек из-за того, что он проспал на ней почти всю ночь. Бэт рядом нет. Она сидит рядом с кроватью, прислонившись к ней спиной. У нее на коленях открытый дневник в красной обложке, который он положил в ее рюкзак в Вудбридже. Она то подносит ручку к бумаге, то снова отнимает ее.
Дэрил слышит ее тяжелое дыхание. Чувствует, как она колеблется, как боится выплеснуть на бумагу то, что хранит в себе. Боится вернуться в прошлое. Ему до безумия хочется протянуть руку и коснуться ее, поддерживая в этом. И в то же время он боится спугнуть ее порыв.
Потом он видит, как Бэт медленно выводит слово. Затем следует второе. И уже быстрее завершает предложение.
Он не может не видеть то, что она пишет, со своего места. Закрывает глаза, чтобы не читать остальное. Потому что только первые прочитанные фразы уже причиняют ему невыносимую боль, от которой перехватывает в груди.
«За эти полтора года я должна была умереть не один раз. Несколько раз. Несколько десятков раз. Я должна была умереть, но я выжила…»
========== Глава 22 ==========
Тогда…
За эти полтора года она должна была умереть не один раз. Несколько раз. Несколько десятков раз. Она должна была умереть, но выжила…
Боль. Это первое, что становится ее спутником в новой жизни. Сначала боль – полновластная царица. Позднее Бэт научится справляться с ней, и тогда боль становится просто постоянным спутником жизни, которого при желании и возможности можно игнорировать.
Но это не сначала.
Сначала боль владеет Бэт безраздельно. Каждое движение равняется боли. Каждая мысль равняется боли. Боль. Всегда.
Здесь. Небезопасно. Быть нельзя… Они. Могут. Рядом.
Это первое, что приходит в голову, когда она снова пытается открыть глаза. Пытается, потому что это сделать очень тяжело. И больно.
Слишком много света. Такое ощущение, что где-то над ней поставили яркие прожекторы и направляют их свет прямо в лицо. Ослепляя. Мешая видеть хоть что-то. Не позволяя распахнуть веки.
Здесь небезопасно. Они рядом.
Кто именно, она не может объяснить себе. Но знает, что ей необходимо сделать усилие и подняться. Она не может лежать.
Нет движения – нет жизни. Чтобы жить, надо бежать. Постоянно бежать.
Она медленно поднимается, стараясь не стонать, когда чувствует, какой дикой болью простреливает в черепе от каждого движения. Пробует на ощупь определить, где находится, но ничего не выходит. Наверное, это все из-за боли, от которой просто хочется кричать в голос. Мозг никак не может свести воедино картинку по информации, которая идет от пальцев, с тем, что хранит в своих глубинах памяти. И тогда она медленно открывает глаза…
Полумрак. Силуэты сидений. Стекло. Зелень листвы в маленьком оконном проеме. Где они? Куда ушли? Надолго? И…кто она? Что она здесь делает? Что ей делать?
Уйти. Надо уйти. Уйти. Небезопасно.
Стекло холодное на ощупь. Как и ручка автомобиля. Сил, чтобы повернуть ее, почти нет. А когда это все-таки удается, то дверь не открывается. И она чуть не плачет. Из-за боли. От осознания неудачи. Из-за собственной слабости.
Вторая попытка занимает еще больше времени. Потому что теперь надо не только повернуть ручку, но и вытащить кнопку замка. А пальцы не слушаются… совсем не слушаются. Ей хочется снова лечь на сидение автомобиля.
Закрыть глаза и снова провалиться в темноту. В которой не было боли. Но она упрямо пытается открыть дверь. Та наконец после долгих попыток распахивается, и она вываливается на дорогу, больно ударяясь плечом и коленом. И тут же, как последствие этого падения, снова в голове возникает такая боль, что она проваливается в желанную темноту.
В следующий раз она открывает глаза, когда уже солнце опустилось за линию горизонта, и на лес опускаются сумерки. Теперь не так больно фокусировать взгляд.
Лес. Машина. Следы. Кровь. Капает. Уходить. Куда?
Приподняться на локтях. Потом упереться ладонями и оттолкнуть собственное тело, чтобы сесть. Потом зацепиться за дверцу машины. Встать на ноги, дрожащие от слабости. Идти. Шаг. Другой. Идти. Куда? Кто я? Где они? И где те, от которых надо уходить? Уходить…
Голова кажется сейчас такой тяжелой, что она постоянно сбивается с шага. Путается в ногах. Словно ноги вообще не принадлежат ей. Она бы посмотрела вниз, чтобы понять, куда ступать, чтобы не оступаться. Как несколько раз, когда чуть не падает наземь. Но боится даже чуть-чуть шевельнуть головой. Потому что и так каждый шаг отдается взрывом боли внутри в головы. Каждое движение головы – боль.
Она все-таки падает. С размаху, потому что натыкается на дерево, которое неожиданно возникает на ее пути. Или просто она не замечает его. И снова боль захватывает ее сознание. Проникает в каждый кусочек ее тела. И утаскивает в темноту…
Они.
Это первая мысль, которая приходит в голову, когда перед глазами встает иная темнота. Ночная. С неясным бледно-голубым светом луны. Она слышит хрипение, доносящееся откуда-то издалека.
Это они.
Она не может подняться на ноги. Не чувствует почему-то ног. Они стали такими мягкими и совершенно безвольными. Поэтому цепляется в траву и ползет. Потому что времени думать о том, что происходит с ней, нет. Промедлить означает смерть. Она откуда-то знает это наверняка.
Небольшая щель между двумя большими камнями. Темный провал чьей-то норы, в который она протискивается из последних сил, прикусывая себе губу до крови, чтобы сдержать крик.
Кричать нельзя. Это тоже она знает. Кричать никак нельзя. Ни единого звука. Иначе они придут.
Падает в темноту глубокой норы и от удара о землю снова теряет сознание.
А когда открывает глаза, видит его. Он сидит рядом с ней на земле. Она видит, какой нежностью горят его светлые глаза под седыми бровями. Светятся любовью. Он держит ее за руку, ласково водя пальцем по центру ее ладони. «Сорока-ворона…». Как когда-то в детстве. Как каждый раз, когда ей было плохо.
– Мне больно. Мне так больно, папочка…
– Я понимаю… я бы отдал все, чтобы этой боли не было, моя девочка…
– Мне больно… больно… больно… – она повторяет это слово как заклинание. Монотонно. Словно заговаривая эту боль, терзающую тело и особенно голову.
– Вода. Тебе нужна вода… тебе нужна вода, моя девочка.
– Мне больно… больно… папа, мне так больно! Больно!
Вода. Нужна вода.
Именно это звучит в ее голове, когда она приходит в себя. Над ней светится тускло щель, через которую она протиснулась сюда прошлой ночью. В норе омерзительно пахнет тухлятиной. И у нее болят ноги, потому что ей пришлось их согнуть в коленях, чтобы устроиться здесь. А еще пахнет влажностью. Она протягивает руку и тут же упирается ладонью в мокрый камень. На нем небольшие капельки влаги, и она начинает распухшим языком лизать эту влагу со своей кожи. Потом водит и водит руками по камню, собирая ее остатки. И снова сосет кожу. На зубах скрипит песок. Пару раз в рот попадают какие-то соринки. Но ей все равно.
Ей нужна влага. Потому что так больно растрескались губы. И сохнет в горле.
А потом она замечает у края провала в нору что-то белое. Приподнимается на локтях с усилием и видит кости какого-то животного. Ей очень хочется думать, что это животное, судя по черепу. Вода! В маленьких выемках костей. Грязная, но вода… Плевать уже… Она выпивает немного. Пара глотков. Остальные бережно тащит, стараясь не расплескать, под каменный навес. Костей четыре штуки. Воды еще на шесть глотков.
Она умрет… и почему-то ей все равно. Главное, чтобы не пришли они…
Она умрет и станет, как они…
Как они…
Она не может никак понять, кто они. Но она определенно знает. Потому что понимание того, что такие они, здесь, в голове, только ускользает куда-то постоянно. Как и понимание того, кто такие другие они. Есть они, которые несут с собой опасность. И есть другие. Те, с которыми безопасно и не страшно. Те, с которыми спокойно.
Надо просто до них дойти.
Здесь долго быть нельзя. Грязно. Неудобно. Надо идти. Нужны силы.
На этот раз она проваливается в сон. Долгий сон, без сновидений. Она открывает глаза и больше не видит узкую полосу света в щели. Значит, сейчас ночь. Впервые чувствует себя иначе, чем раньше. Не так сильно трясутся пальцы. И, кажется, ее рана больше не кровоточит, как она аккуратно трогает кожу на лбу.
Сепсис. Ее сознание обжигает всплывающее откуда-то из глубин памяти слово. Она сразу же отдергивает руку.
Потом находит на ощупь воду. Выпивает немного. Правда, одну из костяшек она переворачивает в темноте, и это лишает ее ровно трех глотков. Хочется плакать, но слез нет. Вообще. Она вроде и плачет, а слез нет. Совсем. И она вспоминает тут же, что по всем признакам у нее явное обезвоживание.
Нужна вода. Нужно идти…
Она снова проваливается в сон, чтобы утром выползти из этой норы. Пробует встать на ноги. На этот раз получается лучше. С удивлением обнаруживает на своей руке гипс.
У меня сломана рука? Вроде бы, не болит. Или головная боль, что не утихает ни на минуту, просто затмевает эту боль?
Потом снова неуверенно шагает, борясь изо всех сил с головокружением. Старается держаться подальше от стволов деревьев и кустарников.
Натолкнется – упадет. А упадет, рискует не встать…
Надо идти. Куда ей идти?
Она замирает на месте на какое-то мгновение, и это спасает ей жизнь. Потому что видит впереди вдалеке на неясные тени, медленно бредущие между зелени веток.
Это они… И от них надо уйти…
Она снова возвращается в нору и лежит там, пока мимо проходят те, кто еще недавно были людьми. Шаркающие шаги по траве. Еле слышное хрипение из десятка глоток. Пару раз в нору просовываются руки. Скрюченные пальцы упрямо пытаются поймать воздух. Потому что до нее не достать… Она смотрит на эти пальцы и чувствует страх. Потому что в памяти вдруг возникают картинки, что могут делать они. Те, кто пытается шарить сейчас в ее маленьком убежище этими руками.
Они – ходячие! – уходят. Она долго лежит, присушиваясь к каждому звуку, потом все-таки засыпает и просыпается только на следующее утро. Выползает из своей норы. При этом случайно ударяется головой о каменный свод. Потому что чувствует влагу на своем затылке, а когда трогает рану пальцами, обнаруживает кровь.
Это она только что разбила голову? Нет, ударилась правым виском. А кровь на затылке…
Сначала она думает, что кровотечение остановится само по себе. Медленно обходит свое убежище, стараясь найти что-нибудь полезное, сама не понимая, что ищет. Сосредоточиться очень мешает головная боль, пульсирующая в висках, затылке и в левой части лба. Находит ярко-красные точки земляники в траве. Ползает по земле, думая о том, как неудобно делать это с гипсом на руке, и собирает ягоды, только сейчас понимая, насколько голодна. И на ее счастье, находит маленькую бутылку из-под воды. Она валяется без крышечки, полупустая. Но на дне она видит остатки воды. У воды какой протухший вкус, но она снова напоминает себе, что ей сейчас не до выбора.
Лучше мучиться животом, чем сдохнуть от обезвоживания.
Долго лежит на траве после скудной трапезы, собираясь с силами, а потом снова бредет к привычной уже норе. И только тогда обнаруживает, что кровь из раны все еще течет. Надо как-то остановить. Перевязать. Никакой ткани нет. Снимает с себя кардиган, потом поло. Затем натягивает кардиган обратно, а поло держит у раны на голове. Так и заползает обратно в свою нору.
Просыпается утром от громкого хрипения. Равнодушно смотрит, как пытаются ухватить пустоту скрюченные пальцы. Не боится, потому что уже знает, что он не достанет. Но понимает, что когда этот ходячий уйдет, ей надо тоже двигаться дальше.
Ей нужно безопасное место. Она наберется сил и пойдет к ним. К ним, другим. Не к ходячим. К ним…
Когда выползает из норы, проверяет, кровит ли рана. Кровь течет, но не так сильно. И это все равно пугает ее. Потеря крови при ее состоянии – верная смерть. Она упадет и больше не встанет. И вдруг приходит в голову то, что вызывает отчаянье.
Почему она одна? Где они? Одной ей не справиться… одной ей не выжить…
Она все идет и идет. Иногда накатывает желание упасть в траву и лежать там, глядя в голубое небо, пока кровь из раны на голове вытечет вся. Потому что сил терпеть боль, уже нет совсем. Боль не пропадает ни на минуту. Только меняет накал – то слегка утихает, то бьет острыми вспышками в голове.
К сумеркам она выходит на ходячего. Некогда подросток. Он склонился над тем, что когда-то было человеком, и жадно доедает эти останки, запуская руки в кровавое месиво. Ужас от увиденного захлестывает, и она на миг теряется. Пытается отступить от него, но запутывается в ногах и падает на землю. Конец… Потому что голова от удара сразу же пошла кругом, и сдавило дыхание в груди. И она знает, что сил убежать от него, нет.
Ходячий медленно поднимается от остатков своего пиршества и идет к ней. У него переломаны обе ноги, поэтому это дает ей маленькое, но преимущество. И она пытается воспользоваться этим шансом, предоставленным сейчас кем-то свыше. Пытается встать, пока он не приблизился к ней. Сначала поднимается на колени, упираясь руками в землю. Тут же цепляется при этом гипсом за корень дерева, который торчит из земли. И никак не может отцепить его. Дергает и дергает руку, отчего в голове взрываются раз за разом фейерверки боли.
Вдох. Выдох. Прогоняя темноту. Потому что упадет в нее, в темноту, и ходячий сожрет ее прямо здесь, в этом лесу. А она хочет жить. Жить!
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Наконец гипс вдруг разваливается на две половины от очередного рывка. Она встает на ноги и едва не падает снова, когда ходячий вдруг хватает ее за свободное от гипса запястье. Его рот перепачкан в крови. В другой руке по-прежнему зажат кусок того, что он ел до того, как она вышла к нему. Она не может не чувствовать позывы тошноты при виде отвратительного зрелища.
Ходячий тянет на себя. Он слабый. Но и она тоже.
Отстань от меня. Отстань!
Из ее горла вырывается только сипение вместо крика. Словно она тоже стала ходячей.
Отстань от меня!
После короткой борьбы ей, наконец, удается вырвать из пальцев ходячего запястье. Но он хватается за ткань ее поло, которое она по-прежнему сжимает, вырывает ее из рук. И падает на землю, не удержавшись на переломанных ногах, после такого рывка.
Она спешит уйти от него, как можно дальше, пользуясь случаем. Но он тоже не желает отпускать ее просто так. Медленно поднимается на ноги и идет следом. Так и идут некоторое время – сначала она, шатаясь от слабости, потом он – на расстоянии всего шагов пятнадцать, не больше. Протягивая к ней окровавленные руки.
Отстань от меня! Просто отстань от меня!
Слез нет. Есть только сипение, которое вместо голоса срывается с ее губ. Ей очень страшно. Она боится, что вот-вот упадет, и тогда он точно схватит ее. Будет рвать ее кожу. Вгрызаться в ее плоть зубами. А потом она превратится в ходячую и будет точно так же бродить по этому лесу. Если, конечно, ее не сожрут совсем…
Без остатка. Словно ее и не было никогда на этом свете. Словно ее никогда не было….
Темнеет. Ее все больше захлестывает отчаянье. Потому что сил идти уже нет. В голове стучит боль, отдаваясь в каждой клеточке тела.
Я хочу жить! Хочу жить! Жить!
А ходячий все идет и идет за ней. Хрипит ей вслед, не давая забыть о себе. Тянет свои руки со скрюченными пальцами…
Впереди между деревьев вдруг показывается неясное очертание чего-то большого и темного. Она подходит ближе и узнает очертания заросшей диким виноградом небольшой охотничьей кабины. Дверь распахнута, словно приглашает ее войти внутрь. Внутри же только чернота. Вообще ничего не видно.
Здесь может ждать как спасение, так и смерть. Потому что внутри тоже может быть ходячий. А может, и не один. Есть ли разница, думает она, слыша хрипение своего мертвого спутника за спиной. Есть ли разница, где сожрут – в лесу или в кабине?
Сил нет. Голова раскалывается на две части. Пройти в черноту кабины после минутной задержки на крыльце. Словно прыгнуть в темный омут, не зная, выплывешь ли или останешься навсегда в его глубинах. Шаг в темноту…
Она делает этот шаг из последних сил. Потом закрывает дверь, сдвигая какой-то мусор, что мешается на пути, и прислоняется к ней спиной, закрывая ходячему доступ внутрь. Сползает по двери, чувствуя, как трясутся ноги и руки. Боль же вгрызается в ее голову с невероятной силой, заставляя только скрипеть зубами и кусать губы.
Ходячий чувствует ее присутствие. Бьется об дверь. Сначала слабо, потом сильнее, настойчиво желая попасть внутрь. А она смотрит только на темный проем двери, ведущей из кухни, совмещенной с гостиной, в единственную спальню. Ждет, что сейчас оттуда на этот звук выйдет еще один ходячий. Хозяин этой кабины. Выйдет и нападет на нее. И тогда она даже руки не сможет поднять, чтобы защититься.
Наконец ходячему надоедает биться в закрытую дверь. Она замечает его силуэт сквозь щель между досками на окнах, когда он снова уходит куда-то в лес. Переждав некоторое время, она поднимается, закрывает с легким щелчком замок на двери, словно он может уберечь ее сейчас от вторжения. Потом двигает к двери небольшое кресло, чувствуя, как откуда-то взялись небывалые для ее состояния силы. И только когда кресло встает на место и подпирает дверь, блокируя проход в кабину, она теряет сознание. Потому что боль буквально взрывает ее голову изнутри.
Ей тепло и хорошо. И спокойно. Несмотря на темноту, которая окружает ее. Она открывает глаза и видит яркие всполохи огня. Поворачивает голову и видит отца, который обнимает ее, держа в своих крепких объятиях. Он улыбается ей мягко.
– Моя Бэтти…
– Папа, – она прижимается к нему крепко и только сейчас понимает нечто странное. У него нет бороды. И волосы короче, чем она запомнила. И у него по-прежнему обе ноги. Как раз на ту, что отрежут позднее, она опирается, сидя на земле у костра. Он ласково перебирает ее волосы, пропускает через пальцы спутанные пряди. Ей так хорошо с ним… Так хорошо. И так спокойно.
А потом у противоположной стороны костра опускается на землю он. Кладет на траву арбалет. И смотрит на нее через всполохи огня. Прямо на нее. Из-под длинной челки, падающей ему на глаза. Знакомый взгляд, пронизывающий до самых пяток.
– Иногда выбор очень тяжел, Бэтти, – говорит медленно отец, гладя ее волосы. – Но мы всегда делаем выбор. Такова судьба.
– Мне хорошо здесь. С тобой, – возражает она ему.
– Но ты можешь быть и там.
Она смотрит через огонь на другую сторону и замечает ходячих, которые ходят за сетчатым забором, стоящим за спиной сидящего напротив них мужчины. За спиной же отца широкое поле и ферма. Их ферма. И она знает, что там нет опасности. Никакой опасности. Только покой.
Ей хочется остаться с папой. Потому что это папа. Потому что она устала. Потому что ей хочется покоя.
Но она переводит взгляд на мужчину по другую сторону костра. И чувствует непонятную силу, которая тянет ее туда. К нему. Ей очень хочется сесть рядом с ним, положить ему голову на плечо. И чтобы он обнял ее одной рукой, прижимая к своей груди. Она представляет себе, каково это было бы, и странное тепло разливается в ней.
Или это просто жар от костра?
Он смотрит на нее. Смотрит. Обнимает взглядом…
И она понимает, что хочет туда… К нему.
– Иногда выбор очень тяжел, Бэтти. Но мы всегда делаем выбор. Такова судьба, – говорит отец, выпуская ее из объятий. И она поднимается на ноги… чтобы шагнуть к тому, другому. К которому так тянет ее сейчас.
Ей жарко. Ей очень жарко. Словно она по-прежнему сидит возле костра. Хотя она уже открыла глаза и видит, что лежит на полу среди разбросанных книг, коробок и прочего мусора. За окном совсем темно. Ей жарко. И снова ломит в затылке. И хочется пить…
Очень хочется пить.
Она проверяет кончиками пальцев рану на затылке. Не кровоточит уже. Только неприятно слиплись волосы от запекшейся крови. Ей нужна вода. И может, здесь осталось что-нибудь из антисептиков. Она не помнит, откуда у нее рана на затылке, но ее определенно нужно обработать. Но сил нет даже встать с пола… Сил совсем нет.
Мне больно. Мне плохо… мне так плохо…
– Угу, валяться на грязном полу гораздо лучше. И сдохнуть на журнале с голыми бабами среди мусора и чьей-то блевотины тоже.
Она поворачивает голову и видит носок ботинка и рванную брючину, так истрепавшуюся, что по низу только нитки, а не ткань. Прямо у ее носа.
– Тут нет блевотины, – возражает она. А сама поворачивает голову в другую сторону, чтобы убедиться, что она права.
– Неважно… Хочешь сдохнуть так? Давай… подыхай. И будешь бродить в этой долбанной кабине. Пока какой-нибудь мудак не откроет дверь и вломит тебе прямо в башку. И будет еще одна мертвая девочка. Одной больше… одной меньше – какая разница, да?
– Фу, – она устало закрывает глаза. А он только пинает ее носком ботинка…
…и она перекатывается на другой бок. Потом видит, в углу кухни стоят банки. Стеклянные банки. А в них есть вода. Или что-то похожее. Надо просто доползти до этого угла и проверить. И она ползет. Потому что почти все силы остались в минувшем дне, когда шла через лес к этой кабине, пытаясь уйти от ходячего.
Это действительно вода. Кто-то заботливый собрал сразу несколько банок. Пять кварт и три галлона. Они стоят рядышком с кухонным шкафчиком. Вода противно теплая, но питьевая. И она готова поклясться, что это самая вкусная вода в мире. Она пьет и пьет. Все никак не может напиться. Оказывается, это настоящее блаженство – пить воду…
Потом она лежит на полу и смотрит на кусочек звездного неба, который видит через окно кухни. И снова чувствует себя живой.
Я хочу жить! Жить!
Ей по-прежнему жарко. Она чувствует, словно горит в огне. Он медленно пожирает ее, начиная с пальцев на ногах и заканчивая головой, в которой по-прежнему беснуется боль. Ей кажется, что она уже привыкла к ней. К боли. Своей неизменной спутнице…
Где вы, спрашивает она у звезд, которые мигают ей с вышины. Где вы? Почему я одна? А потом спрашивает в тишину охотничьей кабины, сама не понимая, к кому обращается.
Где ты? Где ты? Ты мне так нужен сейчас…
Утром, когда она просыпается, ей уже не жарко. Ей холодно. Ее колотит. Она пытается закрутится в кардиган, но он не помогает. И вот сейчас она чувствует невыносимую вонь, которая идет от ее тела. А потом плачет, лежа на грязном полу, свернувшись в клубок. Потому что нет сил… нет сил даже на то, чтобы стянуть с себя грязные джинсы и обтереться тряпкой. Потому что нет сил даже доползти куда-то с этого места. Господи, как это невыносимо – быть такой грязной… И такой беспомощной. На этот раз плачет. Действительно плачет. Слезы текут из ее глаз. Значит, обезвоживание уже отступает….
Ей нужна еда. Понимание этого приходит еще через день. Нужна еда. Иначе она сдохнет здесь, как сказал ей он. Она тянется к ящичкам и открывает их, переползая от одного к другому. Пусто. Совершенно пусто. Кто-то уже подчистил все. Правда, в углу шкафчика она находит рассыпавшиеся шоколадные сухие завтраки. Не больше ее горсти. Но для нее эта горсть сейчас – на вес золота. Выскребает все. Долго-долго. Надеясь еще что-то ухватить ногтями. Хотя бы крошку…
