Текст книги "Найди меня в темноте (СИ)"
Автор книги: La escritora
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 50 страниц)
– Непривычно после всего того, что за стенами? – начинает мягко Кэрол разговор. А потом кладет ей руку между лопаток.
Совсем как он.
Где ты? Я так хочу тебя увидеть! Твою мать, если бы ты знал, как я хочу тебя увидеть сейчас! И как это пугает меня… Потому что не хочу чувствовать того же, когда увижу тебя.
Неловкость. Горечь. Злость.
– Где Ноа? – вдруг вспоминает Бэт, глядя в сгущающиеся сумерки за окном, вопрос, который не дает покоя с момента начала ужина. Она думала, что Кэрол скажет все, что угодно, но слышит только удивленное за своей спиной:
– Тебе не сказали?
И она вдруг угадывает в этом удивлении, что Ноа тоже останется отныне в ее жизни только именем в списке ее памяти. В той половине, что всегда будет в черной рамке траура и скорби.
Все было напрасно. Все это было напрасно… Твою мать…
Снова что-то больно сжимается внутри, грозя переломиться пополам. В висках начинает пульсировать кровь, отражаясь болью в месте былой раны на затылке. И ей очень хочется думать, что это выпитого вина так пошла кругом голова.
– Тебе уже есть двадцать один, крошка? – шутит рыжеволосый, наливая ей вино в бокал, и за столом смеются. Она их не винит – они сейчас счастливы. Они пьяны не только от вина. Как заметил ей Гленн на ухо, он третий раз видит Мэгги настолько счастливой за последние полтора года. Первые два – это положительный тест на беременность и рождение Патрисии.
Но все равно в Бэт вспыхивает острая злость в ответ на этот вопрос рыжеволосого. Несмотря на это понимание.
Нет, гавнюк, мне, конечно же, нет пока двадцати одного. Но это поверь, не самый мой страшный проступок перед законами прошлой жизни. За самые страшные меня бы посадили на электрический стул…
– Я думала, тебе сказали про Ноа, – тем временем говорит за ее спиной Кэрол. Бэт ясно ощущает слезы в ее голосе, но ей, на удивление, плевать на это. – Тай погиб, когда пытался спасти его…
– Я просто хотела, чтобы он вернулся к своей семье. К своей семье! – шепчет Бэт, снова возвращаясь назад в больничный коридор. – Потому что кому-то его так не хватало… Должно было не хватать…
Она понимает, как это глупо звучит сейчас. Понимает глупость и импульсивность своего поступка тогда. Только потом, спустя время, в который раз прокручивая все в голове, Бэт поймет, что едва не убила их всех тогда, в этом проклятом коридоре. Это просто чудо, что все остались живы. Все…
Твою мать, более тупого поступка ты не совершала за всю жизнь никогда, Бэт Грин! Прими торжественно этот знак отличия… к тем другим, что когда-то получала за примерное поведение и успехи в учебе.
Кэрол что-то говорит ей. Бэт видит в отражении, как шевелятся ее тонкие губы, но не слышит ни слова. Как не слышит сейчас звуков вечеринки в большой гостиной дома Рика. Она идет мимо Кэрол и застывает в дверях, глядя на всю большую компанию.
Веселую компанию. Счастливую семью. Им так хорошо…
Кэрол снова пытается коснуться ее – кладет руку между лопаток. И это касание сейчас причиняет почти физическую боль. Возвращая ее в больничный коридор. Она явственно вдруг ощущает тепло ладони, которое почти стерло тогда холод, сковавший ее. Почти прогнало демонов, которые сидели в ее голове.
Бэт стряхивает руку Кэрол, а потом идет вверх по лестнице на второй этаж дома, сама не понимая, куда и зачем. Проходит по узкому коридору мимо распахнутых дверей, следуя по наитию к одной единственной, плотно затворенной. Без раздумий поворачивает ручку двери, переступает порог и щелкает выключателем. И только тогда понимает, кому принадлежит эта комната.
На удивление аккуратно застеленная кровать, но подушка смята и лежит поверх одеяла. Словно он только что лежал на кровати и вышел. Небрежно брошенное полотенце на спинке кровати. Несколько рубашек стопкой на краю постели, самая верхняя – в красно-черную клетку. Несколько книг на столике у кровати…
Книги?
Ты что-то имеешь против, Грин?
В голове тут же звучит знакомый голос с легкой хрипотцой. А она думала, что уже забыла его, этот голос…
Бэт проходит к столику и касается книг. А потом улыбается. Впервые за эти два дня широко и открыто. Чувствуя себя так спокойно и хорошо в этой комнате.
Брэдбери. Кого же еще можно читать в пост-апокалипсис?
Библия. Отчего ее сердце ухает куда-то вниз. Ведь она вспоминает, как часто отец открывал эту книгу.
А потом она переворачивает верхнюю книгу, лежащую к ней обратной стороной. Она успевает мельком вычленить отдельные слова из аннотации, что так часто пишут на книгах, но все равно не готова к тому, что увидит в названии. Слова бьют тут же наотмашь. Больно. Сжимается сердце и ухает куда-то вниз.
Как тогда, когда он будничным тоном рассказывал о мультике про говорящего пса.
Вдох. Выдох. Дыши… Дыши же… Не давай боли, идущей из сердца и захватившей легкие в плен, достигнуть головы. Не позволяй завладеть собой…
Бэт пытается отвести взгляд от книги, зацепиться хотя бы за что-то в комнате, что не позволит скользнуть в темноту. Она замечает, как прямо у носка ее левого ботинка что-то блестит, и наклоняется. Пальцы нащупывают плотную фольгу, а голова отключается в понимании того, чем может быть этот предмет.
И тут гаснет свет в комнате, погружая все в кромешную тьму.
Это случается так неожиданно, что Бэт, совершенно забывшая обо всем, кроме этой комнаты и того, что находится здесь – кроме того что держит в руке, не понимает сразу, что происходит. Ее рука автоматически падает на бедро, где должны быть ее ножны. Где должна быть кобура с пистолетом. Но ничего этого нет.
Она снова безоружная. Беззащитная. Слабая…
И страх выползает из темноты, захватывая ее в свои объятия. Тьма берет ее в плен. Она начинает метаться по комнате, натыкается на угол шкафа, на кровать, потом цепляет носком коврик и падает на пол, больно ударившись локтями и коленями. В голове бьется раненой птицей страх. Подавляя ее целиком.
Это слишком опасно. Особенно без оружия. Особенно одной. В темноте.
Вдох. Выдох. Дыши… Дыши же… давай же… Вдох. Выдох.
Бэт размыкает пересохшие от страха губы, чтобы вдохнуть больше воздуха, и окончательно падает в темноту, захватывающую ее сознание. Она не видит, как комната наполняется людьми. Как Мэгги бережно прижимает ее к себе, стараясь не морщиться от боли, когда Бэт цепляется в ее руки со всей силой. Ведь Мэг прибежала в эту комнату первой, только на миг задержавшись, чтобы отдать дочь Кэрол.
Бэт старается дышать. Вынырнуть из этой темноты. Потому что она с НИМИ.
– Маленькая леди, – доносится до нее откуда-то голос Моргана. – Смотри в глаза и дыши. Не давай эмоции завладеть тобой. Дыши… Вдох. Выдох.
– Дыши, Бэтти, и смотри мне в глаза, – повторяет Мэгги за Морганом, пытаясь удержать Бэт от падения в пропасть.
И она пытается… Она чувствует, как ее прижимает к себе Мэгги, узнавая сестру по запаху. Она смотрит в такие родные ей глаза и дышит. Она пытается…
Потом Рик уносит Бэт на руках в дом Гленна и Мэгги. Сначала, правда, ее хочет поднять с пола Абрахам. Как самый рослый во всей компании. Но Бэт так уворачивается от его ладоней, что едва не опрокидывает Мэгги на пол, по-прежнему держащую ее за руку. Держащую ее. Мэгги так и не отпускает ладонь сестры на протяжении всего пути до спаленки, что отведена Бэт в доме Ри. И сидит долго рядом, пока Бэт не засыпает, свернувшись на боку. Так и держит ее ладонь в своей руке, тихо роняя слезы.
Лицо Мэгги и ее слезы – это последнее, что Бэт видит, засыпая, в этой узкой кровати под звездным потолком чьей-то бывшей детской.
Лицо Дэрила – первое, что видит, пробудившись ночью…
========== Глава 5 ==========
Первое, что Дэрил чувствует, когда закрывает дверь дома – то, как медленно из каждой клеточки его тела начинает уходить напряжение. Наверное, он привык к этому. Постоянному напряжению. Постоянной гонке наперегонки со смертью. Поэтому для него каждая вылазка как наслаждение. Получить очередную дозу адреналина за крепкими стенами Александрии. Очередную дозу кайфа.
Как долбанный нарик постоянно возвращается к своему дилеру за дозой мета или чего похлеще.
А может, он ни за каким хером до сих пор не привыкнет к этому новому витку жизни, в которой он должен снимать ботинки у самой двери, тыкаясь в темноте, как херов слепой котенок. Потому что Мэм не любит, когда в доме ходят в уличной обуви.
Он может пойти прямо в ботинках наверх. Может, но не идет. Потому что они все в грязи, в крови и мозгах ходячих. Не идет, потому что уважает Сэм – Мэм! – и ее труд, несмотря на деланное безразличие ко всему этому, которое показывает ей до сих пор. Именно поэтому Дэрил снимает грязные ботинки и выставляет их вообще на крыльцо.
К херам из чистого домика Мэм кровь и мозги ходячих!
Затем Дэрил идет в кухню, чтобы унять чувство голода, которое в Александрии почему-то стало совершенно другим. Потому что сейчас он придирчиво выбирает, что бы съесть. Не так как раньше, когда было абсолютно все равно, что закинуть в топку, лишь бы были силы встать на ноги утром.
Находит в одном шкафчике несколько шоколадок, подхватывает из другого пару банок колы и открывает одну, задумчиво глядя на следы недавнего пиршества. Грязные бокалы на столе в кухне. Несколько пустых винных бутылок, стоящих на полу прямо у двери в холл. Видимо, расходились уже после отключения электричества, иначе Мэм бы никогда не оставила грязную посуду. Ни в раковине, ни на столе.
Что за херня? Что за пьянка была тут?
Он медленно пьет колу и откусывает шоколадную вафлю, думая о том, что никаких вечеринок определенно не намечалось в последнее время. Грызет палец задумчиво. Ни чертовых дней рождений, ни пикников. До дрожи в пальцах вдруг резко хочется курить в эту минуту, но он понимает, что за эти три дня он уже выкурил свою норму, а сигареты в Александрии еще не научились штамповать.
Надо бросить мозговитому “Элвису” идейку. А то…
Эта мысль улетает из головы тут же, когда в ней загорается красная лампочка, заставляющая Дэрила снова напрячься, что с ним происходило редко в стенах этого дома. Он бросает на стол недоеденный батончик и ставит банку, а потом быстро идет в холл, где поднимает стрелу, уютно лежащую в желобке у плинтуса.
Какого хера?
Самодел. Явный самодел. Но надо признать – неплохой. Он крутит эту стрелу в пальцах и никак не может найти ответ на вопрос, откуда в их доме стрела для арбалета.
Действительно, с какого хера в их доме стрела для арбалета?
Явная глупость этого вопроса заставляет отпустить из головы любое предположение насчет находки. Завтра. Он спросит обо всем завтра. Или уже сегодня, если учитывать, что полночь давно миновала. Когда наконец выспится толком. Часов десять-двенадцать сна. Не меньше.
Дэрил снова возвращается в кухню, подхватывает открытую банку и батончик, остальное пытается поместить под мышку, чтобы не спускаться из спальни. Арбалет мешает, и он секунду думает о том, чтобы оставить оружие внизу.
Мысль, которая никогда не пришла бы в голову раньше, еще каких-то два года назад. Оставить арбалет внизу…
Но приходила ведь, подсказывает вдруг услужливо память. И он сжимает крепче, чем следовало, пальцы при этом осознании. Всего короткое воспоминание из прошлого, и память снова распахивает свои дверцы, выпуская то, что он больше всего желает спрятать. Батончик тут же выскальзывает из обертки и шлепается на пол. Твою мать! Дэрил аккуратно задвигает его ногой под стол после недолгих раздумий, выложить ли снова весь скарб на стол, чтобы поднять с пола шоколадку, или притвориться завтра перед Мэм, что это не он уронил. Все равно кухня просто в хлам в сравнении с привычным ее состоянием.
Он идет наверх, переступая ступени, которые, как он знает, могут выдать скрипом его шаги. Аккуратно толкает дверь и застывает на пороге комнаты. Пытаясь понять, что тут вообще было.
Дэрил, у нас тут была вечерина. Все комнаты были заняты, и мы решили занять на время твою. Ты ведь не против?
Что за на хер?
Он бросает на постель батончики и банку из-под локтя, ставит остальное на тумбочку, замечая перевернутую обложкой вверх книгу. Пытаясь не обращать внимания на рубашки на постели, которые вмиг вызывают в нем раздражение и злость. Как и само вторжение в его комнату. В его жизнь. Зря все-таки перед вылазкой он привел рыжую сюда. Очень зря…
Когда баба стирает тебе рубашки, это уже не просто потрахушки. И это надо прекращать. Он думал, что между ними все ясно, а она, твою мать, уже стирает его рубашки…
Он устало скидывает арбалет на пол возле двери, потом также одним движением сбрасывает на пол чистые рубашки. На короткое мгновение испытывая чувство вины за свой поступок. Не вина рыжей, что она…
Херова ночь. Ну, прямо ночь воспоминаний сегодня, не иначе, твою мать…
Он падает на постель спиной и закрывает глаза. Надо скинуть с себя грязные шмотки. Надо хотя бы немного облиться водой в ванной комнате, смывая с себя пот и грязь. Надо. Но так не хочется вставать. Просто закрыть глаза. Просто провалиться в сон. В котором все еще возможно…
Чертова копша не стреляет. Он сам не тупит, как последний кретин, а уводит ее. Уносит. Утаскивает. Даже выворачивая руки, которые тянутся в сторону паренька. Все одно и то же. Прочь от этих коридоров. От этих стен. От этой копши.
Он не проебывает ее в больничном коридоре. Он не проебывает ее потом. Когда кто-то свыше, словно услышав его немой крик, возвращает ее обратно… Делая ему такой важный подарок, которого у него никогда не было раньше.
Который в реальной жизни он все-таки проебывает…
Дэрил закрывает лицо руками, а потом все-таки встает с постели, понимая, что сейчас точно не уснет. Достает из кармана жилета маленькую потрепанную книжицу, находку этой вылазки, и кладет к остальным. Закрывая на обложке слова «Детское насилие» красивой картинкой с голубым небом и ярко-желтой рожью, поверх которой идет название книги.
Голубое – как ее глаза. Желтое – как ее волосы. Как ее поло.
Он вдруг вспоминает, как нашел ее поло. И пальцы сжимаются в кулак.
Ее долбанное желтое поло, давно потерявшее яркость цвета. Бурое от запекшейся крови. Ставшее просто грязной тряпкой.
Тупик. Конец. Конец всему для него.
Когда закрывается какая-то дверь, открывается другая. Так любит говорить этот херов проповедник, которого они когда-то нашли на камне в лесу. Так он сказал Дэрилу как-то, когда они еще только были в пути к своей новой жизни.
Но вот вопрос – хочет ли Дэрил, чтобы открывались другие двери? Иногда ведь можно постоять у закрытой, прислонившись к ней лбом. Надеясь, что она когда-нибудь снова распахнется…
И еще потому, что просто не хочется идти ни в какие другие.
Дэрил обливается водой в ванной, когда слышит, как тихо открывается дверь в его комнату. Почти без лишнего звука. До тех пор, пока не бьется об арбалет, который он так и не кладет на привычное место. Дэрил тут же хватает полотенце и выходит навстречу своему ночному гостю. Стараясь как можно быстрее что-то найти, чтобы накинуть на обнаженный торс. Он быстро подхватывает с пола одну из рубашек и натягивает на плечи, молча глядя на Рика, присевшего на край его постели.
– Привет, – говорит ему Рик. А потом добавляет. – Ты давно вернулся?
– Нет, – качает головой Дэрил. – Я же помню, что папочка велел вернуться до полуночи…
– Иди к черту, – отвечает ему Рик беззлобно на подшучивание над его волнением и тревогой. – Как все прошло?
Дэрил пожимает плечами и мычит неопределенно. И Рик улыбается уголками губ, понимая по этой расслабленности Дэрила и его настроению, что все прошло хорошо.
Что они никого не потеряли из его группы.
– Что? – наконец спрашивает Дэрил, не понимая, почему Рик сидит и молчит. И так смотрит на него. Ему охренительно не нравится этот взгляд. Почему-то от этого взгляда скручивает все внутри. Потому что это тот самый взгляд Граймса. Как тогда, в день, когда они увидели Джудит в руках Тая.
Счастливый до усрачки. Непонимающий, как это вышло, что она жива.
– Что? – повторяет он, но Рик только открывает рот и закрывает его снова. И смотрит на него. А потом Дэрил находит причину этого странного поведения, вспоминая бутылки внизу. Никакого секрета тут нет. Рик просто бухой. И все. Точка.
Но взгляд Рика почему-то выводит его из привычного равновесия. Наверное, это просто такая ночь, говорит он себе мысленно. Наверное, все из-за того дома, который они нашли с группой в самый первый день одной из недавних вылазок и который обшарили сверху донизу привычно, пытаясь найти что-нибудь полезное.
Он тогда шел вдоль коридора, на стенах которого были развешаны фотографии и не мог не смотреть на каждую из них после того, как заметил сходство на первой же, на которую упал взгляд. Как бы ни хотел не смотреть.
Маленькая хрупкая блондинка. Вся ее жизнь. Первый велосипед, у которого она стоит дошкольницей, радостно улыбаясь ртом без верхних зубов фотографу. Первый приз на скачках, лента которого приколота рукой гордого родителя к рамке фотографии девочки рядом с этим самым долбанным пони. Дни рождения и пикники. Чертовы пикники.
Первый выход в вечернем платье во взрослую жизнь – выпускной вечер… Она гордо улыбается в объектив, понимая, что красива. И счастлива. Дэрил тогда дольше всего задержался именно возле этого снимка. На целых две секунды. Нет, не дольше. Ровно на секунду дольше он был у самого последнего снимка на стене.
Потом фото на ступенях колледжа или чего-то а-ля такого. Он не понимает, не может, потому что никогда не был в университетском городке. Но догадывается чисто интуитивно. Потому что таким должен быть следующий этап в жизни принцессы. В том прежнем мире.
И последнее фото из той жизни. Возле каких-то цветущих кустов. Рядом с хреном с фото с выпускного. Белое платье. На голове длинная фата и долбанная корона, как и должно быть у всех этих чертовых принцесс, когда они выходят замуж. В руках букет из цветов, похожих на цветы из бутоньерки на руке. Тоже плавно перетекло сюда с фото с выпускного вечера. Как и хрен. Дэрил по одному только виду может сказать, что цветы дорогие. Цветы принцессы…
Он покусывает соломинку во рту, смотрит на фото и не хочет даже думать о том, почему так больно скручивает внутренности узлом при виде этой долбанной принцессы в короне. Которая скорее всего уже сдохла и давно. Потому что принцессы не живут вне стен замков. Не выживают вне их крепких стен.
Это не первые фото, которые он видит в заброшенных домах. Как маленькие осколки прежней жизни. Но это первое фото, после которого хочется вернуться в Александрию и напиться в хлам…
…он возвращается и напивается. И приводит сюда зачем-то рыжую. Впервые за три месяца их редких потрахушек приводит К СЕБЕ. Просто потому, что был бухой. Просто потому, что хотел почувствовать, что он все-таки живой. Что сердце бьется не потому, что нужно гонять кровь по венам.
Но этого не происходит.
Даже мертвое сердце может биться, как оказывается…
– Джи была здесь? – говорит Дэрил, понимая, что Рик так и не может найти слов, чтобы сказать ему что-то. Он кивает головой в сторону, намекая на перевернутую вверх обложкой книгу, на сбитый коврик у постели, на рубашки.
– Не только, – произносит Рик в ответ, улыбаясь снова. И Дэрил почему-то начинает злиться.
Что за на хер вечеринка? Первая без него… Когда он был вне стен Александрии. Когда они откупорили вино, хранившееся «для особого случая», как сказала Мэм когда-то, закрывая бутылки в шкафчик кухни.
Особый случай, видимо, случился. Без него.
– Моя комната – не долбанный мотель, куда может зайти всякий желающий, – говорит он резко. Рик тут же кивает, соглашаясь.
– Я не знаю, как она тут оказалась, – отвечает он, и Дэрил пытается понять, о ком он говорит конкретно. О рыжей или о ком-то еще, кто мог прийти сюда. И трогать, мать твою, его вещи.
А потом его сердце летит куда-то вниз. Прямо к тугому узлу из внутренностей, когда Рик встает с постели и кладет ладони на его плечи, пристально глядя в глаза.
– Пойдем к Гленну и к Мэгги. Ты должен увидеть. Именно увидеть. Коснуться. Иначе не поверишь. Я знаю, как никто, – и произносит потом его имя с какой-то странной интонацией. – Дэрил… Дэрил…
– Что-то с Гленном? Мэгги?– спрашивает Дэрил, стараясь не обращать особого внимания на бред, который несет сейчас Рик. Выделить из него самое важное. Поэтому добавляет, заметив, как в очередной раз мотает головой Рик. – Мелкая?
В мире, где нет прививок и так мало лекарств, дети – это первое, что попадает в красную зону риска. В мире, где легко сдохнуть просто от простуды, которая может начаться с банальных соплей. И каждый понимает это.
– С ними все хорошо. Даже больше, чем хорошо, я думаю. Пойдем…
Глаза Рика блестят, и Дэрил относит этот блеск к тому, который он хорошо знает по своим прежним дням. До всей этой херни с концом света.
Когда разум затуманен алкоголем или еще чем-то покрепче. Знает, что с людьми в таком состоянии лучше не спорить. И покорно идет следом за Риком. Несмотря на то, что усталость так и давит к земле.
Черт, Мэгги будет орать, как потерпевшая, когда они вломятся к ней ночью. Что бы они сегодня ни отмечали «особого», вряд ли она пила из-за мелкой.
Мэгги открывает дверь почти сразу же, как Рик стучит костяшками пальцев. Такое ощущение, что она только и ждет их прихода, сидя прямо в коридоре. Мелкая, приоткрыв ротик в глубоком сне, висит на ее плече, прикрытая одеяльцем, из-под которого торчат маленькие ступни. Дэрил всякий раз почему-то не может не коснуться этих крошечных ступней в цветных носочках. Боится по-прежнему, что что-то сделает не то, но все равно касается легко, кончиком большого пальца.
Он помнит, как Мэгс светилась вся, пока носила мелкую. Как долбанная лампочка. Это, наверное, свойство всей семьи Грин – светиться. И дарить свой свет близким людям…
Он тогда, как и остальные, был готов на все ради того, чтобы этот свет не погас. Помнится, как охреневший вконец, в каждой вылазке искал долбанные витамины для беременных. Потому что докторша очень опасалась, что организм Мэгги слишком истощен. Что может случиться то, что толкнет старшую Грин совсем к краю. Так и сказала: «Витамины нужны ей, как воздух». А он тогда добавил про себя: «Чтобы жить дальше»…
Он все-таки нашел эти долбанные витамины. Твою мать, когда он рыскал по аптекам и ящичкам в домах, ему казалось, что всем они резко понадобились. Все резко залетели в этом долбанном мире! Эти долбанные витамины для беременных! И именно поэтому ни за каким хером он никак не может их найти.
Хотя если бы ему сказали, что он будет так рвать задницу ради старшей Грин, тогда еще полтора года назад…
Именно мелкая, еще зародышем, этим маленьким червяком, вдруг сделала то для Семьи, что не могли сделать долгие разговоры, сводившиеся в итоге к крикам и обвинениям. Она показала им всем ничтожность их споров в поиске ответа на вопрос “кто виноват?”, постоянно витавший в воздухе над их головами. Выползший наружу скользкими змеями, когда уже не надо было держаться друг за друга, стремясь выжить. Когда они оказались в безопасности за стенами Александрии. Когда не надо было думать о том, что бы и где найти пожрать и как прикрыть свои задницы от опасностей. Впервые за долгое время с самого начала долбанного конца света.
Она снова сделала их СЕМЬЕЙ. Мелкая снова сделала их семьей.
– Дэрил, – выдыхает Мэгги, и внутри все скручивается в тугой узел. При виде ее непролитых слез в глазах. И светящегося лица. Как тогда. Во время беременности.
Она что, снова..? Этого хера его притащили сюда посреди ночи? Когда хочется лечь даже под куст, даже здесь, у крыльца, и заснуть, провалившись в глубокий сон.
Дэрил пытается уцепиться за злость. Потому что злость – единственное, что ему остается, когда он осознает, что ни хера не понимает.
Что, твою мать, творится? Они все обкурились тут, пока его не было?
Такой вопрос не может не возникнуть в его голове, когда Мэгги продолжает говорить, уже глядя на Рика. Отступая за дверь и позволяя им войти в дом. Из гостиной доносится такой громкий храп, что у Дэрила непроизвольно взлетают вверх брови в удивлении.
– Это Морган, – говорит Мэгги так, словно имя сразу все расскажет Дэрилу само за себя. А потом идет наверх по ступеням, явно желая, чтобы они с Риком двигались следом. – Боже мой, я до сих пор не могу поверить! И спать не могу! Потому что мне все кажется, я сейчас закрою глаза, и все… Это будет сном… Потому что… как это вообще возможно? Это же невозможно! И…
Она останавливается в коридорчике второго этажа и оборачивается к Дэрилу.
– … и ты же сам сказал, что все… что конец… Ты сам сказал мне!
Он пытается разгадать в глубине ее глаз, уловить, как змею за хвост, подтверждение мысли, обжегшей его огнем. Сразу же заставляющей максимально увеличить расстояние между ними в этом тесном коридорчике. Отступить от нее на шаг.
Она обвиняет его в чем-то сейчас?
А потом Мэгги открывает дверь в комнату. И теперь он понимает, что это точно что-то распылено в воздухе. Они все обкуренные. Даже он.
Потому что на кровати у окна прямо под лучами лунного света лежит Бэт.
Он видит хрупкие позвонки в вырезе майки. Видит растрепанные светлые волосы. Ее лицо. Вернее, его половину. Вторая спрятана в глубинах мягкой подушки. Ее маленькие ступни. Ее пальцы на рукояти ножа, который лежит у подушки.
Он впитывает каждую деталь этого херова бреда, чтобы запомнить, пока ему дано.
Потому что понимает сейчас, что память имеет свойство истончаться как раз там, где не хочется. Например, он уже забыл, что у нее вьются пряди у лица. Или что черты ее лица настолько идеальны, как у куколки. Что ее пальчики настолько тонкие, что, кажется, их переломишь просто переплетя со своими толстыми и неуклюжими. А еще у нее проколоты уши.
Он забыл, твою мать! Как он мог забыть…
Он никогда не рассматривал ее так раньше. Потому что никто не сказал ему, что надо запомнить все это. Прежде, чем все это отнимут. Навсегда.
Дэрил замечает, как мерно поднимается грудь в ровном дыхании.
Вверх. Вниз. Вверх. Вниз.
Она дышит, понимает он, осознавая сейчас, что сам забывает вдруг, как это делать. И он старается дышать в такт вместе с ней.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
И ему хочется, чтобы этот сон длился бесконечно. Потому что это только сон. Он сейчас вырубился у костра, устав от длинного перехода и видит себя в доме Мэгги. Только впервые так отчетливо ему показывают лицо Бэт во сне. И он даже боится закрыть глаза, потому что…
Вдруг это что-то нарушит в этом долбанном сне, и все снова исчезнет к херам? Как это обычно происходит.
– Это она, – шепчет откуда-то из-за его спины Рик. Голос то и дело срывается, словно в волнении. – Мишонн тоже не поверила, пока не увидела. Даже не хотела приходить…
Ладонь Рика ложится на его плечо, но Дэрил уходит от этой руки. От всего, что может нарушить сейчас этот сон. Он делает шаг вперед, в комнату, потом почему-то в сторону, сам не понимая, что делает и куда движется. Видит, что тут же начинают дрожать ее ресницы, словно она уловила его шаги каким-то чутьем. И он охренительно пугается, что сейчас все закончится. Что сейчас все это прекратится, и она исчезнет. Как это обычно бывает во сне.
Твою мать, такого страха он не испытывал никогда, наверное!
Стараясь сделать это как можно бесшумнее, одним движением, Дэрил садится прямо на пол в нескольких шагах от кровати. И никак не может оторвать взгляда от ее лица. От нее.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. В такт ее дыханию.
Длинные ресницы. У нее длинные ресницы. Они отбрасывают тень на ее лицо. Излет бровей. Аккуратненький носик. Губы… Он почему-то вспоминает, как часто ловил тогда себя на том, что за каким-то хером смотрит на эти губы.
Пальцы, чуть подрагивающие на рукоятке ножа. Ее кисть в мелких царапинках, и он старается запомнить каждую из них зачем-то. Как будто это важно…
Твою мать, для него все в ней важно! Так важно, что самому не верится до сих пор. Как это могло случиться с ним и когда? Когда это стало ТАК охренительно важно?
А потом все же замечает, что в ней что-то изменилось. Не сразу понимает, что ее волосы уже не заплетены в хвост, который рассыпался всякий раз по плечам по время бега, или когда она просто поднимала голову.
Как тогда, в комнате с тем гробом.
– Продолжай. Играй. И пой…
– Я думала, мое пение раздражает тебя…
Хвост с тонкой косичкой, идущей от резинки в ее волосах. Дэрила когда-то, в другой жизни, так раздражал этот хвост. Просто потому, что охренительно опасно иметь длинные волосы в мире, в котором в тебя постоянно норовят вцепиться пальцы ходячих. Только потом, потеряв все это, понял, как это красиво, когда они рассыпаются по ее плечам. И эта долбанная косичка в хвосте…
Сейчас ее волосы заплетены в одну толстую косу, чуть растрепавшуюся от сна. И он испытывает одновременно сожаление и какое-то странное удовлетворение, что Бэт наконец-то убрала свои волосы, и теперь никто не сожмет их в смертельном захвате. Не притянет к себе, чтобы впиться зубами в ее плечи или тонкую шею.
Он смотрит на ее тонкое плечико. На косточки, которые так отчетливо видны в лунном свете, падающем прямо на нее через стекло окна. Потом смотрит на изгиб талии и бедра. На длинные ноги, за которыми когда-то сам поспевал с трудом, несясь сломя голову между деревьев лесов или по высокой траве лугов. На маленькую ступню в носке.
Он красный. Носок красный.
Странно, что кто-то спит одетый ночью здесь, за стенами, думает он, балансируя на грани реальности и сна. Веры и неверия.
Одетый, словно готовый сорваться с места сразу же. Кроме него. Иногда. Ведь он до сих пор не может привыкнуть. И, наверное, никогда не привыкнет.
Как не может привыкнуть, что ее больше не будет. Никогда.
Он всегда говорил себе после того, как потерял ее, что поверит в ее смерть только, когда сам увидит ее. Особенно, когда вдруг стали находиться остальные. Словно херов фокусник доставал из шляпы, как кроликов в известном фокусе. Сначала Рика, Карла и Мишонн. Потом Гленна и Мэгги. Кэрол. И под финал Боевую малышку, вот уж кого он не ожидал почему-то увидеть. Когда сам Рик поверил в смерть дочери.
И он тогда понял, что Бэт права. И не верил, что она мертва. Пока сам не увидел.
Что могло быть очевиднее, чем дыра в черепе? Чем кусок внутренностей под ее желтым поло?
А потом взгляд падает на ботинки у кровати, и Дэрил понимает, что все реально. Что это действительно Бэт. Она спит в кровати в маленькой спаленке дома Мэгги и Гленна в Александрии. Она дышит. Она живая.
Потому что рядом с ботинками лежит маленький – как игрушечный, мать его! – арбалет. Со стрелами-близняшками той, которую он нашел в коридоре совсем недавно. Потому что он держал одну из этих стрел в своих руках. И она была более чем реальна…
