Текст книги "Идеальные Солдаты (СИ)"

Автор книги: Kleine Android

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 50 страниц)

========== Часть первая. Земля. Пролог ==========

Маленький и жалкий.

Чем старше он, тем больше картинок в памяти.

Всё начинается темнотой. Первая картинка – Джейку два с небольшим, он чумаз и голоден, по бесконечной лестнице вверх его ведет за руку большая женщина в черном. Вокруг сыро и пахнет плесенью. Далеко-далеко раздается призрачный голос поезда.

Вот Джейку три. Другие дети его не любят. Он не разрешает отбирать его игрушки, не хочет есть песок, когда старшие ребята заставляют. Только один мальчик играет с ним. У него круглые щеки, много машинок и красивая улыбчивая мама.

Пока взрослые ходят на работу, Джейк с другом тайком гуляют на пустыре за домами, где большая свалка. Рядом железная дорога, по которой постоянно ходят длиннющие поезда, грохоча колесами на стыках рельс так, что совсем ничего не слышно. Ночью на пустыре много диких собак, а днем – черных огромных ворон. Вороны чем-то похожи на тетку Джейка, потому он их даже не боится. Друг играет с ним в прятки, в машинки и в отважных солдат Содружества, сражающихся с врагами из Лунного Союза, а вороны презрительно смотрят на них из-за мусорных ящиков.

В последний раз, когда они гуляют вдвоем на пустыре, земля под ними вздрагивает, как от сотни поездов разом, и друг Джейка проваливается в открывшуюся, словно голодный рот, дыру во влажной грязи.

Лишь маленькая ручка остается торчать наружу. Джейк держит эту быстро похолодевшую ручку до самой темноты, плача от страха и одиночества, а мимо всё ходят и ходят равнодушные поезда.

И только вечером, когда поднялся за свалкой многоголосый вой, когда пришла вернувшаяся с работы тетка, а с ней другие люди, когда мама его друга завыла на весь пустырь, вторя собачьим голосам – только тогда Джейка отцепляют и насильно уводят с пустыря.

Больше некому с ним гулять. Не с кем играть в отважных солдат Содружества. Не с кем дружить.

После Джейк еще долго пугается дрожи, иногда сотрясающей его крохотный мрачный городок. Ему снится, как земля глотает его жадно, спешно, бесцеремонно, и он летит вниз и вниз, в самые дальние дали, в темноту.

За полными вязких, тяжелых снов ночами приходят серые тоскливые дни, но лучше от них не становится.

Мать его погибшего друга ходит между домами тенью – теперь она совсем непохожа на красивую милую женщину, которую помнит Джейк.

А потом он находит ее на железнодорожной насыпи и долго не может отвести взгляд. Не замечает крови на грубо срезанной колесными парами шее, не чувствует запаха соли и грязного туалета, не ощущает промочившую его ботинки розовую, смешанную с моросящим дождем мутную воду, стекающую между шпал. Джейк видит только лицо – невыносимо, запредельно грустное лицо, от которого почему-то снова хочется плакать и прятаться.

Вот ему пять – он серьезен и молчалив, его дразнят за нелюдимость. Больше никто не хочет с ним дружить. Больше он не из-за кого не плачет и никого не пугается. Больше никого к себе не подпускает, хотя и не может понять до конца, почему так решил.

Он просто помнит своего друга, хотя тетка утверждает, что Джейк тогда был еще слишком мал. Но он-то помнит.

А еще ему ну никак не нравятся все другие мальчишки, что живут в их городке. Они плюются, ломают вещи малышей, много плачут, жалуются родителям, постоянно друг с другом спорят. Иногда собираются в стайки и пытаются кого-нибудь поколотить. Он говорит им, что они глупые, и за это его пытаются поколотить чаще других. Но когда бьют, он всегда дает сдачи. Поэтому все быстро перестают драться с ним по-честному.

Когда сосед снизу, жирный мальчишка его лет, толкает Джейка с лестницы, он даже не успевает удивиться. Мир кружится, больно ударяя по спине, по лицу, по ногам. Джейк отчетливо слышит, как смеются стоящие внизу ребята.

Два перелома и гипс на месяц, пара потерянных молочных зубов и тупая боль в голове. Маленькая покосившаяся больница, где старенький доктор половину болезней лечит аспирином. Рыдающая тетка, безразличная медсестра, усмешки мальчишек за больничными окнами. Всего лишь несчастный случай и никакого злого умысла.

Джейк копит это где-то внутри себя, складывает в дальних уголочках памяти, не понимая, но чувствуя, как растет и ворочается в нем что-то большое, тяжелое. Страшное.

Вот ему почти семь – всё опять не так, как хотелось бы. Ругаясь, тетка тащит его за руку в школу, в первый класс, как маленького. Джейк пытается вырваться, но толстые грубые пальцы держат крепко. По серой улице вдоль железной дороги, по вечной слякоти под непрекращающимся дождем его ведут в единственную начальную школу их городка, в которую ходят все хулиганы-мальчишки из окрестных домов. Все, кого ему так не хочется видеть.

Затаскивая Джейка внутрь, тетка впихивает его в руки воспитателю, причитая о том, какой невоспитанный ей достался ребенок и как много над ним нужно контроля. Воспитатель слушает, кивает и держит его так же, как держала до того тетка, потому все встретившиеся по пути в класс ребята показывают на Джейка пальцем и смеются.

Он поднимает голову и перестает вырываться, только зыркает по сторонам, гадая, кто первым перейдет от слов к действиям. Ничего хорошего от этой никому не нужной школы он не ждет, и почему взрослые все поголовно заставляют детей туда ходить, не понимает.

А потом в первый раз видит комп, а в нем – Сеть.

Окружающий Джейка мир не заканчивается там, в крохотном городке у железной дороги, на дряхлой и грязной, мертвой после Войны Земля.

Раскинувшись по планетам и спутникам, широко шагает по Вселенной человечество, осваивая новую солнечную систему, расселяясь по неизведанным и прекрасным мирам. Целый выводок искусственных спутников-Лун, красный Марс, холодные Титан, Ганимед и Европа, далекая и прекрасная Эвридика, вращающаяся со своими сестрами-планетами вокруг красного карлика в сорока световых годах от Земли – всё это манит Джейка оттуда, из Сети.

Но за пределами Сети всё остается таким же. В школе мальчишки устраивают то драки, то просто словесные перепалки, снаружи идет кислый едкий дождь, а дома уставшая после работы тетка только и ждет причины сорваться и за что-нибудь накричать.

В первый же школьный день Джейк встревает в одну из драк, не выдержав стоять в стороне, пока совсем уж мелкого мальчишку обижают другие. Его окружают трое, хватая за руки и волосы, валят на пол и бьют ногами просто потому, что им весело. Грязный тяжелый ботинок ломает Джейку нос, взрывая в голове цветной фейерверк.

Снова больница и грустный дедушка-доктор. Снова рыдания тетки, причитающей о скверном характере и несносности Джейка. Зато нос в результате вправляют на место довольно ровно, хотя дышать им больно еще несколько долгих недель.

Школа летит мимо, будто соревнуясь по скорости с поездами на насыпи возле городка Джейка. Самому ему уже восемь, и хотя для своих лет он маленький и тощий, зато очень бойкий и, по словам той же тетки, невыносимо непослушный. Заставить его делать что-то, что он не хочет, просто невозможно, а поймать для наказания и того сложнее. Джейк перечит любым теткиным словам и просто убегает, когда что-то ему не нравится.

Правда в школу он ходит исправно, куда чаще остальных бандитов-одноклассников. Наверное потому, что учеба дается легко, а любое задание оказывается простым, если ответ на него Джейк видел раньше хотя бы раз в жизни. Он помнит всю школьную программу, не пропускает уроки, потому учится гораздо лучше других. На уроках и после них он лазает в Сети, ища новую информацию, а дома много мечтает о космосе, о прекрасной зеленой Эвридике и бесконечности еще не открытых планет.

А зимой в доме, где живет Джейк, на вечно пустующем верхнем этаже появляется новый мальчишка, старше Джейка на несколько лет. Его родителей не видать среди взрослых, никто не знает, откуда он взялся, и, кроме слухов, никто ничего не может про него рассказать.

Новичок постоянно улыбается и сразу объявляет всех желающих членами своей банды. Всем хулиганам-мальчишкам он нравится, хотя, на взгляд Джейка, он очень уж странный: тощий, дерганый, с бесцветными рыбьими глазами, на непропорционально большой голове – макаронины слипшихся светлых волос во все стороны.

Швабра.

Голова новичка напоминает Джейку старую швабру на пластиковой ручке, стоящую в чулане у тетки. Весь год он сторонится новичка, точно зная, что вступать в его банду не хочет. Сам Швабра ходит поодаль, не приставая, но будто поглядывая из-за углов. Джейк тревожится, держится настороже, но первым тоже не идет на контакт.

Так проходит весь следующий год. Серый мокрый снег сходит, сменяясь весенними дождями, потом – летними темными тучами, а следом – тоскливыми осенними ветрами. В ноябре Джейку девять. В школе он отличный ученик, лучший среди пестрой толпы таких же маленьких оборванцев-одноклассников. Воспитатель больше не считает его непослушным зверьком, а наоборот только хвалит. Он даже разрешает сидеть за компьютером после уроков, задерживаясь в школе до позднего вечера.

Всё яснее Джейк понимает, что все вокруг него запоминают вещи совсем не так, как он, а потому задирает нос, даже если кто-то пытается общаться с ним по-хорошему.

Но, в общем-то, никто и не пытается. Почти все мальчишки общаются только со Шваброй. Он учит их делать бутылки с горючей смесью и сбивать ворон из рогаток. Они играют в войнушку и носятся по дворам шумными стайками.

В один из весенних вечеров, идя после школы домой, Джейк видит, как Жирдяй и Швабра тащат куда-то девчонку из их дома. Джейк тихо смотрит на них, только смутно догадываясь, зачем они затыкают ей рот и пытаются содрать ее платье в горошек, но отчетливо видит, как девочка плачет, как выворачивает ей руки Жирдяй, как блестят глаза Швабры, а постоянная безумная улыбка не сходит с лица, пока он своими длиннющими страшными пальцами шарит по ее телу. Джейк без раздумий подбирает крупный камень и с размаху кидает его Швабре в голову.

Бух!

Звук лопающегося фрукта – такой он слышал на прошлый День Рождения, когда тетка подарила ему маленькую рыжую дыньку из Верхнего Города. Он не хотел делиться подарком, потому мальчишки-соседи отобрали ее и кинули на бетонный пол лестничной площадки.

Из головы Швабры течет кровь, Жирдяй трясется то ли от злости, то ли от ужаса, а Джейк снова чувствует, как ворочается в тесной грудной клетке то непонятное, большое и страшное.

А время беспощадно идет вперед. Кончается новая зима, тают остатки грязного снега. Джейку всё еще девять, но уже с половиной, что в таком возрасте – большая разница. Скоро кислое холодное лето и не такие уж желанные каникулы. В городе, где живёт Джейк, лето не сильно отличается от других времен года, но тетка обещает свозить его на старые песчаные карьеры и в большой город, что находится далеко-далеко, за много миль по железной дороге отсюда. Один раз Джейк видел карту их штата, потому помнит ее просто отлично.

За две недели до конца учебного года Жирдяй ловит Джейка после школы, зажимая в уголке у подъезда. За его спиной стоит Швабра, и хоть с удара камнем прошла куча времени, голова его всё еще перемотана бинтом. Жирдяй испаряется как по волшебству, во дворе остаются только они двое: Швабра и Джейк. Они смотрят друг другу в глаза: зеленые, недоверчиво прищуренные в водянистые, широко и безумно распахнутые. Швабра кивает и зовет идти за собой – соглашаться Джейку не хочется, но что-то внутри не дает сбежать.

Быстро темнеет, несмотря на конец весны. Джейк и Швабра идут рядом по хлюпающей грязи вдоль насыпи, по пустырю с воронами, мимо большой свалки, потом по ржавой лестнице через пути.

Тоскливо гудит в дальних далях поезд. За спиной пронзительно воют собаки. Душно и холодно пахнет землей и креозотом.

Когда они поднимаются на пути, Джейк со всей смелостью вновь встает к Швабре лицом, готовясь к совершенно очевидной драке. Но всё сразу идет вовсе не так, как он мог себе представить.

Скрипит, начиная вращаться, незримое колесо Сансары.

Неуловимо быстрое движение – и в руках Швабры появляется острый осколок щебенки. Зуб за зуб – и гулкая, звонкая боль пронзает голову Джейка.

Протяжный гудок поезда вторит ей уже совсем близко.

========== Глава 1. Решимость. ==========

Теперь я уверен: моя настоящая жизнь началась в этот миг. Как из пепла голову подняла, выглянула, чтоб запустить новый цикл.

Новый поворот вечного колеса.

Сперва было холодно.

Я спал без снов и отстраненно, медлительно думал, что теперь так будет всегда. Чернота вокруг казалась сплошной и бескрайней, как толща стылой тягучей воды. Я смотрел в никуда, пока мои мысли не покрылись инеем, все тише ворочаясь со скрипом колючего снега.

А потом появился свет. Птица, раздвинувшая алыми огненными крыльями черноту и обнявшая меня за плечи мягким теплом. Свет заполнил мое сознание доверху, темнота оказалась просто грозовыми тучами, полными глупых кислых дождей, а из-за них, смеясь надо мной, выглядывало огромное светлое небо.

Лазурное, яркое, чистое.

Конечно, я знал из школьной программы, что до Войны даже тут, внизу, небо было голубым, но никогда не мог его представить.

Два синих кусочка неба растаяли в жаре желтого Солнца, птица осторожно опустилась на землю, растворившись надо мной языками живого костра, и я проснулся.

Реальность оставалась серой, как и всё под покровом бесконечных туч. В открытые глаза сразу полилась грязная вода.

Я лежал рядом с путями, на насыпи, в паре безопасных метров от железной дороги. Земля вокруг дымилась под набирающим обороты ливнем. Надо мной рычали облезлые страшные морды.

Дикие собаки с пустыря?

Оскалы все шире. С гнилых зубов капала мутная пена.

Я умру, едва успев родиться заново?

Одна из тварей уже успела вцепиться в мою ногу ниже колена и теперь поспешно трепала ее, изо всех сил тряся головой.

Боли я не чувствовал, как и страха, будто смотрел за телом со стороны. Помню, как сильно пахло гарью и жареным мясом. Две собаки уже драли что-то в стороне.

Больше ничего я увидеть не успел – в следующий миг наверху раздался шум двигателя, и меня ослепило фонарем. Собаки ринулись врассыпную. Кто-то спустился ко мне и медленно поднял на руки. Я снова почувствовал тепло – уже иное тепло, человеческое – и ощутил облегчение.

***

Сколько я был без сознания – не знаю, но едва открыл глаза, сразу понял, что случилось что-то серьезное. Что-то, чего никогда до тех пор не случалось, не виделось во снах, не встречалось мне на белом свете. То, что может перевернуть вверх тормашками всю мою старую жизнь.

Свое сердце в груди я ощущал словно впервые. Оно и правда всегда так билось, четко и громко, прямо вот здесь, под самыми ребрами? На миг мне показалось, что его стук раздваивается, но все иные чувства смыло волной беспокойства.

Где я?

Сверху был бесконечный белый потолок, в уши лезли негромкие стоны и ругань десятков людей, голова упиралась в каменно-твердую подушку, а в носу мешалась противная пластиковая трубка.

Поворот головы лишь немного прояснил картину. Рядом с моей совершенно белой кроватью сидела моя черная старая тетка, еще больше, чем обычно похожая на огромную ворону со свалки. Голова ее, как всегда оплетенная деревянными бусами с кучей цветных перышек, лежала подбородком на груди, глаза были закрыты, на медном морщинистом лице застыла гримаса отчаяния.

Будто она недавно видела что-то невыносимо ужасное.

Во мне начал подниматься страх, мурашками пробираясь по телу, холодом стискивая желудок.

Где я, черт возьми?

Сразу за теткой стояли еще белые койки: некоторые заправленные, некоторые со спящими людьми. Длиннющая палата на пару дюжин человек, если не больше.

Больница, так? Не наша, в нашей я бывал сотню раз. Что-то более серьезное – может быть, даже Верхний Город?

Вместе с мыслями в разум закрался еще один росток чистого, острого, как битое стекло, страха.

А зачем меня сюда привезли?

Тела своего я не видел, укутанный одеялом по самую шею. Болела левая нога, колюще и противно, как сотней иголок ужаленная. Мерзко ныла правая рука, словно я напрочь ее отлежал. Голова казалась раздутой, точно воздушный шар. Вращать ей было мучительно, от каждого движения меня начинало тошнить. В сгибе локтя левой руки была воткнута раздражающая иголка капельницы.

Больше всего бесила торчащая из носа трубка. Я заворочался, собираясь выдернуть ее ко всем чертям.

Ну, точнее, только попытался. Правая рука, спрятанная где-то под одеялом вдоль тела, отказывалась слушаться, только сильнее отвечала тупой ноющей болью.

Эй, я что, в гипсе? Или что там такое?!

Растущий страх полоснул частым пульсом, встал в горле скользким комком тошноты.

Ну нет, так нельзя! Ау, правая рука!

Что-то тут не так. Страх напомнил о себе мурашками. Воздух с трудом протискивался в легкие, став густым, как кисель.

Я резко сел, игнорируя подскочивший к горлу желудок, и кое-как содрал с себя одеяло.

Сердце екнуло, пропустив удар.

От моего крика тетка проснулась и тут же бросилась меня утешать, обливая градом крупных бесполезных слез.

А я орал, испуганно и возмущенно. Правой руки просто не было.

***

Остаток недели я валялся дома, вылезая из-под одеяла, только чтобы справить нужду. Меня до сих пор тошнило, голова порой казалась каменной, а искусанная нога откликалась болью при ходьбе. Но не об этом были все мои мысли.

Мне было грустно и невыносимо обидно. Я не мог понять, почему это случилось со мной. Почему Швабра так поступил?

Он специально привел меня на пути. Если он хотел кинуть камень, то мог сделать это в любом месте. Но он хотел другого. Даже мой детский разум понимал это.

Убить. Меня.

Покрытый бинтами мерзкий обрубок на месте правой руки я спрятал в длинный рукав рубашки, завязав ее узлом в районе локтя. При перевязках я старался отвернуться и не смотреть. Кожа на остатке плеча стала бугристая, покрасневшая, словно обожженная. Стягивающие края раны неровные швы разбухли и потемнели.

Совсем не круто. Уродство какое-то. Мне хотелось рыдать, но даже этого не получалось.

И будто одной потери руки было мало, иногда приходили странные боли. Дразнили, мешали думать, не давали спать. Я заново чувствовал руку, и она невыносимо болела. Крича в подушку, я мечтал, чтобы это прошло.

Если уж ее больше нет, то пусть не будет совсем!

Черт.

Я стал сам себе противен. Всегда хотел быть лучше других, а что получил в результате?

В жизни моей с момента, как я себя осознал, как научился задавать вопросы, в моей маленькой никчемной жизни сразу появилась цель. Стать лучше всех и убраться из этого мрачного города.

Кто в этом мире самый крутой?

Мальчишки всех возрастов играли в войнушку всегда, сколько я себя помню. В справедливых Солдат Содружества и подлых захватчиков из Лунного Союза. А самым могучим, великим и храбрым всегда был адмирал – предводитель всех армий, командующий флотом.

В Сети говорили, что с конца прошлой Войны и до наших дней это звание так никому и не принадлежало. Конечно, я надеялся… да, я был просто уверен, что стану следующим, кто его получит!

Нет, даже в своем несознательном возрасте я догадывался, что война – это что-то очень плохое, и ждать ее вовсе не стоит, если ты считаешь себя не совсем идиотом, конечно. Вот только все знали о том, что постоянные мелкие конфликты с Лунным Союзом вот-вот перерастут во что-то куда более страшное. В Сети постоянно судачили об этом.

Новые войны с Луной, конечно, должны окончиться нашими победами. И, естественно, победы эти принесет храбрый командующий флотом, адмирал.

Я так хотел сбежать отсюда, сбежать подальше, в Верхние Города, на Марс или даже на далекую-далекую Эвридику, поступить в военную школу и стать самым настоящим офицером! И пусть шансов всегда было мало, но я мог рассчитывать хотя бы на самого себя.

А что теперь-то будет? Как мне дальше быть?

Тетка боялась ко мне подходить. Я дергал плечом на любые попытки поговорить, отмахивался от еды и молчал. Она быстро поняла и отстала, только ночью, думая, что я сплю, садилась на мою кровать и легонько гладила одеяло, нашептывая что-то на неизвестном мне языке.

Над моей кроватью она повесила оберег из перьев, но я знал наверняка, что он не поможет. Глупая тетка верила в мистику. Я верил только в то, что можно было доказать и проверить.

Например, раньше я всегда верил в свои силы. Когда встревал в драки с мальчишками, защищая себя или тех, кто слабее. Когда сдавал на отлично все тесты в школе. Когда шел на чертову железную дорогу со Шваброй.

Несмотря на то, что я всегда был маленький и довольно слабый. Несмотря на то, что мой родной город, кажется, худшее место Ойкумены. Несмотря на то, что никто и никогда не поддерживал меня.

Смогу ли я продолжать верить в свои силы теперь, когда сил, выходит, особо и нет больше?..

Молодой доктор из той незнакомой мне большой больницы сказал, что меня принесли патрульные. Поезд отрезал мою несчастную правую руку почти до середины плеча.

Про ожог на культе мне сказали: «Так бывает. Это такой эффект от колес». Про укусы собак: «Ничего, от бешенства тебе уже сделали укол». Про разбитую голову и сотрясение мозга: «Все в порядке, просто ударился, когда упал на рельсы».

Мне повезло, так сказали врачи. Я потерял много крови, но, видимо, меня вовремя нашли.

Какая удача, да-да, конечно.

Частым гостем моей головы в первые дни после выписки из больницы была четкая, мрачная мысль: лучше бы я сдох тогда.

Долечиваться меня отправили домой. Тетка вела длинные слезливые разговоры с врачами о деньгах, страховке и нашем тяжелом положении, но ее все равно никто не послушал.

Все тот же молодой доктор долго извинялся, провожая нас до выхода из больницы. Окна в ней были зарешечены, и за ними я никак не мог разглядеть ни кусочка того самого голубого неба Верхних Городов.

– Если бы руку принесли вместе с тобой, я бы пришил ее обратно, дружище, – сказал док, явно стараясь глядеть в сторону. В глазах его сквозила неприкрытая жалость ко мне. Совсем юный, белобрысый, с яркими прыщами на подбородке, теснящими робкий зачаток щетины, он был, наверное, едва-едва после высшей школы.

Конечно, мне он казался взрослым, даже старым. В девять лет все, кто старше тебя хоть немного, уже находятся неизмеримо далеко.

Док ковырял носком ботинка пружинящий больничный пол и грустно моргал в никуда.

Жалость. Такое противное слово.

Такое противное чувство.

– А так – копите деньги, можем потом установить прекрасный протез, будет еще лучше прежней руки! – сказал док напоследок, пытаясь посмеяться, но выдавил из себя только кривую улыбку.

Тетка рассыпалась в благодарностях, приседая перед доктором. Я безучастно стоял рядом, разглядывая мозаичную картину на стене коридора. Доку я не сказал ни слова, просто молчал с тех самых пор, как откинул одеяло и не увидел своей правой руки. Неприязни к нему я не испытывал и в своей травме не винил, хотя он, скорее всего, думал обратное, извиняясь в десятый раз и раскланиваясь с моей теткой.

Неприятной была только его жалость.

Как уж тут продолжать верить в себя, когда теперь каждый будет меня жалеть?! Как теперь понимать, добиваюсь я чего-то сам или мне уступают из этой гребаной жалости?

Дома я забился в свой угол, закрылся одеялом и попытался обдумать ситуацию. Что теперь со мной будет?

Не стать мне теперь настоящим военным. Правильно, кому нужен инвалид, да еще и с Нижней Земли?

И адмиралом уж точно не стать. Ладно если бы я руку на поле боя потерял – это другое дело. А вот так, в детстве, по глупости…

Нет, вовсе это не было глупостью. Это была злость, не моя злость. Швабры.

Смогу выйти из дома – разберусь с ним. Он ответит мне за перееханные поездом мечты!

Будто назло все подряд пытаются заставить меня от них отказаться. Тетка – и та всю жизнь была против моих стремлений.

– Твои родители тоже рвались в небо, – всегда ворчала она, – в небо они и отправились. А тебя мне подкинули! Я тебя кормлю, воспитываю, а они бросили. Значит, будешь делать так, как положено в моем доме. Никаких военных! Удумал, тоже мне!

Неудивительно, что сбежать из этого дома было моей наипервейшей целью. Интересно, мои родители тоже сбежали к своим мечтам? Наверное, ребенок не входил в их планы, а может, планы появились уже после ребенка и стали важнее…

Или тетка имела в виду, что они умерли? Какими они вообще были, эти самые «родители»?

В моей памяти сохраняются лица каждого, кого я увидел хотя бы на пару секунд. Лиц своих родителей я не помнил совсем. Потому иногда сомневался, что они вообще существовали.

– Работа – великий дар, – всю жизнь поучала тетка меня, заставляя участвовать во всех ее делах по дому. – Подрастешь – будешь мне и на дороге помогать. Война – она, может, и не начнется никогда, а если и начнется – мимо пройдет. Кому до Нижней Земли какое дело? Твои вояки про нас и не вспомнят. Тихо тут, спокойно. Будешь хорошо работать – сможешь на добычу уехать, на шахты. Девушку найдешь себе хорошую, дом, детишек, старость мне обеспечишь… чтоб все как у людей!

Я слабо представлял себе дом и детишек, на тот момент они совершенно не укладывались в моем мозгу. Улететь подальше и никогда не видеть серое небо, кислую грязь и грохочущие поезда. Вот о чем я думал.

– Каждый сверчок знай свой шесток, – наставляла тетка. – Умей пользоваться тем, что у тебя есть от рождения, и довольствоваться тем, что тебе досталось. Мы люди маленькие, куда нам космос?

Лежа в темной душной комнате под старым стеганым одеялом, я смотрел в потолок и думал о ее словах.

Пусть даже сама жизнь ставит моим мечтам палки в колеса.

Еще посмотрим, кто кого.

***

Через несколько дней, обдумав ситуацию со всех сторон, не в силах больше прятаться в кровати, я согласился поесть. Желудок болел, принимая еду после такого перерыва, но я все равно жадно грыз кусок серого хлеба.

Левой рукой я не умел даже ложку держать. Кормить жидким супом меня пришлось тетке. Она ругалась, качала головой и все сокрушалась, как же я теперь работать буду.

А я начал обдумывать план мести.

Да, я жалкий. Маленький. Но еще на что-то способный.

Слегка шатаясь от слабости, я дошел до ванной и первый раз взглянул в зеркало после случившегося. С той стороны на меня посмотрел кто-то тощий, лохматый, злой и не слишком похожий на ребенка.

Поход в школу был испытанием храбрости. Я стиснул зубы до скрипа, застыв на последней ступеньке перед школьной дверью, потом решительно толкнул ее левой рукой. Звонок уже прозвенел, в холле было пусто. Я вошел в класс так тихо, как только смог, но все тридцать голов тут же повернулись ко мне.

– О, чудила вернулся! – радостно закричал жирдяй, тряся подбородками. – Живой, надо же! А мы уж думали, ты сдох давно.

– Не надейтесь, – я усиленно делал вид, что мне все равно, стараясь держать спину прямо, пока шел до своего места.

Несколько человек не стесняясь обсуждали меня, кто-то смотрел со страхом, но больше – с жалостью.

Так смотрят на умирающих в подворотне котят, изодранных собаками. На слабаков.

Мне не нужна такая жалость. Меня и без них бесит то, как мало я сейчас могу сделать.

Я всем докажу, что смогу куда больше.

Еле высидев положенное количество времени, я едва сдержался, чтоб не вскочить и не выбежать первым из класса.

Спокойно.

Когда-то я читал в Сети о древних временах: там женщины ходили в длинных платьях и считались мужской собственностью, а мужчины в напудренных париках дрались за своих женщин на шпагах.

Первый ход в дуэли за мою собственность. За мечты и будущее. Это как кинуть перчатку в лицо судьбе.

Нужно доказать всем, что даже с одной рукой я окажусь лучшим.

Первым.

Лучше страх, чем жалость. Боятся сильных, жалеют слабых.

Я встал и медленно обвел глазами класс, представляя, как лично прибиваю каждого гвоздями к стулу.

Жирдяй начал что-то говорить, но вдруг заткнулся, перехватив мой взгляд. Увидев его реакцию, я почувствовал себя уверенней.

– Знаете, каково это, когда тебя переезжает поезд? – вкрадчиво спросил я голосом едва громче шепота. Разговоры и смешки стихли, как по щелчку. – Представьте, как тысячетонный состав едет по вам, перемалывая в песок ваши кости. Как кожа лопается – бум! – и капельки крови летят во все стороны! А потом вы видите мерзкий… – я скривил худшую гримасу, на которую был способен, – кровоточащий обрубок, шевелящийся, как червяк, и узнаете в нем свою руку!

Под конец я почти кричал. Ребята вздрогнули. Я услышал, как кто-то с задних рядов шумно испортил воздух.

Насладившись впечатлением, я выдержал паузу и заулыбался, как мог.

– Не знаю, как я выжил, учитывая, что многие из вас тут явно молились о моей смерти, гады. – Я нажал кнопку выключения на компе, и тот пискнул протяжно, будто умирая. – Что-то во мне все-таки сдохло. Возможно, я поехал крышей, можете так считать… Но прощать я больше ничего не намерен.

На этих словах я улыбнулся как можно шире и быстро вышел из класса. Едва за мной закрылась дверь, как все зашумели разом. Я не стал их слушать, бегом промчавшись до туалета, где закрылся в кабинке и молча трясся, пытаясь сдержать дыхание.

Теперь меня будут бояться. Действительно ли это лучше, чем презрение и жалость?

Намного лучше. Большего я от них и не ожидал.

Пора подумать о дальнейших планах.

Что досталось мне от рождения?

Ум, злость и хитрость. Этим я отличаюсь от них – этим и буду пользоваться. Количество рук не имеет значения.

Никуда моя мечта не делась, никуда не пропали стремления. Посмотрим, чего я смогу добиться. Здесь, в городе тяжелой работы и скучных людей, мне делать нечего. Решено: уйду, едва соберусь с силами. А еще перед тем, как уходить, нужно закончить дела.

========== Глава 2. Цель. ==========

До конца учебного года оставалась всего неделя. Результаты по большей части предметов были уже получены, из всего класса на уроки ходила едва ли дюжина человек. Грядущее лето обещало дожди, как и почти каждое лето на моей памяти.

Три дня я стоически терпел постоянный шепот за спиной, затихавший, стоило мне повернуться. Каждый, с кем мне приходилось общаться, пялился на завязанный у локтя пустой рукав моей рубашки. Будто теперь вовсе не нужно было смотреть мне в лицо.

Будто теперь единственное, чем я отличался от остальных – моя уродски обрубленная рука. Самая важная моя характеристика, да-да, об остальных можно забыть.

Три дня на каждом лице я видел только страх или жалость.

Те, кто раньше меня недолюбливал, дразнил из-за угла или даже относился неплохо, как наш воспитатель – все они теперь видели во мне калеку, урода. Одноклассники при встрече жались по стенам, стараясь держаться подальше. Воспитатель пытался освобождать от уроков и придерживал передо мной двери на входе в класс. А по вечерам еще тетка полоскала мозги бесконечными причитаниями.

Три дня я смотрел после школы в окно и видел Швабру в компании нескольких мальчишек из нашего двора. Пару раз я ловил его взгляд, будто он знал, что я наблюдаю. Страха в нем не было, как и не было жалости.