Текст книги "«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)"
Автор книги: Альфина и Корнел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 69 (всего у книги 87 страниц)
– Стреляйте же, – ответил граф Метелин.
Он не мог знать, о чём говорил с ним Твирин, но иллюзия понимания вышла до умопомрачения убедительной.
Твирин, словно во сне, взялся за обрез, распрямил руку параллельно холодным ступеням и неожиданно ощутил сквозь дрожь, как локоть скручивает болью. Было ведь что-то такое на днях, ударялся ведь до искр из глаз. Видимо, не прошло.
– Стреляйте.
У графа Метелина была грустная улыбка, и он храбрился.
Рука подпрыгнула, точно на волне, и на спусковой крючок нажала бестолково, суматошно, лишь бы уже нажать.
В ушибленный локоть отдало так, что Твирин на мгновенье ослеп и оглох.
Когда же возможность сознавать реальность вернулась, граф Метелин нетвердо стоял на коленях, а из горла его отчаянными толчками рвалась кровь пополам с хрипами, от которых у Твирина дрожала не только рука с обрезом, но и всё, что дрожать вообще способно. Будто хрипы эти выходят не ртом, а сразу через продырявленную шею, будто это они такого жгучего цвета, будто это их ритм отбивают толчки.
Будто в них слышится «стреляйте – застрелите же наконец – что вы стоите – завершите начатое – убейте – ну же, леший вас дери!».
Второй выстрел царапнул колонну – где-то высоко, много выше, чем дёргалась в такт пульсации хрипов голова графа Метелина.
Твирин же знал, что не сможет.
Твирин может лишь приказывать «огонь!», но на большее его не хватает. Теперь – не сможет и того. Некому будет приказывать, свидетелей его неумению стрелять – вся площадь, сегодня как нарочно заполненная солдатами, а не простыми горожанами.
В унисон хрипам в Твирине забился хохот – такой же клокочущий, красный, пачкающий.
Разве не о том он грезил? Снять шинель и не стать предателем?
Чтобы не стать предателем, нужно всего лишь перестать быть героем.
Откуда-то рядом с графом Метелиным вырос Плеть, тоже рухнул на колени в расползающееся красное, сверкнул в руке молнией стального, скупо шевельнулся и вмиг затушил хрипы.
Мёртвым графа Метелина Твирин не увидел: отвернулся и, силой мысли припечатывая каждый новый шаг к ступеням, спустился. Внизу нашёл в руке обрез – бросил наземь. Толпа шуршала сильнее привычного, что-то было не так, как всегда, что-то отличалось. Быть может, это, наплевав на объедки дисциплины, переговаривались солдаты.
В поле зрения – печатать шагов тридцать – возникли Влас Дугов, Петюнич и Крапников. Ошарашенные, недопонявшие, смешные. Ничего, им объяснят. Свидетелей вся площадь, вся площадь свидетелей, как нарочно, разве не о том, не предателем.
Ваше сиятельство, вы ещё слышите?
Вы правильно побрезговали убивать Твирина, вы поступили куда справедливей.
Вы его разжаловали.
Глава 75. Новая жизнь
– Это несправедливо, – пожаловался Приблев и немедленно прикусил язык, поскольку последовавший вопрос был всецело предсказуем.
– Что?
На самом верху радиовышки имелась небольшая площадочка, обнесённая хилой оградкой. На площадочку можно было выбраться из окна-двери, и с неё единственный путь наверх вёл по ощерившейся кривыми жердями ступеней лесенке. Там, наверху, поджидали антенны. Говорят, нерабочие.
Площадочки, оградки, лесенки. Над Петербергом повеяло первой весной – пока ещё робкой, ненастоящей; не весной, а, так сказать, намёком на весну, и от этого намёка всё вокруг сделалось вдруг, гм, уменьшительно-ласкательным. Золотце сидел у самой оградки, свесив ноги вниз. Приблев на такие безумства не решался, а потому осмотрительно стоял от края подальше. В конце концов, у него не имелось опыта ни работы в голубятне, ни путешествий по крышам.
И уже не было так важно, по делу они взобрались на радиовышку или из прихоти; в самом чувстве высоты таилось столько младшекурсничьего задора, что несправедливость только острее колола.
– Не знаю, – честно и расстроенно признался Приблев. – Вернее, вы ведь понимаете… Да я и сам понимаю, что иначе было нельзя. А впрочем, мне так жаль, что никто не прислушался! Я бы покривил душой, если б сказал, будто правда верю… верил в душевную хворь графа Метелина – хотя, знаете ли, это такие материи, где разница между здоровьем и болезнью ускользающе тонка! В конце концов, можете ли вы поручиться, что все мы крепки духом? Вот, скажем, граф – и я имею в виду не нынешнюю его скорбь, вполне понятную, а вообще… Граф вообще, по-моему, не образчик душевного здоровья. Я читал…
Негромкий смешок Золотца сбил Приблева с мысли, но говорить тот ничего не стал, и потому мысль продолжилась:
– А хэр Ройш? Он здравый человек, этого не отнимешь, но могли ли вы ожидать от него подобной… вспышки? Да, безусловно, можно постулировать, что это лишь черта характера или временное расстройство, почему душевная наука и представляется столь хитрой. Но ведь это даёт пространство не только для сомнения, но и для манёвра! Впрочем, в случае с приговором и сомнение отбрасывать не следует.
– Вы невыносимы, – хмыкнул Золотце, но в голосе его вовсе не было сердитости. – Сандрий, вы ведь уже сами забыли, с чего начали свою речь!
Приблев смутился. В том, что мысль его невольно уходила в сторону от печальных событий к размышлениям более абстрактного, но и более приятного толка, было, без сомнения, неуважение к мёртвым. Пожалуй, даже кощунство. Но, с другой стороны, разве есть мёртвым толк от причитаний? Ведь вряд ли же что-нибудь изменится в мире от тоски самого Приблева, верно?
А впрочем, изменится – например, настроение тех, кто жив и рядом.
– Простите, – потупился Приблев. – Я понимаю, что это не слишком уместно, да и сделанного не вернёшь.
– Не извиняйтесь. – Золотце слегка запрокинул голову, глядя не то в отблёскивающее голубым небо, не то краем глаза на собеседника. – За это я вас и люблю.
– С другой же стороны, – ободрился Приблев, – если граф Метелин и правда имел некоторое душевное расстройство, мы бы всё равно не сумели вылечить его в закрытом городе, пусть тот и приоткрыт. Я, конечно, не сторонник эвтаназии, но…
– Не увлекайтесь так своими фантазиями, – поморщился Золотце, и стало ясно, что ему всё ещё очень грустно. – Не было у Метелина никаких душевных расстройств.
На радиовышку они влезли, чтобы проверить, в каком состоянии её оставили вломившиеся солдаты Резервной Армии. Часть аппаратуры отсюда вынесли ещё до осады, приспособили к общему делу, но кое-что вроде бы осталось. Надо признать, что Приблев не до конца понимал, к чему теперь подобная инспекция, но на расспросы Золотце неожиданно серьёзным тоном ответил: мол, не кажется ли вам, что росский народ уделяет радиосвязи постыдно мало внимания? А ведь за ним, мол, будущее! Это ведь, мол, такие возможности!
Возможности Приблев отчётливо видел, но внятных объяснений добиться так и не сумел. Впрочем, судя по тому, что происходило, залезли сюда они с Золотцем просто посидеть.
С маковки радиовышки Петерберг был плоским и противоестественным: не полагается человеку подниматься на такую верхотуру! И, как в подарок, ветер затих, только шорхал иногда сырой ладонью по волосам. Скоро наступит весна.
– Ничего не могу с собой поделать: у меня такое ощущение, будто начинается новая жизнь, – повинился Приблев.
– Конечно, – фыркнул Золотце. – В старой-то уже никого не осталось. – Он сердито и насупленно молчал, снова вжавшись щеками в шарф, а потом воскликнул: – Леший, ну конечно мне небезразличен Метелин! Да, мы давно разошлись, даже разругались, но ведь, знаете, это я учил его стрелять! Выучил…
В словах этих было столько горечи, что у Приблева ёкнуло сердце. Но разум его ёкать отказывался:
– А если бы… – осторожно начал он, – я ни на секунду не забываю о том, что у нас есть обязательства перед жителями Петерберга. Но если бы, положим, таковых не было… Вы бы… Ну?..
– Ну конечно, я не стал бы его казнить! – отчаянно вскричал Золотце. – Стрельнул бы ему в зад солью да выгнал бы из Петерберга прочь.
– А как же Веня? Мне известно, что вы не были таким уж его поклонником, но… а как же граф?
– Веня! – Золотце вздохнул. – Веня… Знаете, Сандрий, мне ужасно, просто-таки невыносимо стыдно… Я ведь на дух его не переносил, и я открыто о том заявлял, даже когда меня не спрашивали. Хуже вам скажу: мне хватало бесстыдства напрямик заявлять графу, что именно я обо всём этом думаю, рекомендации свои ценные раздавать по вопросу, который, честно если признаться, только их двоих и касался. О, сколько раз я повторял, что добром эта история кончиться не может! И не потому, разумеется, что Веня – салонная шлюха, на таких вот щедрых-благородных нарочно натасканная, нет, нет. Понимаете, мне же мерещилось, будто я не его принадлежность вижу, а его самого насквозь, и там – чернущее совершенно нутро. Я поклясться был готов: он графом не просто пользуется, чтобы себе местечко потеплее обустроить – велика беда, добрая половина человечества так и живёт, а… Не знаю, как и объяснить-то. Я верил, что, подвернись ему случай, он с радостью графа о колено переломает. Раздавит, в пыль разотрёт и сверху наплюёт для полного удовлетворения. Что вот это ему и нужно, верил я, – Золотце горестно ссутулился. – А на деле вышло, что он графа ценой себя спас… Леший, да как же я так ошибся, как же тошно, что и не изменишь уже ничего, не вернёшься назад, не извинишься…
Сглотнув, Приблев сделал шаг вперёд, присел и положил Золотцу руку на плечо. Он надеялся, что это поможет.
– Плеть вчера обронил… Я не очень, откровенно говоря, его понял, но мне кажется, что он с вами отчасти согласен – про чернущее нутро. Но при этом он убеждён, что оно очистилось. И, как бы это, что не так важно, сколько лет ты проживёшь после того, как… Леший, до чего это глупо звучит! – Приблев неуверенно рассмеялся. – Но мне кажется, что я в некотором смысле его позицию разделяю.
– Вот на нём бы и упражняли свою новообретённую тягу к душевным заболеваниям, – без огонька огрызнулся Золотце.
– Простите. – Приблев слегка постучал пальцами по золотцевскому плечу, но желание объясниться возымело верх: – Простите, я ведь это не затем говорю, чтобы примирить вас с утратой, тут помогает только время. Но мне кажется, что Плеть – весьма проницательный человек. И если он с вами согласен, выходит, вы не так уж ошибались – просто упустили… момент очищения.
Плечо Золотца запрыгало у него под ладонью. Лицо Золотца скрылось в манжетах.
– Сандрий, вы по-прежнему невыносимы, – невнятно донеслось из-за кружева. – Вы сейчас… Вот сейчас, когда расстреляли Метелина, когда Веня, когда граф… Вы сейчас утешаете меня, рассказывая мне о том, что я, по крайней мере, не лишён проницательности?
– Ну… – растерялся Приблев. – С логической точки зрения это всё же лучше, чем если бы при равенстве остальных данных вы были её лишены, верно?
Молниеносным движением Золотце развернулся и крепко-крепко Приблева обнял. Плечи его по-прежнему вздрагивали, да и всхлипы какие-то прозвучали, но Приблев не сумел, конечно, разобрать, плачет Золотце или смеётся. Скорее всего, верны были оба предположения. Оставалось только аккуратно обнять его в ответ и легонько похлопать по спине. По крайней мере, Приблев полагал, что в подобной ситуации поступают именно так.
Со временем Золотце затих, и стало слегка неловко, но, когда он отстранился, слёз на его лице не было – вместо них он продемонстрировал гримасу лёгкой задумчивости.
– Сандрий, вам когда-нибудь хотелось уехать из Петерберга?
От таких вопросов Приблеву немедленно потребовалось поправить очки.
– Я, признаться, не задумывался. Ну, знаете… У меня ведь не то чтобы когда-то имелся выбор. Петерберг – закрытый город, так просто отсюда не уедешь, да и я должен был стать врачом именно для петербержской аристократии… хе. Потом, сами знаете, завод, его тоже бросать не хотелось.
– А потом? – нетерпеливо кивнул Золотце.
– Потом – то есть сейчас? – уточнил Приблев.
– То есть сейчас. В городе ведь небезопасно, а вы только-только выпорхнули из отчего дома.
Приблев нахмурил брови и старательно припомнил.
– Всё равно не задумывался, – развёл он наконец руками и улыбнулся: – Знаете, я… как раз наоборот. Я недавно подсчитал свои ресурсы и обнаружил, что работа на заводе была прибыльней, чем мне казалось, да и в Союзе Промышленников полагается жалование. Комнаты наши с вами невелики… – Приблев собрался с духом. – В общем, я помышлял их выкупить.
– Выкупить? – хлопнул ресницами Золотце.
– Ну да. А зачем мы с вами тратимся на аренду? Так получится выгодней. Конечно, денег мне хватает по дореволюционному курсу, а сейчас один леший знает, сколько с меня попросят, особенно если прибавить скидку на членство в Революционном Комитете. Впрочем, никаких официальных операций с валютой ведь не проводилось, не может этот зазор оказаться таким уж огромным – с него станется обернуться в нашу пользу!
Теперь Золотце ресницы опустил – прикрыл выражение глаз. Усики его смешно ёрзали, выражая, по всей видимости, сомнение.
– Собираетесь вкладывать финансы в петербержскую недвижимость? Верите, выходит, в стабильность городской экономики? Грифон не обвалится, комнаты не сожгут?
– Ну… да. То есть нет. То есть да, верю, и нет, не сожгут. – Решив, что пальто уже можно и не беречь, Приблев окончательно уселся на хрустящую ржавчиной площадку. – Откровенно говоря, думал я в первую очередь об удобстве, но вы правы. Не могу сказать, что меня тянет прочь. Да ведь и Петерберг по-прежнему закрыт!
– Но вы ведь член Революционного Комитета.
– И что?
– В самом деле, – Золотце улыбнулся и аккуратно сковырнул перчаткой ржавую чешуйку с перил. – Но ведь когда-нибудь город откроется.
Приблев на это только пожал плечами.
– Ну, вот сейчас мы с вами формально не в Петерберге.
И пробыли бы тут ещё долго, если честно. Приблев, разумеется, сознавал, что Золотце сбежал на радиовышку, чтобы успокоиться, и не мог не отдать ему должное: верхотура пугала, но тем и – вот же парадокс! – успокаивала. В плоском городке не было стрельбы, а ещё отсюда можно было рассмотреть контуры укреплений Резервной Армии. Несмотря на то, что Революционный Комитет спешил стереть следы короткой схватки, взрытая взрывами земля зияла ямами, и Приблев не смог не отметить, что покойных делегатов распределили по кольцу не слишком ровно: к северо-северо-востоку между отметками взрывов расстояние было самым большим.
– А ваша семья? – не отставал Золотце.
– Моя семья формально в Петерберге. И неформально тоже.
– Вы бы хотели это изменить?
– Послушайте, Жорж, к чему вы клоните? – не выдержал Приблев. – Даже полный болван поймёт, что вы на что-то намекаете. Если не хотите или не можете делиться, я не в обиде, но тогда перестаньте и намекать!
Золотце засмеялся.
– Ни на что конкретное, хотя у меня имеется к вам деликатная просьба. Просто я полагаю, что откроется Петерберг достаточно скоро – возможно, сперва не для всех, но ваша семья может захотеть попасть в число этих «невсех»… Или таки всех. И тогда вы наверняка захотите ей помочь, и я был бы рад помочь вам. Но… – он замялся. – Но я бы предпочёл, чтобы ваш брат остался в моём распоряжении.
Это было, гм, неожиданно. Приблев успел внутренне собраться, ожидая куда более драматических признаний.
– Я, э, думаю, что Юр предпочтёт решать такие вопросы сам.
– Разумеется, – кивнул Золотце, – вот и не уговаривайте его, если родители к вам обратятся. Не будете? Ваш брат отыскал к наследию лорда Пэттикота замечательный подход – я своими ушами слышал, что он называет мистера Уилбери «стариком Уилбери», и, кажется, это взаимно. Но Юр ужасно упрямый человек. – Он собрал губки в бантик. – Я его побаиваюсь.
– Могу вас понять! – Приблев и сам потянулся к чешуйкам ржавчины; отрывались они с приятным треском. – Право, даже странно, что Уилбери он нравится. Мне казалось, Юр для него… слишком серьёзный.
– Для меня – уж точно. Но, видите ли, когда я говорил «в моём распоряжении», я подразумевал, быть может, не только Петерберг.
Настал черёд Приблева хлопать глазами.
– Не только?
– Нужно расширяться! – воскликнул Золотце. – Не прямо сейчас… Сейчас другое – ответственный момент уже на носу, наследник господ Туралеевых совсем скоро родится. Мне бы хотелось, чтобы Юр за этим следил, а не отвлекался на… ни на что.
– Я не думаю, что об этом его придётся лишний раз просить.
– Но потом… Знаете, мы… я много думал об этом, и мне стало вдруг ясно, что прятать печи в Порту – сущее преступление. Посудите сами! Ведь никто же не спорит с тем, что это прорыв, верно? Следовательно, нужно будет вскорости расширяться. Открывать не подпольные убежища, а настоящие цеха!
Было в тоне Золотца что-то эдакое… Приблев привык, что друг его порой недоговаривает – а вернее, просто не до конца, не в подробностях делится своими мыслями и планами. Обычно это ничуть его не смущало, но сейчас смутило некоторой неловкостью, а может, неопределённостью, с которой Золотце читал свой монолог. Было ясно, что задумки его вполне конкретны – но насколько и почему они помешали привычной его актёрской лёгкости?
А впрочем, не так это было и важно. В нынешний тяжёлый и нервный момент странно укорять кого бы то ни было в нехватке актёрских талантов. И потом, гипотетически Приблев был с постулатом вполне согласен.
– Я полагаю, – серьёзно ответил он, – что было бы замечательно, если бы когда-нибудь мы сумели обеспечить алхимическими печами весь мир. Это ведь… Это же – подумайте только о социальных перспективах! Если, конечно, оставить в стороне частности – в идеальной ситуации это означало бы потрясающие перемены! Вспомните, к примеру, Брэда Джексона – то есть госпожу Браду. Представьте себе, скажем, что она могла бы принимать некий препарат, который уберёг бы её от… конфуза, а ребёнка могла бы зачать в печи. Это решило бы столько проблем! И создало бы новых, конечно…
– Вы забываете, что покамест печи способны воспроизводить людей только из семени, – не смог скрыть улыбки Золотце, – так что Браде пришлось бы обождать. Забыли вы и о том, что функциональность печей до сих пор не проверена.
– Я же сказал – если оставить в стороне частности!
– …Но вы правы. Если с наследником четы Туралеевых всё будет в порядке – за чем, конечно, ещё следует проследить… Так вот, если всё будет в порядке, я бы хотел открыться не одному лишь Петербергу, но, быть может, учредить печные цеха в некоторых других городах Росской Конфедерации – повременим пока с миром. Печи поглощают электричество, как голодные дети кашу, и для процесса требуются некоторые крайне редкие реагенты, но я думаю, что это можно решить. Если всё будет в порядке.
Приблев хотел было продолжить сей оптимистический диалог, но тут до него докатилась импликация, прозвучавшая в словах Золотца.
– Всё-таки новая жизнь, – пробормотал он.
Золотце встал. В облике его читалось, пожалуй, смущение, но и некоторая надежда тоже. Ветер провёл рукой по воротнику его клетчатого пальто.
– Скоро я на некоторое время уеду, – не совсем своим голосом сообщил Золотце. – Потом вернусь, не переживайте! Я никогда бы не стал вас о таком просить, желай вы покинуть Петерберг, но коль скоро вы предпочтёте и далее здесь находиться – чему я, кстати, очень рад… Я хотел бы оставить этот город на вас.
Приблев взглянул на него снизу вверх. Единожды одолев страх высоты и усевшись на самом краю площадочки, он теперь вовсе не хотел подниматься.
– А как же потомок четы Туралеевых? Ну, вернее, его рождение?
Золотце немедленно скорчил раздосадованную гримасу, и патетизм его развеялся.
– Это ужасно! – он сердито дёрнул плечами. – Но я не могу поручиться, что прослежу за ним самолично – сроки моего отъезда зависят не от меня одного. Только и остаётся надежды, что на вашего брата! – Протянул ладонь. – Но Петерберг ему не поручишь.
Тонкую, отороченную серебристым мехом и наверняка купленную под графа перчатку Золотца Приблев некоторое время созерцал в молчании.
– Я понятия не имею, о чём вы говорите, – признался он наконец.
Ответом ему был новый смешок, в котором мерещилось… умиление, что ли.
– Да встаньте же вы, неудобно так на вас смотреть. Вы совершенно верно говорите о новой жизни – а новая жизнь для нас отчасти подразумевает возвращение к старой. То есть наконец-то к порядку. Я думаю, что Петерберг теперь готов не бунтовать, не бороться, не изворачиваться, а просто жить – почти как до революции, только намного лучше. Конечно, есть сотни, тысячи проблем, нюансов, аспектов… Но они все частные. Поставки, распределение благ – вы прекрасно с подобным справляетесь.
– Полные казармы пленных солдат… – в тон ему напомнил Приблев, но Золотце отмахнулся:
– Как раз их я на вас не сваливаю, тут маячит призрак решения… Мне бы просто хотелось, чтобы в наше – в моё отсутствие Петерберг оставался спокойным.
Приблев, без охоты поднявшийся на ноги, всё ещё пребывал в недоумении.
– Всё, о чём вы говорите, я бы делал и так… впрочем, спасибо, что предупредили об отбытии.
Он с некоторой иронией отметил, как Золотце вполне зримо поюлил – покачал всем телом влево-вправо, скривился, перебрал в воздухе пальцами, но потом со вздохом сдался:
– Спокойствию города угрожают не только рутинные нюансы и аспекты. Возьмём, к примеру, господина Коленвала. Он, без сомнения, талантливый человек, умнейший… Но его раж при выяснении обстоятельств с Метелиным показался мне чрезмерным. Вы согласны?
– Да, пожалуй, – поправил очки Приблев, немного помявшись. – Он действительно, что называется, несколько перегнул… Хотя его можно понять.
– Без сомнений! Но ведь вы согласитесь, что всем – в первую очередь самому господину Коленвалу – лучше, когда он занимается своим делом? Я имею в виду, – поспешно поправился Золотце, – своей профессией, тем, чему он обучен. Он прекрасный инженер – и было бы замечательно поставить перед ним любопытную задачу… Умозрительного толка. Ну, скажем, план развития полумёртвой промышленности нашего отечества. Такая задача является теоретической лишь до поры до времени – как бы ни сложились обстоятельства, его наработки будут полезны. И я не думаю, что господину Коленвалу следует отвлекаться на свой демократический пафос.
– Я думаю, – промямлил Приблев, – он тоже может сам решить…
Золотце досадливо дёрнул плечом:
– Думаете? А мне кажется, он порой чересчур очаровывается собственными речами и перегибает палку. Помните, что творилось, когда мы ещё только клеили листовки? Вряд ли вы совсем упустили из виду, что господин Коленвал был несколько… утомителен в своём пыле.
– Это правда, – Приблев усмехнулся. – И вы правы в том, что ему и самому это не всегда в радость.
– Вот видите, – Золотце обрадованно засиял. – Можете пообещать мне, что не потеряете бдительность? В конце концов, Временный Расстрельный Комитет… – он запнулся, но потом закатил глаза, вроде как иронизируя над самим собой. – Ох, леший, ну зачем я темню? Простите, Сандрий. Временный Расстрельный Комитет ополовинится. Следовательно, любые неудачи чреваты более серьёзными последствиями, чем обычно. Понимаете, почему я переживаю?
– Ополовинится? – нахмурился Приблев. – Могу предположить, что из Петерберга с вами отбудет господин Мальвин… А кто ещё?
На сей раз Золотце закатил глаза искренне и с явным удовольствием.
– Я глубоко сомневаюсь в том, что после сегодняшнего Твирин может и далее считаться членом Временного Расстрельного Комитета.
Наверное, Золотце был прав – слава лешему, Приблев ничего не видел своими глазами, но слухи о неудачной стрельбе разнеслись по городу так, будто сами были выстрелами. А впрочем, и выстрелы тоже разлетелись – раз весь Петерберг уже осведомлён о подробностях казни, значит, недаром было вложено так много сил в то, чтобы наладить новую передачу радиосигнала. Насколько это важный фактор? В конце концов, Твирин – человек гражданский, ведь должны же все были загодя понимать, что гражданский не обязан хорошо стрелять?
Но, с другой стороны, в этом имелась некоторая симметрия, которую даже Приблеву было трудно не заметить. Твирин появился на свет, когда выстрелил в одного из членов Городского совета, – и, наверное, убрать его тоже может только выстрел, теперь неудачный. И всё же странно исходить из подобных, как бы это, эстетических аргументов.
– Вы не спешите с выводом?
– Даже если спешу, Твирин всё равно явственно не в себе. Кто знает, насколько серьёзно? Я думаю, Гныщевич и Плеть вполне справятся с солдатами и без него, но… – в этот раз пауза вышла у Золотца долгой. – Но, пожалуйста, не теряйте бдительность. Я бы очень хотел по прибытии обнаружить Петерберг таким же, как оставил.
– Только без полных казарм пленных солдат, – ухмыльнулся Приблев. – Я постараюсь.
На город постепенно наползал вечер, и сейчас было бы благоразумно заняться осмотром вышки, если они вообще намереваются им заниматься. Однако Золотце не спешил. Он открыл дверь, но потом развернулся на каблуках и зашагал по опасно узкой площадке взад-вперёд.
– Сандрий, – выдавил он наконец, – скажите, это выглядит так, будто я вас, говоря пресловутым романным языком, вербую? По-моему, выглядит. Леший, – Золотце обернулся с искренним отчаянием и жалко повторил: – Выглядит? Я не хотел.
Приблев склонен был согласиться с тем, что беседа эта прошла, пожалуй, в чересчур деловом тоне. Он не жаловался и не обижался – деловой Золотце нравился ему куда больше Золотца ссутуленного, – но и не кивнуть не мог.
– Понимаете, я… У меня ведь теперь нет дома. Ну, пока вы не выкупите комнаты, – несмело улыбнулся тот. – И поэтому мой дом – весь Петерберг. Мы его измучили, и мне… и я ужасно боюсь уезжать! Один раз уже уехал.
Если у Золотца и была возможность никуда не ехать, он сам наверняка успел о ней подумать, так что предлагать это вслух было бы нелепо. Приблев почувствовал, как кровь хлынула ему в лицо. До чего же он иногда деревянный! Просьбы Золотца немедленно стали ему понятны, а за несообразительность свою кольнуло стыдом.
– Я ведь сам не могу в точности объяснить, чего конкретно прошу. Но не просил бы, если бы не надеялся, что вы поймёте. Просто… Просто пусть, пожалуйста, у меня будет дом, куда можно вернуться.
Со смотровой площадки они так и не ушли – Приблев долго заверял Золотце в том, что дом, конечно, будет, а ещё он, Приблев, обучится-таки к приезду всех отбывших варить парижский чай, не убивающий лошадь, и с Коленвалом тоже поладит, не впервой, да и с Гныщевичем у них взаимопонимание, а уж с солдатами что-нибудь придумается. Золотце кивал, а Приблев думал, как забавно складывается судьба.
Тогда, два с лишним года назад, на первый курс заманил его Хикеракли, и пришёл он за гомоном совместных возлияний, за кучей приятелей и хохотом на галёрке. Да и теперь Приблев не сказал бы, что имеет что-то против подобного досуга; нет, наоборот, он был бы только рад.
Но вот же занятно: в крошечных комнатах под самой крышей постоянно находилось что-нибудь поинтереснее. И не только Золотце с его чаем и вениками графовых засушенных индокитайских цветов, но и книги, и сметы, и списки членов Союза Промышленников, и – в самом деле – дом. Вернее, сам по себе дом не являлся интересным, но каким-то образом там скапливалось всё необходимое для жизни.
Может, в том числе и руками Золотца?
– Помните, вы мне советовали… написать письмо? Ну, тогда… – шмыгнул тот носом с накатившей вечерней зябкости.
– Помню, – охотно кивнул Приблев. – Вы посмеялись, а это, между прочим, задокументированно действенный метод…
– Так вот, – с улыбкой перебил Золотце, – не бросайте своих увлечений душевными болезнями. У вас имеются определённые успехи.
Глава 76. Посреди руин
Успех в нахождении дороги ещё не гарантирует успеха в подъёме по лестнице. А успех подъёма по лестнице никак не влияет на решимость звякнуть в старомодный, потемневший и зацарапанный дверной колокольчик. Чем быстрее поднимешься, тем дольше будешь перетаптываться. И тем её меньше, этой решимости.
Хотя, казалось бы, уж теперь-то что.
Теперь – всё. Всё.
И не скажешь даже «пропади оно пропадом» – уже пропало. А коли так…
– Здравствуй. Не сердись слишком, если помешал. Просто ты столько раз приходил ко мне поговорить, что… В общем, должен же я хоть раз прийти сам. Твоё обиталище выдал хозяин «Пёсьего двора», и я подумал, раз оно известно ему, тайны ты здесь не делаешь. И есть шанс, что непрошеного гостя сразу гнать не станешь, – Твирин попробовал улыбнуться. Гости улыбаются, тем более непрошенные.
Хикеракли смотрел на него с заспанным каким-то недоумением, хоть и ясно было, что спать он не спал. Посторониться и гостя пропустить не спешил, так встал, так руки на груди сложил, что дверной проём обратился казарменными воротами при постовых. Может, отопрут их тебе – чего б не отпереть, ежели по делу. Но по делу ли?
– Поговорить, говорите-с? Об чём?
Старомодный дверной колокольчик всё покачивался – беззвучно, беззвонно, а и без звона назойливо. Этажом ниже с ворчанием выпустили на вечернюю прогулку пса: он восторженно зацокал когтями по крутым ступеням, вмиг добрался донизу, скользнул в оробевшие от близости весны сумерки, и лестница снова затихла.
Обыкновенный доходный дом в Людском, не самый бедный и не самый богатый – а какой, не разберёшь. По колокольчику да перилам – йихинских времён, тогда не стеснялись в украшениях, но колокольчик затёрся, а перила погнулись.
– Сам-то ты мог бы в двух словах растолковать, зачем приходил ко мне? Вот и я не могу, – Твирин покаянно опустил голову, – в двух не могу.
– Не в настроении я, брат, говорить. У меня дела имеются – свои, важные.
– Дела?
– Дела. Важные. Ты только не серчай.
Не стоило, значит, надеяться. А впрочем, разве это надежда? Тычок наугад, наощупь – туда, где причудилось пропущенное сгоряча перепутье. Или не причудилось, а было в самом деле, но успело расхлябиться болотом.
Твирин кивнул, потёр тяжёлый лоб, отшагнул назад. Хикераклиевский третий этаж тут последний, а и с него взбирается вверх лестница – к чердаку, наверное. Твирин на эту узкую лестницу сел, сметая пыль шинелью, которую, по уму, надо бы снять, да только холод ещё совершенно пёсий («собачий», как писал в никуда граф Метелин!), а замены шинели вроде как нет. И денег – вроде как. Желания с тем разбираться – так точно.
Через полминуты осоловелого разглядывания щербинок в стене Твирин понял, что хлопка дверью не слышал.
– Извини, – спохватившись, пробормотал он, не поворачивая головы. – Извини, что заявился. И за всё остальное – тоже извини, хоть и невозможно одним бледным извинением всё то паскудство перечеркнуть, которым я тебя кормил и кормил, сколько мы знаемся. Ничем его не перечеркнуть, а извинения мои тебе как лешему молитвы – даром не сдались. А ведь они-то меня сюда и приволокли. Это тоже, наверное, дурно – хватило духу на паскудства, пусть хватит и на то, чтоб непрощённым ходить. Так что забудь, нет у меня права тебя от дел своей взвывшей совестью отрывать.
