Текст книги "«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)"
Автор книги: Альфина и Корнел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 87 страниц)
– Оно же наглость.
– Давайте назовём его дерзостью. Вы можете рассказать нечто стоящее о положении дел снаружи? Если нет, я бы предпочёл, чтобы господин Золотце начал свои приготовления к тому недоброму, что мы замыслили.
– Стоящее? Если вы тут уже перешли на Четвёртый Патриархат, то вряд ли, – За’Бэй выудил трубку, да так и забыл её на столе. – Пиво из «Пёсьего двора» на наших с вами собратьев по Академии подействовало умиротворяюще: общежитие переполнено и пьяно, всем хорошо. Страх перед Охраной Петерберга развеялся, ему на смену пришло соревнование в выдвижении гипотез. Пока самая популярная заключается в том, что это Охрана Петерберга таким оригинальным способом добивается массового увольнения. И упразднения самой себя как института. Мол, кто ж ей после произошедшего даст дальше служить? Вот, мол, и границы города откроются наконец. От господина префекта, к слову, вестей нет?
– Увы, – разочаровал его Скопцов, – господин Мальвин как ушёл в сторону казарм ещё при вас, так больше мы о нём ничего не слышали.
– Жаль. Ужасно любопытно, что там с этим Твириным, поскольку город, конечно, гудит. По кабакам его уже за глаза назначили генералом над генералами, что очевиднейшая чепуха, но как звучит!
– Так приходит и усаживается на шею мирская слава, – пробормотал граф Набедренных.
– А в Гостиницах что творится… – заулыбался За’Бэй. – Все молятся на завтрашние рейсы – в прямом смысле молятся, в кафедрале плюнуть негде! Безумные деньги готовы выложить за билет на корабль, но при том – вот умора! – за выпивкой усердно учат росский. Я так смеялся…
Хэр Ройш со значением обернулся к графу Набедренных, дождался покаянного кивка и тогда принял наконец вертикальное положение, дав всем присутствующим насладиться своим видом в полной мере.
– Господин Золотце, пойдёмте же. Я бы предпочёл совместить ваши сборы с рассказом о достойных внимания членах Четвёртого Патриархата, ибо лишних часов у нас нынче нет.
– Но хоть одно мгновенье, прелестница! – задержал его За’Бэй и одарил чуть затоптанным цветком орхидеи, который хэр Ройш, вздохнув о нестихающем восторге зрителей, даже прикрепил на платье.
Затоптанный цветок орхидеи показался графу Набедренных удивительно ёмким знаком: ясно ведь, что в городе с особенностями особенными будут и беспорядки, но орхидеи на мостовой – это, право, уже какое-то безвкусное роскошество.
Господин Гийом Солосье увёл Золотце и вдохновлённого хэра Ройша куда-то в недра этого гостеприимного дома, чтобы отеческим своим участием хоть немного воплотить деткам политические грёзы, а господа Приблев и Скопцов всё расспрашивали и расспрашивали За’Бэя о студентах в общежитии, о разговорах в кабаках, о патрулях на улицах и прочих мелочах, с теми грёзами уже не соизмеримых.
Граф же Набедренных от отчаянья задумался, есть ли у латиноамериканцев традиции, полагающие душу цветком орхидеи. Если нет, их стоило бы сочинить: орхидеи лучше голубей, поскольку молчаливы, сложны и сложностью своей завораживают. Прямо как душа.
– Ох, все хозяева Алмазов нас покинули! – вдруг всплеснул руками За’Бэй. – Граф, давайте поищем что-нибудь покрепче вина? Господа по сравнению с нами трезвенники, но нам-то с вами давно пора повысить градус, – он мигом переместился к дверям и выразительно глянул на графа Набедренных.
Ничего не оставалось, кроме как повиноваться.
Граф Набедренных давно питал к За’Бэю буквально родственные чувства: тот регулярно крыл его последними словами и считал допустимыми поучения, но все эти поучения характер носили самый благорасположенный. Человеку, сполна хлебнувшему жизни турко-греческой глубинки, сложно удержаться от поучений. Главным же достоинством За’Бэя было то, что южный нрав его остывал столь же скоро, сколь разгорался.
Поэтому-то, когда граф Набедренных всё же заговорил с За’Бэем об отсутствии Вени, он знал наверняка, что сначала услышит о себе немало оборотов со словом «леший», но потом непременно дождётся поддержки.
– Ох, граф-граф, – уселся За’Бэй прямо на лестницу. – Вы не поверите – у меня всё ж таки есть для вас вести, но они вам не понравятся.
С некоторых пор Веня проживал в особняке графа Набедренных, ибо где ещё ему проживать. Вся эта ситуация по-прежнему оставалась чрезвычайно неуютной для джентльмена, а потому граф Набедренных принципиально избегал даже нечаянного контроля как за занятиями, так и за перемещениями Вени. Доходило до того, что он остерегался спрашивать собственных лакеев, у себя ли сейчас «гость». Свобода – материя деликатная, но понимаем мы это лишь тогда, когда сталкиваемся с тем, чью свободу можно без шуток поставить под сомнение.
Что же поделать, если выкупить свободу Вени у владельца оскопистского салона пришлось, объявив того собственностью графа Набедренных. Чья-то собственность всегда имеет лучшие гарантии безопасности, нежели ничейная.
Но когда в собственности находится человек, это называется рабством.
За минувшую неделю в душе графа Набедренных от напряжения совести скончался целый джентльменский клуб. Но и это можно было терпеть – до сегодняшнего дня.
Если бы граф Набедренных не опасался интересоваться Вениными планами, сегодняшний день прошёл бы куда спокойней. А так, услышав о деяниях Охраны Петерберга, он мог только отправить со слугой господина Гийома Солосье записку в собственный особняк, нахождение в котором и За’Бэй, прочие господа сочли для графа Набедренных нежелательным. Мало ли Охрана Петерберга жаждет близкого общения не только с Городским советом, но и с прочими аристократами?
Из особняка ответили лишь, что «гостя» с утра как нет.
– Граф, встретил я вашего Веню, чтоб ему, – понизил голос За’Бэй. – Оббегал сначала те места, что вы указали, уверился уже, что не найду, а потом буквально нос к носу столкнулся в Людском. Сразу предупредил, что в вашем особняке лучше не показываться, что мы в Алмазах, ну и позвал пойти со мной. Как видите, он отказался. Напустил туману – мол, неймётся ему ещё погулять по взбунтовавшемуся городу. Я ему внятно объяснил: так и так, у нас есть сведения, что Охрана Петерберга от идеи найти листовочников пока не отказывалась, а очень даже наоборот. И предположение Хикеракли тоже передал – чтоб хоть так убедить не шататься. Упрямый он, сил никаких нет… Граф, я бы с удовольствием дал ему по лицу и приволок на себе, но вы же у нас страсть как этого не любите!
Граф Набедренных устало прикрыл глаза. Прав хэр Ройш – перед тем, как заявлять свои права на Порт, стоило бы хоть немного поспать.
– Благодарю вас, – проговорили тем временем его уста совершенно от него независимо, – вы так или иначе оказали мне неоценимую услугу.
– Ну да. Теперь мы точно знаем, что два часа назад ваш Веня был жив и разгуливал себе по улицам. Граф, не хочу снова вас пилить, но связались же вы на свою голову. А главное – своевременно! Городской совет расстреливают, а у вас…
– Давайте не будем в сороковой раз обсуждать, что именно «у меня». О своевременности вы заговорили и вовсе зря – сами будто не понимаете, что без первой Вениной листовки Городской совет сейчас пребывал бы в добром здравии.
– Всё я понимаю. А кое-что – всяко лучше вашего. В частности, сколько верфей ещё вы выкинете на ветер, если…
– Там ваш друг, господин Вал Коленчатый, прибыл, – подкрался со спины господин Гийом Солосье, – прямиком с завода. Буйствует, требует социальной справедливости и обещает некую важнейшую новость, на которую, как он утверждает, реагировать следует безотлагательно.
Граф Набедренных безотлагательным необходимостям обрадовался непристойно.
И был вознаграждён: господин Коленвал, потрясая браслетами распиленных наручников, в очередной раз за сегодняшний нескончаемый день перевернул представления о возможном.
Он до комизма серьёзным тоном поинтересовался у «неполного, к несчастью, состава Революционного Комитета», как быть с захваченным в плен петербержским наместником.
Вся эта политика, право, воистину не худший способ отвлечься от тяжких дум.
Глава 39. Генриетта
Когда Коленвал сообщил, что Хикеракли умудрился захватить в плен господина наместника, была уже почти ночь. Когда хэр Ройш-младший добрался до завода, солнце уже почти успело проползти между голых веток и залезть в облака. Наступил новый день.
Хэр Ройш-младший не заметил бы этого, если бы под париком снова не начало печь.
Безотносительно к неуместной в ноябре жаре, события складывались более чем благоприятно, что позволило вытерпеть даже эмоциональные рассказы Коленвала о том, как его арестовали, как неожиданно приехал Хикеракли, как он ранил одного из охранников и пленил наместника, и как они говорили, и как Коленвал устал, ввиду чего у него нет желания возиться со взломом браслетов от наручников. Последнее тоже оказалось кстати: хэр Ройш-младший и сам предпочёл бы, чтобы старший господин Солосье тратил время на обсуждение шифра, голубей и поездов, а не на отмычки.
– Быть может, вы сперва предпочтёте переодеться? – смущённо спросил Скопцов, когда довёзшая их до завода деревенская телега со скрипом развернулась и укатила.
– У нас нет ни времени, ни сменной одежды.
– Если не ошибаюсь, на заводе хранятся комплекты рабочей формы…
– И времени?
Помимо бесконечных смешков тех, кто был посвящён в маскарад, новое платье хэра Ройша-младшего ничем тому не докучало. Конечно, в корсете было туго, за фальшивыми формами приходилось следить, а дамские сапожки жали ноги, но все эти неудобства отвлекали на удивление мало. Всерьёз раздражало его только то, как пекло под париком голову; он успел даже впервые в жизни посетовать на свою неаристократически короткую стрижку. Растил бы хвост, как все приличные мальчики, – не пришлось бы надевать парик вовсе.
Выехали они со Скопцовым ещё затемно. Юный сын генерала Скворцова со своей молчаливой возлюбленной намеревались добраться до одной из деревень на севере – ах, не столь важно, до какой, девица ведь так перепугана, ей нужны покой и свежий воздух… Хэр Ройш-младший не льстил себе мыслью, будто сумеет всерьёз изображать перепуганную прелестницу, вследствие чего напудрился, поярче накрасил губы, натянул вуаль до самого носа и понадеялся на связи Скопцова.
Связи не подвели. Полковник Шкёв шепнул влюблённому на ухо некую сальность, которую тот отказался пересказывать, но в остальном никак выезду из города не препятствовал. Он даже сам велел заложить им повозку до деревни, где Скопцов с хэром Ройшем-младшим пересели уже на телегу и откуда, сделав в итоге не слишком большой крюк, добрались-таки до завода.
«Как печально, что первая девица, с которой я гуляю под руку, – это вы», – иронически и в то же время скорбно заметил Скопцов, когда они ещё только подходили к казармам.
Хэр Ройш-младший в ответ поглубже спрятал ладони в муфте.
Он не ожидал, что их так легко пропустят. Во время парада Скопцов говорил, что у себя в доме сложно увидеть предателя. Неужели он прав, и из-за родственных связей с одним из генералов на его действия просто закрывают глаза? Если бы не перспектива самолично увидеть пленного наместника, ради которой можно было и поступиться стилем, подобная наивность показалась бы хэру Ройшу-младшему почти оскорбительной. Впрочем, он ни секунды не сомневался в том, что собственный его отец подобным попустительством не страдал, и успешно ослепить хэра Ройша-старшего удалось вовсе не потому, что задумал сие – сын.
«Я знаю, о чём вы думаете, – улыбнулся Скопцов, стоя подле единственной на всю деревню лавки и провожая взглядом опустевшую повозку Охраны Петерберга. – Вы думаете, что нас слишком легко выпустили».
«Уж не из-за моего очарования, – хмыкнул хэр Ройш-младший. – И не из-за вашего. Возможно, смущение влюблённого юнца вам и удаётся, но мне было бы куда спокойнее, если бы вы брали красноречием».
«Обман – не самая сильная моя сторона, это правда, – ровно отозвался Скопцов. – Что же до того, как легко нас пропустили… Мне кажется, полковнику Шкёву немного совестно за происходящее».
«Мучиться совестью, совершая переворот? Ничего глупее и придумать нельзя».
«Переворот совершает не он. В смысле, не он лично».
Что ж, по крайней мере, никто из Охраны Петерберга не попытался положить на хэра Ройша-младшего глаз или что-нибудь ещё. С другой стороны, он бы и сам на получившуюся из него девицу глаз не положил.
Не говоря уж о чём-нибудь ещё.
Смущало хэра Ройша-младшего только то, что на заводе они окажутся отрезаны от любых источников информации. При этом, само собой, он не намеревался манкировать возможностью поговорить с наместником, а также лично участвовать в решении, как и куда хэра Штерца перевозить, где его содержать и что с ним делать. Но в деревне, где они со Скопцовым пересаживались, почтовое отделение оказалось предсказуемо закрыто, и выяснить, поддерживается ли ещё с Петербергом телеграфическая связь, не удалось.
Хэр Ройш-младший поморщился и, не предлагая более Скопцову брать себя под руку, двинулся вперёд.
За воротами завода располагалась проходная с небольшим шлагбаумом; в будочке рядом с ним сидел Драмин собственной персоной и сонно что-то строгал. Завидев посетителей, он без спешки скинул со стойки ноги, приветливо махнул Скопцову и шлагбаум поднял.
Потом он опознал его спутницу, и последовал очередной раунд веселья.
Несмотря на острый слух, мигренями хэр Ройш-младший страдал редко, но сейчас он вдруг весьма отчётливо понял, что вслед за Драминым ему предстоит Хикеракли. Захватив наместника, Хикеракли поступил умно и дальновидно, но по степени мучительности он по-прежнему мог тягаться со звенящей люстрой Филармонии.
– Напились с наместником и спят, это Хикеракли так его сторожит, – весело фыркнул Драмин в ответ на расспросы. – Хотя, думается мне, напивались они несимметрично.
– А кто ещё, кроме пьяного Хикеракли, его охраняет? – немедленно насторожился хэр Ройш-младший.
– Дверной замок, – Драмин кинул ключи так неожиданно, что ни хэр Ройш-младший, ни Скопцов не сумели их поймать. – Мы, кстати, заключали пари о том, кто и когда приедет, – он смерил прибывших красноречивым взглядом, – и, кажется, оба проиграли.
Драмин дважды ошибся: Хикеракли был похмелен и заспан, но в данный момент не пил и не спал. Скопцов шепнул, что они с наместником расположились в кабинете Коленвала – по всей видимости, потому, что тот находился не в приземистых рабочих бараках, а на третьем ярусе заводского корпуса, так что сбежать через окно пожилому человеку не удалось бы. Сейчас пожилой человек неловко дремал на коротковатой кушетке, а его растрёпанный страж хмуро смотрел в окно.
– Это пытка, – бормотал страж, умудряясь не замечать, что дверь за его спиной открылась, – почему мне-то, мне-то почему? Это вам, господин наместник, полагается, а мне полагается водицы родниковой, или пивка, или хотя бы воздуха глоточенек – леший, да я и говорить об этом не могу!
– Хикеракли, – тихо позвал Скопцов. Тот резко обернулся, осознал посетителей, кивнул им; потом, протерев глаза, вернулся взглядом к хэру Ройшу-младшему и уставился на него.
– Генриетта! – воскликнул наконец Хикеракли, распахивая объятия. – О, Генриетта, как я вас ждал!
– Я не Генриетта, – ледяным голосом ответил хэр Ройш-младший.
– Вы в зеркало смотрели-с? Вы очень, очень Генриетта.
Хэр Ройш-младший сдёрнул вуаль.
– Я Констанция.
Скопцов прыснул, и Хикеракли, к удовольствию хэра Ройша-младшего, тоже, после чего схватился за голову.
Это принесло дополнительное удовольствие.
– Я знаю, что вы сейчас будете о серьёзном, поскольку – о, я знаю! – поскольку тоже меня ненавидите, – простонал тот. – Молю и заклинаю, давайте сперва прогуляемся. Хэр Штерц всё равно спит.
Хэр Ройш-младший посмотрел на наместника с сожалением. Тот выглядел не очень здорово: судя по всему, караул в исполнении Хикеракли догадался предложить ему выпивку, но не подумал о еде. Что ж, в любом случае сперва следует выяснить, что Хикеракли успел разузнать.
Через десять минут стало ясно: ничего.
– Он мировой дядька, – выбравшись на воздух, Хикеракли потянулся и тут же начал обретать цвет лица, – мировой! Отличненько мы посидели. Я, скажу вам, не дурак, я совсем не дурак, уж догадываюсь: на больших местах в политике тоже не дураки, но хорошо поговорили-с. Я его арестовал, а он не в обиде. Да… Хэр Ройш, а ежели сделать его нам советником?
– Советником? – кисло переспросил хэр Ройш-младший. Даже от нескольких минут пребывания в переполненном винными парами кабинете Коленвала у него окончательно разболелась голова.
– Ну да, Революционному Комитету. У него есть планы! Мы всего-то ночку поболтали, а я, пожалуй, уже верю. Может, что-то и получится.
– Роль советника подразумевает наши ему обязательства.
– Да, но, – Хикеракли пнул сапогом кочку, – но я ж его арестовал? Арестовал. Следовательно, наше ему обязательство – не бить, не обижать, едой кормить, а с него нам взамен гешефт. Никто ведь не знает, а мы-то знаем, что Революционный Комитет – это так, кучка студентов… А тут настоящий серьёзный человек. Мы ему поможем, а он и с Охраной Петерберга разберётся.
– А потом и с нами, – поморщился хэр Ройш-младший.
– Да ну! Он мировой дядька. И потом, скоро его сменяют, приезжает новый наместник, и получается, что старый – он вроде как официально не нужен, а мы его как раз можем приспособить.
– Ты недооцениваешь темп развития событий. Когда его сменят, переворот уже успеет закончиться.
– А ты недооцениваешь мой длинный язык, – обиделся Хикеракли. – Стал бы я говорить, если б не знал? Ничего не стал бы. Его, понимаешь, скоро сменят. То бишь скоро. То бишь совсем скоро. А новый приедет дня эдак через три.
Хэр Ройш-младший не поверил своим ушам. Он попытался потереть переносицу, обнаружил на своём лице избыток пудры и раздражился окончательно.
– И вместо этого ты рассказываешь мне о том, какой хэр Штерц мировой дядька? – прошипел он. – В то время как новый наместник приезжает через три дня? Ты точно уверен? Ты понимаешь, что это значит?
– Да, да, да, нет.
Мысли в зажарившейся под париком голове вскружились непривычно сумбурно. Новый наместник приезжает на днях. Если он не сможет попасть в Петерберг из-за перекрытого Порта, Европы мгновенно узнают о том, что что-то происходит; следовательно, этого необходимо избежать. Но даже если сие удастся, новый наместник, разумеется, направится прямиком в руки к солдатам. А те его чего доброго расстреляют – или попытаются заключить с ним договор, который легко может провалиться.
Держать же в руках действующего наместника Революционному Комитету – или любой иной общности, которая желает, чтобы переворот в городе продолжался, и не желает притом жертвовать городом, – просто необходимо. Полномочия наместника простираются далеко, и, в сущности, только он способен при желании дёрнуть тормозной рычаг.
В Тумрани когда-то дёрнули. В Петерберге дёрнуть не должны. Хикеракли, без сомнений, и сам не понимает, какую услугу оказал своему городу.
– Кому ещё известно? – отрывисто спросил хэр Ройш-младший. – Наместническому корпусу?
Теоретически не должно быть: оставаясь подданными Европ, наместники не обязаны извещать своих подчинённых почти ни о чём, и смена наместника традиционно всегда оставалась делом, к которому росскую сторону не допускают. Однако не имеется и запрета. Кто знает, сколь доверительные отношения успел выстроить мировой дядька хэр Штерц со своими помощниками, с главой корпуса?
Собственно, знать бы мог Хикеракли – вполне в его духе выяснять подобные нюансы человеческих отношений.
Но Хикеракли лишь прищурился, а потом, отвернувшись, запрокинул голову.
– Прости, не устраивал ему допрос. Подобало?
– Да, тем более что часть информации ты уже получил, – кивнул хэр Ройш-младший, после чего заподозрил неладное. – Это была ирония?
– Нет, это была клоунада, – Хикеракли заложил за голову руки, – с арестом клоунада и так далее. Ну какой это арест? Это я с золотцевским револьвером. Какой арест, какой Революционный Комитет, какие допросы? Оно, конечно, весело играться, но на самом-то деле я не умею. Я, так сказать, не солдат, я просто ружьё нашёл.
– Ты справился чрезвычайно эффективно.
– Ну спасибо, умник ты мой, вот чьей милости-то нам не хватало-с.
Хэр Ройш-младший нахмурился, поскольку ничего не понял. Хикеракли не был похож на себя – в обычном состоянии он, пусть не всегда преуспевал, непременно стремился донести свои бесценные мысли до всех и каждого, а сейчас бросался огрызками фраз, проглатывая, видимо, их суть. Что мог наговорить ему наместник, вызвав такие перемены?
– Это, считай, тебе подарочек, – Хикеракли, вздохнув, повернулся, – или когда там у тебя день рождения. Нравится?
– Мне – да, – сердито ответил хэр Ройш-младший. – Так что не нравится тебе?
– Что без толку это всё. Поигрались – и ладно. Это ж не мы переворот учиняем, а Охрана Петерберга с леший знает кем, и тут – то же. Выпустить его надо, по уму ежели, и пусть разбирается. И с солдатами, и с новым наместником, и с, так сказать, прецедентами. А мы не вытянем.
Хэр Ройш-младший незаметно выдохнул. Он не любил излишних метаний и людей, склонных им предаваться, если только те не имели, как Золотце, искупающих черт. Но назвать Хикеракли любителем метаний удалось бы едва ли; если уж на то пошло, ему скорее была свойственна определённая беззаботность. Очевидно, он просто остро переживал происходящие изменения.
Или, вернее, ничуть не очевидно. Но арест наместника был поступком одновременно здравым и дальновидным, так что исполнитель сего действа заслуживал награды. Утешать хэр Ройш-младший совершенно не умел и не желал, однако подобрать слова всё же попытался.
– Ты ошибаешься, – как можно более любезным тоном начал он. – Как раз мы-то и вытянем, как ты выражаешься, и не в последнюю очередь благодаря твоему деянию. Если наместнический корпус ещё не осведомлён о точной дате прибытия замены хэра Штерца, мы оказываемся в невообразимо выигрышном положении. Я допрошу его и выясню подробности. Возможно, нам удастся перехватить нового наместника. Если же нет, мы в любом случае держим в своих руках чрезвычайно выгодного заложника и можем шантажировать Охрану Петерберга его связью с Европейским Союзным правительством. Достаточно просто заявить, что он обязался, к примеру, послать туда письмо, отсутствие которого вызовет тревогу, и что мы дозволим ему корреспонденцию только в том случае, если примут наши условия. Золотце отправился в Четвёртый Патриархат шпионить; следовательно, и оттуда у нас будут известия. Наше положение крепчает буквально с каждой минутой. – Хэр Ройш-младший задумался, что ещё следует сказать для полной убедительности. – Переживать не имеет смысла.
Его речь определённо возымела воздействие, но не такое, на которое он рассчитывал. Хикеракли смотрел на хэра Ройша-младшего странным, недоумённым взглядом, склонив голову набок в комическом удивлении.
– Ты это всерьёз, – изрёк Хикеракли, – ты всерьёз собираешься захватить власть в Петерберге.
Хэр Ройш-младший нахмурился.
– Нет, так сказать, совсем всерьёз! – звучала ли в голосе Хикеракли насмешка, было не разобрать. – Не изменить законы, не повлиять на Городской совет, не высказаться, не помочь там кому – ты в самом деле хочешь получить власть в собственные руки! Вот в эти две, которые в муфте, в свои!
– Что за абсурд, – оборвал его хэр Ройш-младший. – Разумеется, не в две. Я не настолько наивен, чтобы полагать, будто с подобным можно справиться в одиночку.
Хикеракли расхохотался.
– Частности, частности и нюансы! Но зачем, помилуйте, хэр мой Ройш, зачем?
– Я не понимаю твоих вопросов. Мне казалось, ты согласен с тем, что нынешняя власть безнадёжно устарела и действовала не в наших интересах, не в интересах Петерберга и Росской Конфедерации.
– А мы, значится, можем лучше?
– Безусловно. Сделать хуже уже сложно.
– А вот об этом мне и говорил наместник, – воздел Хикеракли палец, – и он прав. Что все, мол, считают, будто могут лучше, а на деле – ат-та-та, на деле оказывается сложнее.
– Он усталый от жизни болван, – огрызнулся хэр Ройш-младший. – Чтобы сделать лучше, нужно прилагать усилия. Куда проще заявить, что это невозможно.
Хикеракли не ответил. Он стоял над своей кочкой и сосредоточенно что-то обдумывал.
А хэр Ройш-младший вдруг сообразил, что парадоксальным образом испытывает нечто сродни благодарности. Он чрезвычайно любил критиковать других людей, но, кажется, не был лишён брёвен в собственных накрашенных глазах.
Да, он хочет получить власть в свои руки – в руки Революционного Комитета, но почему-то он ни разу не сказал этого просто и открыто, хоть и утверждал, что честность с собой необходима. Может, дело в скорости развития событий, но и до расстрела Городского совета хэр Ройш-младший думал в схожем направлении, недавнее происшествие лишь увеличило темп. Может, дело в том, что «желание получить власть» – это абстрактная, а потому бессмысленная формулировка.
Может, дело в страхе поражения.
Спрятать свои истинные желания за частностями так же просто, как всем росам – спрятать недовольство выхолощенным и пустым Четвёртым Патриархатом за возмущениями по поводу налога на бездетность. Просто, как переписать ответ со шпаргалки.
Хэр Ройш-младший шпаргалками никогда не пользовался – и не только по причине хорошей памяти. Никакой загодя расписанный ответ не сможет точно подойти под актуальные вопросы. Чтобы не осрамиться, нужно отчётливо представлять полную картину – в том числе и глубинное её содержание.
А в глубине всё, оказывается, чрезвычайно односложно. Власть – в руки Революционного Комитета.
Как бы то ни было, благодаря пустомеле Хикеракли этот неприятный момент недостаточной честности с собой прояснился.
– Надышались уж, друг мой хэр, больше не надышимся, – налюбовавшись кочкой, Хикеракли улыбнулся уже привычно. – Вас ждёт хэр Штерц. Хотя вот что, погоди-ка. Я ведь тебя порадовал? Порадуй и ты меня, человечка скромного.
– Что ещё? – подозрительно осведомился хэр Ройш-младший.
– Скажи мне, что не станешь перед беседой с ним переодеваться.
Хэр Ройш-младший с облегчением усмехнулся.
– Это было бы пустой тратой времени.
Когда они вернулись на третий ярус, солнце уже затянулось грязными облаками, а заботливый Скопцов догадался проветрить кабинет Коленвала и сообщил, что хэр Штерц пробудился.
Хикеракли был отчасти прав: наместнику есть что рассказать Революционному Комитету. Ошибался он в том, что это даёт повод брать его в советники; умные люди редко стремятся задержаться на вторых ролях, а городской переворот наверняка подхлёстывает амбиции даже тех, кто устал от жизни. Нет, наместника следует держать за восьмью замками, предварительно как можно обстоятельнее с ним побеседовав.
Хэр Штерц под арестом, граф Набедренных остановит корабли, Золотце разузнает настроения Четвёртого Патриархата. А главное – всё это происходит под носом у Охраны Петерберга, но та не имеет об этих процессах представления, что ставит её в заведомо проигрышную позицию.
Это всё – не слепая удача, сколько бы ни повторяли сие слово другие.
Это удача зрячая.
Глава 40. Но как
– Ты ослеп? – рявкнул солдат с уродливым шрамом на правой щеке и оттолкнул старика, не убравшегося своевременно с дороги.
Старик упал неловко, как переломанная птица. Его костыль отлетел на аккуратный газон – будто бы запачкав собой жухлую траву, которую и в ноябре прилежно вычёсывали от гнили листьев. Когда старик поднял голову от дорожных камней, Тимофей понял, что тот и в самом деле слепец. Зрячий бы не оказался на пути у Охраны Петерберга.
– И чего ты тут забыл, дед? – беззлобно, но и не подав руки бросил другой солдат.
Тут – в Усадьбах – старику места не было. Самый просторный и тихий район Петерберга и на горожан поприличней всегда косился, брезгливо подбирая подол.
Всегда – это до вчерашнего дня.
– Так барон за конюшню похлёбку к обеду велит выносить, не забывает калек, – пролепетал старик, и в голосе его мелькнула жалкая, блеющая растерянность.
– И где теперь твой барон?
Остальные солдаты загоготали, кто-то из них фальшиво затянул плохой, но модный романс. «О где, о где они теперь? Не быть мне больше молодым, о кто, о кто мог угадать?..»
Тимофей склонился над стариком:
– Кто выносит тебе похлёбку?
Старик наконец учуял неладное, затрясся и прикинулся ещё и глухим.
– Кто? – с нажимом повторил Тимофей.
– Дык кухарка…
Тимофей ступил на газон за костылём – и усмехнулся. Топтать эту вычесанную траву было так же приятно, как и ходить по дорожкам Усадеб, не опасаясь, что из-за садовой ограды возле какого-нибудь особняка выйдет сторож и попросит.
Впрочем, пока он поднимал старика на ноги, солдаты кидали взгляды не менее неприязненные, чем те, что до вчерашнего дня доставались всем незваным гостям района из-за оград. Тимофею хватило усталости проигнорировать этот факт.
– Слушай внимательно: сейчас ты выманишь кухарку за конюшню. Или, если она вдруг сбежала, кого-то ещё из слуг, – бельма, что служили старику глазами, подёрнулись сомнением, и Тимофею пришлось цыкнуть: – Как хочешь, так и выманишь. Ковылял ты сюда зачем-то? Рассчитывал, значит, получить свою похлёбку. Вот и крутись. И глупостей не делай. Проболтаешься, кто тебя послал, – болтать будет нечем. Глаз у тебя нет, так хоть язык побереги.
– Да уразумел я, уразумел, солдатик, – отшатнулся старик. – Как скажешь, так и будет.
От «солдатика» мурашки по спине поползли уже у Тимофея. Старик слеп, не видит, что шинели на нём нет, но предположить такого, конечно, не может. И никто не может – кем надо быть, чтобы поверить в Охрану Петерберга, которая будет терпеть подле себя гражданское лицо?
Вестимо, тем самым Твириным.
Тимофей Твириным был лишь отчасти, на словах, а потому старался не задумываться лишний раз об отсутствии у себя шинели.
Задумаешься – и паника накроет с головой, как шальная волна.
Старик торопливо заковылял в сторону сада барона Копчевига, ныне покойного. Барон проявил себя как человек трезвомыслящий и миролюбивый, готовый разбираться с любыми противоречиями не теряя головы, а потому его голова была прострелена первой. Они – пожилые, изнеженные, подрагивающие манжетами члены Городского совета – стояли в окружении солдат и не понимали, не хотели понимать, что происходит. Мололи заносчивую чепуху, которая только больше распаляла, и были в своей слепоте беспомощней сегодняшнего слепого старика, ведь в отличие от него калеками себя не сознавали. Барон же Копчевиг сумел переступить через гордость, назвал вещи своими именами и предложил обсудить требования Охраны Петерберга прежде, чем путь назад будет отрезан. Вежливая скромность, которую он сумел в себе разыскать, льстила солдатам, а декларация намерения прийти к компромиссу смягчала генералов. Он был без дураков хорошим оратором, барон Копчевиг. У него могло бы получиться одними только сладкими речами развеять тучи над спесивыми толстосумами, вообразившими себя петербержской властью.
