Текст книги "«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)"
Автор книги: Альфина и Корнел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 87 страниц)
– Наша Охрана, – Гныщевич оценил количество шинелей на Большом Скопническом и решил, что разумнее свернуть в Белый район и двигаться переулками, не выискивая приключений на свою голову, – связана Пактом о неагрессии.
– Pardo.. Простите?
– Командование не допускает их активно вмешиваться в конфликты, – пел Гныщевич, не представляя, каким будет следующее его слово. – Видите ли, среди Охраны хватает молодых людей, и они вооружены… Генералы опасаются, что рядовые превысят свои полномочия – а когда это делает вооружённый человек…
Оставалось только надеяться на то, что прямо сейчас на улице им не попадутся солдаты, занятые активным превышением полномочий. В таких ситуациях тавры соединяют большой палец с мизинцем – это вроде символизирует соединение неба и земли, после которого настанет всем мировая справедливость, или вроде того.
Убедившись, что мсье Армавю на его руки не смотрит, Гныщевич незаметно скользнул пальцами друг по другу.
Наместник же хмурился. Удивительно, сколько на его округлом лице, клубившемся вокруг носа пуховой периной, проступило вдруг жёсткости. Прям как у хэра Штерца, даже деревянней. Учат их, что ли, специально?
Если вдуматься, эта мысль была не так уж нелепа.
– Полный абсурд, – коротко бросил наместник, – складывается впечатление, что Охрана Петерберга… как это по-росски? Попустительствует. И кто решил не выпускать корабли? C’est un sabotage!
Гныщевич кротко промолчал.
– Первым делом следует возобновить полноценное сообщение с Европами. Немыслимо! Потом, конечно, призвать к ответу командование Охраны. После этого, полагаю, разберёмся с теми, кто бунтовал. Знаете, – прибавил мсье Армавю с неожиданно светлой улыбкой, – я ведь сюда сам вызвался, я большой поклонник Росской Конфедерации. Мне кажется, ваш путь вернее европейского… Мы зря отказались от препаратов против агрессии, от карательной формы. Ведь от отдельных больных элементов страдают простые люди, большинство простых, добрых людей. Поэтому агрессию надо подавлять в зародыше, вы согласны?
– Тогда я лишусь работы, – с нарочитой неуклюжестью пошутил Гныщевич.
Про себя же он подумал, что новый наместник – полная гнида. Есть такое свойство: чем больше человек говорит о благе простого народа, а особенно – чем больше о том размышляет, тем бóльшая он гнида.
– Ведь когда врач вырезает опухоль, он не действует агрессивно. Вот и антисоциальные элементы нужно вырезать – трезво, спокойно, без лишних эмоций. Вы ещё совсем молоды, но наверняка вам знакомо слово «Тумрань»… Скажу вам откровенно, до сих пор не понимаю, почему Союзное правительство пошло на попятный и признало Тумрань ошибкой. Подобная бесхребетность дозволительна пациенту, но никак не хирургу! Ведь согласитесь же вы, что подавляющие агрессию препараты, тем более газовые смеси – не только самый эффективный, но в некотором смысле и самый гуманный способ одолеть проблемные точки? Конечно, согласитесь. Здесь не может быть никаких сомнений: если бы не Тумрань, страшно и вообразить, в каком бы сейчас состоянии пребывала ваша страна…
– Если вы так уверены в своих воззрениях, зачем прикидываетесь простаком? – чересчур резко спросил Гныщевич и тут же поправился: – Pardonnez-moi, но я не мог не заметить…
– О, нет-нет, что вы, – немедленно заулыбался мсье Армавю, – я вовсе не прикидываюсь. Разве вы не согласны с тем, что я сказал? Это всё – суждения ума, но они касаются лишь больных элементов, а добрые люди заслуживают совершенно иного…
– Мы пришли, – прервал его Гныщевич, кивая на пункт из назначения. Мсье Армавю снова нахмурился:
– Разве мне не следует появиться в наместнической резиденции?
Кто ж знал, тварь ты такая, что ты себе её представляешь.
– Это и есть ваша резиденция, – лучезарно улыбнулся Гныщевич, – временная, разумеется. В целях безопасности мы решили…
– Ах, голубятня! – воскликнул мсье Армавю. – Вы проследили за такими мелочами! Очаровательно.
– Ну разумеется, – опустил глаза Гныщевич и аккуратно переместился за спину наместника. – Прошу вас.
– Разве у вас нет условного сигнала, если речь о безопасности?
– Даже ради безопасности не следует забывать про голубей и этикет. Я не смею вступать в резиденцию раньше вас.
Снисходительно улыбнувшись, мсье Армавю дёрнул ручку так, будто никогда не слышал о замках. Смутился, тренькнул кудрявым дверным колокольчиком.
Гныщевич ожидал увидеть слугу, но дверь открыл сам господин Солосье, коему он немедленно отгримасничал требование не разевать рот. Господин Солосье не изменился в лице и с лакейским поклоном отступил.
– Мой багаж доставят сюда?
– Да, носильщики прибудут через час, – Гныщевич прикрыл за собой дверь и как мог бесшумно нагнулся к голенищу.
– Не спешат, – бросил наместник, но больше ничего он бросить не успел. Нож Гныщевича оказался прямо возле его горла.
А дальше случилось непредвиденное. Гныщевич ожидал локтя в живот или удара по колену, но чего он не ожидал – так это что мсье Армавю легко и почти даже кокетливо ущипнёт его в самое что ни на есть причинное место. Издержки честных таврских боёв. Зашипев, Гныщевич инстинктивно согнулся, но инстинктивно же он превратил нож у горла в захват, в итоге повиснув у наместника на шее. Тут бы тому его и повалить, но страсть к l'esthétisme оказалась сильнее, и мсье Армавю попытался, судя по всему, ткнуть Гныщевича сложенными пальцами в глаз.
Повстречался он с опущенными полями шляпы.
– Это называется не единоборства, – прокряхтел Гныщевич съехавшим на сторону голосом, – это называется l'idiotie.
И полоснул наместнику ножом пониже ключиц. Неглубоко, для эффекта – и эффект сложился: мсье Армавю на секунду обмер, так что Гныщевич успел крепко схватить его за волосы и вернуть нож на положенное место.
– У меня есть над вами превосходство, – сквозь зубы процедил наместник. – Потому что я совершенно спокоен и не совершу ошибок эмоции.
Гныщевич выглянул из-за его плеча, встретился глазами с господином Солосье и, не убирая ножа, потрепал наместника по затылку.
– Non, мсье Армавю, это у меня есть превосходство, – хмыкнул он и развернул пленника лицом к хозяину Алмазов, – потому что у него есть из чего стрелять.
Заглянув в дуло выделанного перламутром револьвера, наместник обмяк. Оказывается, в переднюю подоспели и трое слуг – тоже при оружии.
– Лучше не дёргайтесь, – отечески улыбнулся господин Солосье и позвенел на пальце тонкими золочёными наручниками, явно выкованными для постельных утех.
Глава 45. Правила игры в нарды
Когда Драмин увидел Коленвала (а вместе с ним Приблева и снова Хикеракли), когда он оценил степень неожиданной, мутной какой-то усталости своих друзей, ему оставалось лишь покачать головой. «Коля, ты б всё-таки срезал браслеты, сколько дней-то уж прошло», – только и сказал Драмин вместо приветствия, приподнимая крошечный шлагбаум на проходной.
«Какие браслеты?» – не сообразил Коленвал.
«От наручников, Коля».
От пота и собственной, наверное, рабочей усталости браслеты потускнели и завяли, но они всё ещё болтались у Коленвала на запястьях. И вообще из всех троих жизнерадостно выглядел один только Приблев, поспешивший разъяснить, что троица «прибыла сюда по указанию Гныщевича», поскольку «метелинский завод не может не выполнять распоряжения Союза Промышленников одним из первых».
Хикеракли буркнул что-то на предмет того, что «должен же кто-то наместника нашего, как говорится, голубить».
«Угу, – отозвался на это Драмин, – наместнику нашему не очень хорошо. Я ему вообще-то мытьё организовал, смену одёжки, но у него всё равно какая-то сыпь началась или вроде того… И у охранника его, который простреленный, нога гноится. Хорошо, что Приблев приехал».
«Неплохо», – смурно согласился Хикеракли.
«Этот наместник уже не наш, насколько я могу судить», – промурлыкал хэр Ройш, подошедший поприветствовать прибывших. Девичье платье он снял, как только ему раздобыли в ближайшей деревне кафтан да порты, но в людской одежде выглядел едва ли не более нелепо, не говоря уж о том, что обувки по ноге не сыскалось, так что остался он в отчётливо дамских сапожках.
А потом приехавшая троица, пропущенная через казармы бумагой от Союза Промышленников, принялась объяснять, что творится в городе – что, например, такое Союз Промышленников и почему его именем можно проехать через казармы; что на сей раз выкинул граф, кто ж такой Твирин, как Гныщевич изловил нового наместника и так далее.
В чём состоит указание от Союза Промышленников, ясно стало позже, когда Драмин, хэр Ройш (в дамских сапожках) и Скопцов заместо приятелей воротились в Петерберг. Установленная в городе блокада была односторонней – «всех впускать, никого не выпускать» («Так и не могут определиться со своей политической позицией», – недовольно протянул хэр Ройш). Но если прибывающим кораблям хватало места на воде, то поезда скоро переполнили депо, и их принялись размещать прямо на путях. Пути же шли по городу кругом почти параллельно кольцу казарм, и забившие их составы не только мешали пройти, но и, по мнению солдат, представляли собой опасность. Эдак ведь любой может подобраться вплотную совсем незаметно – а швыряются, мол, не только яйцами.
Ну и новоиспечённый глава Союза Промышленников, то есть Гныщевич, порешил, пока зевает вагоноремонтное депо, дать городу людей да аппараты, которыми можно было бы часть составов попросту разрезать. За ними-то и приехали на завод Коленвал и Приблев.
А Хикеракли будто бы за наместником приехал.
Куда больший интерес, впрочем, составлял вопрос, почему другая троица членов Революционного Комитета переместилась с завода обратно в город (уповая на то, что под руку со Скопцовым через казармы пропустят любого, не утруждая себя даже вопросами). Драмин, например, – за чистой рубашкой и сменой белья. Революция революцией, а «оскотинивания», как назвал собственное состояние Коленвал, лучше избежать. Но сам он при этом не то перенервничал, не то упёрся в какой-то непонятный внутренний принцип – в общем, будто решил отчертиться от нормальной жизни.
А по Драмину, нормальная жизнь – она там, где ты её делаешь.
Но как Хикеракли взяли на завод в довесок, за компанию, так и самого Драмина за компанию взяли в город. На самом же деле ехали туда хэр Ройш со Скопцовым.
Командование Охраны Петерберга изъявило желание встретиться с Революционным Комитетом.
Откуда они узнали про Революционный Комитет? Все сходились на несколько невнятном соображении, что от Твирина, которому будто бы дал на это добро граф. Логическая цепочка получалась такая: Твирин вернул графу настоящего листовочника Веню в обмен на туманный посул раздобыть каких-то других листовочников (каких?); с Твирина спросили; он отчитался, что вопросом листовочников, переросших уже в «заговорщиков», занимается Революционный Комитет; генералы резонно пожелали узнать, кто это и какого, собственно, рожна они тут чем-то занимаются.
«Твирин проявляет осведомлённость и так упрочивает свои позиции», – коротко и хмуро высказался хэр Ройш.
Смотреть на него в этой ситуации было страсть как забавно. Вроде и щекочет самолюбие, а вроде и неприятно, что инициатива исходит не от Революционного Комитета.
Да и хэра Ройша-то ведь не звали. «Два письма прислали, графу и Гныщевичу, довольно вежливых… с приглашением на беседу, – рассказывал Приблев. – Причём не по имени приглашали, не по статусу, а именно как членов Революционного Комитета. Но, с другой стороны, мне кажется, что это, гм, бюрократический момент. Ведь на самом же деле они бы не стали говорить с Революционным Комитетом, правда? Ну, скажем, если бы Твирин его представил, но в нём не было бы ни владельца всех, ну, почти всех петербержских верфей, ни главы Союза Промышленников… Они бы ведь отмахнулись. А так – пригласили. Моего брата похожим образом вызывали – за хэрхэра Ройша, гм, благодарность выразить. Ну, в общем, граф с Гныщевичем согласны пойти… Но ведь вы, наверное, тоже хотите?»
«Да», – немедленно кивнул хэр Ройш.
А Скопцов промолчал.
Промолчал он и когда телега довезла их с хэром Ройшем и Драминым до Северной части, когда заспанный постовой без угроз распахнул свой журнал, когда, щурясь и зевая, спросил: кто.
«А кто он? Сын Скворцова или член Революционного Комитета? Не знаешь? – Хикеракли, провожая Драмина обратно в город, оттащил его поговорить, но говорил всё о каких-то мелочах. – Вот и он не знает».
«Скопцов вроде показал, что он с нами – на нашей, получается, стороне».
«Показать-то показал. Я, знаешь, тоже много чего много кому показывал, ты и сам видел. Вопрос-то, вопросец – он не в том, что ты делаешь, а в том, какими себя наутро словами зовёшь».
Пропустили их в итоге как членов Революционного Комитета. Солдат с журналом на название сие откликнулся так же вяло, но потом кого-то позвал, о чём-то в углу побурчал – и открыл ворота.
А в городе было тихо-тихо, в городе третьим уже кольцом стояли поезда – стена металла, вытолкнувшая за пределы Петерберга и самих солдат. В два ряда, как зубы всяких донных рыб. В городе никто не возмущался вслух, не кричал, а робко лишь переспрашивали, перестанут ли когда-нибудь бить стёкла.
– Мне неуютно, что может так сложиться… может, с прочими господами мы встретимся лишь при генералах, – тихо пробормотал Скопцов. – Они ведь… Там граф, там Гныщевич, у них могут быть свои представления. Раз уж приглашали в первую очередь их, нам с вами нужно этим представлениям соответствовать.
– Вы абсолютно правы, – в тон ему отозвался хэр Ройш, – но я не вижу иных путей, кроме как ориентироваться по обстоятельствам.
– Возможно, вам всё же не следует?..
Хэр Ройш только поджал и без того тонкие губы.
«Отпустишь ниточки – страшно, – хмыкал перед отъездом Хикеракли, – там ведь граф, там Гныщевич, они сами с усами. Не отпустишь, явишься – того страшнее. С копчевиговским сыном особо не тетешкались».
Они надеялись обнаружить остальной Революционный Комитет в Алмазах, но нашли там одного захворавшего Веню да За’Бэя, который отказался разговаривать. «На его сиятельство обижен, – дружелюбно растолковал старший господин Солосье, – и вообще он-де иностранный элемент, нечего ему. А приятели ваши уже в Восточной части».
Никто не стал спрашивать, какого ж ляда те не подождали приехавших с завода, если сами отрядили Приблева в точности передать про время и место. Драмин зато спросил себя, какого ж ляда идёт к генералам, когда намеревался за сменой белья.
Может, ему было любопытно, а может, он чувствовал, что вроде как должен. Их втроём ведь пропустили в город без конвоя, без охраны, без солдат, на одном только честном слове.
Честного слова хватило и на то, чтобы войти в казарменную комнату – видимо, нечто вроде кабинета генерала Каменнопольского.
Странно он выглядел, этот кабинет. Голые краснокирпичные стены без намёка на краску или оклейку – но повисшая на них гравюрка; грубый дощатый пол – но коврик при входе, как в жилой квартире; тяжёлый конторский стол для одного – но обшарпанный, старомодный, с отколовшимися рельефами.
Странно было вот так беспрепятственно въехать в город, явиться к генералам, кивками отрекомендоваться, увидеть там своих приятелей.
То есть, выходит, это вот Охрана Петерберга решила их послушать? И впрямь заинтересовалась, сыскала время посреди распиливания поездов? Разве ж такое вообразимо?
Или это просто позабыли они, привыкнув по кабакам выпивать с графом, чего на самом деле стоит в этом городе его фамилия?
– Господа… ещё члены Революционного Комитета? – с некоторым недоумением уточнил генерал Стошев (русый, с широким лицом, с аккуратно завёрнутыми манжетами). – Похвальная сознательность.
В кабинете уже расположились граф, Гныщевич с Плетью и Мальвин. Графу предложили обитый ворсистой тканью стул, Плеть и Мальвин сидели на дощатой скамье вдоль стены, Гныщевич, скрестив руки, стоял в углу. Драмин решил, что ему подойдёт симметрическая позиция.
Взгляд генерала Скворцова (белозубого, с лихими бакенбардами, с буйными волосами), ясное дело, застыл на собственном сыне.
– Димка? Ты что же, стало быть, тоже?.. А вы, господин Мальвин, вы что ж не сказали?
Мальвин и не шевельнулся.
– Вы задавали мне вопросы о других сферах жизни господина Скопцова.
– Скопц… – генерал Каменнопольский (тонкий, щегольски зализанный, с перехваченной платком шеей) поперхнулся, тщетно скрывая смех. – Вы все друг друга по прозвищам называете? Гныщевич, теперь Скопцов…
– Не именем человек красен! – весело, точно пьяный, воскликнул Гныщевич.
Хэр же Ройш, хладнокровно усаживаясь рядом с Мальвиным, снова поджал губы:
– Не вижу, какое отношение это имеет к делу.
В дверях остался стоять один только Скопцов с красными пятнами по всему лицу, потупившийся, будто нашкодил и поймали. И такой же упрямый. Отец его мелко потряхивал головой, как если бы ему по ушам хлопнули.
– Итак, вы – весь Революционный Комитет, или нам предстоит ожидать ещё кого-нибудь? – холодно осведомился генерал Йорб (черноглазый, с большими руками и тяжёлой медлительностью движений).
– Революционный Комитет – выражение воли народа, весь он в комнатку не уместится, mes amis, – шутливо отсалютовал Гныщевич.
– Не весь, – уткнулся в генералов глазами хэр Ройш, – но ждать больше никого не будем.
– Мы собирались беседовать с полным составом, – всё так же холодно, с нажимом проговорил генерал Йорб.
– Вы написали только господину Гныщевичу и графу Набедренных, – хэр Ройш снисходительно растянул губы. – Вы и не знали о причастности кого бы то ни было ещё. Прошу вас не забывать о том, что мы находимся здесь по собственной воле.
Йорб на это пренебрежительно усмехнулся, а Стошев сдвинул брови с некоторым недоумением.
– Итак, нам стало известно, что вы занимаетесь расследованием и поиском заговорщиков. Заговорщиков, строящих преступные планы против Охраны Петерберга, – поспешно заполнил паузу Каменнопольский. – Это так?
– Предположим.
– Зачем? – Скворцов сумел-таки оторвать взгляд от сына, но Драмину показалось, что вопрос был направлен всё же именно к нему.
– Ради процветания народа росского, разумеется, – в сторону пробормотал граф, а потом чуть кокетливо заулыбался. – Вы, господа генералы, только причинами интересуетесь, но не поводами? А я бы начал с поводов – во избежание путаницы. Преступные, как вы изволите выражаться, планы зародились в некотором обществе, куда я с недавнего времени был вхож. Обсуждались они в ключе метафорическом и ни к чему не обязывающем, однако же беседы, в которые меня то и дело вовлекали, показались мне… скажем так, предательскими по отношению к самому росскому духу. О чём я незамедлительно высказался – и был из упомянутого общества выдворен, но не напрямик, а, положим, с ласкою отодвинут. Вы наверняка догадываетесь, какую печаль в душе рождает подобное обращение…
– Его сиятельство указывает на то, – почти грубо прервал прочувствованный лепет Мальвин, – что преступные планы включали в себя жалобы на Охрану Петерберга в виде петиций Европейскому Союзному правительству.
Генералы зашевелились.
– Это новость, – не стал прятать обеспокоенность Стошев, – это большая новость. Значит, вас, ваше сиятельство, обидело, что вас отодвинули…
– И о чём вы только думаете, господа генералы? – недовольно качнул головой граф. – Предательство духа росского меня обидело.
– Да-да. Положим. А прочие?
Драмин с любопытством покосился на хэра Ройша. Граф с Мальвиным – и, логично предположить, остальные тоже – несли какую-то околесицу, и околесицу явно заранее задуманную, выверенную и срепетированную. Без хэра Ройша срепетированную, без Скопцова и без Драмина.
Хэр Ройш держался стойко, застыл и виду не показывал, но моргал чаще нужного, и было в нём вообще эдакое вытянутое напряжение.
– У всех по-разному, дорогие мои, у каждого по-своему, – хмыкнул Гныщевич, – хотя en général нас объединяет нежелание решать свои проблемы через Европы… и желание при этом всё же их решать.
– Познакомились в Академии? – спросил Скворцов, снова впериваясь в сына.
– Это тоже не имеет отношения к делу, – отрывисто буркнул хэр Ройш и прибавил уже посмирнее: – Осмелюсь предположить, что заговорщики должны интересовать вас сильнее, чем генезис Революционного Комитета. У нас ведь имеет место обсуждение выгодной для всех стратегии действий, а не допрос?
Йорб снова усмехнулся – коротко, по-собачьи, с непередаваемой уничижительностью.
– Боюсь, вы что-то неверно поняли, – скрыл за сладкой гримасой раздражение Каменнопольский. – Это как раз таки допрос. Мы, видите ли, получаем информацию, что поиском чрезвычайно опасных заговорщиков занимается некая организация… Это, господа, само по себе экстравагантно – кто вообще дал вам право вести какие бы то ни было расследования? Опять Твирин? Но, положим, это вопрос отдельный, а любопытно здесь другое. Итак, тайная организация с неизвестными мотивами, неизвестными целями… Кто же вы сами, если не заговорщики? Теперь я вижу, что вы просто студенты, кружок… Ну ничего… Но не вы ли занимаетесь подстрекательством?
– Мы не просто студенты, – прошептал так и застрявший в дверях Скопцов столь тихо, что разобрал один Драмин.
– Вы что-то сказали, Дима?
– Мы не просто студенты, – Скопцов шагнул вперёд, пытаясь движением затвердить голос, – мы не просто студенты. Мы… Мы Революционный Комитет, и мы тоже верим… Нет, не так! Мы – верим, что городу нужны перемены, что государству нужны перемены, нам не всё равно, а вы… вы расстреляли Городской совет, а больше и палец о палец не ударили!
Голос его сорвался, и Драмин протянулся похлопать по плечу, но Скопцов отдёрнулся как ужаленный. Красные пятна на его лице выглядели горячечными.
– Мы пригласили вас за объяснениями, а не ради голословных обвинений, – по-лекторски строго напомнил Стошев. – У нас есть политическая программа, сегодня мы окончательно её утвердили и вскорости объявим.
– О! И что же в неё входит? – оживился граф, с самым невинным любопытством отрываясь от изучения настенной гравюрки.
– Если коротко, ваше сиятельство, в первую очередь пересмотр Пакта о неагрессии для Петерберга.
– Барьян Борисыч, – не поворачивая лица, всё с той же тяжёлой усмешкой обратился к Стошеву Йорб, – зачем вы им объясняете? Вы не должны им ничего объяснять.
– Charmant, – закатил глаза Гныщевич, а потом дурашливым тоном прибавил: – Вы собирались объяснить народу. Мы народ. Потренируйтесь.
– Вы не народ, вы базарный хам, – недовольно тряхнул напомаженными локонами Каменнопольский, но вмешался Стошев:
– Нет, он прав. Прав, почему бы и нет, мы действительно слишком долго тянули, люди заслуживают ответов, а эти люди даже не вполне случайные. Решение должно быть принято, и оно принято. Петерберг – портовый город, город с криминальностью, высокой по определению. Для того и была заведена Охрана Петерберга. Но у нас давно нет достаточных инструментов влияния, мы не можем бороться с преступностью пилюлями! Пакт о неагрессии следует пересмотреть, следует вернуть нормальное тюремное заключение, снять европейскую квоту на аресты, ввести различные меры, а не только… Потом, в Городской совет должны входить все генералы и, конечно, не на бессмысленных совещательных правах. Вообще состав Городского совета следует переработать. Почему только аристократы, почему только ресурсные аристократы? Они не могут в полной мере представлять – даже вот вы, студенты, возможно, лучше представляете интересы города, чем одни только аристократы. И это не всё, налог на бездетность должен быть отменён…
– То есть вы собираетесь открыть переговоры с Четвёртым Патриархатом? – хладнокровно перебил генерала хэр Ройш. – Смелый поступок для убийц.
Скворцов немедленно побагровел, а у Йорба натянулась кожа на скулах.
– Вы забываетесь, – процедил он, – и вы, господин Ройш, подлежите аресту как сын представителя преступной власти.
Драмин приметил, что хэр Ройш, услышав это, будто разрезался на две части. Верхняя осталась спокойной, даже вальяжной, но вот пятки в дамских сапожках, припрятанные глубоко под лавку, заходили нервическим ходуном.
– Как вы там говорили, général Стошев? «Он прав, он прав»! – Гныщевич отклеился от стены и вновь воздел глаза, весь лучась беспечностью. – Я вам так скажу, я не политик, я скромный управляющий завода… Сужу, pour ainsi dire, всего-то житейским умом. Но закон, Пакт о неагрессии, нарушили вы, Охрана Петерберга, вы расстреляли Городской совет… и не затыкайте меня! – цыкнул он на открывшего было рот Каменнопольского. – Может, вы нас арестовали, может, допрашиваете – так послушайте здравый смысл-то. Что вы скажете Четвёртому Патриархату? «Люд так от рук отбился, что нам пришлось перестрелять городские власти»? Сами-то не видите тут логического провала? Ладно б вы людей перестреляли, ладно б люди перестреляли Городской совет. А у нас-то – не то и не другое. У нас – вооружённый захват власти, то есть пришли люди с ружьями и убили людей без ружей, чтобы сесть на их место. Вы кем собираетесь прикрываться, Твириным? Безымянным мальчишкой, который почему-то командует солдатами вместо вас?
Он же, Гныщевич, только что организовал свой Союз Промышленников, растерянно и зачарованно подумал Драмин, а теперь вот так выкидывает в трубу. Увлёкся моментом – или это взвешенное, продуманное решение? Едет, как всегда, на одном колесе?
– Хватит с меня, – рявкнул Скворцов, – караульные!
За дверью послышались торопкие шаги, но Драмин, вместо того чтобы запаниковать, невольно уставился на графа. На то, значится, как граф извлекает из нагрудного кармана костяной мундштук, продувает его, отщёлкивает крышку серебряного портсигара, мнёт перчаткой папиросу, пристраивает к мундштуку, рассеянно хлопает пальцами по карманам в поисках спичек – и всё это с трогательной неловкостью, лишённой хоть какого следа боязни или волнения.
– Будьте так любезны, огоньку, – учтиво обратился граф к караульным, стоило двери распахнуться. – И если это не составит вам затруднения, передайте господину Твирину, что его здесь ожидают… для обсуждения стратегии действий.
Два вошедших солдата перевели вопросительный взгляд на генералов. Скворцов в сердцах кивнул в сторону графа. Ну конечно, графа – владельца пяти из шести верфей города Петерберга, с которым волей-неволей приходится считаться.
Ну или в таком духе. Драмин до сих пор так и не постиг полностью всех этих политических премудростей, хотя ему нравилось перебирать цепочки причин и следствий, как при игре в нарды. Это хорошо занимало ум – как руки хорошо занимало вытачивание по деревяшке, а душу – облака.
Солдат кинул графу коробок, тот его не поймал и с сетующим вздохом нагнулся. Щёки его немедленно порозовели, и, видать от перепада давления, граф схватился за виски.
– Граф, граф, comte, – легко подскочил к нему Гныщевич, – давайте только обойдёмся без безвременных кончин. Сколько ж вы, бедняга, не спали? У графа сейчас напряжённая жизнь, une vie tendue, – через плечо пояснил он генералам. – Сами понимаете, пять верфей… Ведь нельзя же просто отдать приказ не выпускать суда, comprenez-vous? На деле такой приказ всегда рассыпается на много маленьких, и каждое конкретное решение нужно принять управляющему или владельцу – в общем, le supérieur… Мне знакомо это бремя. Без графа, – Гныщевич обернулся на генералов с открытой, но ничуть не злобной насмешливостью, – кто знает, что может выйти в Порту? Давайте постараемся не переутомлять добрых людей.
– О, не стоит так беспокоиться, – бесстыже подпел ему граф, – я всё-таки надеюсь отложить свою кончину хотя бы до появления господина Твирина. Негоже, в самом деле, решать столь острые вопросы без него.
Скворцов снова кивнул солдатам, и те удалились.
– Итак, ваше сиятельство, вы нас шантажируете, – мёрзло, ровно и без намёка на иронию выговорил Йорб. – Я жду, господа революционеры, когда вы начнёте шантажировать нас наместником.
Хэр Ройш отчётливо скрипнул зубами. Хикеракли донёс, что граф сознался в выдаче этого козыря Твирину, но что Твирин успел прибежать к генералам… Ну то есть что Твирин захотел рассказать генералам – это было неожиданно.
– Это не шантаж, – вновь заговорил Скопцов, успевший было раствориться в пространстве, – это… Зачем вы так? Вы отказываетесь воспринять нас всерьёз, потому что мы моложе, потому что… потому что… В общем, потому что мы ваши дети, но ведь мы взрослые дети. И мы делаем с вами одно дело, а вы, – он с трудом поднял глаза на отца, – а вы нас допрашиваете.
Генерал Скворцов сглотнул столь же отчётливо, как хэр Ройш скрипнул зубами.
– Je sais pas, – пожал плечами Гныщевич, – у меня это вполне шантаж.
– Вы хотите открыть переговоры с Четвёртым Патриархатом, – медленно начал хэр Ройш восковым тоном, будто все его силы уходили на то, чтобы держать себя в руках, – но, согласитесь, на их месте слишком легко признать вас самих преступниками и просто заменить другими генералами. Это было бы самым бескровным, самым заманчивым решением. Открывать такие переговоры сейчас, когда вас легко вычеркнуть, неразумно.
– А вы, конечно, имеете мнение о том, как следует обезопаситься? – язвительно уточнил Каменнопольский.
– Разумеется. – Хэр Ройш откинулся, сложил пальцы, и пятки его перестали трястись. – Нужно сделать так, чтобы преступников стало больше.
– Простите? – свёл брови Стошев.
– Преступников с точки зрения Четвёртого Патриархата, конечно, – безразлично поправился хэр Ройш, – ведь любой, кто пытается сменить государственный строй хотя бы в одном городе – преступник с точки зрения власти. Что бы ни говорилось в ваших заявлениях, для оправдания народом случайного Твирина недостаточно. К революции должны приложить руку и другие гражданские лица. Пока же Твирин выглядит как… довольно наивное прикрытие всецело военного переворота.
Уж конечно, вошёл Твирин именно теперь, и Драмин сумел собственными глазами проверить: ага, Тимофей Ивин. Небритый, скомканный, затравленный, грязный, со стеклянным взглядом. В наброшенной на плечи шинели. Про которого Скопцов всё долдонил хэру Ройшу, что тот не самостоятельная фигура, а почти заложник солдат – человек, совершивший первый выстрел и тем как бы забравший на себя вину за переворот.
А Хикеракли всё донимал Драмина расспросами, как бы тот «сие фе-но-ме-наль-но-е явленьице» оценил, но сам хоть чего-нибудь вразумительного так и не сказал.
Ни на кого не оглядываясь, Твирин рваным шагом прошёл в дальний конец кабинета, поближе к генералам, и замер в углу.
– Господин Твирин, – маленько замешкался с обращением Каменнопольский, – это действительно Революционный Комитет?
Твирин прямо и быстро, как-то очень уж формалистски окинул взглядом собравшихся и кивнул своим резким кивком, которым и здоровался, и прощался, и всё на свете делал.
