Текст книги "«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)"
Автор книги: Альфина и Корнел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 87 страниц)
Растит ведь Золотце детей? Растит – от электрических генераторов, которые, к слову, нуждаются в частичной замене, и это с учётом потенциальной осады удивительно некстати.
– Очень уютно! – поспешил высказаться Скопцов, Золотцева обиталища толком не увидев.
Золотце рассеянно кивнул и едва не позабыл о приличествующих первому визиту ритуалах гостеприимства: на паркете отчётливо сырели следы. Они с Приблевым слуг, разумеется, не держали, раз в четыре дня вызывали кое-кого из прежних батюшкиных, а потому в сапогах по дому не разгуливали. Закрались нехорошие подозрения, но тут, по счастью, в дверном проёме возник Приблев.
– Сандрий, день добрый! Не ожидал вас застать, у вас ведь мрачные вести для Союза Промышленников.
– Здравствуйте! – просиял Приблев. – Господин Скопцов? Здравствуйте, чувствуйте себя как дома, присаживайтесь, не желаете с улицы парижского чаю? Господин Золотце передал мне своё искусство, впрочем, сомневаюсь, что я когда-нибудь достигну в нём подлинных высот, но не беспокойтесь: попытки после шестнадцатой я поборол в себе отравителя и стал обыкновенным бездарным кулинаром, так что опасность погибнуть вам не грозит, разве только от разочарования…
– Сандрий, – покачал головой Золотце, – господин Скопцов ещё не удовлетворил зрительное своё любопытство, не набрасывайтесь на него так яростно с предложениями для прочих органов чувств. Лучше попробуйте услышать мой вопрос: почему вы не на заседании Союза Промышленников, и кто напачкал тут сапогами?
– Ах да, сапоги, – Приблев огорчился. – Конечно, он не разулся… Простите, что проглядел, но Гныщевич, вероятно, и спит тоже в них.
– Гныщевич? А я уж перепугался очередных взрывателей – или, в наилучшем случае, воров… Подождите, Гныщевич? – сообразил Золотце. – То есть он не в Северную часть направился, а в город? Вот же необязательный человек! А я ему вслед записку по портовым делам посылал, чтобы он распорядился поскорее. Тьфу! И когда он её теперь получит?
– Это важно, да? Увы, могу вас лишь расстроить: Гныщевич передумал доверять мне сегодняшний Союз Промышленников и полчаса назад убежал к нему сам.
Золотце рухнул в кресло и проглотил немало воззваний к лешему.
– Нет, в самом деле, у вас чрезвычайно уютно, господа, – попытался заглушить не озвученные, но без того громкие воззвания Скопцов. – Никогда бы не подумал, что жилище это обустроено всего два месяца назад.
– О, до господина Золотце у меня была тут бессмысленная свалка предметов первой необходимости, я всё никак не находил времени на быт.
– Зато Гныщевич на всё находит время… – тихо фыркнул Золотце и встал за вином.
В другой момент он бы с удовольствием послушал заслуженные комплименты уюту. Две невзрачные комнаты с кухонным помещением и крохотной прихожей превратились в подлинное гнездо на чердаке – забиться под стреху, натащить ветоши и греться. Золотце даже нарочно забрал со двора выброшенный кем-то хромоногий кофейный столик и выпросил у графа кое-какой индокитайский хлам, чтобы не было соблазна воспроизвести здесь фрагмент Алмазов.
Голубятня взорвалась, голуби разлетелись, забились под стреху, натащили ветоши и греются.
– …и тогда он подумал, что все второпях завезённые в город дрова нам без блокады не будут нужны, – разливался соловьём за тоненькой стеной Приблев, – и мы можем продать излишки Ыбергу, чтобы Ыберг, в свою очередь, перепродал их Европам, которые с нами вести торговлю пока не готовы. А вырученные средства поделить между потерявшими поголовье скотопромышленниками и новым проектом Союза. Да и вообще, Ыберг давно следовало внимательнейшим образом рассмотреть в качестве обходного пути товаров в Европы, тот же лес из Ыберга подозрений в принципе вызвать не может, мы сумели бы и дальше…
– Ну здравствуйте! – влетел со штопором ещё в пробке Золотце. – Когда это мы сменили свои взгляды на продажу природных ресурсов земли росской по старым соглашениям?
– Вы не расслышали, – деликатно поправил Скопцов, – речь шла о реализации излишков, которые будут у нас на руках, если блокада не состоится.
– О нет, я расслышал. Стремительную поступь перспектив обогащения поперёк тех положений, о которых мы – в лице графа – каждый день талдычим горожанам.
– Отчасти, – виновато похлопал глазами Приблев. – Но Гныщевич мечтает реформировать керамический комплекс, он в кошмарном состоянии, а это, как вы понимаете, значительные расходы, которые, конечно, восполнятся, но не сразу – кирпич-то нужен на строительство новых рабочих общежитий за кольцом казарм, что приведёт, в конечном счёте, к интенсификации…
– Сандрий! – Золотце рванул штопор. – Сандрий, если вы скажете мне, что Союз Промышленников прямо сейчас обсуждает эту вашу интенсификацию, а не потенциальные блокадные ограничения на использование сырья, Гныщевич больше никогда не напачкает паркет в этом доме сапогами. Потому что я прострелю ему ноги в не поддающихся восстановлению местах.
– Об этом я ничего не могу утверждать, – пошёл Приблев на попятную. – Он сам, кажется, не успел принять решение, он ведь просто заглянул ко мне спросить, как я оцениваю излишки…
– И вы их ему, разумеется, оценили, – утёрся манжетой Золотце. Вопросительная интонация тут, право, была бы излишком, какой даже Европам через Ыберг не продашь.
– Но разве не должен был?
– Что вы, вы же наверняка руководствовались неподсудной логикой – информация предоставляется по запросу, в объёме самом полном, секреты только помешают общему делу. Сандрий, прекратите уже вертеть очки – расколете. И совершенно зря, я ведь от чистого сердца говорю: секреты помешают, всё верно.
– Вы действительно так полагаете? А я и не знал, как же вам сознаться… Понимаете, мы ведь коснулись в беседе электрических станций, я нечаянно сболтнул про нужду в генераторах, Гныщевич стал расспрашивать, и я решил, что теперь-то – накануне столкновения с Резервной Армией, когда всем важным объектам выделяется защита – может быть даже вредно таить печи от того, кто заправляет ближайшими к ним казармами, – над очками всё ещё нависала угроза упасть-таки и расколоться, однако улыбнулся Приблев до того обезоруживающе, что Золотце чуть не взвыл.
Благие побуждения и неподсудная логика – первейшие враги спокойного сна ближних!
Пришлось разлить вино по бокалам и свой тотчас же опустошить.
Приблев ведь прав, прав – с позиций благих побуждений и неподсудной логики. Печи всё ещё в Порту, на пожертвованной графом территории верфей, сам Порт служил им лучшей охраной – тем более что мистер Уилбери явил поражающие воображение таланты в налаживании контактов с портовым населением. Но если допустить мысль, что Резервная Армия в какой-то мере осуществит свои планы, следует внести печи в перечень объектов, чью оборону надо держать до последнего. Золотце хотел просить на то у Мальвина солдат Западной части – сколько даст, да Северная воистину гораздо ближе.
– И как Гныщевичу печи? – полюбопытствовал Золотце голосом упавшим, но вполне дружелюбным.
– Ой, мы с ним до такого договорились, пока я объяснял, что они вообще возможны! – Приблев наконец-то водрузил очки на нос. – Гныщевич подкинул мне фантазию, над которой я и бился, когда вы с господином Скопцовым заглянули.
Господин Скопцов медленными глотками потягивал вино, остановив взор на хромоногом кофейном столике. Феерическое вышло приглашение в гости.
Особенно накануне столкновения с Резервной Армией.
– Поделитесь фантазией?
– Она несколько обескураживающая, но если вникнуть… В печах образуются человеческие тела, увы, это тела младенцев, но мистер Уилбери сам говорил, что ещё до Петерберга проводились эксперименты по передерживанию, имевшие противоречивый результат – ну, мы с вами об этом целую ночь как-то проспорили, – обратился Приблев к Золотцу, но украдкой покосился на не отличающегося крепостью нервов Скопцова. – Прошу вас, не будем сейчас вновь закапываться в детали, но ведь фактически – вдумайтесь – мы имеем возможность в черте города производить некоторое количество белковой пищи! И если наша встреча не впечатлит Резервную Армию, если осаде быть, если она затянется, у нас будет хотя бы такой козырь в рукаве. Слабые места затеи мне очевидны, не трудитесь перечислять, процесс ресурсоёмкий, но сам факт успокаивает.
Приблев бы чирикал и чирикал до вечера, но когда Золотце, плюнув на этикет, глотнул вина из бутылки, чириканье смолкло.
– Сандрий, меня мутит. Придётся признать: по пути в Британию перед аферисткой Брадой – помните такую? – я покривил душой. Я доказывал ей, что покуда человек не родился, это и не человек. Я правда верил в свои слова – что тогда, что минуту назад. Но вашу проверку мои убеждения не прошли, – Золотце передёрнуло. – То, чем вы предлагаете кормить Петерберг, растёт, безусловно, в печах, но ведь растёт оно из человечьего семени! Знаете, давайте тогда уж сразу, без печей, к чему церемониться… Бросим жребий – или, не знаю, спросим Гныщевича, какие ещё люди в этом городе ему мешают, устроим охоту.
– Слушайте, ну зачем же так! – смутился Приблев. – Да, я перегнул палку, но вообще-то нам стоит уточнить у мистера Уилбери, проводились ли печные эксперименты, например, на свиньях. Вы когда-нибудь спрашивали его о свиньях? Я нет, а идея-то на поверхности! И никакого хлева в городе, о котором вчера все сокрушались, – всего один племенной хряк…
– И очень много электрических генераторов, а также прочих сущих мелочей. Дорого, – отрезал Золотце.
Разведение свиней в его драгоценных печах оскорбляло всё, что способно было оскорбляться.
Наверное, отчасти ради того и ввели злополучный, глупый, всеми ненавидимый Пакт о неагрессии. Не ради спасения лишь жизни – умер, ну и леший с тобой! – а ради спасения рассудка.
Когда на город движется армия, а ты ждёшь, ждёшь, ждёшь, рассудок рождает чудовищ, избавиться от которых потом крайне затруднительно.
– Господа, – Золотце откашлялся, – господа, я не хочу ни разводить свиней, ни есть людей. Думаю, никто из нас не хочет. По-моему, это достаточная мотивация, чтобы оказать Резервной Армии блестящий, категорически незабываемый приём. А потому, с вашего позволения, я откланяюсь. Я думал до вечерних дел отдохнуть, но отдых, боюсь, добьёт меня окончательно. Займусь-ка я лучше тем, в чём рассчитывал на господина Гныщевича – быть может, портовые знакомства мистера Уилбери окажутся не хуже гныщевических. Осада нам не нужна.
Приблев, сам записной трудоголик, Золотце горячо поддержал и тут же ринулся искать у себя на столе письмо для брата, проводящего с мистером Уилбери теперь больше времени, чем где бы то ни было ещё.
Когда за Приблевым захлопнулась дверь, отмалчивавшийся весь спор Скопцов вполголоса заметил:
– О кошмаре каннибализма я предпочёл бы не говорить более никогда, но до него был и другой кошмар… скромнее, ближе и реалистичней, – он отставил винный бокал и сцепил руки в напряжённый замок. – Я склонен оправдывать многие поступки, да, только существуют поступки, а существует линия поведения, в которую они выстраиваются. Накануне такого события искать личной выгоды, делить не полученные ещё излишки, строить планы процветания своих предприятий вместо того, чтобы исполнять в казармах непосредственные обязанности, – это слишком. Господин Золотце, я переосмыслил предложение хэра Ройша о комитете для избранных внутри Комитета. Конфликт потребностей в самом деле назрел, я был слеп. С господином Гныщевичем мы определённо преследуем разные цели – и то, что все мы знакомы давно, только усугубляет ситуацию. По-моему, нам действительно пора отмежеваться.
Золотце прошёлся от стены до стены, затушил прямо в бокале недокуренную папиросу.
– Чтобы у нас были цели, потребности и конфликты, для начала придётся всё же выиграть Петерберг.
Глава 64. Как по нотам, часть первая
«Выиграть Петерберг» говорили те, кому страшно было произнести слово «отвоевать».
Плети не было страшно, но он испытывал неловкость. Умственную, не душевную. Можно ли назвать происходящее «войной»? Это грозное слово даже к Равнине относили со смущёнными полуулыбками. Всерьёз его произносили лишь в Порту, когда шли стенкой на стенку вопреки любым Пактам.
Петерберг не боялся войны, и в глубине этого факта имелось нечто категорически неверное. Это не война, это усталые от перехода люди, разбившие лагерь в полукилометре от казарм.
Слово gadh в таврском языке означает одновременно «человек», «сын» и «воин», поскольку каждый человек является сыном и воином. Каждый человек в таврском, равнинном мире. Но росы другие, росы не воины, им подобает бояться, иначе чем они отличаются от нас?
– Они ни за что не пойдут на штурм! – воскликнул генерал Каменнопольский, отрываясь от мембран малых динамиков. – Я знаю, вы что-то задумали, мне даже отчасти известно что, но… Посудите здраво, зачем им нападать? Мы фактически сидим в крепости, это было бы сущей глупостью, очевидной любому!
– А зачем вам было идти на расстрел Городского совета? – оглянулся Плеть. Радиотехника очаровывала генерала Каменнопольского: он быстро с ней освоился, однако так и не позволил себе поверить в то, что понимает, как работают эти коробки с проводками.
Радио являлось для жителей Петерберга обыденностью – когда-то оно вызывало ажиотаж как всякая новинка, однако давно уже опостылело, наскучило, затянулось пылью привычки. Но в праздничный день радостными становятся вдруг самые привычные вещи, родные стены и звон случайного омнибуса.
Накануне же войны торжество наполняет и радиоприёмники.
Плеть никогда не думал за других, и потому ему не было обидно, что росы не боялись, хотя таврский язык не считал их воинами; и всё же храбрость эта была храбростью ребёнка, бездумно хватающего рукой кипящий чайник. Росы по другую сторону казарм тоже не боялись. Усталые от перехода люди, разбившие лагерь в полукилометре от Плети, успели уже согреть котелки, вырыть первые траншеи и оглядеться с любопытством детей, восторженно вскинувших глаза на первый в их жизни корабль.
– …Рядовой Багабаяшкин, Гнат Никитович. Рядовой Бапрелов, Ватутий Андреевич. Ефрейтор Баравихли. Рядовой Баранный, Клист Смурович, – бормотали большие динамики, – Рядовой Баремыка, Ван Жребьевич. Полковник Баренев, Арчибальд Дмитриевич. Рядовой Басяров, Саврасий Вальевич. Рядовой Беднячьё, Влас Власович. Рядовой Бедов, Врат Петронович. Подпоручик Бедоносцев, Юр Сергеевич. Поручик Безблагодатных, Карл Вратович. Рядовой Бездарников, Ван Галович. Капитан Белгемотов, Константий Трифонович. Поручик Белобережный, Дарий Воротьевич. Поручик Белоблудов, Гарий Вольдемарович. Рядовой Белобойников, Всеволодий Добрынович. Рядовой Беловязкин, Федюний Гнатович. Капитан Белогнёв, Александр Даниилович. Рядовой Белоголодцев, Ильян Стасьевич. Рядовой Беломотов, Сан Евгеньевич. Рядовой Белоцветов, Виктор Фимович. Подпоручик Белфигорский, Максимилиан Людвигович. Рядовой Бельян, Лад Тарьевич. Рядовой Беменький, Ригорий Вальевич. Рядовой Бескоряжич, Петрон Удьевич. Ефрейтор Бессребчук, Ухогляд Ванович…
Плеть почти не прятался, но росы по ту сторону казарм не спешили в него стрелять. Шершавой лапой бинокля можно было выхватить из их толпы красноватые лычки и красные носы, настороженно взъерошившиеся ружья и нахмурившиеся временными укреплениями телеги.
Неужели это – война? Неужели это воспевали, неужели это запрещали дикими законами Европы? Это ведь встреча двух зверей, но не тех, что рвут друг друга в клочки, а тех лишь, что чутко обнюхиваются, не забывая вздёргивать мех на холке повыше. Это нестрашно, и достоинства здесь можно проявить не больше, чем в быту.
Это танец.
Плеть слегка улыбнулся собственному мальчишеству. Он был спокоен. Нет смысла тосковать о том, что копыта небесных табунов не ступают на землю; нет смысла жаждать воплощения легенды. Война – это миф, и нет ей места в реальности. Она вырождается в стычку стенка на стенку, в обнюхивание, в танец. И это не то, о чём складывают песни, но в земном есть своя, земная красота.
– Они беспокоятся, – забеспокоился генерал Каменнопольский. – Запись из динамиков… У кого-то из них была там родня. Они догадались и беспокоятся.
– …Капитан Бицын-Рокоссовский, Дмитрий Сандриевич, – продолжали большие динамики, – Рядовой Благодарищин, Шурий Падонович. Ефрейтор Благонемый, Жудий Добрынович. Рядовой Благополучный, Мирон Никитович. Рядовой Благопристойников, Скобий Воротьевич. Поручик Бланбоне, Жиль Гаспарович…
А ведь это ещё только начало алфавита.
– С вашего позволения, генерал, у нас как раз весьма спокойно, – позволил себе высказаться денщик Каменнопольского; ему поручили сегодня малые динамики за страсть к техническим изобретениям. – Вы послушайте! На юге стреляют.
– Стреляют? – всполошился генерал.
– По динамикам.
Динамики были большие, малые и третьи. Большие располагались по всему кольцу казарм и глядели расширенными своими зрачками на столичных гостей. Именно из них рассыпались сейчас фамилии, каждая из которых падала на снег со щелчком, и – Плеть знал – каждую из которых кто-то поспешно подбирал с земли.
Это только начало алфавита. Догадка пролетит по кольцу нападающих, и большинство затаится, слушая издевательски медленный перестук фамилий. Ожидая. Надеясь. Боясь.
Малых динамиков имелось не столь много, и малыми они назывались условно: далеко не все большие динамики могли похвастаться исключительными габаритами. При помощи малых динамиков разметавшиеся по всему городу члены Революционного комитета поддерживали между собой связь.
И большие, и малые динамики соединялись с одинаковыми радиоприёмниками, собранными у жителей города. И большие, и малые динамики смастерили за эти два дня умелые руки студентов Корабелки.
Радио являлось для жителей Петерберга обыденностью, и поэтому приёмников набралось достаточно. Плеть не мог поручиться, что у Резервной Армии нет собственных приёмников, которыми те могли бы перехватывать внутренние переговоры, но Коленвал с Драминым велели об этом не беспокоиться. Никакой шифровки не имелось, Революционный Комитет не успел даже сформулировать код – это оказалось сложнее, чем воображаешь себе, если нужно иметь возможность быстро передать широкий спектр сведений. Просто на других частотах пустили те же переговоры в записи с опозданием, на третьих – многозначительные бибиканья и потрескивания, а на четвёртых и вовсе музыку. Понадеялись, что противник запутается.
– О том, что стреляют, Коленвалу уже сообщили? – формально осведомился Плеть.
– Сообщили господину Драмину, – поспешил отрапортовать денщик.
– Они обратили внимание на радиовышку, – генерал Каменнопольский был бледен. – Уже?..
Плеть вскинул бинокль. Петербержская радиовышка располагалась недалеко, но всё же за городом – на севере, в Басином ведении. Басе досталось следить и за вышкой, и за морем; до моря окулярам было не дотянуться, но долю ответственности Плеть всё же мог подхватить.
Солдаты Резервной Армии деловитой группой трусили ко входу в радиовышку. При входе пучились баррикады, а солдаты не захватили с собой инструментов для их разрушения, но у любого человека имеются руки. Девять пар справятся.
За спиной рассмеялся денщик.
– Гныщевич следит? – Плеть не хотел звучать слишком уж напряжённо, но сомневался, что ему удалось.
– Да-да, минуту, он как раз говорит… – прильнувший к малым динамикам денщик снова прыснул; Плеть стоял от него всего в пятке шагов, но разобрать слов за плеском ветра уже не мог. – Да. Говорит – я дословно не возьмусь цитировать, но по сути: с моря уже притащили лазутчика, пытался проскользнуть между Пассажирским и Грузовым. Притащили, а его даже допрашивать не нужно, господину Гныщевичу обидно.
– А про радиовышку? – воскликнул генерал Каменнопольский.
– Про вышку ни слова.
Генерал досадливо скривился. Плеть предпочёл ничего не говорить.
Это он настоял на том, чтобы в Восточной части основные малые динамики разместили прямо на крыше одного из бараков. От выстрелов крышу защищало укрытие по пояс, а динамики бубнили негромко, так что денщику приходилось сидеть прямо на кровле. Самому же Плети хотелось видеть в обе стороны, да и расплачиваться за это приходилось разве что промозглостью ветра.
Росы готовы стрелять по динамикам, но они не тронут людей.
Пока – не тронут.
На том конце бинокля вышку обошли по периметру в поисках чёрного хода и, не найдя его, принялись робко тыкаться в баррикады.
– …Подпоручик Бравицын, Андроний Аркадьевич. Подпоручик Бравуров, Тарий Ильянович. Рядовой Брагин, Саврасий Юрович. Подпоручик Брадолюбьев, Саврас Сергеевич. Поручик Бранабант, Александр Рихардович…
Внутренние сигналы летели со всех сторон. В малых динамиках, топя друг друга и игнорируя приказ не вступать в диалог, захлёбывались десятки людей. Отыскав на карте географический центр города, хэр Ройш обустроил в Академии целый радиокабинет, куда можно было прибежать за указаниями, если неясно было, что делать.
Но динамики большие гремели записью, и запись эту транслировали Золотце с За’Бэем.
Солдаты Резервной Армии выцарапали из баррикады первый мешок с песком.
– Я пройдус’, – сообщил Плеть.
Казармы Охраны Петерберга являли собой почти настоящее кольцо, в коем полудрагоценные камни укреплённых строений чередовались с деревянными бараками. Сколько Плеть себя помнил, он был убеждён, что кольцо это сплошное, в самом деле сплошное, как стена; и только накануне войны стало вдруг ясно: это обман зрения. Между бараками зияли дыры – где в метр, где в пяток, где в несколько десятков.
За два дня до войны дыры сумели завалить мешками, а поверху, на крышах, уложить доски. Теперь Петерберг можно было обойти вкруг от обновлённых генералом Стошевым казарм у самых верфей графа Набедренных до Пассажирского порта.
Плеть почти не видел на крышах людей. Там и тут за укрытиями горбились фигуры с ружьями, но людьми они не были, а были лишь орнаментом, бессердечной инкрустацией кольца, и куда бы ни ступала нога Плети, снег там оставался чист и нетронут.
– Они волнуются, – доложил один из витков этого орнамента, опуская собственный бинокль. – Разрешите говорить откровенно? Я сперва думал, что вся эта ваша идея с радио… как это? Нерациональная. Столько сил потратили, а на что? Но поэтому, с вашего позволения, вы и управляете, а не мы. Сами глядите: эвон как дёргаются, а? Второй взвод к вышке послали, да мы её хорошо заколотили! И главное, ловко же устроено, что фамилии ещё до того начали читать, как они тут… расположились. Они подходят, а тут уже приёмчик тёплый! А главное – непонятно: что это, как это? Лихая, в общем, штуковина вышла.
– Докладывайте по существу, – спокойно напомнил ему Плеть.
– По существу? – спохватился постовой. – Ну, никаких пока особо изменений. Они ведь надолго тут обосновались, верно? На инструктаже вы говорили, что будет бой, но… Разрешите говорить откровенно? Боя ведь не будет, так? Нас ведь будут осаждать? Ну вот они и не рыпаются особо… Слышал, на юге стреляли по динамикам, там включили запасные. Ну, на юге вообще жарче, там вроде волнуются, а у нас тишь…
– Не вер’те тиши, – Плеть в который раз вскинул бинокль, – тишь всегда обманчива. Взорвётся.
– Есть не ослаблять бдительность, – кивнул солдат, помолчал и прибавил: – Господин Плеть, разрешите говорить откровенно по таврской линии? Вам приятно это слушать? Ну, то, что из динамиков?
Плеть обдумал ответ.
– Да, – сказал он наконец, – но не из-за содержания и не потому, что я горжус’ хитрост’ю с динамиками.
– А почему тогда? – удивился солдат.
– Потому что появляется ритм. С ритмом легче ждат’.
Солдат кивнул – не так, как кивают вежливые люди, а с пониманием. Солдаты всегда были многословнее – откровеннее с Плетью, чем с остальными членами Временного Расстрельного Комитета, не считая, быть может, Твирина. Откровеннее они были потому, что он проявлял к ним уважение. Уважения заслуживает всякое живое существо.
Плеть обращался к ним на «вы». Он перенял это у Мальвина, потому что ему лишь недавно стало заметно, что от учтивого обращения у любого расправляются плечи. Плеть никуда не торопился, ему не было сложно выслушать лишние слова.
Так он узнавал, что творится не только в Резервной Армии, но и в Охране Петерберга.
К явлению Резервной Армии следовало подготовиться лучше. Паники в Петерберге не было: напротив, горожан истерически воодушевила мысль о том, что на них идут войной. Но мало кто верил всерьёз в возможность штурма. Мало кто понимал последствия затяжной осады.
Долю подвезённых за эти два дня ресурсов распределили между важными учреждениями, долю развезли по лавкам и торговцам, снабдив охраной. Так можно было выделить жителям еду, не привлекая чрезмерного внимания к необходимости этого действия. Но солдаты патрулировали город, солдаты сидели по казармам; еду же охраняла преимущественно Вторая охрана.
Часть этой еды неизбежно пропадёт.
Два дня назад город вновь категорически закрыли, и Бася настоял на том, чтобы попытка бегства каралась сурово: арестом не только беглеца, но и его семьи. При скромном расходовании подвезённой еды должно было хватить на две недели, а с учётом предположительных запасов самих петербержцев – на три. Дров имелось с избытком, зато очень мало было керосина; но это нестрашно, ведь без керосина легче, чем без дров.
Главная проблема заключалась в электричестве, поскольку без особенных трат его поставляла только станция на Межевке, а городские требовали жечь уголь – ресурс ограниченный. Под Петербергом прятались подземные водохранилища, которым можно было открыть доступ к морю и тем самым получить крошечную станцию, но она сумела бы оживить разве что малые динамики. Угольные станции тоже отличались невеликой мощностью, зато требовали многого; пока что они работали в полную силу, но совсем скоро это придётся прекратить.
Петерберг не был готов к осаде. К осаде нельзя приготовиться за два дня, даже если прежде город перешёл в почти автономный режим. Склады с запасами еды охранялись из рук вон плохо, и мародёрство могло вспыхнуть в любой момент. Вспыхнуть могли и росы. У них нет дисциплины. В любой момент их истерическое воодушевление обернётся ненавистью. Об организации жизни в случае длительной осады не шло и речи – Революционный Комитет не знал даже, как устроил бы раздачу еды и дров. А недостроенное второе кольцо казарм давало Резервной Армии идеальный доступ к морю, прикрывая их от наблюдения.
«Что делать? Espérer le succès! – смеялся на памятном совещании Бася. – Что нам остаётся, как не верить в победу? На иной случай у нас не может быть плана, потому что выживание невообразимо».
– …Ефрейтор Виноглотов, Удий Петронович, – отвечали ему теперь большие динамики. – Рядовой Владейников, Ильян Борисович. Рядовой Владецкий, Олехий Гаврилович. Рядовой Влевель, Николий Евгеньевич. Ефрейтор Влипши, Воропай Тимофеевич. Рядовой Влитой, Фим Петюньевич. Ефрейтор Влынькин, Франсуа Володьевич. Капитан Вновьев, Валентин Шурьевич. Ефрейтор Вняч, Сверслав Зиновьевич…
Северной части, Басиной части, почти не выпало солдат Резервной Армии, но Бася, «чтобы не было скучно», потребовал права следить за морем и радиовышкой. Тягу к морю кое-кто счёл подозрительной, ведь это была самая хлипкая, самая сложная часть кольца.
Но Бася просто обратился к общине.
Он мог бы дать Цою Ночке приказ или попросить его о помощи, но их отношения давно уже позволяли ему предложить. Плеть не знал, что получила община в обмен на свои услуги, но, судя по радиосообщениям, пока что она справлялась. У общины, в отличие от росов, дисциплина есть. Община знает Порт. Никто не сумел бы лучше проследить за Портом.
Дошагав до Северной части, Плеть развернулся и направился обратно. Даже в иные времена он никогда не заявлялся к Басе, если тот был занят.
Чего бы ему ни хотелось.
Всего два дня назад Революционный комитет собрался на совещание, куда не явился один только Хикеракли, и лишь позже стало ясно, что по веским причинам. Тогда же это показалось нелепостью.
В Петерберг прибыл личный посланник от Хтоя Глотки. Он привёз толстую стопку листов с именами, забранную из разорённого штаба росской Оборонительной Армии.
Равнинные братья победили.
Бася почему-то решил тогда лишний раз не красоваться, но Плеть помнил о лекарствах, исцеливших отца Хтоя Глотки, и сознавал: не случись того подарка, в казармах не сидел бы теперь посланник с Равнины. Но тавры знают благодарность – а вернее, знают, как выверить удар, чтобы отдача оказалась равной по силе. Каждый подарок требует ответного.
Революционный Комитет так до конца и не понял, что Бася для него сделал.
– …Рядовой Вуев, Петюний Вратович. Генерал Вуй, Трифон Гарьевич. Рядовой Вукный, Гидеон Никольевич. Рядовой Вульев, Гриша Сандриевич. Подпоручик Вульф, Тимофей Карлович. Рядовой Вурлеев, Дмитрий Климович. Ефрейтор Вывозельских, Зинаид Венианович. Рядовой Вырываев, Гаврила Ригорьевич. Капитан Вьюжин, Виктор Викторович. Ефрейтор Вьющин, Лен Ладович. Рядовой Вюлье, Луи Доминикович. Рядовой Вярский, Даниил Тарьевич…
Резервную Армию нужно было любой ценой спровоцировать на штурм. Когда Плеть отделял тело графа Тепловодищева от головы, он не чувствовал в себе ни доблести, ни твёрдости. Это была мясницкая работа. Почему ему прежде казалось, что в мясе может скрываться некая святость? Просто он не догадывался отделить перерезанное горло от прекращения жизни.
Это не было приятно, и Плеть ничего не понимал в провокациях. Он предпочёл бы честный бой, он предпочёл бы выйти из города наружу, начать наступление самим.
Но не использовать преимущества глупо, и потому он шагнул в сторону, позволив другим писать сценарий сегодняшнего дня.
Как спровоцировать тех, кто видел уже голову одного из своих правителей? Падающие из больших динамиков имена и фамилии погибших на Южной Равнине тревожили солдат Резервной Армии. У многих были там родственники, друзья.
У многих прежде не было и мысли о том, что армия способна погибнуть.
Сведения о разгроме Оборонительной Армии и о наступлении Армии Резервной пришли в один день, в один час, и это не могло быть совпадением. Совпадений не бывает; весь мир перевязан тонкими, но зримыми нитями, золотыми летом и стеклянными по зиме. Выходит, началось время войн.
Но армии всего три, а после схватки в Петерберге, продлись она хоть день, хоть годы, останется лишь одна.
С кем же они тогда будут воевать?
Даже прежде, ещё при погонах, солдаты не любили промеж себя называть генерала Каменнопольского по чину, предпочитая титул. Барон. Прежде, при погонах, солдаты скрывали своё к нему презрение – презрение к честолюбию, к возбудимости, к хорошим манерам и хорошей библиотеке. Теперь нужда скрывать ушла. Плеть его не жалел.
