Текст книги "«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)"
Автор книги: Альфина и Корнел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 87 страниц)
– В честь Петерберга назначено заседание полным составом. Видимо, оно должно состояться сегодня или завтра. Увы, теперь нам неоткуда узнать, что постановят на этом заседании. Однако следует иметь в виду: европейскую просьбу разобраться, как поживает ненаглядный наместник, они игнорировать не могут. Им необходимо что-то разузнать – и что-то телеграфировать в ответ. Инспекция, таким образом, самый ожидаемый шаг, хотя они её не хотят. Хотели бы – отправили бы гораздо раньше, как в ту же Кирзань.
– Так и пусть присылают, разве нет? – решил высказаться Приблев. – Нам ведь это тоже выгодно. Люди ведь… Петербержцам тоже нужно некое… общее решение. Я же не ошибаюсь, они же потеряли доверие к генералам как раз потому, что решения принимались слишком медлительно? Да, мы более открыты, мы активнее… За внутренними изменениями многие забывают о том, что главный вопрос – какой будет судьба Петерберга – пока не решён. Многие, но не все. Так пусть инспекция приезжает, вот мы его и решим. Верно, господин Скопцов?
К Скопцову Приблев обратился потому, что тот куда больше, чем Временный Расстрельный Комитет, сил уделял общению с простыми петербержцами. В сущности, этим занимались он, граф и Хикеракли.
– Верно, – Скопцов нахмурился, – но… Но есть тонкости. Я не могу назвать себя специалистом, тут лучше подошёл бы хэр Ройш, но мне кажется… Я думаю, из этого легко устроить, понимаете, ловушку. Готов поклясться, что инспекция не будет иметь никаких полномочий, не сможет самостоятельно принять какое бы то ни было решение относительно статуса Петерберга. Её задача ведь – только посмотреть… Боюсь, когда они приедут, у нас будет только два пути: отпустить их – или…
– Да-да, только посмотреть, – своевременно перебил его Золотце. – Та же инспекция, посланная в Кирзань, должна была провести ревизию бюджета, прояснить реальный масштаб волнений, оценить нанесённый волнениями ущерб… Но судьба города определится уже в Патриарших палатах, а никак не на месте. Одним словом, не представляю, чем нам может быть полезна инспекция, и представляю слишком хорошо, чем вредна.
– Но мы же в любом случае не можем на неё повлиять, верно? – не сдался Приблев. – Значит, нужно всего лишь сделать так, чтобы она нам не навредила. А польза может быть в том, что переговоры с Четвёртым Патриархатом после этого всё-таки откроются.
Кажется, оптимизма его не разделял никто, но ответил неожиданным образом Твирин, обыкновенно к подобным разговорам равнодушный:
– Или переговоры пройдут сразу, или никаким переговорам уже не бывать. Нам не простят всего того, что мы сделали, и не дадут диктовать свои условия.
– Как ни странно это признавать, – сморщил нос Золотце, – тут вы с огромной вероятностью правы. Нам нужна не бесправная инспекция, нам нужно выторговать себе привилегии до инспекции. Но я не представляю, как это провернуть. Вот если бы нового наместника сразу по прибытии погрузили на телегу с наказом защищать наши интересы в Четвёртом Патриархате… Полагаю, у нас нет возможности его заставить?
– Он не такой человек, – качнул головой Плеть. – Он хитрый и жёсткий. Мы не сможем его запугат’, и нам нечем его убедит’.
– Можно просто арестовать инспекцию, – предложил Мальвин. – Когда она не вернётся, Четвёртому Патриархату придётся послать тех, кто получит право принимать решения на месте.
Приблев в который раз поразился тому, как легко всё это звучит, пока остаётся фигурками на карте. Легко и очевидно.
– Да, но господин Золотце уже не в Столице, – Скопцов, склонив голову, напряжённо размышлял. – И так в неведении останутся не только они, но и мы. Конечно, если нет другого выхода…
– Занятно, – перебил его вдруг Гныщевич, и Приблев только теперь заметил, что он уже некоторое время молчит, задумчиво уперев пальцы в подбородок, и, запрокинув голову, созерцает потолок. – Занятно, – повторил Гныщевич. – Нам здесь кажется, что мы перевернули мир, сломили строй и так далее, а Четвёртый Патриархат всего несколько дней назад сподобился задуматься об инспекции. Мы в очереди аж за Кирзанью… c'est drôle. Qu’en pensez-vous, Georges, est-ce que je ressemble à un Français?
Золотце обернулся с любопытством. В тепле он совсем пришёл в себя: волосы его, подсохнув, снова закрутились кудряшками, а болезненный румянец схлынул. И это не возвращало Алмазы, не возвращало господина Гийома Солосье, не возвращало даже растоптанных яиц несчастной голубки…
Но это возвращало им хотя бы Золотце.
– Ты не мог бы перевести? – воззвал к Гныщевичу не слишком сильный в иностранных языках Приблев, но тот его проигнорировал.
– Personne ne sait à quoi monsieur Armavu ressemble, mais nous savons beaucoup de choses sur lui, – как-то задиристо улыбаясь, продолжил он, глядя за Золотце. – Est-ce que vous aimez ma prononciation?
– Il faut – nous en avons besoin que le nouveau gouverner se retrouve à Stolitsa, – понимающим тоном ответил тот, и на лице его заиграло пресловутое романное мышление. – Votre prononciation est terrible. Mais elle peut être amélioré. C'est le reste qui serait plus difficile à améliorer...
– Не зарывайся, – прищурился Гныщевич, но улыбка его не ушла. – Я щедр и остроумен, но мой нож по-прежнему быстрее твоего револьвера.
– Я бы не был в этом так уверен, – фыркнул Золотце.
– Вы объясните нам, что происходит? – воскликнул Приблев возмущённо, но сам почуял, что в возмущении этом куда больше облегчения.
Кажется, почувствовали это и остальные. Покровительственно ухмыльнувшись, Гныщевич потрепал его по плечу.
– Тебе, мальчик Приблев, стоило бы подучить иностранные языки. Кем бы ты ни был, врачом или нашим экономическим головой, пригодится. Вдруг когда-нибудь дорастёшь до международного уровня?
Глава 54. Учение о прогрессе
Сам Плеть иностранных языков никогда не учил. Он знал кое-что о таврском – достаточно знал, чтобы не обманывать себя: на Равнине таврским тоже пользуются единицы, большинству ведома лишь помесь его с росским. В Порту и на боях всегда слышались разные наречия, но для Плети они оставались пустым птичьим щебетом.
А Бася щебету подпевал. Он рисовался и гордился этим, но правда была в том, что щебет попросту легко ему давался. Бася неплохо говорил по-британски и по-германски, понимал хитрую баскскую речь и мог связать пару слов на греческом и итальянском. Но больше всего он любил французский. Кабак, при котором он родился и слишком рано начал работать, наполовину принадлежал заезжему французу. Бася своенравно твердил, что это тут ни при чём, а ему просто симпатично французское журчание, но Плеть сомневался в искренности этих слов.
До позавчерашнего дня Бася всегда стригся сам. «В общине цирюльников не сыщешь, – ворчал он, – т-тавры». Цирюльников можно было сыскать в городе, но почему-то он этого не делал. Даже в богатой одежде и с бесценными перстнями на руках венчался Бася всегда кое-как обстриженными лохмами, торчащими из-под шляпы.
Поэтому три дня назад, когда Бася прощался с Революционным Комитетом, это был не Бася.
Хэр Ройш одолжил ему личного цирюльника и личного портного, но конечные штрихи придирчивый Золотце дорисовывал своими руками. Мсье Армавю был ненамного выше Баси, но плотнее телом. Бархатный сюртук его с длинными фалдами ушили, украсили орденами и лентами; перешили и панталоны, и плащ с пелериной. Трудности возникли только с обувью и бижутерией. Драмин сказал, что знает, как растягивать кольца, но не умеет их сужать; в итоге Бася просто отыскал перчатки потолще и нацепил перстень мсье Армавю поверх оных. Обручальное кольцо, как и настоящий владелец, – под низ.
«И как они это делают? – интересовался Бася. – Не снимают перчатки за едой? Или стаскивают все перстни, а потом надевают снова?»
Его отмыли, остригли, надушили и напудрили. Он не был Басей. Сапфир у него под подбородком плескался водой, и поэтому спину Басе приходилось держать непривычно прямо, чтобы ничего не разлить. Золотце учил его правильно целовать руки.
Он даже, скривившись, согласился оставить в Петерберге шляпу, взяв взамен Плеть.
Это было неумно. Тавр в мундире наместнической личной гвардии остаётся тавром.
«А Гныщевич в сюртуке мсье Армавю становится наместником, – отрезал Бася. – И вы, дорогие мои, слушаетесь наместника. Il est en charge».
«Тебе страшно?» – спросил его Плеть позже, когда никто не слышал. Бася возмущённо фыркнул:
«Страшно? Мне?»
«Ты едешь обманыват’ огромное количество людей. Важных людей. Людей, которые наверняка знают, как разобрат’ся с неугодным, не нарушая Пакт о неагрессии».
«Именно поэтому, mon frère, – воздел палец Бася, – нужно делать то, чего они не ожидают. Привезти тавра. Закатить скандал. Потребовать, чтобы на стол не ставили шампанского вина, поскольку я считаю это дурной приметой. Не скрываться».
Басе было страшно.
Плеть говорил об этом с Веней, но недоговорил. Если поручаешь свою свободу одному человеку, неизбежно приходит час, когда этот человек прикажет совершить нечто опасное. Что тогда делать? И что делать, когда он прикажет тебе поступить во вред ему? Из всех вопросов этот первейший. Когда Бася протянет револьвер и велит себя застрелить, должен ли Плеть подчиниться?
Нет, поездка в Столицу – не тот час.
Но тот час настанет, и к нему Плети следует отыскать ответ.
Осмотрев себя в зеркале, непривычно осанистый, подтянутый и даже слегка подросший Бася удовлетворённо хмыкнул.
«Я же говорил, что красоты не бывает. Ещё про Метелина говорил! – Он повертелся. – Красота – это ухоженность. Toilettage. А её можно соорудить из любого».
Наместническая карета катилась до Столицы долго. Лошадей решили менять не в Тьвери, а дважды – в деревнях. Уже на подъезде выяснилось, что у второй повозки – с гвардейцами, торопливо сколоченными в Петерберге из солдат, – треснула задняя ось, но более ничего не приключилось. Это была чинная, мёрзлая, размеренная, европейская поездка. Выспавшийся на перинах Бася критически косился в зеркальце и подкрашивал глаза, как показывал ему Золотце.
Сапфиры на горле призваны были создать иллюзию того, что глаза эти голубоваты. Но игра состояла в ином.
Столица поразила Плеть. Не размерами поразила, не богатством и шириной; поразила она его своей вкрадчивостью – тем, как незаметно начались за бархатными занавесями на окнах кареты домишки, как проросли они вдруг в дома и палаты. Он знал, но не верил, что город может начинаться вот так – исподтишка, что может он растворяться в своих окраинах.
Поразило Плеть и то, что никто не останавливал наместническую карету, не досматривал её, не вносил с хмурым видом в журналы – стража стояла лишь на подъезде к Патриаршим палатам, да и то разве стража? Бася думал о своём и кивнул рассеянно, и Плеть вышел разобраться.
«А потом прыгай в другую телегу и напомни им, чтоб рты не разевали. Не хватало нам тут родной росской брани».
Карету господина петербержского наместника мсье Гаспара Армавю пропустили без лишних слов – Плети не пришлось даже показывать документы, достаточно было лишь одёрнуть спешно перешитый гвардейский мундир. В мнимые гвардейцы отбирали тех, кто способен хоть что-то связать на любом из европейских языков. Но члены Четвёртого Патриархата наверняка говорили на этих языках лучше.
«Они, mon frère, говорят на европейских языках лучше, чем европейцы», – усмехался Бася.
Сильнее же всего Плеть поразили сами Патриаршие палаты. Огромное, невероятное Главное Присутственное было всё – от подножия до парных часовых башен – выложено маленькими блестящими плиточками, на каждой из которых хитро сплетались упругие тёмно-красные стебли. Плиточки различались по цвету, так что узор, увеличившись, оплетал весь фасад, и Главное Присутственное вырастало из земли, как Столица из окрестных деревень. И ещё здесь было очень чисто. Плеть никогда не видел такой чистоты в Петерберге. Даже в поздний уже утренний час на площади трудилось три дворника; жаль, не удалось увидеть, как отмывают плитки.
Взмахнув пелериной плаща, Бася устремился вперёд, и Плеть прилип к его плечу – клеем ему служили лычки начальника наместнической гвардии. Стража, что досматривала их на подъезде, наверняка поспешила предупредить Четвёртый Патриархат о высоком госте, но приветственная процессия перехватила Басю лишь в просторной, начищенной и напомаженной приёмной.
– À pas lents! Медленно, господа, медленно! – несвоим голосом рассмеялся Бася при виде встречающих. Тех было трое: лысый господин с сытыми глазами, молодой человек немногим старше самого новоиспечённого мсье Армавю и улыбчивый мужчина с бородкой, сюртук на котором сидел лучше, чем на прочих.
– Monsieur Armavu? Quel honneur! – учтиво заторопился последний. – Très franchement, nous ne vous attendions pas…
– Сударь, вы меня обижаете, – теперь уже очень своим жестом прервал его Бася. – Затем ли я ехал в Росскую Конфедерацию, чтобы слушать французскую речь?
– Прошу прощения. Я лишь хотел сказать, что ваше прибытие – неожиданная честь, и мы…
– Я вас с первого раза понял, – хмыкнул Бася. – Так и будем беседовать при входе?
– Мы, по всей видимости, вынуждены вновь извиниться, – заговорил молодой человек, кидая на своих спутников полувопросительный взгляд. – Нас не предупредили о вашем появлении, и мы не успели подготовить подобающий приём. Безусловно, распоряжения будут отданы сейчас же… Но, к несчастью, многие члены Четвёртого Патриархата лишатся удовольствия познакомиться с вами, поскольку полным составом мы собираемся далеко не каждый день. Если бы вы только известили нас заранее…
– Оh, non! Нет-нет-нет, так ведь куда лучше! – продолжил лучиться Бася. – Знаете, в Росской Конфедерации есть дурная традиция – а впрочем, почему в Росской Конфедерации? От неё не свободны и Европы. Есть такая манера – к приезду высокого лица всё вычистить, выбелить… Не вернее ли мне воспользоваться моментом и посмотреть, как у вас всё в самом деле устроено? – Подмигнув встречающим, он лихо схватил самого юного под руку и зашагал вперёд; Плеть не отклеился и остался у него за плечом. – Знаете, господа, я отношу себя к прогрессистам. Да, да! Сейчас в Европах набирает силу течение… И должен вам сказать, Петерберг тут меня чрезвычайно освежает! Я прибыл совсем недавно, но уже понял: это моё призвание!
– Вы готовы поговорить с нами о Петерберге? – лысый господин, отдав, видимо, обещанные распоряжения, поспешно подхватил второй Басин локоть. Бася уставился на него с ироническим недоверием.
– Зачем же мне иначе сюда ехать? Ха-ха! Да, как я и сказал, набирает силу течение… Прогресс, господа! Движение вперёд! И знаете, что для него наипервейшая вещь? Ну, знаете?
– Что? – вежливо переспросил самый юный из встречающих. Из-за плеча Плеть чувствовал, что ему неприятна Басина экспансия и особенно неприятен тавр в гвардейском мундире.
– Правда! Правда, сударь, правда! Главное – знать в точности, как обстоят дела. Мне сказали, что о Петерберге до вас долетают дичайшие слухи, и я понял: это моё призвание! Именно я – я сам! – должен приехать в Четвёртый Патриархат, развеять иллюзии… Может, и свои? Ха-ха! Да, эта поездка затруднительна, но зато мы все точно будем знать…
– Я счастлив вас видеть, – мурлыкающим тоном перебил его мужчина в хорошо сидящем сюртуке. – Жаль, что счастье позволило мне на мгновение забыть о манерах. Позвольте представиться: Тарий Олегович Зрящих.
– Зрящих! Вот это имя! – расхохотался Бася.
Плеть знал его и потому знал, чем он занят. Мсье Армавю должен быть неприятным. Тогда зрители будут думать о том, как он им не нравится, а не о том, правда ли это мсье Армавю. Бася всегда делал именно так.
В день отъезда возникло много вопросов, о которых Революционный Комитет прежде не задумывался. Наместнической гвардии дозволено ходить при оружии, но так ли это за пределами Петерберга? Тем более в Патриарших палатах. Судя по наведённым Скопцовым справкам, нет. Поэтому ружья остались в каретах.
Но на тот случай, если господину Зрящих не понравится Басин смех над его фамилией, в сапоге Плети прятался старый верный нож.
Конечно, вслух Зрящих неудовольствия не выказал, только посмеялся над тем, что и правда нелегко ему. Представились и два других: лысого звали Борис Жудьевич Жуцкой («Бжжж!» – пошутил Бася), а молодого – Ильян Асматов («А отчества пока не заслужили?»).
– Ну, моё имя вам наверняка известно, но позвольте соблюсти пустую формальность: Гаспар Армавю, именем Европ и милостью французской короны европейский наместник в Петерберге.
Несмотря на то, что это вроде бы Бася вёл встречающих, препроводили всё же его – в один из заседательных залов, завешенный пурпурными тканями. Продолжая рассыпать оскорбления направо и налево, Бася скинул плащ прямо в руки кого-то из членов Четвёртого Патриархата. В зале же вместо заседания обнаружилась огромная трапеза.
– Прошу прощения, – тронул Жуцкой Басю за плечо при входе. – По традиции уважаемые наместники воздерживаются от услуг своей гвардии в Патриарших палатах. Мы понимаем, что для вас это ново, что вы приехали из Петерберга, да и традиция – не закон, но уж в самом Пурпурном зале…
– Какая чушь! – без злобы отмахнулся Бася. – Я полагаю, что охрана человека должна быть от него неотделима. Разве могу я оставить при входе в зал свою руку? И разве может охрана охранять, не являясь при этом моей рукой?
– Но вам, право, нечего бояться. В конце концов, в зале находится и наш, столичный наместник…
При упоминании столичного наместника Бася на мгновение замер. Известно о нём было очень немного, поскольку был он баском, а баски славятся нелюбовью к сплетням. Черу Сорсано, сорок девять лет, в Росской Конфедерации пятый год, громких указов не издаёт, но однажды с показательным остервенением охотился на отшельническое братство, обосновавшееся в глуши к северу от Столицы. Покосившись в зал, Плеть сразу его разглядел: керамический человек с каплевидной головой, вытянутой к макушке, с нависшими бровями и большим ртом.
– Так и быть, – сокрушённо вздохнул Бася, – оставлю гвардейцев. Но начальник гвардии идёт со мной. Я доверяю этому человеку свою жизнь – неужто вы поскупитесь угостить его патриаршими яствами?
На том спор и завершился.
Пурпурный зал был громаден, величав и в величии мрачен. Потолок его венчался лепниной и росписью, изображавшей некую сцену европейского суда: вершитель закона в парике и мантии протянул грозный перст, а одинаковые люди в скорбных одеяниях уже поднимали серого преступника с колен. За спинами их занимался кровавый закат, очерчивающий фигуры судий красным.
Но Четвёртый Патриархат под этой возвышенной картиной ел. Нескончаемый стол подёрнулся блюдами, как ряской; их было так много, что ни одной изысканно выряженной птице, ни одному графину, ни одной туше с яблоком во рту не удавалось выделиться. Басю с почестями усадили напротив Сорсано, и Плеть устроился рядом; по правую же Басину руку примостился Зрящих.
– Egun on! – немедленно поприветствовал Бася второго наместника, не обращая внимания на прикованные к нему взгляды. Решил брать нахрапом и сразу хвататься за сложное. Он всегда делал именно так.
Сорсано благосклонно кивнул и не ответил.
– Сегодня нас собрал здесь не только долг перед отечеством, но и радостная весть, – провозгласил седобородый старец, восседавший во главе стола. – Четвёртый Патриархат решил почтить своим присутствием мсье Гаспар Армавю, наместник Европ в Петерберге. Уверен, мсье Армавю, что вам оказали достойный приём; позвольте же ещё раз заверить вас в том, что ваш визит для нас жизненно важен. Бесконечно любезно с вашей стороны было приехать именно теперь, когда из Петерберга доносятся тревожные вести. Надеюсь, путь до Столицы не слишком вас утомил? Позвольте представиться: Шурий Шурьевич Памажинный. Но о делах негоже говорить на голодный желудок, не так ли? – Памажинный довольно улыбнулся. – Откушаем, мсье Армавю, и перейдём к нашим беседам.
Сорсано быстро, не дожидаясь слуг, протянулся к рябчику. Мсье Армавю в Басином исполнении на это снисходительно поморщился.
– Не могу не заметить, – услышал Плеть под раскатистый перезвон приборов нежный голос Зрящих, – что начальник вашей гвардии чрезвычайно юн. Из какой он страны, если не секрет?
– Разве не видите? Он тавр! – Бася взмахнул руками, привлекая внимание всех, кто разместился поблизости. – Я сделал в Петерберге потрясающее открытие. Вы знаете, хаун Сорсано? Оказывается, наместников в Росской Конфедерации недолюбливают… И задним числом это кажется вполне естественным, но меня готовили к иному…
– Вы преувеличиваете, – поспешил лысый Жуцкой. – Конечно, некоторое предубеждение относительно власть имущих бродит в умах всегда…
– Но ведь от него так легко избавиться! – опять всплеснул руками Бася, и Плеть невольно усмехнулся. – Зачем так отгораживаться от местного населения? Первым же своим указом я постановил набрать в свою гвардию росов – или вот, как видите, тавров… Конечно, ими заняты не все места, только парочка, но каков косметический эффект! И я сразу перестаю быть для них – для вас, уважаемые господа, – врагом! Перенимайте опыт, хаун Сорсано!
– У меня достаточно своего, – буркнул Сорсано, не отрываясь от рябчика.
– Занимательно, – промурчал Зрящих. – И в остальном вы придерживаетесь столь же прогрессивных взглядов? Нам рекомендовали вас с несколько иных позиций.
– С каких же это? – уставился на него Бася.
– Не сомневаюсь, что вы знаете это лучше нашего.
– Тонкости, – из всех блюд Бася предпочёл рыбу, поскольку её уж точно полагалось есть вилкой с двумя зубчиками. – Что же до взглядов, вы правы. Вот, к примеру, ваши слуги без спросу налили мне вина. А знаете ли вы, что вино стремительно выходит из моды?
– Неужто? – с иронией вопросил даже за пудрой бледный молодой мужчина, сидевший возле Сорсано; ему и представляться не пришлось – Плеть не сомневался, что это пресловутый граф Тепловодищев. – Разве может вино выйти из моды?
– Из моды, мой друг, выходит всё. В одну моду нельзя войти дважды! – Бася был и вне игры доволен своим остроумием. – Разве достойно просвещённого человека ежедневно дурманить свой разум?
– Если слишком его оттачивать, он надломится.
– Значит, нужно не только оттачивать, но и укреплять!
Плеть вздохнул и позволил себе расслабить слух. Рябь воздуха всё равно ловилась телом, тело готово было подскочить в любой момент. Он не знал, грозит ли им опасность. Четвёртый Патриархат ни о чём не спросил, не потребовал подтверждений. Но Зрящих ловил и сверял каждое слово, а Тепловодищев горазд был поболтать про Европы. И почему все они представлялись без титулов? Следовало ли Басе на это отреагировать?
Что делать Плети, когда Бася оступится? Он знал, как защитить в драке или на суде, но не в этой банке с гадами. Плеть мог только следить, приглядываться, ждать, но чего? С каждым словом они оба только глубже вязли в мохнатых лапках, холёных ручках, тонких перчатках, учтивых улыбках. Скоро станет нечем дышать.
И тогда Бася оступится.
Это вновь обратная сторона препоручения своей свободы другому человеку. Ты отдаёшь ему право решать, и тем себя связываешь. А связанному труднее сражаться. Бася отказался продумывать действия на случай неудачи. Сказал, что всего не предусмотришь, а сочинять возможные беды – только звать их на свою голову. Но Плети было бы легче, если бы они всё же заготовили план бегства.
Выскакивая из кареты, Бася по-таврски чиркнул мизинцем по большому пальцу.
Плеть был бы рад, если б его самого успокаивали простые жесты.
Но пока что Бася не оступился. У него интересовались, где мадам Армавю, и он доверительно сообщал: во Франции, и хорошо б ей подольше там и оставаться, стерве. Его расспрашивали о последних веяниях европейской моды, и он без зазрения совести их сочинял. Он мимолётно поминал европейского бога и пересказывал слова настоящего мсье Армавю о прелестях пилюль. Запнулся Бася, лишь когда средний Асматов, Аркадий Ванович, пригласил его на смотр Резервной Армии.
– Вы ведь известный почитатель военного дела как искусства, – напомнил он, оглаживая такую же, как у сына, аккуратную бородку. – Я знаю, в Европах сильно убеждение в том, что росы понимают его дико, но это не так. Напротив! Думаю, вам будет приятно увидеть, что Резервная Армия всё дальше отходит от неизбежной для солдат агрессии и всё ближе оказывается, скажем, к спорту… К воспеванию красоты владения телом, но не ради жестокости. Мы, к слову, уделяем самое пристальное внимание их образованию…
У Баси не было ни малейшего желания отправляться на смотр Резервной Армии. В Резервной Армии служил граф Александр Метелин.
Но у мсье Армавю такое желание наверняка возникло бы, и поэтому Бася сделал то, что делал всегда. Напал.
– Мне начинает казаться, что у нас здесь светский раут, – недовольно протянул он,– не хватает прелестниц и танцев. Господа, я готов смириться с тем, что отдых и стол с дороги всенепременны, но смотр? Я прибыл сюда по делу, а в Петерберге меня ждёт своя армия. Не слишком спокойная, хочу заметить. Не пора ли нам перейти к серьёзной беседе?
Перезвон приборов немедленно оглох. Все здесь ждали этих слов.
– Самое время, – высказался первым Жуцкой. – Петерберг не единственный город, где разгорелись в последнее время недовольства, но без преувеличения самый загадочный. До нас доносятся совершенно кошмарные пересуды – будто там буквально-таки убили Городской совет…
– Во что непросто поверить, – поспешил смягчить его прямоту Зрящих. – Я сам только что вернулся из Кирзани. Там, будем откровенны, бунт, настоящий рабочий бунт, и там действительно погиб один из членов Городского совета… Весть об этом мгновенно разнеслась по соседним городам, почему мы и поспешили действовать. К счастью, выяснилось, что трагическая эта смерть была случайной, она просто совпала по времени с волнениями, но почти не имела к ним касательства. Но я хочу заметить, что сведения подобного рода не могут долго оставаться тайной или пересудами, такие преступления не скроешь.
Если у вас нет хэра Ройша, хмыкнул про себя Плеть.
– Это, конечно, немыслимо, но Петерберг – город своеобразный, наделённый, прямо скажем, известной спецификой, – прогудел во главе стола Памажинный. – Не томите же, мсье Армавю. Каково положение в Петерберге?
Бася выдержал хрустальную паузу.
– Так вы ожидаете от меня отчётов? Я, господа, приехал не за этим. В первую очередь мне нужно согласие Четвёртого Патриархата на то, чтобы признать хэра Людвига фон Штерца не вышедшим из должности наместника в рамках стандартной юридической практики, а уволенным с этой должности по причине некомпетентности. Это снимает с меня ответственность за его возвращение на родину – а возвращение оное сейчас затруднительно. Что же касается некомпетентности… – он развёл руками. – Да, в Петерберге бунт. Я крайне удивлён, что вы до сих пор не послали туда официальное представительство.
– Неужто кого-то в самом деле убили? – с показным испугом, но очень жадно спросил Тепловодищев.
– Разумеется. А вы думаете, Пакт о неагрессии исключает убийства? Ах, мой наивный мальчик! – Бася ничуть не смущался тем, что граф Тепловодищев его лет на десять старше. – Увы, никакой Пакт не может полностью искоренить людские пороки. Но учение о прогрессе гласит, что на проблемы не следует закрывать глаза – их следует сперва осознавать…
– При всём уважении, – перебил Асматов-младший, – так какова же ситуация? Кто и кого именно убил? И как Петербергу удалось это скрыть?
– Военные сняли и арестовали Городской совет. Некоторых его членов расстреляли.
– И хэра Штерца, если я верно понял ваш намёк? – уточнил величественный Асматов-старший.
«Следите за Асматовыми, – твердили Золотце и хэр Ройш. – Дочь старшего из них, сестра среднего и тётка младшего замужем за главой петербержского наместнического корпуса, господином Туралеевым».
Все трое Асматовых сочились благородством – своим у каждого, но единым. У них были свежие лица с правильными чертами, скромные по патриаршим меркам одеяния и хорошая осанка.
– Вы поняли верно, – кивнул Бася, и Четвёртый Патриархат ахнул.
– Преступление! – бухнул некий косматый старик. – Нужны, просто-таки необходимы скорейшие меры!
– Позволю себе согласиться с уважаемым графом Дубиным, – пробормотал Зрящих. – И вы взяли на себя ношу управления этим городом? После такого…
– Quelle… Ваши слова глубоко оскорбительны, – сверкнул сапфиром на горле Бася, – и столь же бесчеловечны. Это слова неумёхи, задающегося вопросом о том, нужно ли лечить больного. Да! Да, господа, Петерберг болен! Тем нужнее ему рука умелого хирурга – моя рука. Охрана Петерберга совершила преступление, и за это преступление её будут судить. Но не раньше, чем мы убедимся в том, что иных преступлений не свершится. Не раньше, чем установим порядок. Если цена этого порядка в том, чтобы перенабрать Городской совет, чтобы подправить законы – что ж!
– Перенабрать Городской совет? Подправить, как вы выражаетесь, законы? – оживился Жуцкой. – Не сильно ли вы хватили?
– Я ничего не хватал. Эти процессы уже начались – без моего ведома и без моей воли, силою некомпетентности хэра Штерца. Моя же задача – и ваша; наша задача, задача скромных слуг народа, состоит в том, чтобы эти процессы обуздать и направить в русло развития и процветания.
– Значит ли это, – вкрадчиво спросил Жуцкой, – что вы готовы объясниться с Европами по вопросу печальной для всех нас кончины хэра Штерца?
В Басе тёплой жилкой забилось понимание.
– Опасаетесь санкций? – пропел он. – Оставьте! Европы уже извещены. Ни я, ни вы не можете нести ответственности за некомпетентность этого человека – человека достойнейшего, но слишком, увы, мягкого… Ах, и не путайте с мягкостью учение о прогрессе. Оно подразумевает ясность, но не попустительство.
– Следует ли предположить, что у Петерберга есть требования? – осведомился Асматов-средний.
– У Петерберга есть новая власть – новый Городской совет. Весьма… как это по-росски? Излагающий весьма связные требования, вы правы. И я думаю, что в интересах Четвёртого Патриархата было бы их выслушать.
Все снова загалдели.
– Что ж, – мелодично прожурчал Тепловодищев. – Полагаю, это разрешает наш затянувшийся многими заседаниями спор о необходимости инспекции.
Бася снова сверкнул – но теперь уже не сапфиром, а своими, Басиными, глазами.
– Однозначно, – улыбнулся он. – Об инспекции не может быть и речи. – Чтобы перекрыть новую волну гвалта, Басе пришлось поднять ладонь. – Опомнитесь! Какая инспекция? Или вас не учили тому, что с сумасшедшими нужно быть предельно серьёзными?
– С сумасшедшими? – Зрящих почти не потрудился скрыть раздражение. – Вы только что сказали, что их требования-де весьма связны.
