Текст книги "Дни нашей жизни"
Автор книги: Вера Кетлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)
9
В пятницу ночью успешно закончилось испытание второй турбины, а в субботу утром Алексея Полозова вызвали к директору. Он забежал к Ане, взял ее руки в свои и спросил:
– Если предложат, – соглашаться?
Никогда еще не видала она Алексея таким возбужденным, подтянутым и напряженным.
– Соглашаться, – сказала она.
– Не сорвусь?
– Нет.
– Веришь?
– Ты этого хочешь, Алеша, А раз хочешь – справишься.
– Да, хочу!
Он отстранился, не выпуская ее рук.
– Да, хочу! – повторил он. – Хочу, потому что вижу, что и как делать. Знаю, что в цехе поддержат и помогут. И верю, что смогу.
Он вдруг рассмеялся:
– А может, это все ерунда? Очередная головомойка или начальственная накачка, чтоб не забыл о том, что начальство бдит?
– Ну, беги. Я к тебе зайду узнать.
– Аня… Ты помнишь, какой сегодня день?
– Помню.
– Он же действительно может быть самым лучшим днем, да?
Алексей ушел – возбужденный, целиком захваченный своими надеждами и планами, а она села на подоконник, проводила его глазами – не бежит только потому, что неудобно! – и загрустила. Она так ждала вот этого дня! Когда она возвращалась домой, комната казалась ей уже чужой – как в гостинице. Чемоданы уложены, сунуть в один из них халат и полотенце – и уйти не оглядываясь... в ту нелепую, неуютную комнату с глобусом, где жизнь начнется сначала... И вот этот день – это и есть ее день?! Алексей все-таки помнит, что сегодня – суббота. И жадно хочет всего сразу?..
Она повторила про себя: он же действительно может быть самым лучшим днем. Ну нет! Нет, Алеша, нет! Мой день будет только моим днем!
Алексей замедлил шаги лишь у самого здания заводоуправления. По лестнице он поднимался совсем медленно, собираясь с мыслями. У него не было сомнений, для чего его вызывает Немиров. Уже третий день на заводе знали, что директор решил снять Любимова, и передавали слова Диденко: «Бывает, что работник еще тут, но сам в себя не верит. Не мы снимаем – он сам себя снял». Что ж удивительного, если на его место выдвинут человека, принявшего ответственность в трудный час?
С той минуты, когда Любимов покинул цех, оставив Полозова наедине с краснознаменцами и с десятками забот и неприятностей, Алексей фактически принял на себя руководство цехом. Он отдавал приказания, потому что их нужно было отдать, и планировал работу на ближайшие дни, потому что никто другой не мог этого сделать.
Утром позвонила Алла Глебовна: Георгий Семенович заболел и получил бюллетень, так что на сдачу второй турбины не придет. Разозлившись, Алексей подумал о том, что дело не только в сдаче второй турбины, что промедление и неразбериха тяжело отразятся на выпуске следующих машин, а Любимов и без того недостаточно занимался ими... Он позвонил директору:
– Григорий Петрович, товарищ Любимов на бюллетене. Прошу разрешения принимать все нужные меры по всему ходу работ без оглядки на то, когда выздоровеет начальник цеха и что он скажет.
– А разве вы такого права не имеете как заместитель? – спросил Немиров. – Какие такие особые меры вы собираетесь принимать, что вам нужно специальное благословение?
– Мне нужно знать, что я отвечаю и не обязан оглядываться, – настаивал Полозов. – Иначе буду просить назначить другого ответственного руководителя. В цехе такое положение, что нельзя ни медлить, ни выжидать.
Немиров умел говорить добродушно, даже наивно, когда ему это было выгодно:
– Так действуйте, Алексей Алексеевич, благословляю.
Впрочем, несколько часов спустя он пришел в цех вместе с главным инженером и подробно вникал во все дела, стараясь не упустить ни одного из самочинных действий, задуманных заместителем начальника. И Немиров и Алексеев одобрили действия Полозова, и на прощанье Григорий Петрович сказал, обращаясь к Алексееву:
– Да, Дмитрий Иванович, в медицине есть такое средство – переливание крови. Иногда помогает лучше лекарств.
– И хирургия есть, – шутливо ответил Алексеев. – Тоже полезная штука.
Больше ничего сказано не было, но все эти дни, работая с утра до ночи, Алексей улавливал приметы и намеки, все более утверждавшие его в мысли, что Любимова снимут, а его назначат. И если раньше он никогда не думал об этом, теперь мысль о возможном назначении вызывала у него подъем духа и лихорадочное нетерпение. Он знал, что ему будет трудно, но хотел самостоятельности и ответственности.
Директор ждал его:
– Садитесь, Алексей Алексеевич. Приказ подписан. Любимова снимаю. Вас назначаю. Принимайте командование.
Полозов не удивился и как будто не обрадовался. Чуть покраснел и сказал:
– Хорошо. – Помолчав, добавил: – Благодарю за доверие и постараюсь справиться.
– Должны справиться, – сказал Григорий Петрович. И признался: – Не сразу я на это решился...
Полозов вскинул смеющийся, даже дерзкий взгляд:
– Ошибаться хирургу не полагается?
– Безусловно! – протянул Григорий Петрович и весело пошевелил бровью. Одну минуту они глядели друг на друга – два задиры, два упрямца, не любящие идти на уступки.
– И все-таки мне было жаль снимать Любимова, – сказал Немиров. – Вы знаете почему?
– Знаю. И сам жалею, что при его знаниях и опыте у него такие, а не другие свойства... свойства личности, что ли. Можно узнать, куда вы его назначаете?
– Работать с ним вам придется по-прежнему.
– Помощником главного инженера по турбинному производству?
– Отгадали. Именно так.
Полозов вздохнул и сказал:
– Что ж! На вашем месте я поступил бы точно так же.
Немиров улыбнулся:
– А я бы на вашем месте, Алексей Алексеевич, сейчас землю рыл, чтоб справиться и сделать цех образцовым.
– А я и буду... землю рыть.
– Вы – будете, – подтвердил Григорий Петрович. С неожиданной симпатией смотрел директор на молодого инженера, так часто раздражавшего его, боровшегося с ним и победившего. Он чуял в Полозове зрелую и настойчивую силу – качество, которое он ценил и в себе, и в других. Бывает, что коса найдет на камень, и тогда искры сыплются? Что ж, было и это. А сейчас я даю этой силе и простор и направление... и от меня зависит, как сложатся отношения дальше. Не сумею быть сильней – ничего у нас не выйдет. Но я же сумею!
– Вы понимаете, Алексей Алексеевич, чего вам не хватает и в чем у вас будут трудности?
– Понимаю, Григорий Петрович. Но я не собираюсь останавливаться. Опыт и знания не приходят сами.
– Да, но кроме них есть еще важнейшее качество руководителя – умение охватывать целое и не теряться в частностях. Видеть под ногами и не упускать перспективы. Это качество надо в себе развивать. Задатки к тому у вас есть, судя по вашим последним мерам, которые я одобрил.
– Это были меры заместителя, – твердо сказал Алексей. – Приняв назначение, Григорий Петрович, я ими не ограничусь.
– Я в этом не сомневался. И знаю, что на днях вы придете ко мне с целой программой. Не ошибся?
– Не ошиблись.
– Ясна вам основная задача... так сказать, основа программы?
– Ясна, – не задумываясь, ответил Алексей. – Качество и ритмичность.
– Качество и ритмичность, – с удовлетворением повторил Григорий Петрович. – Что ж. Правильно. Это определяет все.
На этом первый разговор можно было кончить, и директор сделал бы это с любым другим работником. Но перед ним сидел Полозов, недавно жестко критиковавший его, Полозов, который обвинял его в неумении руководить по-новому... И Григорий Петрович чувствовал, что он не может, никак не может обойти молчанием недавнее столкновение, что он откровенностью и прямотой должен взять верх, «победить победителя».
– Никаких наставлений я вам сейчас давать не буду. По работе, – сказал он. – А вот по сути руководства – скажу.
Полозов ждал с интересом – и потому, что такой совет был нужен ему, и потому, что он исходил от Немирова.
А Немиров говорил неторопливо, раздумчиво, как бы по ходу разговора осознавая и впервые формулируя не только для собеседника, но и для самого себя свой опыт и свои ошибки:
– Когда сменяешь руководителя, которого считаешь плохим, – всегда веришь, что будешь гораздо лучше. И это правильное чувство. Но бойтесь подчиниться ему. Подумайте лучше, чем был сильнее ваш предшественник и чему нужно у него поучиться. На первых порах все к вам будут хороши, промахи вам простят, где тяжело – подсобят. И вам может показаться, что все у вас идет здорово, со всем управляетесь. А потом проходит месяц, другой, третий. Скидок вам уже не делают, отношения вошли в обычную колею, а кое с кем испортились, потому что, стоя во главе, всем не угодишь и кому-нибудь обязательно на мозоль наступишь. Когда-то вы тоже критиковали, требовали, искали новых путей; теперь вам кажется, что все в порядке, а если и не в порядке, – так вы сами знаете, что надо делать. А люди, окружающие вас, не успокоились, по-прежнему критикуют, требуют – уже не вместе с вами, а от вас, иногда и против вас. Точь-в-точь как вы против меня или против Любимова.
Алексей вспыхнул, но промолчал.
– Не поддавайтесь соблазну думать, что все знаете и сделаете сами. Уверяю вас, не успеешь оглядеться на своем посту да раскритиковать своего предшественника, как вас самого тоже начнут критиковать, и не менее остро и требовательно. Я вас не уговариваю любить критику – сам этому не научился! А считаться, признавать ее, извлекать из нее день за днем пищу для дела – советую.
– Сейчас мне кажется, что это легко, – сказал Алексей, – но, должно быть, это действительно трудно?
– Очень трудно, а порой и обидно.
В противовес печальному признанию, Григорий Петрович лукаво подмигнул и спросил:
– Что, призадумались? Не так сладко руководство, как казалось?
– Я не думал, что оно сладко, Григорий Петрович. Мне просто хочется попробовать силы и выполнить то, что я хотел, но не мог сделать при Любимове.
– И чудесно! Пробуйте. Добивайтесь. Но запомните еще один совет...
Он встал и прошелся по кабинету, поглядывая в окна на знакомые и всегда интересные картины заводского быта: бледные при свете дня отсветы пламени играют на стеклах литейного цеха; грузовик с тонкими прутьями металла выезжает из прокатного; паровоз, гудя, втягивает в заводские ворота платформы с тяжелыми ящиками...
– Станки пришли! – воскликнул он и обнял за плечи подскочившего к окну Полозова. – Вот тебе, товарищ начальник цеха, лучший подарок для начала работы. Станки!..
Зазвонил телефон.
– Да. Пришли, пришли, сам уже в окно увидел! Вызовите ко мне главного механика и пригласите Дмитрия Ивановича. А станки – к турбинному.
Григорий Петрович опустил трубку и блаженно улыбнулся.
– Как раз угадали – в субботу! Сутки – наши, устанавливай да налаживай!
Полозов все еще стоял у окна, только повернулся лицом к директору, и лицо его выражало непонятное смятение. Прежде чем Григорий Петрович успел спросить, что взволновало нового начальника цеха, тот уже справился с собою и деловито сказал:
– Да, как раз угадали! Сегодня же начнем установку... Вы говорили, Григорий Петрович, и не докончили – еще один совет.
– Ах да.
Немиров снова прошелся по кабинету. Видно, эту мысль ему было нелегко высказать.
– Производство и управление людьми – штука сложная. Иногда тебе будет казаться, что ты упустил какую-то нить, что обстоятельства мотают тебя туда-сюда, как тростинку ветром. И тебе будет страшно, что авторитет твой качается, что ты теряешь власть над событиями. Боже тебя упаси латать свой авторитет приказами и нагоняями. Властностью прикрывать слабость. Боже тебя упаси!
Полозов опустил глаза, чтобы не смущать человека, говорившего для самого себя в такой же мере, как и для своего слушателя.
– Только тогда, когда идешь к людям, веришь им,их инициативе, их возможностям... только тогда, когда думаешь о самом деле и забываешь о непререкаемости своего авторитета, о дистанции между тобой и подчиненными, о властности и прочем начальственном оформлении, – только тогда и уважение придет, и авторитет, и настоящая власть.
Он увидел на лице Полозова то самое выражение заинтересованности и доверия, которое хотел увидеть, и дружески закончил:
– Вот и все для начала, Алексей Алексеевич. Обдумаете свою программу – продолжим разговор.
Аня зашла к нему во второй половине дня, когда ей стало уже невмоготу сидеть одной, не видеть его, не знать, какой он сейчас. Весть о назначении Полозова уже облетела весь цех. Уже несколько человек повторили Ане слова нового начальника: качество и ритмичность – вот главное, чего я буду добиваться. Уже секретарша позвонила Ане, что в понедельник утром созывается совещание всего командного состава цеха и товарищ Полозов просит всех продумать свои замечания и пожелания. Аня уже видела, как выгружали с платформ новые станки, порадовалась им и испугалась, потому что прекрасно понимала, что их установка начнется сегодня же.
Когда она зашла в кабинет, там было немало народу, и все выглядели оживленными, довольными. Алексей говорил по телефону. Он украдкой улыбнулся Ане, продолжая слушать собеседника, потом весело сказал:
– Если хотеть, все можно сделать. А ведь мы хотим?
Он повесил трубку и, снова быстро глянув на Аню, начал отпускать одного за другим всех, кто ждал его приказания или совета. Дела были мелкие, повседневные, но люди задавали вопросы как-то по-особенному, и Алексей отвечал радостно, находчиво, четко, и голос его звучал по-иному, чем обычно.
Приглядываясь к нему и прислушиваясь к звукам его голоса, Аня с горечью подумала: я впервые вижу его по-настоящему счастливым.
Вдруг она услыхала слова, заставившие ее насторожиться:
– Сегодня вечером? Нет, сегодня не могу. В понедельник после совещания.
Значит, он все же старается высвободить вечер?
Но потом позвонил главный механик, и по ответам Полозова Аня поняла, что подготовка фундаментов для новых станков начнется сразу после конца дневной смены и к утру понедельника все станки должны быть опробованы.
Заметив, что Аня хочет уйти, Алексей спокойно сказал ей:
– Если вы не торопитесь, Анна Михайловна, подождите немного, пока я разберусь с более срочными делами.
В нем появилась новая уверенность, голос стал тверже, движения свободней. И Ане на минуту стало очень жаль прежнего, мрачноватого и немного неуклюжего Полозова.
Неужели назначение так важно для него?
Чувствуя себя покинутой, лишившейся самого дорогого человека, она уселась в уголке кабинета, для виду вытащила записную книжку и карандаш, начала рисовать какую-то чепуху, – а сама слушала и наблюдала. Ей нравилось, как работал Полозов. Не командует, но тверд. Охотно советуется, но и себя заставляет слушать. Весел, доволен и не пытается скрыть это, а просто делится своим настроением со всеми, так что люди уходят из кабинета уверенными.
Он как бы совсем не замечал Аню, но в удобную минуту, когда никто не мог увидеть этого, сразу посмотрел в ее сторону и так радостно улыбнулся ей, что Аня будто в душу ему заглянула – и поняла, что дело не в самом назначении, не в честолюбии или властолюбии, а был он до сих пор скован, его энергия не находила полного и свободного применения, а от этого были и неудовлетворенность, и мрачность, и неуклюжесть. Ей захотелось подойти к нему и шепнуть: рада за тебя и готова простить тебе, что сегодня ты весь, целиком захвачен своей новой работой и возможностями, которые перед тобою открылись....
Она быстро набросала несколько ласковых слов на листке и положила листок перед ним:
– Вот, Алексей Алексеевич, сведения, которые вы просили.
Он взял листок так, чтобы никто не мог заглянуть в него, но прочитал не сразу, – Аня видела, как он словно собирал все мускулы лица, чтобы спокойно прочитать любые слова – нежные или злые, любую новость– хорошую или плохую. Наконец прочитал, чуть улыбнулся и сказал будничным голосом:
– Выдумка очень хорошая. Мне она не приходила в голову. Но вы все-таки подождите еще немного, ладно?
Она так и не дождалась, ее вызвали в цех. Он сам зашел к ней уже в конце дня – торжествующий, сияющий, от порога сообщил:
– Ну, Аня, я раскидал всех, как борец! Часам к девяти...
Не поднимая глаз, Аня спросила:
– Что?
Он немного растерялся:
– Аня, сегодня суббота, и я ни за что...
У Ани был грустный и решительный вид, когда она сказала:
– Нет. Нет, Алеша. Я тебя прошу. Наша суббота откладывается до следующей.
– Аня! Почему?
– Так будет лучше. Не сердись.
Все еще не веря, что это серьезно, он спросил:
– Ты меня разлюбила, Аня?
Ей очень хотелось заплакать, она ответила дрожащими губами:
– Кажется, нет. Только я уже говорила тебе... Любить – значит беречь свою любовь. От суеты. От досады. От всего, что портит...
– А я никому не позволю портить!
– И я. Поэтому – отложим.
– Но почему?
– А потому... – Она прикрыла глаза и выпалила, почти не переводя дыхания, все доводы, которые подбирала с утра: – Потому, что я не хочу делить тебя с цехом в такой день, потому что я не могу существовать для тебя где-то между установкой станков и планами новой работы, потому что я сама буду презирать начальника, который ушел из цеха, когда устанавливают новые станки, потому что тебе нужно сегодня и завтра спокойно обдумать, что и как делать, потому что...
Она остановилась на полуслове, поняв, что новых «потому что» у нее нет, а из всех высказанных важно для нее только одно: «Не буду я тебя делить ни с цехом, ни с кем бы то ни было!»
Он и понимал ее и не хотел согласиться, а потому думал, что она как-то усложняет все. Да, ему трудно вырваться и подготовиться к ее приходу так, как задумано, не удастся – правда, дворничиха с утра скоблит и моет, все будет чисто и аккуратно, но вот устроить что-нибудь праздничное... Аня вчера сказала: «Завтра я приду к тебе в гости, понимаешь? И ты меня будешь принимать как хозяин». Он посмеялся: «А в воскресенье начнешь забирать меня в руки как хозяйка?» Она ответила – да. Он готов был подчиниться этому ее капризу... Но что же делать, если все так сошлось, и кто знает, скоро ли он будет – этот день, когда ничто не помешает?
И в то же время где-то в глубине души он был доволен, потому что сегодня было уж слишком трудно вырваться, и сотни дел лезли в голову, и нужно было спокойно обдумать, что и как делать.
Он выглянул в коридор, чтобы убедиться, что никого нет поблизости, обнял Аню и на миг прижался лицом к ее плечу:
– Ох, Аня, если бы ты знала, как мне сейчас...
– И мне...
– А может быть, ты просто очень мало любишь?
– Нет, не значит. Нет...
– Тебе хоть жаль меня?
– Нет. Мне гораздо труднее…
– Тебе?!
– Ну, обоим одинаково.
Она улыбнулась и отстранила его, потому что где-то поблизости хлопнула дверь, раздались голоса. Да и все равно она не сказала бы ему о своем новом открытии – что он человек, неспособный ничему отдаваться наполовину, что сегодня для него главное – простор, открывшийся его энергии, и она не знает, дождется ли дня, когда почувствует, что самое главное для него – она. И что она еще больше любит его за это. И что ей все же больно.
– Скажи лучше, Алеша, чем мне помочь тебе в эти дни? – отстранив горькие размышления, спросила она и, утешая, погладила его стиснутый кулак.
– Не знаю, – буркнул он. – У меня сейчас ни одной мысли в голове... Разве что ты придумаешь за меня что-нибудь очень умное и толковое?
– Постараюсь. Может, у тебя есть какое-нибудь поручение для инженера Карцевой?
Он сердито мотнул головой, потом вдруг сказал деловым тоном:
– Да, есть! И очень важное. Завтра днем – скажем, в три часа – назначь мне свидание. Где хочешь – на углу, на пляже, на пятой скамейке от входа в парк, у телефонной будки, под часами или где там еще полагается. Два часа прогулки и сумасшедшего ничегонеделания на природе, на ветерке и на людях.
– Хорошо. Чтобы не метаться возле пятой скамейки, пока ты возишься с установкой станков, в три часа на пустыре, напротив моего окна. Увижу тебя – и выйду.
– Но если я буду болтать на цеховые темы и хвастать, какой я гениальный начальник, заткни мне рот... А к шести я вернусь в цех. И если я вдруг начну уверять, что мне не нужно туда идти, что я договорился с механиком и мы можем провести вместе весь вечер, – гони, гони к черту! Ладно?
– Прогоню. К черту.
– Только все-таки не очень уж, чтобы я понял, что это делается по моей просьбе, ладно?
– Ладно.
– А если в следующую субботу меня назначат министром или с неба свалятся уже не станки, а полный комплект турбинных деталей... ну, в общем, ни на какие новые отсрочки я уже не соглашусь.
– Да. Да. Иди, Алеша. Тебя, наверно, уже ищут. Иди.
Он ответил шепотом:
– До завтра... мой лучший-лучший друг.
Он проводил ее через цех до выхода, несмотря на ее возражения.
– Пусть смотрят и судачат сколько хотят! – сказал он с вызовом. – Если я им пожертвовал этот день...
А потом она шла одна по улицам, только тут до конца поняв, что все это – правда, шла и глотала слезы, иногда улыбалась, вспоминая те его слова, которые были особенно отрадны, и снова глотала слезы, потому что ничего уже нельзя было изменить.
