Текст книги "Дни нашей жизни"

Автор книги: Вера Кетлинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 49 страниц)

6

Приняв душ и надев костюм, Николай Пакулин всунул голову в петлю галстука, затянул ее, поправил раз навсегда повязанный узел и остановился перед зеркалом, улыбаясь своему отражению. Со стороны можно бы подумать, что юноша любуется собой. А Николай и не видел себя, он представлял себе Ксану, которая сейчас собирается на свой депутатский прием, и думал, дошла ли до нее весть о том, что пакулинцы завоевали переходящее Красное знамя райкома комсомола? И что она скажет, если ему удастся повстречать ее сегодня после приема?..

Удивительно, до чего все, что он делал, связывалось с Ксаной!

На днях на заседании комсомольского комитета Ксана сказала:

– У пакулинцев опять новое, хорошее начинание, почему его не подхватили?

А потом попросила:

– Ты мне покажи эти ваши планы, Коля.

Оттого, что этим заинтересовалась Ксана, новое начинание, которому Николай не придавал особого значения, сразу стало очень важным. Придумал все Федя Слюсарев – придумал для себя, потому что вообще был выдумщиком. Ему, конечно, и в голову не приходило, что в его затее есть что-то такое, что надо «подхватывать». Просто составил себе «личный технический план», куда записал все, чего решил достичь в этом году, и повесил над кроватью, чтобы подстегивал. Николай видел этот план – тут были и сдача экзаменов в техникуме на «отлично», и ознакомление с литературой по скоростным методам, и многое другое. В конце стоял пункт: «По дружбе следить за контрольным постом термического цеха».

Николай усмехнулся: ишь, хитрец, нашел-таки лазейку, чтобы совместить полезное с приятным! Он отлично знал, что контрольный пост у термистов – это Катя Миронова, и давно заметил пристрастие Феди к термическому цеху.

Николаю захотелось, чтобы остальные члены бригады составили себе такие же планы, особенно Аркадий Ступин, которого до сих пор не удавалось затянуть в вечернюю школу. Аркадий соглашался на любые дела, но насчет учения уперся – не буду! Бригада зашумела:

– Да знаешь ли ты, что через несколько лет без знания физики и химии нельзя будет работать? Понимаешь ты, куда техника идет?

Внушая Аркадию, куда идет техника, ребята заспорили и между собой, потому что тут у каждого было свое мнение. Николай сам увлекся спором о том, вытеснит ли атомная энергия электрическую или не вытеснит, и совсем забыл, что руководит собранием, а когда вспомнил, все устали и пора было по домам. И вдруг Витька, младший братишка, которого Николай как-то и всерьез не принимал, придумал себе обязательство: «Ежедневно записывать итоги своего роста», потому что надо ввести себя в «жесткие рамки», иначе ты не комсомолец, а размазня!

Ребята посмеялись:

– Но как же ты будешь ежедневно расти?

– Складной сантиметр завести надо!

– Да, уж тут не погуляешь! Девушка в кино зовет, а ты: не мешай, я расту!

– Можно и вместе расти: сегодня ты ей лекцию, завтра она тебе!

Так и остался этот беспощадный пункт у одного Витьки.

Планы заканчивали наспех, даже переписать не успели. А Ксана уже знает о них. Откуда она узнала?

Он предвидел, как все произойдет, когда он принесет ей эти планы. Она дружески встретит, скажет какое-нибудь простое слово, которое он будет повторять, потому что это ее слово, а она тут же позовет своих комсомольцев, и начнется общий разговор...

Знал он и то, что произойдет сегодня: он будет долго бродить под окнами конторы, потому что приемы у Ксаны обычно затягиваются, а потом она выйдет, и он невзначай попадется ей навстречу и, быть может, проводит ее до дому. Только живет она слишком близко: едва разговоришься – уже пришли...

Идти встречать ее было еще рано. Николай причесал мокрые волосы и пошел в технический кабинет.

С недавних пор эта большая комната превратилась в оживленный центр нового движения, охватившего цех. Ее хозяйка, Аня Карцева, до сих пор еще не освоилась с крутой переменой и порой изумленно оглядывала недавно пустую комнату, которая теперь становилась тесной.

Валя Зимина выполняла здесь обязанности добровольного секретаря «штаба» и с первого же вечера своей новой деятельности прозвала его «штабом энтузиастов».

Никто не назначал здесь совещаний, никто не требовал, чтобы десятки разных людей заходили сюда и оставались тут подолгу. Это вышло само собой, поскольку именно здесь можно было добиться нужного решения, обсудить свой замысел, посоветоваться... Технологи, начальники участков и мастера забегали просмотреть новые рационализаторские предложения, чувствуя, что иначе отстанешь, попадешь в неловкое положение и перед своими рабочими и перед руководителями. Кроме того, в штабе было попросту интересно.

На самом видном месте, против входной двери, в техническом кабинете висели две доски. На одной отмечался ход выполнения графика первой турбины. Прыгающие то вверх, то вниз кривые отражали лихорадочное напряжение, в каком завершалось создание первой турбины.

– Малярия! – вздыхая, говорил Полозов.

Вторая доска называлась «Придумай и предложи!». На ней перечислялись нужнейшие темы для работы рационализаторской мысли.

Почти все посетители задерживались возле этих досок. Одни просматривали темы с видом праздно любопытствующих; другие расспрашивали Карцеву, с кем можно посоветоваться, если надумал поработать над одной из тем; третьи, ожесточенно хмурясь, что-то переписывали и быстро удалялись. Аня знала: многие придут сюда еще и еще, многие думают, пробуют, прикидывают. Как предсказать, кому повезет додуматься и найти решение? Но все вместе – решат!

Сама Аня была так довольна всем происходящим, что каждого встречала как желанного гостя, и поэтому всем нравилось заходить к ней.

Сегодня у Николая Пакулина не было никаких дел в штабе, но он надеялся, что там уже известна его победа.

В полутемном коридоре, неподалеку от двери технического кабинета, мотался взад и вперед Аркадий Ступин. Увидав Николая, он постарался придать своему лицу выражение независимое и беспечное.

– Что, Аркаша, дежуришь?

– Паренька одного дожидаюсь.

– Так зайдем в штаб, – пригласил Николай.

Аркадий двинулся было вслед за Николаем, но тут же отшатнулся. Выражение робости странно изменило его лицо.

Николай не стал уговаривать его и вошел один. Скосив глаза на большой лист картона, на котором цеховой художник по трафарету заливал краской буквы, составлявшие лозунг «Привет бригаде Пакулина!», Николай ничем не выразил своего волнения. Кроме художника, в техническом кабинете находились Карцева, Гаршин и Валя. Карцева и Гаршин сидели на дальней парте, у Ани был вид возбужденный и недовольный, а Гаршин отшучивался и повторял:

– Не все сразу, Аня! Не все сразу.

Валя, как всегда нарядная, с завитыми кудрями, свисавшими на лоб, прислушивалась к их разговору и одновременно что-то переписывала с клочка бумаги в тетрадь.

– А-а, именинник! – приветствовал Николая Гаршин. – Поздравляю, герой!.. Вот, Аня, если бы все бригады были такими, как пакулинская, я бы с легкой душой ручался не за четыре турбины – за пять!

– А вы бы сумели обеспечить все бригады так, как эту? – возразила Аня насмешливо; она успела подметить, что руководители цеха, гордясь успехами пакулинцев, снабжают их в первую очередь.

Николая задела насмешка, но он покладисто сказал:

– Исправим это дело, Анна Михайловна. С трясучкой пора кончать.

Подсев к Вале, он пошутил:

– Ты не знаешь, Валя, что за безумец мечется за дверью и кого он ждет?

– Может быть, там робеет какой-нибудь автор рацпредложения? – с  удовольствием  подхватил   Гаршин.

Валя ответила одному Гаршину:

– Спросите его! Кому же, как не вам, Виктор Павлович, поддерживать новаторов?

– Разве это ново – влюбиться в тебя, Валя?

Густо покраснев, Валя восторженно смотрела  на Гаршина и не только не искала остроумного или строгого ответа, но даже забыла о том, что их слушают.

– Поклонников надо держать в узде, Виктор Павлович, – сказала Аня. – Пусть бродят по коридору, как часовые. Мы их используем иногда для поручений. Правда, Валя?

– Кстати, надо послать за протоколом, – вспомнила Валя и, пробежав мимо Гаршина, выглянула в коридор. – Аркаша, ты не занят? Сходи-ка на пятый участок, спроси у начальника или у сменного протокол сегодняшнего совещания. Скажи, Валя просила срочненько!

И она, смеясь, вернулась на место.

Но Гаршин уже не обращал на нее внимания: пришел главный конструктор Котельников, а с ним Любимов и Полозов. Сегодня вечером начинались предварительные испытания «автоматики» – аппарата для автоматического регулирования турбины.

Котельников рассеянно со всеми поздоровался, сел в кресло, закурил и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Ну-с, посмотрим.

Он силился казаться спокойным, но все знали, что в дни испытаний он ходит сам не свой.

Вслед за ними пришел Ефим Кузьмич с Воробьевым и другими парторгами участков.

– Ну, хозяйка,  показывай, чем богата, – сказал Ефим Кузьмич и положил перед собою потрепанную записную книжку.

– Ой, многим богата! – сказала Валя, раскрывая тетрадки.

Ежедневно Полозов, Карцева, Воробьев и их добровольные помощники проводили по участкам, по бригадам, в группах рабочих одной специальности совещания по плану. С этих совещаний к Вале стекались замусоленные, торопливо исписанные листки протоколов, составленных из одних предложений.

Ефим Кузьмич интересовался предложениями, но еще больше людьми, вносившими их.

– Смотри-ка, Петунин заговорил! – восклицал он, просматривая протоколы и торопливо записывая в свою книжечку новую фамилию. – И как толково заговорил! Мо-ло-дец! Гриша! – окликнул он парторга участка, где работал Петунин. – Возьми себе на заметку Петунина. А это кто такая – Афоничева? Не знаю такой. Т. А. Афоничева... Фу ты, это же тетя Таня, сверловщица, знаешь, толстенькая! Ах, умно придумала!

Он немного терялся, Ефим Кузьмич, перед обилием новых имен и новых предложений. Казалось, знал, от кого можно ждать толку, кому можно поручить общественное дело, а кому нельзя – завалят... А тут будто поток хлынул и поднял новые пласты, и оказалось, что цех богаче людьми, чем думалось, а работали до сих пор недоверчиво, робко.

Аркадий Ступин, хмурясь и ни на кого не глядя, вошел в комнату и протянул Вале две скрепленные бумажки.

– С пятого участка, – сказал он и остановился, переминаясь с ноги на ногу.

– Спасибо, Аркаша, – бросила Валя и углубилась в чтение протокола.

Аркадий постоял-постоял и вышел в коридор, осторожно прикрыв за собою дверь.

– Этот молодец еще покажет себя, – сказал Ефим Кузьмич. – Ты, Валюта, его не презирай, не смотри, что у него такая слава. Скажу тебе по секрету: и у меня в ранней молодости всякое бывало. Ты смотри, что у человека внутри заложено.

– А почему я должна смотреть? – с гримаской возразила Валя. – Вы это Пакулину скажите, Ступин в его бригаде. А мне он ни к чему.

Гаршин вдруг обернулся к Вале и шутливо вздохнул:

– Вот и влюбляйся после этого! А, Ефим Кузьмич? Человек обмирает, а ей и дела нет. Нет, надо уходить, пока сам не влип!

И он пошел к двери, довольный собою и другими, беспечный, как всегда. Валя не сразу опомнилась и не сразу догадалась отвести взгляд от двери, за которою он скрылся.

У входа в цех на Гаршина с разбегу налетел какой-то растрепанный и неказистый паренек. Паренек отскочил, прижался к двери и виновато сказал:

– Ох, простите, Виктор Палыч!

– Хорошо, что на меня, а кабы на стенку – своротил бы! – строго сказал Гаршин, щелкнул паренька по затылку и прошел мимо.

Кешка Степанов растерянно посмотрел ему вслед. Этот добрый, но забывчивый инженер вызывал у него восхищение и обиду. Кешка не мог понять, почему Гаршин заступился за него в тот несчастный день, когда он украл у Ступина завтрак, и почему, сказав: «Ты теперь мой и без меня дышать не смей», – тотчас начисто забыл про него.

С того несчастного дня Кешка много раз нарочно попадался Гаршину на глаза, но Гаршин, видимо, даже не узнавал его. Зато нельзя было не восхититься тем, как Гаршин весело и затейливо ругается, нельзя было не прислушаться, когда Гаршин поблизости шутит с кем-либо и заразительно хохочет, так что слышно в дальних углах цеха. Если бы Кешку спросили, на кого он хочет быть похожим, он без колебаний сказал бы: на Виктора Палыча. Вот настоящий молодец! Кешка пытался ходить размашисто, как Гаршин, пробовал так же затейливо ругаться, так же лихо набекрень, как Гаршин кубанку, надевал свою потертую шапчонку, но сам понимал, что не получается у него настоящего форсу; а за ругань Кешке неизменно попадало.

«Хорошо, что на меня, а кабы на стенку – своротил бы!» – повторил про себя Кешка и со вздохом признался, что никогда не сумеет так шикарно шутить.

У двери технического кабинета маячила высокая фигура, внушавшая Кешке страх. Он остановился, не зная, как проскочить мимо Аркадия Ступина: после истории с завтраком Кешка избегал его. Но дело, ради которого Кешка помчался к Карцевой, не терпело отлагательств.

Набравшись храбрости, Кешка сунул руки в карманы и размашисто, подражая Гаршину, пошел прямо на своего противника. Аркадий как-то недоуменно оглядел Кешку и отвернулся. Кешка поспешно юркнул в дверь кабинета. Мог ли он знать, что его враг полон тоскливой зависти: Кешка – тот самый Кешка! – свободно входит в заветную комнату, а у него, у Аркадия, ноги прирастают к полу...

Технический кабинет быстро заполнялся, как всегда в этот час после утренней смены.

Пристроившись за партой, Полозов просматривал чертеж, в то время как автор предложения, нависая над партой, водил темным от металлической пыли пальцем по чертежу и убежденно доказывал:

– Это ж позволит механически шлифовать разъемные части! Мы ж их сейчас вручную, шабровкой! А тут сколько рабочих высвободится! Сколько времени выгадаем!

На другой парте сидел верхом Бабинков, а перед ним стоял один из двух новых, недавно переведенных из другого цеха карусельщиков – Михаил Ерохин.

– Перевели – так и расскажите все приемы обработки турбинных деталей, – говорил Ерохин обиженно. – Что же это получается? На нас все простые работы сбросили, а к самым сложным и не подступайся? Как-никак и я и Лукичев по шестому разряду работали!

Новые карусельщики очень интересовали Кешку, гораздо больше, чем собственные успехи. Сеня Лукичев был очень молод и казался Кешке самым обыкновенным парнем, однако у парня был шестой разряд и он собирался тягаться с такими мастерами, как Белянкин и Торжуев, что пленяло воображение всех мальчишек на участке. Ерохин же вообще был человек удивительный, он смущал Кешку до того, что при нем Кешка и не ругался, и не озорничал, и не знал, как себя вести. Он был со всеми до удивления вежлив и даже Кешке говорил «вы». Придя в цех, он с охотой взял в подручные одного из тех парней, что слыли в цехе «неприкаянными», – Ваню Абрамова, здоровенного детину, которого считали безнадежным тупицей. Кешка не раз озорничал вместе с Ваней Абрамовым и прекрасно знал, что Ваня никак уж не тупица, а притворяется дурачком, чтоб его оставили в покое. Единственным настоящим пристрастием Вани был цирк; отменный силач, Ваня тайно мечтал стать акробатом или борцом.

Чем воздействовал Ерохин на своего ученика, никто не знал, но Ваня как-то вдруг и всей душой привязался к своему учителю, смотрел ему в рот, когда тот что-либо объяснял, и аккуратнейшим образом посещал занятия по техническому минимуму. В цехе стало известно, что Ерохин был у Абрамова в гостях, что в воскресенье Ваня ходил с Ерохиным в цирк. Кешка издевался над приятелем и тайно завидовал ему вместе с Петькой Козловым, попавшим в подручные к Торжуеву.

Торжуева и Белянкина в цехе называли «тузами». Они очень много зарабатывали и вызывали у всех мальчишек почтительное любопытство. Попасть к ним в подручные было интересно и очень выгодно: подручные зарабатывали сдельно, с выработки карусельщиков.

Петька с тем и шел в подручные, молча стерпев негодование будущего учителя, – прежнего подручного, как более опытного, назначили к Сене Лукичеву. Казалось, тут-то Петька и приобретет мастерство! Но вышло иначе. Торжуев придирчиво обучал Петьку его непосредственным обязанностям: чистить планшайбу от стружек, смазывать станок, крепить детали, подавать суппорты, крутя на мостике управления маховые колеса, а к сути обработки деталей и близко не подпускал. Ваня Абрамов уже и чертежи начал читать, и понимал, когда какими резцами лучше работать, и замеры делал под руководством учителя, – Ерохин растил из него будущего карусельщика. А Торжуев только отмахивался от назойливых расспросов ученика:

– Сполняй что полагается. Я у Белянкина пять лет под началом бегал, а был постарше тебя. Что такое уникальная карусель, ты и понять еще не можешь.

Сегодня Торжуев, а значит, и Петька должны были работать в вечернюю смену. На карусели «тузов» стояла на чистовой обработке самая крупная и ответственная деталь турбины – цилиндр. Цилиндр с нетерпением ожидали на сборке, и Кешка слышал от Петьки, что «тузы» долго торговались и с мастером и с начальником цеха, чтобы им приписали сверх полагающейся платы еще лишку, но из этого ничего не вышло. «Тузы» сердились, а сегодня Торжуев и на работу не вышел: перед самым концом смены Белянкин сообщил мастеру, что его напарник и родственник заболел. Поработать сверхурочно Белянкин отказался:

 – И рад бы выручить цех, да где уж мне... не те годы!

Мастер расстроился и от расстройства даже не ответил на вопрос Козлова, что ему делать и где работать. Петька и послал подвернувшегося под руку приятеля сообщить о случившемся Карцевой.

Карцева заговорила с Николаем Пакулиным. Кешка приблизился к ним и приоткрыл рот, выжидая минуту, когда будет удобно прервать чужой разговор.

– Здравствуй, Кеша! – сказала Карцева и опять обратилась к Николаю: – Так вы принесите, Коля.

Пожав руку Карцевой, Николай обошел Кешку и направился к двери. Кешку передернуло. Он сам знал, что не очень-то чист и опрятен, его рабочая блуза терлась по всем закоулкам цеха, к нему роковым образом приставала и грязь, и пыль, и брызги масла. Но в том, как Николай осторожно обошел его, чтобы не запачкаться, было что-то очень обидное. Кешка засунул руки в карманы потертых штанов и с подчеркнутой независимостью сообщил:

– А Козлов опять не при деле, Анна Михайловна. Торжуев не вышел.

– Как не вышел?!

Новость всполошила всех присутствующих, даже Котельникова и начальника цеха, так что Кешке не удалось выяснить, что же делать Петьке Козлову, – впрочем, он и сам забыл о Петьке. Отойдя в сторонку, Кешка воззрился на объявление «Вниманию токарей!», где перечислялись книжные новинки по токарному делу. Здесь он чувствовал себя на своем месте, никто не мог сказать ему: «А ты что чужие разговоры подслушиваешь, малец?» В чем дело? Стоит токарь Иннокентий Степанов и выбирает нужную книгу, выберет и прочтет, если захочет. А прислушивается он при этом к разговорам собравшегося начальства или нет, это никого не касается. Не нравится им – пусть идут в свои кабинеты!

Разговор шел крайне интересный. Оказывается, Торжуев и Белянкин – еще более важные персоны, чем думал Кешка. Ерохин настойчиво просил, чтобы ему доверили стать на место Торжуева, а начальник цеха не соглашался, и Ефим Кузьмич был в явном смущении, и все говорили о том, что цилиндр стоит около ста пятидесяти тысяч и рисковать невозможно: вдруг Ерохин запорет? Полозов уверял, что если будет какая-либо неточность, то не цилиндр пойдет в брак, а можно подогнать сопряженные детали. Кешка не знал, что такое сопряженные детали, но потом Ефим Кузьмич упомянул об обоймах, что они уже обработаны, – значит, нужна будет дополнительная обработка, и Кешка догадался, что это и есть одна из сопряженных деталей. Котельников сказал, что нарушится принцип взаимозаменяемости деталей. Кешка совсем уже не понял, что это за принцип такой, но тут Ерохин побледнел и тихо сказал:

– За что такое недоверие, товарищи? Что я, неграмотный или бракодел? Чертежи есть, технология написана – неужто не разберусь?

Всем стало неловко, и Кешке тоже. Ерохин повернулся и вышел. Котельников сказал:

– Очень нехорошо получилось.

И тоже вышел: может, пошел утешать Ерохина? Любимов стоял на своем:

– Он же и черновой обработки не делал! Разве можно, никогда не работав на цилиндрах, сразу за чистовую обработку браться!

Карцева вдруг сказала:

– Георгий Семенович, ведь и Торжуев когда-то начинал, а Ерохин – человек грамотный и серьезный.

«Молодец она все-таки, хоть и женщина!» – подумал Кешка и с интересом ждал, что скажет Любимов, но начальник цеха позвал с собой Ефима Кузьмича, и оба, озабоченные, пошли в цех.

Кешка скользнул за ними.

Карусель «тузов» стояла. На планшайбе громоздилась махина цилиндра. Кешка взглянул на нее с уважением – сто пятьдесят тысяч, подумать только! На второй карусели работал Лукичев, около него стояли Ерохин с Котельниковым; к удивлению Кешки, все трое смеялись.

К ним подошли и Любимов с Ефимом Кузьмичом, и сразу прибежал сюда же сменный мастер, а через минуту пришли Полозов и Воробьев. Кешка понял, что сейчас все решится, и подошел поближе, но тут и Петьке Козлову стало любопытно, о чем говорит начальство, он тоже приблизился и попался на глаза начальнику цеха.

– А ну, молодые люди, идите работайте, – сказал Любимов.

Работать им было нечего: Кешка уже кончил смену, а Петькина карусель стояла. Но отойти пришлось.

Уходя с карусельного участка, Любимов задержался с Воробьевым и Ерохиным; Кешка слышал, как он сказал:

– Сходите, узнайте точно, чем он болен и когда выйдет. Сумеете усовестить – еще лучше. А там видно будет.

– Если подойти психологически, как же не усовестить? – убежденно сказал Ерохин. – Ведь рабочий же человек!

– Ну-ну, – проворчал    Ефим    Кузьмич, – уговори, пусть выздоровеет без «аккордной».

Ерохин и Воробьев оделись и ушли, а Кешка с Петькой помчались смотреть испытание регулятора: если украдкой взобраться на лесенку, по которой поднимаются к своим кабинам крановщицы, прекрасно все видно.

Полозов проводил начальника цеха до стенда:

– Конечно, риск есть, Георгий Семенович. Но ведь надо же когда-нибудь решиться и нарушить эту монополию.

Любимов страдальчески морщился и жевал губами. Он и сам понимал, что нельзя держать цех в зависимости от двух избалованных, заносчивых «тузов», что это становится нелепым пережитком прошлого, что для того и перевел директор двух квалифицированных карусельщиков. Но тот же директор своим приказом о новом сроке поставил его в исключительно трудное положение. И что тут придумать, чтоб не прогадать? Ждать выздоровления Торжуева? Тогда цилиндр задержится дня на три. Белянкину одному не справиться быстрее. Допустить Ерохина? Тогда цилиндр поспеет в срок, но в том случае, если Ерохин не запорет. А если запорет?  Проще всего было бы пойти на незаконную, но такую удобную сделку с «тузами» – приплатить им аккордно кругленькую сумму... Но этого делать нельзя: сразу поднимется шум...

– Знаете что, Алексей Алексеевич, – сказал он, не глядя на Полозова, – дело это ответственное и партийное. Ерохин – коммунист, да и речь идет о выполнении социалистического обязательства, то есть опять таки о партийном, общественном деле... Не буду я решать один! Ефим Кузьмич – старший мастер и к тому же секретарь партбюро. Если выяснится, что Торжуев и завтра не выйдет, пусть Ефим Кузьмич решает сам. Возьмет на свою ответственность – что же, ставьте с завтрашнего дня Ерохина. Я и приказывать не буду, и возражать... тоже не буду.

– Понятно, – сказал Полозов, притушив улыбку.

Он заспешил к Ефиму Кузьмичу, а Любимов медленно пошел на стенд. Решение было самым легким, но от него остался противный осадок,– струсил.