Текст книги "Дни нашей жизни"
Автор книги: Вера Кетлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 49 страниц)
И, довольный собою, Немиров пошел к выходу. Петр Петрович проводил его до двери и по пути кое-что все-таки выпросил.
– Ладно уж, – сказал Немиров, делая пометки в записной книжке, и спросил, чтобы переменить разговор: – На днях в турбинном Николая Пакулина в партию принимали. Сын?
Петр Петрович кивнул головой. Лицо его сразу потускнело.
– Что? Или...
Петр Петрович безнадежно махнул рукой, тихо сказал:
– А какой парень!
И, поклонившись так, что совсем скрыл свое лицо, быстро пошел назад, к станкам.
Во дворе Немирову повстречался Алексей Полозов. Сунув руки в карманы добротного пальто, инженер энергично шагал к турбинному цеху.
– Вы почему не отдыхаете? – спросил Немиров, останавливая его.
– А вы? – вопросом на вопрос ответил Полозов.
Григорий Петрович принципиально не любил подхалимства и робости перед начальством, но полная независимость по отношению к нему все же коробила его. Тон властного хозяина, принятый им на этом заводе, создавал расстояние между ним и подчиненными. Для Полозова этого расстояния, видимо, не существовало.
– Я своим временем располагаю сам, – миролюбиво, но многозначительно сказал Григорий Петрович. – А у вас, мой друг, я вправе спрашивать отчет.
– Я не понял, что вопрос задан в этом смысле, – ответил Алексей. – Отчитываюсь: в цехе сегодня переставляют некоторые станки, чтобы сократить и упростить прохождение деталей. Работой руководит механик. Я зашел проверить, как идет дело.
– Так пойдемте, проверим вместе.
Он взял молодого инженера под руку. Интересно, почему Алексееву так нравится этот ершистый парень? Любимов жалуется на его угловатость и дурной характер. Похоже, что с парнем и впрямь нелегко работать.
– Чья идея переставить станки? – спросил он в цехе, после придирчивой проверки убедившись, что перестановка целесообразна и умно придумана.
– Моя, – коротко ответил Полозов, – утверждена главным инженером. – И отошел от директора, чтобы дать указания монтажникам.
Заметив, что директор остался один, механик вежливо подошел к нему и тут же выложил все свои заботы. Черт знает что! Стоит зайти в цех, и сразу любой человек обрушивает на тебя все свои нужды и требования. Как будто у директора в какой-то волшебной копилке хранятся и новые станки, и заваль инструментов, и денег без счету!
Полозов вернулся и слушал, не вступая в разговор.
– Кстати, – бросил ему Немиров, радуясь, что может сообщить о выполненном обещании. – Я велел Евстигнееву отпустить Воловика.
– Очень хорошо! – воскликнул Полозов, и в глазах его мелькнуло торжество.
– Так насчет электрокопировального станочка, Григорий Петрович, – продолжал вежливый механик, возвращаясь к прерванным просьбам.
– Не выпрашивать надо без конца, а внутренние резервы смелее находить, – резко сказал Немиров. – Привыкли готовенькое получать.
Выйдя за ворота завода, он пожалел, что нет машины. После дня, проведенного на воздухе и в движении, он устал.
Клава все еще работала. Григорий Петрович прошел в свой кабинет, просмотрел записи в блокноте, выписал на отдельные листки все поручения, которые следовало передать отделам заводоуправления.
Перечитав, что получилось, Григорий Петрович сунул листки в карман, лег на диван, закинул руки под голову и задумался.
Радужное настроение, державшееся всю первую половину дня, давно улетучилось. Рассеялось и раздражение, вызванное обидным прозвищем, – теперь он только усмехнулся, вспомнив о нем. Мозг его был ясен и готов к спокойному анализу и строгим выводам.
«Я недоволен состоянием завода и недоволен собою, – трезво понял он. И тут же спросил себя: – В чем же дело?» – потому что давно знал, как плодотворно такое недовольство собою, если разберешься в его причинах.
Он снова мысленно переворошил свои записи. Были тут большие, серьезные дела, каких у директора всегда достаточно. Но были и дела мелкие, случайные; их могли и должны были решить без него. Немиров знал мудрое правило: «У хорошего директора суеты не бывает. Если к директору ломятся лично и по телефону сотни людей – значит, он плохой директор». На Урале ему как будто удалось добиться настоящего порядка. Здесь ему никак не удавалось выпутаться из плена мелких дел. Правда, на уральском заводе производство было однотипное, устоявшееся, а тут несколько новых видов продукции, освоение, техническое переоборудование цехов, все по-новому. И все же...
Опыт у отделов немалый, работники подобраны толковые. А не справляются. Почему? И он сам, видимо, тоже не справляется, иначе не появилось бы это нелепое, обидное прозвище! Вот с освоением и выпуском новой турбины... Есть, конечно, у Любимова свои недостатки, но начальник он, бесспорно, опытный, серьезный; коллектив цеха боевой, сознательный... а план срывают!
Немиров мог бы назвать десятки частных причин и помех. Но за всем этим стояла большая, общая причина. Какая?
Беспощадно проверив себя и все трудности производства, Немиров ответил себе: причина в том, что размах и техническая сложность работ выше, чем подготовленность, организация и технические возможности завода. Вот в чем причина! И руководитель завода должен или «нагнать», или честно признаться в том, что «нагнать» не может, не умеет. И тогда... Да, одно из двух: или доказать министерству, правительству, партии, что на завод возложены задачи не по силам, или признать, что задачи посильны, но сам ты слаб.
Все протестовало в нем против таких выводов.
Есть на заводе потенциальные, скрытые возможности «нагнать»? Да, конечно, есть. Опыт подсказывает: временное несоответствие преодолевается. Сложность задач подгоняет рост людей и организации. Их подкрепляет сила всей страны с ее теперешней могучей техникой, с ее наукой, все теснее сплетающейся с производством. Значит, надо только суметь теснее сплести их, надо только суметь оснастить производство всем необходимым и организовать его... Сумею я или нет?..
Телефонный звонок прервал его размышления.
– Григорий Петрович, пришло! – прокричал в трубку возбужденный голос Диденко. – Сейчас мне звонил дежурный из парткома, прилетел на завод, срочным пакетом пришло!..
– Здравствуй, Николай Гаврилович! – как можно спокойней сказал Немиров. – Я что-то не пойму, кто прилетел и что пришло.
– Добрый вечер! – с досадой сказал Диденко и уже спокойнее сообщил: – Пришло обращение. То самое.
И он начал читать, не дожидаясь согласия:
– «Директору завода Немирову, парторгу ЦК Диденко. ..»
– Ну, ну, – поторопил Немиров.
– «Дорогие товарищи! Вы знаете, что десятки новых первоклассных предприятий нашей растущей социалистической промышленности с нетерпением ждут электроэнергии строящейся Краснознаменской станции...»
– Так, – сказал Немиров. – Что просят?
– Не просят, Григорий Петрович, а вроде требуют – так звучит эта просьба.
Оба помолчали, понимая друг друга.
– Ну что ж, Николай Гаврилович, ночь наша, будем думать, пока голова не заболит?
– Голова теперь должна быть ясная, – уже совсем спокойно сказал Диденко.
– Давай встретимся, Николай Гаврилович, утречком, поразмыслим вместе: ты, я и Алексеев.
– Давай, Григорий Петрович. Ну, бувай здоров!
Опустив трубку на рычаг, Немиров так и не снял с нее руки и застыл возле телефона в позе растерянной и озабоченной, не вязавшейся с только что проявленной им уверенностью.
– Гриша, ты занят? – позвала его Клава.
Он устремился на ласковый голос. На мгновение его охватило детское желание уткнуться головой в ее колени, как в колени матери, хоть на минуту ни о чем не думать, ни за что не отвечать, никуда не торопиться...
Перед Клавой на столе все еще лежали отчеты и сводки.
– Знаешь, Гриша, – сказала она, повернув к нему оживленное лицо. – Я все яснее понимаю: наши планы – только черновики. Иногда удачные, иногда небрежные, но черновики. А чистовик пишут все. Понимаешь? Весь завод. И чистовик намного лучше, интереснее, больше!
– Ну, ну, – пробурчал Немиров. – Вот примем обязательство досрочно сдать Краснознаменке турбины, вызовем вас насчет отливок, тогда и привнесете в черновик... А я погляжу, как вы все и твой толстяк повертитесь.
– Что? Пришло? – вскрикнула Клава и озабоченно вскинула глаза на мужа, но увидела его всегдашнее выражение спокойной, чуть насмешливой уверенности. Тогда она подумала о своем заводе, о том, как трудно будет выполнить заказ турбинщиков досрочно и как будет неистовствовать Саганский. Она весело сказала:
– Что ж, повертимся! И толстяк повертится, ему не впервой.
Немиров с ревнивым любопытством заглянул в итоговые цифры ее отчета.
– Сто девять процентов! Ого!.. – И с обидой в голосе: – Вот ты говоришь: мысли, воля, чистовики! А я эту политику Саганского насквозь вижу! Прибедняется, плачет, дает заниженный план, а потом – перевыполнение! Премиальный «зис»!
– Ничего подобного! – крикнула Клава с возмущением. – На этот год мы сами выдвинули встречные цифры, намного превышающие... Если бы ты знал наших людей, ты никогда не посмел бы так говорить!
Она стала собирать и запихивать в портфель бумаги. Снова настойчиво зазвонил телефон.
– Здравствуйте, Григорий Петрович. Отдыхаете? – спросил секретарь райкома Раскатов.
– Отдыхаю, Сергей Александрович, – со скрытым раздражением ответил Немиров, соображая, какая неприятность сейчас на него свалится. Не будет же Раскатов звонить по пустякам в воскресный вечер!
– «Ленправду» сегодня читали?
– Нет еще.
– Она у вас под рукой? Посмотрите третью полосу.
Сердце у Немирова екнуло. Держа телефонную трубку, он левой рукой развернул газету и напряженно-ищущим взглядом пробежал по заголовкам на третьей странице. «Забвение партийно-политической работы»... нет, не о нас, о пищевой фабрике. «Новые люди – старые нормы»... тоже не о нас. «Передовой стахановский цех»... нет, не о нас, не то... Хотя, постой-ка, знакомое имя... Так, так... На «Советском станкостроителе»... Горелов? Вот и фотография. Понятно!
Горелов был тот самый начальник турбинного цеха, которого Григорий Петрович, вопреки мнению Диденко и Раскатова, снял с работы, заменив Любимовым. Горелов оскорбился и подал заявление об уходе с завода, где проработал много лет. Раздраженный поднявшимися вокруг него спорами, Немиров отпустил его без сожалений. А тот – поди же знай! – развернулся на «Советском станкостроителе» и превратил свой цех в стахановский. И вот эти сегодняшние фрезерные станки, сданные нам досрочно... неужели они собирались в том самом цехе? И Горелов, сдавая их, думал, что турбинщики примут их и вспомнят о нем. Да, Горелов...
– Узнали? – коротко осведомился Раскатов.
– Узнал, Сергей Александрович. Если вы имеете в виду Горелова.
– Я имею в виду именно Горелова, – подтвердил Раскатов. – Способного инженера-новатора, выросшего на заводе. И мы его потеряли! Не только вы, но и мы все... Отчего? Оттого, что не простили ему ошибки, не помогли ему выправиться, не разглядели, как подойти к человеку!
– Оставить его в турбинном? – воскликнул Немиров. – Да это значило бы поощрять расхлябанность, старые взгляды, старые дурные привычки! Если бы я не подтянул людей...
– Кто говорит, что не надо было подтягивать! Для пользы дела можно и снимать людей, и понижать в должности, но разве это основной метод партийного воспитания работников? Разве этим пробуждают в человеке еще не раскрывшиеся силы?
– А может быть, я и научил его, этого Горелова? – перебил Немиров. – Получил урок – вот и старается.
– Учить-то учили, – сказал Раскатов, – а для завода потеряли... Кто знает, если б подошли к нему по-хозяйски, нашли ему работу по способностям... может, эта статья была бы написана про ваш завод? А то про вас что-то давно не пишут.
Немиров промолчал.
Некоторое время молчал и Раскатов, потом спросил мягче:
– Ну как, обращение получили?
Они поговорили о полученном обращении строителей. Раскатов обещал помочь всем, чем только сможет.
– А как думаете, Любимов... вытянет? – осторожно спросил он.
– Почему же нет? – откликнулся Немиров. – Поможем, так вытянет. Помогать любому нужно.
Они дружески распрощались:
– Желаю вам успеха, Григорий Петрович!
– Спасибо, Сергей Александрович!
И тогда Григорий Петрович зашагал по кабинету так быстро, будто спешил измерить его шагами по всем направлениям.
Новая мысль бередила душу, как заноза: о нас давно не пишут... обо мне давно не пишут... Да, да, да! Уже давно имя завода не появляется ни в сводках, ни в статьях. Ругать в печати такой славный завод никому не хочется, верят – выправится. Но и хвалить не за что, вот и молчат. А заводской народ, просматривая газеты, говорит с горечью: «Нас будто и на свете нет». Уральцы, наверно, удивляются: «Что ж это Немиров заглох? У нас гремел на всю страну, а там, видимо, не справился?..» И так будет, пока он не вырвется снова вперед, хотя бы с первой турбиной...
Он сам себя останавливал: спокойнее, товарищ Немиров, спокойнее! Ты поддаешься самолюбию. Раздраженное самолюбие – плохой советчик. Что, собственно, произошло? Ты действовал круто, потому что без этого не повернуть было завод к новым задачам. А с Гореловым, видимо, «перекрутил». Не ошибается тот, кто ничего не делает. Признаю, ошибся. И все-таки дело не в этом. Дело в первой турбине. Будет победа – и никто не вспомнит старой ошибки. Нужна победа. Не мне – заводу. Моя слава – слава завода. Для себя я, что ли, стараюсь? Нужна победа.
Он сел к столу и начал энергично, с нажимом выводя буквы и ломая карандаши, набрасывать жесткий, обстоятельный приказ об ускорении выпуска первой турбины.
Клава появилась в дверях:
– Гриша, чай пить!
Он отмахнулся:
– Погоди, погоди, Клавушка!
Ему не нужно было сверяться с бумагами для того, чтобы не забыть ни одной заготовки, ни одной детали, идущих в турбинный из других цехов. Все это он знал наизусть – разбуди ночью, и то не собьется. Он представлял себе, как завертятся начальники цехов, получив приказ, крепко сжимающий и без того напряженные сроки. Уже улыбаясь, он скорописью дописал последние пункты, собрал в кучу сломанные карандаши и позвонил Любимову.
– Алло! – певуче откликнулась Алла Глебовна.
В трубку ворвалась музыка. Красивый бас томительно жаловался.
Я грущу, если можешь по-нять
Мою душу, довер-чиво-неж-ну-ю...
– Георгия Семеновича! – не здороваясь, властно потребовал Немиров.
Сквозь музыку до него донесся вопрос Любимова: «Кто?» – и беспечный ответ Аллы Глебовны: «Не разобрала, незнакомый кто-то».
– Я слушаю, – раздался благодушный бас Любимова, сопровождаемый другим, поющим басом:
...по-пенять
На судь-бу мо-ю, страст-но-мя-теж-ную...
– Говорит Немиров. Остановите вашу музыку и слушайте внимательно.
Григорию Петровичу казалось, что он видит, как замахал рукою Любимов и как Алла Глебовна, с перепуганным лицом, бросилась к патефону.
Мне не спится в то-о-ске-е по-о но-о-чам...
Рыдающий голос оборвался на полуслове.
– Спаться вам теперь долго не будет, – сказал Немиров. – Завтра утром получите приказ. Выпуск первой турбины я решил значительно ускорить. Приказ окончательный и безоговорочный.
Часть вторая
1
Аня бежала к начальнику цеха в состоянии, когда не только не скрываешь своего возмущения, но и не хочешь скрывать. Никому до нее нет дела? Хорошо же! Она сама о себе напомнит!
В цехе начался тот самый «аврал – свистать всех наверх!», о котором говорил Гаршин. Все были заняты по горло, только Аня как бы выпала из общего напряженнейшего труда и очутилась в странном положении человека, который болтается в цехе сам по себе, что-то придумывая и пытаясь осуществить в одиночку. Никто от нее ничего не ждал и не требовал. Ни приказаний, ни средств ей не давали. О ней попросту забыли, а когда она пыталась о себе напомнить, отмахивались:
– Только не теперь, Анна Михайловна! Вот сдадим турбину, тогда займемся. А сейчас, сами видите...
Даже Алексей Полозов, на ходу выслушав Аню, помотал головой и пробормотал:
– Ох, Аня, погодите, сейчас не до того!
Единственное, чем она могла заниматься, – это обучением молодежи. Однако и тут не было удачи. Аня очень рассчитывала на собрание учеников, но часть мальчишек совсем не пришла, а те, что пришли, шумели, толкались и с любопытством наблюдали, надолго ли у Карцевой хватит терпения и что она сделает, когда терпение лопнет.
Николай Пакулин провел беседу даже лучше, чем ожидала Аня. Ей казалось, что его рассказ убедителен, доходит до сердца. Но когда все разошлись, Аня обнаружила на доске нарисованный мелом кукиш и не очень грамотную надпись: «Гогачками нас не сделаиш!» Она чуть не расплакалась от досады.
Только один человек интересовался Аней – Виктор Гаршин, но ее работа тут была ни при чем. Гаршин успевал забежать к ней между делами, пошутить, задать неизменный вопрос: «Как живется, как дышится?» – и взять с нее слово, что после сдачи турбины она будет с ним «кутить, страшно кутить, так, чтоб дым столбом!» Иногда, бросаясь в кресло в ее пустом техническом кабинете, Гаршин восклицал, зевая: «У вас как в раю: тишина, покой и шелест крыл!»
Ане хотелось послать к черту этот «рай», но она никогда не жаловалась Гаршину. Вот еще, признаться ему, что сделала глупость, и услышать в ответ: «Я же говорил вам, не поддавайтесь на удочку этому фантазеру Полозову!»
Ее терпение истощилось, когда она случайно узнала, что предстоит оперативное совещание в связи с приказом директора о новых сроках. На совещание приглашались все начальники участков и мастера, все инженеры... кроме Карцевой.
Так и примириться с этим? Ну, нет! Она побежала к начальнику цеха, решив прорваться к нему во что бы то ни стало. Ей как будто повезло – секретарши не было на месте. Аня уже взялась за ручку двери, когда до ее слуха донесся раздраженный голос Любимова:
– А я вам говорю, – занимайтесь своим делом! Если я найду нужным, я сам спрошу вашего совета.
Другой, еще более раздраженный голос ответил:
– Делать свое дело можно по-разному. Я не хочу штопать дыры, я хочу работать осмысленно.
Аня не знала, кто это, но ей хотелось крикнуть: и я!
Любимов сказал еще раздраженней:
– Идите и выполняйте то, что я приказал!
Дверь распахнулась, и мимо Ани, задев ее плечом и не заметив ее, прошел Алексей Полозов с бледным и злым лицом.
Понимая, что сейчас начальник цеха вряд ли захочет ее выслушать, Аня все-таки перешагнула порог кабинета.
Любимов недовольно покосился на вошедшую и вдруг, широко улыбнувшись, пошел ей навстречу:
– А-а, наконец-то пожаловали! Прошу, прошу!
Он усадил ее в кресло и сел в такое же кресло напротив нее, как бы подчеркивая этим, что разговор будет неофициальный, дружеский.
– Ну-с, как живется, как дышится?
Услыхав из уст Любимова этот знакомый вопрос, она сердито ответила:
– Очень плохо.
– О-о! Почему же так?
Волнуясь и торопясь, Аня стала выкладывать все свои нужды и намерения, которые никого не интересуют, свои обиды и сомнения: да нужна ли она вообще?
– Если я не приду на работу, этого никто не заметит, кроме табельщицы!
Он не перебивал ее и сочувственно слушал, склонив набок голову.
– Да, нехорошо с вами получилось, Анна Михайловна, очень нехорошо.
И он заговорил о том, что приметил Аню еще на заседании партбюро и тогда же проникся к ней симпатией, что им, соседям, давно следовало познакомиться как следует и он и Алла Глебовна уже пытались пригласить, ее к обеду, а потом началась эта горячка...
Помолчав, он сказал между двумя затяжками:
– Мне очень жаль, Анна Михайловна, что Полозов поторопился с вашим назначением, не подождав меня. Да и вы напрасно поспешили согласиться.
– А куда бы назначили меня вы? – стремительно спросила Аня.
Не отвечая, он продолжал:
– Это бессмысленно – послать вас на такое неблагодарное дело. Насколько я способен разбираться в людях, вы человек энергичный и творческий. Вам нужна перспектива, возможность роста… а в этом техкабинете вы растеряете и то, что знали!
– Я и так многое растеряла, – призналась Аня.
Любимов продолжал размышлять вслух:
– Например, на сборке... Вот где сама работа заставила бы вас и восстановить знания, и расширить их! Или на четвертом участке. Начальник участка слабоват, да к тому же не инженер, я бы с удовольствием заменил его. А мастер там Ефим Кузьмич. Я сам начинал работать рядом с таким опытнейшим старым мастером и до сих пор вспоминаю его с благодарностью.
У Ани дух захватило от волнения – подумать только! Стоило подождать один-два дня – и вся жизнь повернулась бы по-иному!
– У нас иногда не понимают, как важно найти человеку самое подходящее дело, – задумчиво говорил Любимов. – А ведь, пожалуй, это одна из главнейших, задач руководителя. Сунуть человека на первое свободное место – невелика заслуга.
Ане вспомнился ее первый, разговор с Полозовым.
– Алексей Алексеевич имел в виду очень важные задачи, – честности ради со вздохом сказала она. – Перенесение передового опыта, изучение лучших приемов труда... Воспитание молодежи... Если увязать эти задачи с реальными потребностями цеха, можно, наверно, сделать немало... Разве не так?
Любимов пожал плечами:
– Так, конечно, так. Но ведь у нас что ни возьми – везде свои большие задачи. А главная задача – все-таки производство. Турбины. Вот я и думаю: стоит ли держать вас на вспомогательных работах, когда вы могли бы принести пользу… и расти, как инженер, на основной?
Ну конечно! И ведь именно об этом она мечтала!
– Ничего, Анна Михайловна, не унывайте. Я это назначение пересмотрю в самые ближайшие дни. Верней всего – на четвертый участок... Хорошо?
– Ой, конечно!
Он удовлетворенно улыбнулся. Аня мельком подумала: рад, что делает в пику Полозову. Ну и пусть! Полозов сам виноват – наговорил кучу прекрасных слов, а потом: «Ох, Аня, не до вас!»
На прощанье Любимов попросил:
– Вы пока приведите в порядок всю эту... ну, писанину разную, списки обучающихся, инструкции и прочее. Все там подзапущено, а ведь и это с меня спросят.
– Хорошо, – сказала Аня, про себя отметив, что ничто другое в техническом кабинете его и не интересует, была бы отчетность в порядке. Неправильно? Ну и бог с ним, теперь это все позади!
Она пошла прямо в цех, на четвертый участок. Все кругом будто изменилось – стало близким, интересным, своим. Она прошла мимо каруселей и подумала: «Мои карусели, теперь-то уж я помогу новым карусельщикам обуздать Белянкина и Торжуева!..» Кран пронес к «Нарвским воротам» громоздкую половину диафрагмы. Аня проследила за ее спуском: «Моя деталь, мне о ней тревожиться, мне ее подгонять!..»
В проходе у токарных станков она заметила группку мальчишек и с чувством облегчения сказала себе, что недолго ей осталось возиться с ними. Кто из них нарисовал на доске кукиш и написал «не сделаиш»? Кешка Степанов тоже был тут. Не он ли? А ведь он на четвертом участке – значит, останется «моим»! – сообразила она и вздохнула: нет, от Кешки она бы с удовольствием отказалась! И что он тут торчит без дела? Почему они все стоят такой молчаливой кучкой? Опять озорство какое-нибудь задумали?
Подойдя, она увидела, что все они внимательно наблюдают за работой Якова Воробьева; сегодня над его станком повесили флажок с надписью: «Лучший токарь завода».
Воробьев делал как будто то же, что все токари, но делал это так, что хотелось смотреть на него. В синей косоворотке с распахнутым воротом и закатанными выше локтя рукавами, с упавшей на лоб короткой русой прядью, он работал споро и весело. Его мускулистые руки легко поднимали и устанавливали тяжелый круглый патрон, быстро и ловко крутили рычаг, зажимая деталь в кулачках патрона.
Заметив Аню, он знаком пригласил ее подойти:
– А я все собираюсь к вам, Анна Михайловна!
Аня заглянула в чертеж – буква «А» и три маленьких треугольничка предупреждали токаря о необходимости высокой точности и чистоты обработки. Деталь была длинная, фигурная, с глубоким отверстием внутри.
– Золотник, – уважительно пояснил Воробьев, наклоняясь над деталью и проверяя сперва на глаз, потом индикатором, точно ли она закреплена.
– Трудная деталь.
– Трудная, – согласился Воробьев. – Замерять ее канительно, а уж внутри обрабатывать, особенно резьбу нарезать, – там больше чутьем берешь.
Он говорил о трудности, но все его ухватки опровергали это утверждение, – нет, совсем не трудно, а только интересно и приятно, потому что есть на чем проявить мастерство.
Вот он закрепил в задней бабке толстое сверло; привинтил к трубе, подающей эмульсию, другую трубочку, потоньше; повернул краник – из трубочки ударила сильная, тонкая струя. Закрутился патрон, вращая деталь, сверло соприкоснулось с легированной сталью и начало сверлить ее, тяжело гудя, и белая струйка эмульсии била в отверстие, врываясь туда по виткам сверла и охлаждая разогретый трением металл. Когда Воробьев выводил сверло, видно было, как стекающее из отверстия молоко эмульсии крутит и выносит наружу мелкое крошево стружек.
– Вы поглядите вокруг, кто как работает и какой разнобой получается, – сказал Воробьев, прилаживая на суппорте расточный резец. – Вы ведь у нас по технической пропаганде и обмену опытом, верно? Вот я и подумал, что вы нам поможете. Два токаря стоят рядом, один обрабатывает деталь скоростным методом, другой – по старинке. Один тратит на установку полторы минуты, другой – все пять. А кто этим интересуется? Никто. Изучить бы это все и показать: глядите, вот где резерв времени!
Ане стало стыдно: ведь она сама об этом думала как об одной из своих главных задач, а у Любимова на радостях все позабыла. Она тут же успокоила себя: «Разве я не смогу заняться тем же самым на участке... на своем участке!»
Она стояла рядом с Воробьевым и наблюдала за его легкими, быстрыми движениями, смутно припоминая какую-то важную и дорогую ей мысль, связанную с такой вот работой... По прихоти памяти возникли домик инженеров на склоне сопки, комната, где жила, и даже плотная карточка для выписок, куда она записала что-то, поразившее ее... Но что она тогда записала? Да ну же, ну! Ведь крутится в памяти, а не поймаешь!
Воробьев уже прошел отверстие резцом, замерил его одним инструментом, потом другим, сменил резец на развертку для чистовой обработки, еще раз проверил диаметры и бережно ввел в отверстие развертку. Лицо у него было теперь строгое и напряженное. Работа поглощала уже не силу, а мысль.
Аня отметила это и вдруг разом вспомнила: она конспектирует раскрытую на столе толстую книгу, перечитывает понравившиеся ей слова и с увлечением записывает на карточке: «Маркс о том, что капитализм лишает рабочего наслаждения трудом как игрой физических и интеллектуальных сил!»
– Готов! – сказал Воробьев, высвобождая деталь из охвативших ее креплений. Любовно зажав ее в ладонях, он заглянул в отверстие и даже легонько засвистел: расточено идеально, не придерешься!
– Яков Андреич, вы получаете наслаждение от своей работы?
Он удивленно вскинул глаза, улыбнулся:
– А как же? Если все ладно выходит...
Она повторила ему запомнившиеся слова Маркса.
Воробьев задумался, все еще держа в ладонях золотник, потом перевернул его и начал закреплять в патроне другим концом – для наружной обработки.
– Интересно, – проговорил он, выбирая подходящий резец, и вдруг оторвался от работы и обернулся к Ане. – Интересно, что он это тогда понял. Лет сто назад, верно? Когда рабочий работал подневольно, как на каторге...
И немного погодя, запустив станок, попросил:
– Вы мне покажите, где эти слова. Я нашему народу прочитаю.
Не отрывая глаз от возникающей светлой полоски отточенной стали, Воробьев говорил, делая паузу каждый раз, когда нужно отвести резец или снять крючком навернувшуюся на деталь стружку:
– А с планом коллективного творчества... помните, мое предложение на партбюро? Еще Диденко одобрил! Так ведь ни черта не делается! Проголосовали – и забыли. До чего странно получается! Если работа срочная – значит, побоку все, что могло бы ее ускорить!.. Есть тут логика или нет, как по-вашему? Отодвиньтесь, Анна Михайловна, как бы вам стружка чулки не порезала.
Длинные, поблескивающие спирали наворачивались и опадали возле ее ног. Аня была рада отойти, потому что не знала, что ответить Воробьеву. Неужели руководители цеха действительно не верят, что получится толк? Но тогда... не оттого ли и ее работу никто не учитывает и не связывает с производственными задачами?
– Яков Андреич... Вы бы пошумели, напомнили о своем предложении!
– А как же! Обязательно! – весело сказал Воробьев.
Уже не раздумывая, звали ее или нет, Аня пошла на оперативное совещание. Ей хотелось сообщить каждому из присутствующих: «Я здесь по праву, пройдет несколько дней, и никто уже не будет коситься на меня: чего эта женщина болтается по цеху без настоящего дела?»
Однако и сейчас никто не косился на нее. Мастера и начальники участков несколько раз обращались к ней: мало стахановских школ, товарищ Карцева! Почему опыт пакулинской бригады плохо передается, другим бригадам, товарищ Карцева? Знает ли товарищ Карцева, что на металлическом заводе введен новый метод разметки?
Аня добросовестно записывала эти замечания. Значит, ее работа все же нужна? Что ж, тем лучше. Но теперь этим займется кто-нибудь другой, Карцева перейдет на основное дело – на турбину.
К этому все и сводилось. Дать турбину в новый срок, определенный приказом директора.
– На время надо отложить в сторону все остальное, – сказал Любимов. – С этого часа прошу всех сосредоточить все усилия на первой турбине. Ею дышать, ее и во сне видеть.
И совещание стало «крутить» со всех сторон первую турбину, отбрасывая остальное.
И вдруг раздался требовательный голос Полозова:
– А общецеховой график и план рационализаторских работ? ПДБ составляет его, или это тоже побоку?
Алексей сидел в углу, в тени оконной шторы. Насупленный, мрачный.
– Погоди, Леша, сейчас не до того! – миролюбиво бросил Бабинков, хотя именно Бабинкову, как начальнику ПДБ – планово-диспетчерского бюро, было поручено вместе с Полозовым разработать предложенный Воробьевым план рационализаторских работ.
Любимов счел реплику Бабинкова за исчерпывающий ответ и повел совещание дальше.
Аню обрадовал и смутил вопрос Алексея. Об этом ведь и говорил Воробьев: проголосовали и забыли! Но, может быть, сегодня и вправду не до того?..
– Разрешите мне слово! – громко сказал Полозов, вскинув руку.
– Ну что? – неодобрительно буркнул Любимов.
Алексей встал. Увидев, как он бледен, Аня испугалась за него: зря просит слова, зря дает волю раздражению!
– Мне кажется, мы узко и неправильно толкуем приказ директора, – так начал Полозов, к удивлению Ани, совершенно спокойно. – Тут Георгий Семенович говорил, что цикл производства турбины – штука точная, сократить его без перенапряжения, без штурмовщины нельзя. Но что такое цикл производства турбины, которым мы пугаем людей и самих себя? Возьмите срок обработки самой трудоемкой детали – он и определяет минимальный срок всего цикла. Остальное зависит от нас – от нашего умения спланировать и организовать работы.
