Текст книги "Дни нашей жизни"

Автор книги: Вера Кетлинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 49 страниц)

...А с Воробьевым сегодня не вышел разговор. Не было подъема, увлечения, вот и не сумел новому партийному работнику рассказать о сущности партийной работы так, как умел рассказывать обычно, чтоб до сердца пробрало... Что думает обо мне Воробьев? Вчерашняя история, конечно, моего авторитета не подняла. И надо же было мне, дураку, разобидеться, надуться на глазах у целой организации и уйти, даже не попрощавшись. Ох, нехорошо!

Нежный женский голос вдруг сказал: – Ты ничего не понимаешь…

Диденко вздрогнул от неожиданности, но тут же усмехнулся: это режиссер кончил терзать Аркадия Ступина, и в строй вступила Валя со своей репликой. Однако какой у нее славный голос, и вообще как у нее мило и естественно выходит – не то что у Аркадия! А может, потому у него и не выходит, что она ерошит его волосы? Интересно наблюдать, как завязываются и развиваются все эти романы, ссоры, свадьбы, – сколько их уже прошло на глазах!

А Воробьева я даже не спросил, есть ли у него семья... Ни о чем толком не расспросил, бубнил что-то элементарное.  Не мог преодолеть досады? Нет, не то. Удивил он меня. Где мои глаза были раньше, что не заметил? И Ефим Кузьмич что-то невразумительное говорил про него, вроде и ничего парень, вроде и не очень хорош. Как это он не разобрался?..

Диденко снова и снова припоминал утренний разговор. Воробьев вошел застенчиво, с блокнотом в руке, – казалось, начнет записывать каждое слово, как школьник. Поначалу так и вышло: раскрыл наполовину исписанный блокнот и признался, что вчера же после собрания бегал советоваться с приятелями – цеховыми партсекретарями...

Как ни был раздражен Диденко, он одобрил парня: не знает, как справиться, так хоть не стыдится спрашивать.

– С кем советовался?

– С ребятами из второго механического и из цеха металлоконструкций.

– Секретари хорошие, – сказал Диденко, подумав про себя, что эти «ребята» работают на партийной работе по многу лет, так что Воробьеву с ними тягаться трудно. – Только ты учти, друг, цеха у них благополучные, налаженные, а у вас – обстановочка...

И вот тут-то Воробьев, отложив блокнот, поднял на Диденко ясные глаза и сказал:

– Так надо менять обстановку. Я думаю, с этого и начинать?

Блокнот остался лежать на столе, а Воробьев говорил свободно и мысли высказывал четкие, без обиняков. Он был не прочь прислушаться к советам Диденко, но Диденко уловил, что у парня обо всем есть свое мнение, иногда неожиданное.

– Ведь у нас что получилось? Три руководителя в цехе, – говорил Воробьев с усмешкой. – Любимов – тот вроде министра иностранных дел. Полозов для внутренних сношений. А где пожарная команда нужна, там Гаршин: спасай, братцы, горим! Грому на весь завод. Так ведь по крыловской басне выходит? Лебедь, рак да щука!

– Рак – это Любимов, что ли?

– Да нет, в жизни оно сложней, – ответил Воробьев. – Вот с турбинами. Копни Любимова поглубже – у него взгляд определенный: три турбины к октябрю, больше не выполнить. Но ему хвост прищемили, он согласился, что надо четыре, – против народа не попрешь. А выдюжить такое дело ему не под силу. И на это у него Полозов. Послушаешь – они не ладят. А вам каждый стахановец скажет: Любимов доволен, что у него замом Полозов, и без него не остался бы в цехе.

Диденко подскочил от удивления:

– Почему?!

– А потому что выгодно. Полозов нажимает, он парень горячий, ответственности не боится, лишь бы не мешали. Вытянет он четыре турбины досрочно – все равно Любимову честь и слава, он же начальник! Не вытянет – «Я же говорил!». А тут еще на Полозова свалить можно – суетился, мол, коллективное творчество развивал, а дело-то завалил!

Диденко с острым интересом ждал, какой же план действий наметил этот ухватистый парень. Критиковать-то проще...

Но и тут у Воробьева наметка была четкая – оргтехплан, расстановка сил коммунистов на главных направлениях, планирование всех четырех турбин сразу.

Диденко слушал его и думал: «Ничего не скажешь, стоящий парень, готовый партийный работник!» Но когда от главных задач партбюро перешли к самым простым делам, у Воробьева вдруг пропала решительность. Он боялся протоколов и вообще всего партийного хозяйства, сбор членских взносов приводил его в смятение, он робко выспрашивал, как вести ведомости, куда сдавать протоколы, и тщательно записывал каждое указание.

Взрыв смеха в зале вывел Диденко из задумчивости. Сразу и не понять было, что случилось на сцене, Аркадий сидел весь красный, Валя возмущенно выпрямилась.

– А как же еще? – оскорбленно спросила она.

– Ну, Валечка, я не могу учить девушку, как целовать любимого человека, – сказал режиссер. – Но так, как вы это делаете, можно целовать только свою тетю.

Студийцы, сидевшие в зале, снова засмеялись, и Диденко засмеялся. Аркадий сжал кулаки – вот-вот полезет в драку.

Но в эту минуту чья-то голова просунулась в дверь:

– Ребята, сейчас Воронцова выступать будет!

И все студийцы, сколько их было тут, помчались к выходу.

Когда Диденко вошел в переполненный главный зал, возле стола, покрытого красным сукном, стояла осанистая женщина в черном шелковом платье с ниткой ярких бус на шее. Лицо было красивое, красивей, чем в молодости, но чужое, совсем не Зинкино. Голос – тоже не Зинкин, а серьезный и в каждой интонации положительный. Говорила Воронцова негромко, но так отчетливо и умело, что каждое словечко долетало до последних скамеек:

– Трудно для актера, что один эпизод дробится иногда на пять-шесть киносъемок, а то и больше, а между съемками проходят недели! И каждый раз нужно возобновлять съемку в том же состоянии, в той же самой тональности. Вот недавно я снималась в таком эпизоде: я бегу по полю в деревню сообщить очень волнующую новость. Первая съемка была летом в поле. Я бегу, бегу... – она изобразила как она бежала запыхавшись, желая добежать раньше всех, и в ее мгновенно преобразившемся лице возродилась прежняя Зинка, отчаянная и порывистая заставская девчонка.

После ее выступления Диденко прошел на сцену, и Зина Воронцова вскрикнула, увидав его, широко развела руки и на глазах всего зала пошла к нему:

– Коля Диденко! Настоящий, всамделишный. Колька Диденок!

Обняла его, расцеловала, отстранилась, чтобы разглядеть его, снова поцеловала в обе щеки, потом вынула платочек и стерла с его щек следы губной помады.

– Диденок! – повторяла она, восторженно оглядываясь на окружающих, чтобы все оценили прелесть этой встречи давних друзей. – Ну, пойдем, побродим где-нибудь и поговорим, я же тебя тысячу лет не видела!

Они пошли по пустынным гостиным, – только кое-где в углах сидели парочки. Зина локтем подтолкнула Диденко:

– А этим и знатные люди неинтересны сегодня, и на меня им наплевать – играет, ну и пусть играет, да? И мы когда-то такими были... А как ты меня находишь? – требовательно спросила она.

Ей хотелось все осмотреть, она тянула его из комнаты в комнату и всем восторгалась:

– Хорошо здесь стало... А ты помнишь, как он строился, этот наш дворец? Воскресники, субботники, кирпичи таскали... а?

– А ты помнишь, как мы плясали на открытии?

– А помнишь, мы ставили инсценировку какую-то, и героя убивали, а я рыдала над трупом, а потом вскакивала с красным знаменем и произносила пламенную речь? А ты ведал осветительной частью и запустил такие световые эффекты, что я все время была то вся красная, то зеленая, то лиловая.

– И ты ужасно злилась, потому что считала, что лиловое тебе не к лицу!..

Выступления, видимо, кончились, в гостиные хлынула молодежь, и сразу потянуло холодом, – в зале открыли окна.

– Дует, – сказала Зина, поеживаясь. – Пойдем в уголок, я боюсь простудить горло…

– Ну, а теперь рассказывай, – сказал Диденко, усадив ее в сторонке, где не было сквозняка. – Как ты живешь? Работается хорошо?

– Всякое бывает: и хорошо и плохо, – с чувством ответила Зина и начала рассказывать, поглядывая на молодежь, которая усердно ходила мимо, чтобы рассмотреть актрису.

Диденко слушал, то и дело отвечая на поклоны. Вот прошел Николай Пакулин: с чего это он забрел к инструментальщикам, и почему один, и почему у него такой грустный вид? Вдали мелькнула Ксана Белковская с дважды лауреатом Петровым, – старательно занимает разговором почетного гостя. Прошел Евстигнеев с секретарем партбюро. А Фетисова нет? Фетисов!.. Диденко даже охнул от злости на самого себя – подвел человека, а сегодня и не вспомнил, не вызвал, не поговорил...

– Ты какой-то смутный, Диденок. Или мне кажется?

– Нет, Зина, не кажется. Ты извини.

– А что такое?

– Да, в общем, ничего особенного... Как бы тебе объяснить? Знаешь, в нашей работе…

– Да чего там «как бы объяснить»! – передразнила она, – Что я, партийной работы не понимаю? Ты со мной не шути: три состава – член партбюро, и секретарем была, еле отпросилась. И притом в театре, это гораздо сложней, чем на заводе. Творческий коллектив, самолюбия и все прочее. Так что можешь говорить без переводчика!

Он рассмеялся – и как-то сразу стало легче.

– Значит, ты знаешь, нам по штату положено замечать да выправлять чужие грехи. Ну, а когда сам?

Зина широко улыбнулась:

– Так мы ж не боги! Сверху или снизу – поправят!

– Вот именно, сверху и снизу, – проворчал Диденко. – Не знаю, может, это в вашем особо сложном творческом коллективе считается легким, когда и сверху и снизу...

14

История с автоматическим регулятором неожиданно разрослась в проблему, захватившую все помыслы директора. Немиров видел недоумение Диденко: директорское ли это дело? На то есть конструкторы, главный инженер, ученые консультанты... Да и ошибка ведь найдена?

Ошибка была найдена. Приехав прямо к Котельникову, профессор Карелин заперся с ним вдвоем и быстро развеял невольную обиду конструктора, заставил рассказать весь ход поисков, а затем пошел в цех. Работникам стенда понравилась дотошность ученого. Он всех расспрашивал, выслушивал любое мнение; потом, присев на корточки возле разобранного регулятора, стал разглядывать некоторые его детали. Старейшего мастера сборки Перфильева он попросил рассказать, какие приключались недоразумения с регуляторами. Перфильев старательно припомнил все, что случалось на его веку, и забрался было в такие давние времена, что профессор засмеялся:

– Ну, тогда!.. Мы-то с вами тогда уже были, а вот современного регулирования не было! Это давайте отставим.

Вернувшись в конструкторское бюро, профессор долго мыл руки, напомнив Котельникову врача перед операцией, и задумчиво сказал:

– Кажется мне, что дело в золотниках. Значения моим словам пока не придавайте. Это, если хотите, интуиция. Или первая рабочая гипотеза. Знаете: если сопоставить все истории, которые припомнил этот старикан... Впрочем, гадать не будем.

Назавтра он приехал с двумя своими аспирантами и подверг всю конструкцию и все расчеты анализу, в котором как будто и места не было первоначальной догадке. Конструкторы помогали чем могли, углубясь в сложнейшие теоретические дебри. Прошла неделя напряженного труда, и ошибка была найдена – неудачная конструкция «окон» золотника.

Григорий Петрович горячо благодарил профессора и, как был, без пальто, проводил его до машины. Он приятно удивился, когда дня через два снова увидел Карелина, бодро шагающего через двор по направлению к конструкторскому бюро. Еще через два дня Григорию Петровичу понадобился Котельников, но оказалось, что Котельников поехал в институт, к профессору Карелину, делать какое-то сообщение на кафедре.

Тем временем исправленные чертежи были спущены в цех, золотники изготовлены, регулятор собран и испытан. На испытании Григорий Петрович снова увидел профессора. В спецовке и старых, вздувшихся на коленях брюках, Карелин оживленно переговаривался с Котельниковым и стариком Перфильевым.

Григорий Петрович подошел поздороваться. Профессор, как заправский металлист, подобрал к ладони замасленные пальцы и подставил для пожатия запястье.

– Блестяще работает? – спросил Григорий Петрович, с нежностью оглядывая регулятор, доставивший столько мучений.

– Кто? – невпопад переспросил профессор, тут же понял, улыбнулся и пробормотал: – Да, ничего, хорошо.

Он ушел с Котельниковым, не дождавшись конца испытаний.

Регулятор установили на место.

Григорий Петрович не мог нарадоваться, сборщики работали с праздничными лицами, да и все рабочие цеха, проходя мимо стенда, неизменно задерживали взгляд на затейливой надстройке, на сверкающих колонках «минаретов», – стоят!

А вечером главный инженер зашел в кабинет директора и утомленно сказал, как бы продолжая разговор:

– Обидно все-таки, что додумались так поздно и первоклассная машина пойдет с несовершенным регулированием.

– Да вы что, Дмитрий Иванович?!

В кабинете было по-вечернему сумрачно. Григорий Петрович включил свет, чтобы разглядеть лицо Алексеева. Алексеев сощурился и упрямо повторил:

– Да, отсталое, несовершенное регулирование на машине-красавице! Очень обидно!

– Позвольте! Общепризнано, что более совершенных машин ни у нас, ни за границей нет. Проект вызвал не только одобрение, но и восхищение... Была промашка с этими «окнами», но ее исправили... Профессор Карелин – самый крупный специалист в этих вопросах...

– Да, – подтвердил Алексеев. – Именно в содружестве с ним Котельников разработал совсем новую схему регулирования. Схему более простую и красивую, более прогрессивную и безотказную!

Он подождал вопросов, не дождался, и сказал с необычной для него твердостью:

– На следующих трех машинах придется регулятор ставить новый.

– Но предварительное испытание прошло блестяще! – воскликнул Немиров, защищаясь от нового осложнения. – Да что они, шутки со мною шутят?

Алексеев вздохнул и промолчал.

– Вы познакомились с этой их... выдумкой?..

– Да! – сразу оживился Алексеев. – Да, Григорий Петрович! И что же будешь делать, когда техническая мысль не стоит на месте! Новая схема оригинальна и проста, как все гениальное.

– Уж и гениальное! – проворчал Немиров и, как-то странно посмотрев на Алексеева, рассеянно сказал: – Ну ладно, об этом успеем.

Он начал складывать и убирать в ящики стола накопившиеся за день бумаги, привычной возней смиряя волнение.

Алексеев неподвижно сидел в кресле, грузный, обмякший, давая отдых всему своему большому телу, раз выпала нечаянная минутка. Ему не нужно было ни спорить, ни выслушивать возражения или сомнения. Он понимал и жесткую неумолимость сроков, и рискованность переделки «на ходу» одного из ответственнейших узлов машины, и материальные осложнения... Все, что мог возразить директор, Алексеев уже сказал себе прежде, чем прийти сюда.

– Черт возьми, мы не опытная лаборатория, не научно-исследовательский институт, а завод! – с раздражением сказал Немиров, захлопывая ящики, и вскочил с юношеской легкостью: – А в общем, утро вечера мудренее!

Выйдя во двор, в полумрак тихого, непривычно теплого весеннего вечера, он увидел освещенные окна конструкторского бюро и свернул на приветливый огонек.

Небольшой дом, окруженный молодыми деревцами, стоял в конце главной внутризаводской аллеи, протянувшейся на добрый километр. Глаз издали примечал белые матовые плафоны и зеленые колпачки настольных ламп. От домика веяло сосредоточенной тишиной, которую подчеркивала грохочущая неподалеку жизнь производственных корпусов.

«А ведь одного от другого уже не отделишь», – сказал себе Немиров, и завод представился ему не таким, каким он ощущал его обычно – хорошо изученным, до конца понятным производством, – нет, сейчас он представился вечно меняющимся и движущимся, насыщенным огромной внутренней работой обновления и роста.

Внезапная мысль, мелькнувшая еще во время разговора с Алексеевым, вернулась и заставила Немирова замедлить шаги. Жизнь все время вмешивается, понукает, и с прежними соображениями хозяйственника не проживешь – куда там! Был у недальновидных директоров такой идеал – хорошо освоенная продукция неизменного типа... А сейчас и не заговоришь об этом: засмеют! Выпускаешь великолепные машины, да еще в этакие сроки, – и все равно: тянись выше, совершенствуй... Пусть над тобой висит план, себестоимость... ан нет, выкручивайся и умей делать так, чтоб и одно и другое совместить! Черт возьми, этот злосчастный регулятор вдруг поднял кучу вопросов. Где-то они назревали, беспокоили, а тут все сразу вылезли наружу. Формула ясна – технический прогресс. И суть проста: было три центра – наука, конструкторы, производство. Сблизились,   сцепились,   требовательно воздействуют друг на друга. Складывается новая традиция. Слово для нее найдено теплое, радостное – содружество. И ты, директор, со своими промфинпланами, лимитами, обязательствами, сроками, никуда от этого не денешься.

Он остановился один на полутемной аллее и сам себе до конца уяснил: весь смысл содружества в том, чтобы время между рождением новой идеи и ее воплощением в металле сократить. «Значит, моя задача – сделать так, чтобы оно сокращалось максимально быстро. Чтобы весь путь технического прогресса – от кабинета ученого до станка рабочего – был упрощен и облегчен».

– Так, так, – пробормотал он и тут же вздохнул: – Это прекрасно, но попробуй-ка не сдать турбины в срок!

Как он и ожидал, все работники, занимающиеся регулятором, были на местах. На подоконнике лежали свёртки с булками и разной снедью – верный признак того, что люди приготовились к ночному бдению. А в кабинете рядом с Котельниковым сидел Карелин. Белый ежик профессора и густые, спутанные волосы главного конструктора дружно склонились над чертежом.

Обе головы разом поднялись, две пары глаз выжидательно уставились на вошедшего.

– Ну, рассказывайте, что вы тут надумали, «все вверх дном», – сказал Немиров, мимоходом сжал руку профессора и подсел к чертежу. – Только терминологией не оглушайте, я в регулировании не специалист.

Признание далось ему нелегко, он не любил показывать, что знает что-либо хуже других. Но сейчас ему было необходимо подробное и понятное объяснение существа нового проекта, иначе – как принимать решение? Можно созвать технический совет и авторитетно руководить заседанием, нащупывая в разноголосице мнений наиболее здравую точку зрения. Но разве это заменит собственную убежденность, вот это алексеевское «оригинально и просто, как все гениальное»?

Котельников затребовал старую схему, приколол ее рядом с новой. Он объяснял толково и строго, будто читал лекцию, и только порой горячая интонация, не соответствовавшая сухости технических понятий, выдавала его влюбленность в новый проект.

Немиров слушал и вглядывался в лежавшие перед ним схемы, стараясь уловить преимущества нового регулятора. Но он слишком плохо разбирался в технике регулирования, чтобы понять это. Зато опытный глаз инженера приметил внешнее изменение многих деталей.

– Интересно, – скупо одобрил он, дослушав объяснения, и спросил, насколько значительны будут перемены в деталях, могут ли быть использованы уже изготовленные детали и уже отлитые заготовки.

– Кое-что, – осторожно ответил Котельников.

– Что ж, готовьтесь доложить на техническом совете. Тогда и решим.

Машина ждала у подъезда. Он сел в нее и закурил, хотя обещал Клаве не курить на свежем воздухе.

– В Дом культуры, – сказал он удивленному Косте.

Техническая библиотека была уже закрыта, но ему удалось перехватить у выхода библиотекаршу. Сухонькая женщина с гладко зачесанными седыми волосами без возражений взяла у вахтера ключ, открыла библиотеку и молча достала каталоги.

– Все, что у вас есть по регулированию турбин, – сказал Григорий Петрович.

– А-а! – протянула она, бросив на директора любопытный взгляд, и, отложив каталоги, стала перебирать читательские карточки. Вынув одну, пробежала глазами недавние записи и пошла собирать журналы и книги. Читать приходилось «вверх ногами», но Григорий Петрович все-таки разобрал фамилию читателя – Полозов.

– Я вижу, дорожка уже протоптана, – пошутил он, немного задетый тем, что инженер опередил его.

– Да, – откликнулась библиотекарша с верхней ступеньки передвижной лесенки, – в последний месяц почему-то большой спрос на литературу по регулированию. И, знаете, самые неожиданные люди интересуются. Мастер Перфильев из турбинного раньше только беллетристику брал, а ко мне впервые пришел, и тоже насчет регулирования.

– Ну-ка, покажите, кто именно интересуется.

Она охотно перебирала формуляры, по памяти выискивая нужные:

– Воробьев Яков Андреевич, – он вообще много берет технической литературы. Пакулин Коля, – тот все по обработке металла читал и вдруг тоже регулированием увлекся. Коршунов Иван Семеныч. Анна Михайловна Карцева для технического кабинета целую библиотечку по регулированию взяла, на щите выставила. Да, технолог Шикин просмотрел литературы по регулированию почти столько же, сколько Полозов. Ну, конечно, Воловик с Никитиным.

– Почему «конечно»?

– О, это мои постоянные, частые гости! Они и свои собственные библиотеки собирают, советоваться приходят, покупкой похвастать.

– Свои?

– Да! Воловик – тот уже давно полюбил техническую книгу. А Женя Никитин – недавно, но сразу, знаете, пристрастился по-настоящему. Это ведь замечаешь даже без разговора, как человек книгу в руки берет.

Григорий Петрович впервые внимательно, с интересом посмотрел на библиотекаршу. «Вот и еще один огонек», – про себя сказал он, забирая солидную пачку книг и журналов.

Клава ахнула, увидав мужа с такой кучей книг:

– И это все надо прочитать?

– Ну что ты! Просмотрю, чтобы ориентироваться в вопросе.

Это было легко сказать. Но когда он раскрыл журнал со статьей профессора Карелина, особенно интересовавшей его, оказалось, что он в ней многого не понимает, – статья была рассчитана на хорошо подготовленного читателя. Заглянул в другую статью, более общего характера, но та была лишена живости и образности, свойственных стилю Карелина, и усыпляла множеством формул. Он отложил журналы. Нужно было для начала оживить в памяти выветрившиеся институтские знания и с их помощью шаг за шагом проследить, как развивалась техническая мысль, как на смену одним методам регулирования приходили другие, а затем и те старели, заменяясь новыми.

Был момент, когда он готов был захлопнуть книги и положиться на суждения авторитетных специалистов: не мое дело, в конце концов, влезать в тонкости отдельных технических проблем!

Он вызвал к себе Любимова и в середине его доклада спросил:

– С новой схемой регулирования познакомились?

– Познакомился, – как всегда сдержанно ответил Любимов, но в его лице появилось несвойственное ему выражение искреннего увлечения.

– Хороша?

– Очень.

– Много лучше прежней?

Любимов запнулся, видимо взвешивая, какую роль может сыграть его оценка, но восхищение новой технической идеей пересилило обычную осторожность, и он заговорил, опять-таки с несвойственной ему живостью, об оригинальной и остроумной простоте новой схемы. Технические подробности, радовавшие начальника цеха, были непонятны Немирову, но зато было понятно: раз Любимов увлечен – значит, есть чем увлечься.

– Что же, Георгий Семенович, выходит – надо регулятор менять?

Любимов смолк на полуслове. Лицо его сразу потускнело.

– На следующей серии? Конечно, – сказал он рассудительно. – Может быть, даже на последних двух краснознаменских, если поспеют чертежи. Что касается второй турбины, то большинство деталей регулятора уже запущено в производство. Да и нельзя же вот так, с ходу, с бухты-барахты...

– Оставить старый регулятор, когда уже есть новый, лучший?

– Гри-го-рий Пет-ро-вич! – с шутливой укоризной протянул Любимов. – Ведь совершенствовать можно до бесконечности! Об этом регуляторе никто еще не знает. Его могло и не быть! А турбины считались бы превосходными, не так ли?..

В его улыбке проскальзывала снисходительность к слишком молодому и горячему директору. Чтобы урезонить этого директора, Любимов весело добавил:

– Мало ли турбин мы выпустим на своем веку, Григорий Петрович! Успеем еще похвастаться!

А Немиров, подавив малодушное желание довериться другим, в тот же день снова засел за книги. Легко ли, трудно ли, он разберется сам!

Теперь вечерами он торопился домой, к книгам, и с удовольствием замечал, что за день поспевает с делами, да и голова ясней. Вузовский учебник был отброшен, статья Карелина оказалась понятной. Чем свободнее он чувствовал себя в кругу специальных проблем, тем интересней ему становилось читать и тем больше он радовался, что у него хватило настойчивости углубиться самому в эту увлекательную область техники. И чем больше он понимал, тем отчетливее припоминались ему объяснения Котельникова; он снова, по памяти, читал чертежи, только теперь все было понятно и – покоряюще просто, остроумно, ново!..

Однажды, проходя по заводскому двору, Григорий Петрович услыхал сильный, быстро нарастающий звук, похожий на рев водопада или на грохот ливня по железной крыше.

– Ротор!

В специальной загородке, обнесенной металлической сеткой, на особом станке с чуткими приборами испытывался ротор – длинный вал с насаженными на него колесами, ощетинившимися рядами лопаток. Это был рабочий организм турбины, ее богатырская мускульная сила.

Сейчас вал пришел в движение. Лопатки будто исчезли: стремительное вращение колес сливало их в сплошные кольца.

Григорий Петрович остановился неподалеку от сетки, рядом с Коршуновым и двумя мастерами – Клементьевым и Гусаковым. У Коршунова, впервые после того как он запорол колесо, расправились плечи и лицо будто разгладилось под порывами ветра, поднимаемого вращением колес, в которые было вложено так много его труда. Пышные усы Ефима Кузьмича подрагивали на ветру, а жидкие усы Гусакова так и мотало.

Станок выключили, но ротор еще долго не мог успокоиться, неохотно замедляя вращение.

Рабочий, производивший испытание, полез на ротор и прицепил к одной из лопаток переднего колеса маленький груз. Шла балансировка ротора – проверка полной точности его веса по всей окружности колес.

– Сила! – почтительно сказал Ефим Кузьмич. Они впервые видели ротор такой мощи.

У Немирова зрелище этой силы вызывало ответный подъем всех душевных сил.

– Слушайте, отцы! – закуривая и давая закурить трем своим собеседникам, напрямик заговорил он. – Слыхали вы, что конструкторы недовольны регулятором? Что они разработали совсем новую схему, гораздо более прогрессивную и удобную в управлении?

– Краем уха слыхали, – ответил Ефим Кузьмич.

Гусаков ахнул:

– Неужто опять переделки будут? Вечная с ними волынка, с этими конструкторами!

– Так необязательно и соглашаться, – как можно беспечней заметил Григорий Петрович. – Первую отошлем со старым регулятором, а на других поставим новый. А то и отложим на будущее.

Старики разом повернули головы к директору, стараясь что-то прочитать в его лице. Коршунов стоял невозмутимо, будто и не слушал.

Снова взревел воздух, сминаемый колесами ротора. Снова ударил в лица тугой ветер.

Зрелище покоряло, но все четверо ждали, когда затихнет этот все покрывающий шум.

– А новая схема много лучше? – спросил Гусаков, как только шум затих.

В этом был весь вопрос. Ради того, чтобы выяснить его, Григорий Петрович сидел над книгами и журналами, крепчайшим чаем разгоняя сон.

– Ну, а если много лучше? – сказал он и отвернулся от стариков, чтобы не торопить их с ответом.

– Я так понимаю, что вы хотите получить наше мнение, старых производственников, – обстоятельно начал Ефим Кузьмич. – Что таить, в цехе будет много воркотни. Но мое мнение такое: если эта новая штуковина много лучше старой, как мы в глаза посмотрим заказчику? Отправим в Краснознаменку первые две турбины. На обеих та же заводская марка. Как же так, скажут, завод прославленный, работали ленинградцы, сдали нам две машины, на одной регулирование – любо-дорого, а на другую пороху не хватило?

Все трое живо представили себе незнакомых, но очень понятных людей – тех, кто с уважением и доверием примет в свои заботливые руки новые турбины с отлитой на крышке заводской маркой – три буквы в середине миниатюрного рабочего колеса – «ЛКТ» – Ленинградский «Красный турбостроитель».

Должно быть, и Коршунов представил себе то же самое. Не оборачиваясь, он внятно сказал:

– Как ни трудно, а позорить завод еще хуже.

Через несколько минут Григорий Петрович взбегал по лестнице тихого домика, окруженного молодыми деревцами, на которых уже наметились бугорки почек.

– Добрый день, товарищи!

Конструкторы и чертежницы не успели ответить, а он уже пронесся мимо них, веселый, ворвался к Котельникову:

Ну, герой, объясняй еще раз все сначала. И с терминологией не стесняйся: образованный!

Было приятно и даже изумительно – глаза как бы прозрели, они свободно выхватывали из затейливых линий чертежа самое главное, мозг как бы прояснился, на лету понимая каждую мысль конструктора. Схема ожила, и ее красивая простота стала наглядной. Ни слова не говоря, он схватил телефонную трубку:

– Дмитрий Иванович, срочно приходите к Котельникову!

Взял Котельникова за плечи и крепко сжал их:

– Эх ты, голова-головушка! Если бы к твоему таланту да еще смелости побольше!

Отпустив удивленного конструктора, он уже звонил своей секретарше:

– Немедленно ко мне, в конструкторское главного технолога, начальника производства, начальника фасоннолитейного и турбинного цехов!.. Да, из турбинного еще Полозова!

Он, смеясь, посмотрел на Котельникова:

– Чего глаза таращишь? Не понимаешь, из-за чего шум? Будем менять регулятор и на первой. На первой, Котельников, на пер-вой! Не выпущу я с завода такую турбину без достойного ее регулятора! А ты, молодец, почему не требовал? Раз понимал, что хорошо придумали, должен был до хрипоты спорить, а на своем настоять!

Котельников смотрел на директора с такой нескрываемой восторженной любовью, что Григорий Петрович вдруг смутился:

– Ну-ну, настраивайтесь-ка на деловой лад, сейчас будем кумекать, как с этим делом поспеть. Новый регулятор потребую к началу монтажа, а первую сдадим без задержки. Не воображайте, резать себя из-за ваших идей я не собираюсь.