Текст книги "Дни нашей жизни"
Автор книги: Вера Кетлинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 49 страниц)
Впрочем, во время дальнейшей беседы Григорий Петрович начал соглашаться с Клавой: Злобин действительно оказался чудесным человеком: для него, видимо, не существовало ничего невозможного, лишь бы, как он выражался, «поднять народ». Егоров вел себя осторожно, на обещания скупился, выдвигал одно за другим возражения, затем сам подсказывал выход. Немиров скоро разобрался, что именно Егоров – главное лицо на заводе.
А что же Саганский? В среде директоров Саганский всегда говорил: «Я перевыполнил план», «Я даю скоростные плавки». Немиров посмеивался – хотел бы я видеть толстяка возле печи, как бы он «дал» плавку! Теперь Немиров понял: при всех своих смешных чертах Саганский – хороший организатор и умеет подобрать людей себе в помощь.
– Как тебе понравился их секретарь парткома? – спросил Диденко, когда они сели в машину.
Немиров ничего не мог сказать: не обратил внимания.
– Как же так? Это же мечта самолюбивого директора! – посмеиваясь, сказал Диденко. – Вот увидишь, Григорий Петрович, на перевыборах его прокатят с треском, если раньше не снимут! И вот тебе мое слово: Саганский сам, пользуясь тайной голосования, тихонько вычеркнет его фамилию. Вздохнет, но вычеркнет!
Ишь ты, «мечта самолюбивого директора»!.. Небось намекает Диденко? Что ж, скрывать нечего, иной раз хочется, чтобы парторг был не так напорист. Вот Диденко – люблю его, люблю и уважаю... но и раздражает он меня иногда, ох, как раздражает!..
– А жена твоя – молодец! – сказал Диденко. – Со своим мнением... Не то что наш Каширин.
Григорий Петрович удовлетворенно улыбнулся: на этот раз он не собирался отстаивать превосходство своего работника, хотя не совсем понял, из-за чего поспорила Клава с Саганским. Он прослушал начало, заговорившись с Егоровым, и услышал только, как Саганский недовольно оборвал:
– Бросьте, Клавдия Васильевна, это уж какие-то новости!
Немиров видел, как изменилась в лице Клава, как сдвинулись ее брови, образовав на лбу глубокую морщинку, – он хорошо знал эту упрямую морщинку.
– А по-моему, – твердо возразила Клава, – в планировании тоже должны быть, и обязательно будут, новости.
Диденко, конечно, со свойственной ему непосредственностью немедленно поддержал:
– А и верно! Почему экономист не может быть новатором?
Клава улыбнулась ему и уже добродушно сказала:
– Нет, правда же, планирование должно соответствовать...
Когда все поднялись и начали прощаться с «заказчиками», Диденко шутливо сказал Клаве:
– Так будем ждать, Клавдия Васильевна. Покажете пример?
Клава отшутилась:
– Чего уж на нас надеяться, у вас свой плановик есть!
Она проводила их до лестницы, постояла на площадке, пока они спускались, и помахала им рукой с той естественной простотой, с какой делала все.
По мере приближения к станкостроительному заводу настроение Немирова падало. Об этом заводе в последнее время много писали (а о нас не пишут!). Недавно была статья и самого директора завода Волгина (умная, ничего не скажешь, но не слишком ли он самоуверен?). После наблюдений, сделанных у Саганского, было очень интересно посмотреть, каков этот директор в работе. Только бы не вздумал вызывать Горелова или вести в цех дивиться на Горелова, да еще при Диденко!
Впечатление Волгин произвел на Немирова сразу, как только поднялся и пошел навстречу гостям по просторному, скупо меблированному светлой мебелью кабинету. Волгин был молод, – не старше, а может и моложе Немирова. Немирову случалось встречать его на совещаниях, но сейчас Волгин показался ему совсем другим, – хозяин!
– Прошу, – коротко пригласил Волгин, указывая на кресла возле письменного стола, сел и приготовился слушать, видимо не считая нужным посторонними разговорами рассеивать скованность первых минут.
Григорий Петрович решил, что разговор будет нелегким, но, когда он изложил суть дела, Волгин улыбнулся и сказал:
– Понятно. Краснознаменке мы и непосредственно помогаем: большинство станков для машиностроительного от нас идет. Тоже досрочно сдавали и сдаем. Но, видимо, придется и вам пойти навстречу. Сейчас уточним, что удастся сделать.
Он нажал кнопку звонка, вошла молодая, подтянутая секретарша, выслушала приказание, кого вызвать, и удалилась.
Секретарь парткома был назван первым, это Немиров отметил про себя. Он с интересом вгляделся, что за человек. Секретарь парткома был значительно старше директора, но весьма энергичен и ухватист – под стать Диденко. Волгин явно уважал его и во время беседы часто обращался к нему. Впрочем, беседой это было трудно назвать: Волгин коротко изложил просьбу «Красного турбостроителя» и свое мнение: надо помочь. Затем он по очереди выслушивал своих работников – их соображения и предложения. Иногда, выслушав, Волгин тут же диктовал секретарше пункт приказа – вопрос был исчерпан, к нему уже не возвращались.
Немиров уловил, что всем работникам завода это нравится (понравилось и Немирову) и что они с некоторой гордостью за своего директора поглядывают на гостей.
– Товарищ Горелов, – вызвал директор, бросив на Немирова быстрый взгляд.
Немиров только теперь узнал этого инженера, доставившего ему два года назад столько неприятностей. Немолодой и на вид угрюмый, из тех бирюков, с которыми Немиров терпеть не мог иметь дело, Горелов поднялся с места и сухо сказал, что задачу принимает. Затем он стал излагать свои соображения. Из них Немиров понял,что цех работает по часовому графику и новая задача потребует от руководства заново рассчитать и спланировать всю работу. В конце Горелов повторил, что коллектив цеха охотно поможет турбинщикам, и вдруг тихо сказал:
– А я тем более. Это же мой родной завод, где я с фабзавуча начал.
У Немирова горели щеки, когда он, по приглашению директора, пошел осмотреть производство. В механосборочном цехе у Горелова они задержались особенно долго, и Григорий Петрович наметанным глазом определил, что цех действительно очень продуманно и четко организован, введено много новшеств, благодаря которым вдвое сокращен цикл сборки станка. Что же это произошло с Гореловым? Легче ли здесь, или человек вырос, научился на прошлой ошибке?
Как будто отвечая на раздумья своего гостя, Волгин сказал:
– Начальникам цехов у нас дана большая самостоятельность. Хозрасчет полный. В мелочи не вмешиваюсь. Умный риск мы поощряем, а ошибки... если случаются ошибки, помогаем выправить, – и он снова бросил на Немирова быстрый взгляд.
В машине Диденко оживленно заговорил:
– До чего ж интересно со стороны приглядываться да прислушиваться, а? Я, знаешь, все время сравнивал – неплохой у нас завод, кое в чем они нам уступают, но и поучиться у них можно многому.
Немиров был благодарен ему за добрые слова, он сказал, приободрившись:
– Да, кое-что я себе на ус намотал.
И, чувствуя, что без этого разговора не обойтись, добавил:
– А Горелов здесь как будто на месте. Конечно, цех у него поменьше и попроще, станки идут большими сериями, так что можно использовать преимущества потока... К тому же завод однотипного производства...
– Я ведь не спорю, Григорий Петрович, – сказал Диденко. – Что уж так горячо доказывать?
5
В комнате было полутемно, настольная лампа освещала только часть стола и склоненную голову Карцевой. Аня разлиновывала лист ватмана, что-то шепотом подсчитывая. Она подняла голову и улыбнулась Полозову:
– Вы не торопитесь? Тогда погодите, а то я собьюсь. Алексей сел в уголок, в старое, но уютное кресло и сразу почувствовал себя до крайности утомленным тремя последними днями. Работа уже не радовала. Злили товарищи: одни будто и не избегали его, а в глаза не смотрели и разговаривали с холодком; другие проявляли обидную жалостливость. Любимов был подчеркнуто вежлив, к каждому своему приказанию добавлял: «Я вас прошу, Алексей Алексеевич», – но советоваться с Алексеем перестал совершенно и, по существу, отстранил его от руководства цехом. Попросив Алексея заняться Воловиком, он несколько раз спрашивал о результатах, а когда на испытании станка ничего не вышло, назидательно сказал: «Вот видите, Алексей Алексеевич. Хороши бы мы были, если бы на него рассчитывали!»
Алексей ждал возвращения Диденко. Но тут и случилось самое худшее. Узнав, что парторг у Любимова, Алексей заспешил туда, повторяя в уме все свои доводы. Дверь кабинета была заперта изнутри. «Там сейчас Диденко и Ефим Кузьмич, – сообщила секретарша. – Велено никого не пускать».
Промаявшись до конца рабочего дня, Полозов забрел в технический кабинет, потому что не знал, куда девать себя. Было очень кстати, что здесь полутемно и никого нет, что Аня работает и не задает вопросов. Он смотрел, как поблескивают в луче настольной лампы ее гладко зачесанные волосы, как уверенно управляются ее маленькие, крепкие руки с линейкой и пером. У нее было лицо, каких он еще не видел: нежное, строгое и почему-то очень трогательное, – так что у него вдруг защипало глаза от подступивших слез.
– Вы что? – спросила Аня, почувствовав его неотрывный взгляд.
– Ничего, Аня. Я ведь не мешаю вам? А мне приятно вот так, в потемках.
Она вгляделась в темноту, стараясь уловить выражение его лица.
– Алеша... вы и сейчас убеждены в том, что были правы?
– Да.
– И я тоже, – сказала она, задумчиво глядя в темноту, туда, где находился Полозов. – Я много думала. Все эти дни думаю. Мне очень нелегко разобраться, я еще слишком плохо знаю цех. Но Алеша, что вы думаете о Скворцове?
Скворцов был начальник четвертого участка, тот самый, которого Любимов предполагал заменить Аней. Она познакомилась с ним и долго разговаривала, и с тех пор сумятица чувств и мыслей усилилась.
Алексею очень не хотелось разговаривать о посторонних делах, он скупо ответил:
– Хороший работник, только учиться не успевает.
– Мне тоже так показалось.
– Да разве один Скворцов! – вдруг горячо воскликнул Алексей. – У нас кое-кто думает: я с Любимовым чего-то не поделил, чуть ли не склока! А ведь тут дело куда серьезнее... тут линия... Разве вы сами не чувствуете, как эта любимовская линия давит и сушит вашу энергию, вашу инициативу... как вам приходится пробивать стенку вот этой рассудительной, вежливой косности?..
Аня густо покраснела и неосторожным движением упустила линейку, так что перо пошло вкось.
– Так я и знала, – пробормотала она и, низко пригнувшись над листом, начала бритвочкой подчищать тушь.
Алексей смотрел на нее и раздумывал, почему она вдруг покраснела. Он как раз собрался спросить ее об этом, когда затрезвонил телефон и телефонистка заводского коммутатора сообщила, что партком срочно разыскивает инженера Полозова.
– Так! – сказал Алексей.
Аня встала, взяла его руку и крепко пожала.
– Вы только не горячитесь, – шепнула она. – И после... зайдите сюда. Я вас подожду.
От этих слов стало легче, и хотя ясно было, что у Диденко его не ждет ничего хорошего, он шел в партком приободренным и давал себе слово спорить до конца и, если нужно, драться со всеми, включая Диденко. «Что же ты это натворил?» – спросит Диденко. А он скажет...
Но Диденко пошел к нему навстречу и, не здороваясь, спросил:
– Как у вас с планом развития цеха?
– С каким планом? – не понял Полозов. – Гаршина и Любимова?
– Нет! С планом технических мероприятий, который предложил Воробьев.
Пораженный неожиданным началом разговора, Алексей пробормотал, что к разработке плана только-только приступили, да вот теперь, в связи с приказом директора о новом сроке...
– А приказ и план разве противоречат один другому? – быстро осведомился Диденко.
– Нет, но...
– Недоговариваешь, Алексей Алексеевич, недоговариваешь! – упрекнул Диденко и решительно повернул к себе инженера, так что они оказались лицом к лицу. – Так вот, слушай! Разработать этот план поручили Бабинкову и тебе. И тебе! Начали вы плохо и слабо. Это ж какое дело! Конечно, если не свести его к канцелярщине. Это же план коллективного творчества! Так и составлять надо. Пусть каждый рабочий внесет свою лепту. И внести ее он должен завтра, послезавтра, через неделю, – не позже. Потому что медлить некогда. Записывайте каждое предложение, каждую мелочь... И все дельное – в работу! Один ты не осилишь, и вдвоем с Бабинковым не осилишь, он же немного болтун, верно? Тут нужно боевую группу, штаб! Воробьева возьми – человек надумал, а его за бортом оставили! Технолога вашего возьми, Гаршина... Чего морщишься? Не хочешь? Ну и не надо его. Карцеву возьми, знаешь ее? Ничего, что новичок, она с огоньком!
– Николай Гаврилович! – вскричал Алексей, все еще подозревая, что происходит какое-то недоразумение. – Это все превосходно, но... вы приказ директора читали?
Диденко рассмеялся и хлопнул его по плечу.
– Приказы тоже понимать надо. Как у вас поняли товарищи? Очередной аврал! Семь потов спустить, язык на плечо! Но на этом пути успеха не будет. Дешевый тот успех, кратковременный, а потом слезы.. Ваше дело – так повернуть приказ, чтобы поднять энергию всего цеха, оперативно внедрять все новое, на ходу исправлять недочеты. Не рывки, а организация. Не аврал, а темп и ритм.
Но это же самое я и говорил!
– Да? Если ты говорил это, ты был прав. А теперь вот зачем я тебя вызвал: в следующий четверг на парткоме ты доложишь о вашем плане. Дело вы начали замечательное, и мы его поддержим и распространим на весь завод. К четвергу у вас уже накопится некоторый опыт. Обо всем и расскажешь. Коротко и ярко.
– Но почему я?
– Потому что руководителем этой работы будешь ты. Так мы сегодня решили.
– С Любимовым? – невольно вырвалось у Алексея.
– Неужели без начальника цеха решать? – улыбнулся Диденко. – Тут его слово – главное.
И, снова шагая по кабинету, спросил: – Что ты невеселый, Полозов?
Алексей молча пожал плечами.
– Скрытничаешь? – усмехнулся Диденко, еще раз прошелся по кабинету, ворча себе под нос. – А ведь ты все-таки неправ, – сказал он. – Срок, конечно, тяжелый, но ты погляди на дело с другой стороны. Коллективу нужно перешагнуть через эту ступень – выпуск первой машины. Вся эта тягомотина с нею деморализует людей, раздражает, бьет их по карману и больше – по рабочей гордости. Не директору и не Любимову только – всему цеху нужна победа, чтобы поверить в свои силы и взять необходимый разгон. Понимаешь?
– Начинаю, – сказал Алексей, ощущая, как тяжесть этих дней отваливается, будто ноша с плеч. – Но...
– Никаких но! – оборвал Диденко. – Ты честный парень и сказал в открытую то, что некоторые думали про себя. За это спасибо. У нас есть любители парадной шумихи, торжественных обязательств и громких обещаний. И страшных приказов тоже. Пошумят, а потом надеются, что забудется и за другими делами простится. Кое-что в этом роде возможно и у нас. Будем говорить прямо…
Он помедлил, как бы взвешивая, стоит ли высказать свою мысль молодому инженеру.
– Будем говорить прямо, – повторил он. – Цех сейчас не готов к тому, чтобы дать к октябрю четыре турбины, но мы обязаны в кратчайший срок сделать его способным на это. Потому что иначе нам не взять разгона! А это нужно для Краснознаменки, для государства, и для завода тоже, для завтрашнего дня завода. В обсуждении проекта приказа я, друг мой, участвовал и при этом учитывал все: не только скрытые возможности цеха, но и силу партийного влияния и агитационно-массовой работы, и способности таких людей, как Полозов, Воловик, Смолкина и другие... и ваш план коллективного творчества тоже. Понял?
Он обнял за плечи и подтолкнул Алексея к двери:
– Иди и действуй.
У двери Диденко сам придержал его за рукав и спросил:
– Что ты думаешь о выборах партбюро?
Алексей промолчал, вопрос застал его врасплох.
– Зря не думал, коммунист, когда выборы на носу. – Он вернул Полозова в кабинет и прикрыл дверь. – Твое мнение о Ефиме Кузьмиче?
– Ефима Кузьмича уважает весь цех, – сказал Алексей. – Только ему, пожалуй, трудно в нашей обстановке.
– Трудно! – энергично подтвердил Диденко. – Прекрасный член партбюро, даже парткома. Но на секретарском посту он рано или поздно сорвется. А его стоит поберечь. Чудесный он старик!
Диденко помолчал, ласково улыбаясь.
– Что особенно хорошо в нем? Бесстрашие! – воскликнул он. – Весь опыт революции, сама история партии у него за плечами, – да что за плечами! В нем она сидит. Ничего он не боится и все понимает. Вот и теперь... Понял он, что говорил ты честно, да не дотянулся до истины, и получилось – ну, чуть-чуть не оппортунизм! И сам первый пришел. Не скрытничал, как ты, недомолвками не укрывался, а все выложил – и сомнения свои, и досаду, что не сумел разобраться...
Он ткнул пальцем в грудь Полозова:
– Ты, может, и сумел бы, хотя пока доказал обратное. А он не сумел. Но он пришел и все выложил как на духу. А ты маешься, отмалчиваешься да еще дешевые эффекты устраиваешь! Хлопнул дверью и пошел «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок»... Случаем «карету мне, карету!» не кричал?
– Кричал, – смущенно улыбаясь, сказал Алексей. – Только я не собирался отмалчиваться, я вернулся с решением бороться, доказать…
– Э-э, милый! Ты будешь доказывать, он будет доказывать, они будут доказывать... а турбины кто выпускать будет?
– Я вам уже говорил, – твердо сказал Алексей. – Сделать можно, только нужна ломка.
– Вот и будем ломать, дорогой, с твоим участием будем. Но тебя я прошу... Предупреждаю и прошу: ломай и свой характер. Петушиный. Не наскакивай. Не спорь ты все время с Любимовым, не горячись, от драки ведь только перья летят, а вам дело делать вместе.
Алексей улыбнулся и промолчал. Теперь, когда Диденко поддержал его в самом главном, стоило ли возвращаться к частностям!
Только у проходной он вспомнил, что в цехе его ждет Карцева, и повернул обратно.
– Аня! – крикнул он с порога. – Победа!
Он начал торопливо и сбивчиво пересказывать ей разговор с Диденко, потом махнул рукой:
– Хватит! Язык заплетается! Пойдемте-ка по домам!
Выходя, он сказал:
– Знаете, если бы я был начальником цеха, я бы запретил кому бы то ни было оставаться в цехе сверх восьми часов. Честное слово!
Аня недоверчиво покачала головой:
– Разве может начальник участка или мастер уйти, когда его участок работает? Да вы и сами, Алеша, весь вечер в цехе...
– Вот и плохо! – сказал Полозов. – Я торчу в цехе, потому что не моя власть перестроить порядок. Что тут нужно? Ответственных начальников смен, дежурных мастеров, четкую диспетчерскую службу... Сдавать и принимать смены так, как в армии дежурства. Первое время будет страшно уйти, когда цех работает, а потом сами удивляться будут, зачем раньше мотались, как лунатики. Зато учиться будут, читать, гулять, песни петь, а от этого и работать лучше!
Алексей был в счастливом, приподнятом настроении и всю дорогу мечтал о том, как они завтра начнут «разворачиваться», как они превратят Анин технический кабинет в центр, в штаб-квартиру...
– Да, да! – воскликнул он. – Обязательно поместим штаб в вашем техкабинете! Вот увидите, как это вам поможет!
Аня снова покраснела, но теперь, увлеченный своими мыслями, Алексей не заметил этого. Признаться ему?..
Она ничего не успела сказать. Алексей не пошел провожать ее, а распрощался на углу, где ей нужно было сворачивать с проспекта, и зашагал дальше широким, вольным шагом человека, который вполне счастлив. Куда он идет и кто сегодня порадуется вместе с ним?
Проспект был залит светом, а боковая улочка тонула в серой мгле, пронизанной оранжевыми, голубыми, зелеными отсветами, падающими из окон. Сколько огней светилось в темноте, и под каждым – своя жизнь, а ее, Анина, жизнь не входит ни в чью. Ни в чью!.. И вот сейчас, когда на душе смутно, некому сказать: «Знаешь, я, кажется, сделала ошибку...»
Она походила по комнате и заставила себя сухо и трезво все обдумать. Зачем перекладывать на кого бы то ни было право решающего слова?
Стремительно постучалась к Любимовым. Пусть неудобно врываться к человеку в его свободный час, но кто знает, скоро ли удастся поговорить с ним в цехе, а пока не поговоришь, покоя не будет.
Она вошла и тут же отступила в смущении, до того некстати было ее вторжение. На обеденном столе стояли закуски и вино, а за столом, кроме хозяев, сидел Гаршин. Гаршин был уже немного пьян, он восторженно раскинул руки и закричал:
– Анечка! Умница! Сама пришла! А я ведь каждые десять минут бегал к вашей двери!
Как ни уверяла Аня, что зашла на минутку, ее заставили сесть к столу, налили ей вина, наперебой потчевали. Аня не могла понять, с чего бы это все в будний да к тому же невеселый для Любимова день?
Но нет, Любимов казался вполне довольным, – никак не подумаешь, что ему сегодня крепко досталось от парторга. Аню разбирало любопытство: притворяется он или Алексей преувеличивает разногласия?.. Она свернула разговор на неожиданное возвращение Диденко: Привез ли парторг хорошие новости, получил ли помощь?
– Не знаю, получил ли он, но нам он поможет, – спокойно ответил Любимов. – Сегодня мы с ним наметили много важного... Кстати, Анна Михайловна, мы вас включаем в одну комиссию, по разработке предложения Воробьева, помните?
Как ни старалась Аня уловить досаду или смущение в лице Любимова, она не видела ничего, кроме обычного спокойного превосходства. Может быть, никакой принципиальной борьбы и нет?
Словно отвечая на ее мысли, Любимов пояснил:
– Ведь что мы могли сделать внутри цеха? Почти ничего. А теперь Диденко решил составлять общезаводской оргтехплан, так что наши проблемы буду решаться всем заводом. Хорошо, правда?
Не сдержав улыбки, Аня сказала:
– То-то Полозов, наверно, обрадовался!
– Ну еще бы! – со снисходительной усмешкой воскликнул Любимов. – С его общественным темпераментом ему как раз такими вещами и заниматься.
И он налил всем вина, приветливо чокнулся с Аней.
– За ваше здоровье, Анна Михайловна!
И стал подшучивать над Гаршиным, что Гаршин давно закидывает удочку, как бы заполучить к себе на сборку такого прелестного помощника... но у нас другие планы, правда, Анна Михайловна?
– Да, другие, – сказала Аня и, решившись, выпалила одним духом: – Я вам очень благодарна, Георгий, Семенович, за внимание, но вы меня не переводите!
По тому, как вытянулось лицо Любимова, Аня поняла, что с ее переводом он связывал какие-то свои расчеты. Хотел еще раз уязвить Полозова? Или приобрести в ее лице «своего человека»? Или убрать Скворцова, который ему не по душе?..
– Через несколько месяцев я сама попрошусь на участок, если вы не раздумаете, – сказала Аня. – А теперь... начинается такое живое дело! Я уже вижу, как связать этот план со всем новым, что появляется в технике... Вижу, как много можно сделать! И даже с этими вашими мальчишками… Отступить – трусость. Я уже хочу справиться с ними.
Гаршин шумно запротестовал:
– Подумаешь, какие важные дела! Вы все преувеличиваете!
– Может быть, дела и не такие большие, но они безобразно запущены! Безобразно! И потом... я думаю, Георгий Семенович, что они совсем не вспомогательные! Должны быть не вспомогательными!
Любимов холодно слушал, разглядывая ногти.
– Витенька, не покрутить ли нам патефон? – торопливо предложила Алла Глебовна, метнув на Аню неприязненный взгляд. – А служебные разговоры, право же, можно вести в цехе!
– Ой, извините, Алла Глебовна!..
Аня вскочила, ей хотелось уйти – теперь, когда главное сказано.
Но Любимов вдруг переменился на ее глазах: стал приветлив, благодушен, даже ласков.
– Я восхищаюсь вами, Анна Михайловна! – воскликнул он. – Теперь я вижу, кого мы приобрели в вашем лице! Спасибо!
Он усадил Аню, налил ей вина, придвинулся к ней поближе:
– Вы меня выручаете на очень сложном участке работы. Если бы вы знали, как мне сейчас трудно поднимать цех!
И он начал вполголоса развивать перед нею свои взгляды на положение цеха: задачи непомерны, вся эта шумиха с Краснознаменкой дергает и мешает наладить, отработать весь процесс...
– Вы знаете, как выпускают турбины заграничные фирмы? Ни одна не возьмется выполнить заказ в такие сроки. Ни один их завод не знает ни такого объема производства, ни таких темпов... Наше преимущество? Да, конечно. Но и наше нетерпение! Нам все нужно поскорее...
– Но там не строят коммунизм, Георгий Семенович!
– Техника есть техника, Анна Михайловна. При капитализме, как и при социализме, определенные производственные мощности допускают определенный объем производства.
Гаршин поставил пластинку. «Какой обед там подавали! – запел женский голос. – Каким вином там угощали! Уж я его пила, пила...»
Певица мелодично и заразительно хохотала.
– Сколько я девушек подпаивал! – говорил Гаршин, смеясь вместе с певицей. – И все для того, чтобы проверить, не будет ли хоть одна так же очаровательна... Увы!
Полгода спокойствия – вот что мне нужно, – продолжал Любимов, наклоняясь к Ане. – Нельзя решать столько задач сразу. И наваливаются все новые и новые!.. Требуют все, а помогает кто?
«Ему действительно очень трудно, – подумала Аня. – Но что значит: «Требуют все, а помогает кто?» На партбюро все старались помочь, но он надулся и расстроился. Почему он ссорится с Полозовым? Почему отмахивается от Воловика? И мою работу он отбрасывает как «вспомогательную», вместо того чтобы требовать: вот тут и тут главное, устремите силы сюда, добейтесь!»
– А знаете что, Георгий Семенович? Вы сами не ищете помощи – ни от своих помощников, ни от коллектива, а ведь это сила!
Любимов поморщился и ответил снисходительно, как маленькой:
– Вы просто еще не разбираетесь в наших затруднениях. А красивые слова... что ж, я сам умею их говорить, когда нужно.
Гаршин сменил пластинку, веселая танцевальная музыка заполнила комнату. Он силой увлек Аню танцевать, тихо упрекнул:
– И чего вы на него набрасываетесь? Он ведь милейший человек.
Она ответила шепотом:
– Я должна немедленно удрать, а то я наговорю бог знает что!
Протанцевав до двери, она озорно распахнула ее, в дверях обернулась, крикнула:
– Я опаздываю на поезд, ради бога, извините! Очутившись у себя в комнате, Аня быстро закрыла дверь на ключ, потушила свет и тихонько устроилась в кресле у окна. Как она и предполагала, почти сразу раздались в коридоре тяжелые шаги. Гаршин подошел, постучал, прислушался, снова постучал, подергал дверь, недоуменно помолчал, чертыхнулся и, грузно ступая, пошел обратно к Любимовым.
Посмеиваясь, Аня сидела в темноте и смотрела, как светятся в ночи тысячи огней – оранжевых, голубых, зеленых. Сколько домов, квартир, комнат... В каждой о чем-то волнуются, думают, спорят, в каждой трудятся, учатся, решают что-то, любят, или, быть может, тоскуют, или чего-то ждут... И не у всех есть с кем посоветоваться, сказать: «Знаешь, я решила...» Ну и что же? И все-таки жизнь идет, и можно самой додуматься, самой решить. Вот и решила. Выбрала самый трудный путь из возможных. Но именно поэтому все веселит – и многоцветные огоньки, будто подмигивающие издалека, и то, что поспорила с Любимовым, и то, что сумела убежать, хотя это вышло не очень вежливо, и даже то, что Гаршин так недоуменно топтался у двери.
