Текст книги "И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 71 (всего у книги 73 страниц)
– Ты?.. – повторил он, словно плохо слышал. – А это тогда что за самозванец? Или вас было двое?
Дед Зимарь к этому моменту смог перевернуться на спину и попытался сесть.
Костей глянул на него – и ужас, непонимание, изумление, радость, ненависть и бог еще знает, какие неописуемые и противоречивые чувства, недоступные простым смертным, отразились на его обычно бесстрастном и жестоком лице.
– ЧТО?!?!?!.. – еле выдохнул он и склонился над самым стариком, рассматривая его, пожирая его своим пылающим страстью оком. – ТЫ?!.. Откуда ты?!.. Как?!.. Не может быть… Но этого не может быть!.. Ты же мертв!!!.. А этот наряд… доспехи… камень… дешевка…
– Сам ты – дешевка!.. – обижено выкрикнул из–за его спины Симеон, но протест его остался незамеченным.
– Что это за маскарад? Отвечай!
– Карнавал… в честь гостя дорогого… – поморщился и попробовал встать дед Зимарь.
Все трое пленников рванулись с мест, чтобы помочь ему, но с таким же успехом куклы могли попытаться убежать со своих полок без ведома кукловода.
Костей отступил на шаг, дождался, пока старик поднимется самостоятельно, повел рукой, разворачивая его и так, и эдак, то к себе спиной, то лицом и, наконец, налюбовавшись вдоволь неизвестно чем, обратился к беспомощным свидетелям этих странных манипуляций со злой усмешкой:
– Ну, что? Как? Похожи? Похожи, а?
Теперь, когда им было, с чем сравнивать, поверхностная схожесть этих разных людей из разного времени просто поражала. Словно зеркальное отражение колдуна сошло с серебристой поверхности и, обретя тело и душу, встало рядом с ним. Или даже, если быть точным и честным, не отражение – его портрет, написанный когда–то давно художником–идеалистом, тщащимся выдать желаемое за действительное: жестокость за твердость, коварство – за ум, двуличие – за доброту, жажду власти – за заботливость отца народа…
Зимарь, потерявший во время полета повязку, и сам таращился в оба глаза на свое ожившее отражение, и не мог поверить.
Одно дело – слышать, что похож, но другое…
По лицу Костея пробежала тень, потом оно вспыхнуло озарением и неприятной угрюмой радостью.
– Так что, милый мой Агафон, – резиново улыбаясь, обратился он к молодому коллеге, – в свете твоих последних свершений и наметившихся изменений к лучшему я предлагаю тебе закончить Шантоньскую школу и присоединиться ко мне. Способный ученик, к тому же родственник по крови – что еще старику надо. Пусть и вечному.
– Не надо больше вранья, Костей. Знаю я, для чего я тебе нужен, – с нескрываемой неприязнью скривил губы чародей. – Да если бы и не для этого, то все равно я скорее бы бросился с крыши этой башни, чем пошевелил ради тебя хотя бы пальцем! Ты – мерзкое чудовище, страшнее всех твоих уродов и ходячих мертвецов вместе взятых! Ты сам – монстр!.. Негодяй!.. Мерзавец!.. Порождение гадюки и паука!.. Я презираю тебя!..
– Ну, не сердись, не сердись, мой мальчик, – порозовевший от открывающихся перед внутренним взором радужных перспектив Костей подошел к кипящему от гнева и бессилия внуку и покровительственно потрепал его по щеке [236]. – Что было – то прошло. Забудь всё плохое, что было между нами. Ты сам не понимаешь, что тебя ждет, маленький дурачок! Ты думаешь, что ты мне нужен не целиком, а по частям, так? Но ты же читал эту книгу и должен помнить, что в рецепте не указана степень родства мага. А чтобы пожертвовать кровь, мозг, сердце и прочую требуху на благое дело, брат–близнец подойдет ничем не хуже внучатого племянника.
Он несколько мгновений наслаждался эффектом, произведенным его словами, а потом продолжил:
– Да. Этот жалкий старик на полу – мой брат Мороз. Видите, наш папаша – лесной колдун – был большим шутником: «Мороз да Костей»! Ха–ха. Кстати, по семейному преданию, в нас течет лешачья кровь, братец. И в тебе она всегда была сильней. Ты предпочел всякие ягоды–мухоморы, травки–муравки, пчел да медведей, да вечные болячки окрестных крестьян учению и славе. Я – нет. Я с детства знал, что рожден не для того, чтобы прожить всю жизнь и сдохнуть в лесной глуши, в роскошной усадьбе под названием «Оленье болото»: кособокий домишко, баня по–черному и дровяник, который ты использовал в качестве лазарета для больных зверей! Лоси с вывихнутыми рогами!.. Бобры с ревматизмом!.. Зайцы с косоглазием!.. Кукушки с заиканием!.. Лягушки с насморком!.. Мне хватило этого за те годы, что я прожил с тобой бок о бок. Мне было нужно большее. И я почти достиг, чего хотел. Но, создав Камень Силы, став царем, и правив несколько лет, я понял, что старею, и что мне нужен молодой помощник, который разделял бы мои стремления и мысли, такой же сильный маг, как и я. И тут совершено случайно от какого–то бродячего торговца пуговицами и лентами я узнал, что ты женился, что у тебя родилась дочь, и вышла она замуж за местного князька. И их сыну уже почти год! План созрел молниеносно. Мне были не нужны ни ты, брат, ни твоя дочь, ни ее муж. Мне был нужен только этот ребенок. Маленький чародей, который стал бы мягкой глиной в моих руках. Моим наследником.
Но буквально через неделю я сделал открытие, как можно обрести бессмертие, уточнил древнюю формулу, и ушел с головой в работу над реализацией мой мечты. Князь и его семья были позабыты. Ведь если я обрету бессмертие, я буду сам себе наследником, решил я. Но процесс пошел не так, как описывалось в книге, или автор этого способа не счел нужным упомянуть такое пустяковое последствие, как потерю волшебной силы… Его счастье, что он уже пятьсот лет, как в могиле и прах его истлел!.. Короче, я оказался бессмертным, но бессильным.
И тогда я стал снова искать, и нашел.
И уже через месяц лихо – три беды, если вам известно – пришли за тобой. Но случилось так, что бедный князь и его беспечная супруга с дюжиной охранников приехали навестить тебя в тот день. Они стали сопротивляться, пытаясь защитить тебя, и тупые, но исполнительные умруны во главе с не менее тупыми, но исполнительными офицерами убили ее, убили ее мужа, убили солдат, тебя… они убили всех, но самое главное, моя последняя надежда, мальчик, пропал.
На реке началась буря, и местные списали исчезновение своего разлюбезного князя на буйство стихии: разбитую ладью нашли в пяти километрах на берегу, выброшенную и искалеченную ураганом.
Умруны убитых закопали, усадьбу сожгли.
Но мальчика–то среди них не было, я это знал!
И я не переставал искать.
И вот, тринадцать лет спустя, я все–таки нашел его – представьте себе, он считал себя сыном мельника! Эта деревенщина выловила его в реке после бури в пятидесяти километрах от места побоища, в полузатонувшей плоскодонке. Его никто не разыскивал, а своих детей у них не было – тогда – и они решили взять его себе. Видно, кто–то из его родичей или солдат перед смертью затолкал его в лодку и оттолкнул ее от берега…
– Это я, – почти беззвучно прошептал дед Зимарь, и глаза его наполнились слезами. – Это я… С тех пор, как твои умруны меня по голове шестоперами отходили три дни назад, мне сны начали сниться… странные… страшные… будто все кругом горит, везде убитые, а я по лесу бегу и кого–то к себе прижимаю… а потом вижу – я уже на берегу огромной реки… и мальчик маленький со мной… в кафтанчике синеньком с золотыми позументами… на реке шторм… я сажаю мальчика в лодку, отталкиваю корягой… лодку подхватывает волна… сзади раздается треск, я поворачиваюсь, взмахиваю корягой… и всё… а потом, как со стороны вижу: лужа крови на земле стоит… а в ней – я сам … И лицо у меня белое–белое…
Агафон не видел больше ни товарищей по несчастью, ни брезгливо скривившегося Костея, ни роскошного зала с его золотом, зеркалами, красным деревом и малахитовыми колоннами – места его последнего противостояния с колдуном… Он глядел, как будто в первые видел, и не мог оторвать взгляда от плачущего на полу у кафедры старика, словно хотел запомнить его на всю жизнь, впитать его, впечатать его образ в самые дальние уголки своей бесшабашной неприкаянной души, чтобы жить им, дышать им, любить им, радоваться и гордиться…
– Дедушка… – едва шевеля занемевшими вдруг губами, промолвил Агафон. – Ты – мой дедушка…
– Внучек… Агафон… – ослепнув от слез, счастливо улыбнулся дед Зимарь. – А ведь родители твои тебя Светозаром назвали… ты не помнишь, наверное…
– Нет… – затряс головой, словно отгоняя морок, чародей. – А ведь у батьки Акима… у мельника… этот кафтанчик до сих пор на чердаке в сундуке припрятан… синий… и золотые узоры на нем… только золото за годы потемнело… и моль его поела чуток… на плече на левом… а так – всё как новый…
– Внучек… – не слыша ни единого слова, повторял, как зачарованный, старик. – Внучек мой… внучек нашелся… зайчонок мой…
– Я вспомнил, вспомнил!.. Когда–то давно… не помню, кто… носил меня на плечах и называл зайчонком!.. Я помню!.. и там еще были елки!.. громадные!.. и… и… и еще елки!..
– Зайчонок мой…
– Ну, хватит! – злобно рявкнул колдун, и волшебный хрустальный момент рассыпался с испуганным звоном, словно воздушное ожерелье из серебряных колокольчиков – праздничное украшение сабрумаев. – Развели тут… сопли! Ах–ах!.. Дедушка–бабушка!.. зайка–попрыгайка!.. Я сейчас расплачусь!
– Ты не смеешь… – жилы на шее юного мага вздулись, словно он тщился поднять нечто невидимое, но очень большое и тяжелое, что давило его, душило и терзало, но теперь, наконец, настал предел его терпению и слабости, и дальше не могло быть ничего, только освобождение от этого удушающего, лишающего сил и воли, ужаса, или смерть. – Ты не смеешь… не смеешь… не смеешь…
Камень на груди Костея заиграл алым, колдун встрепенулся, с изумлением обвел злобно пылающим оком исполинские окна аудиториума в поисках нежданного противника, но удара из раздавленной, побежденной кучки пленных он не ждал.
Рука Агафона медленно поднялась, как в густом сиропе, и из пальцев его вырвались тонкие красные лучи.
Они сошлись на старом колдуне.
Невидимая длань приподняла вдруг его над полом на несколько метров, крутанула, перевернула в воздухе, словно ловкий дирижер военного оркестра – свой жезл, и швырнула на стену за кафедрой.
Лицо молодого мага налилось кровью, стиснутые зубы скрипнули, голова подалась вперед – и вот уже вторая рука обрела свободу.
Сквозь сведенные от напряжения зубы с шипением вырвались незнакомые слова, и десять горящих огнем лучей вонзились в полированное дерево кафедры.
Она исчезла в туче шурупов и багровых опилок.
Но тут пришел в себя и определил источник угрозы и Костей.
– Ах, так!.. – прорычал он. – Ну, держись, молокосос!
Воздух потемнел, словно перед грозой, кроваво–красной каплей вспыхнул Камень Силы, и из всех углов аудиториума вырвались и устремились трем пленным у стены ослепительно–желтые молнии.
Симеон и Граненыч зажмурились, но даже сквозь смеженные веки пробилась красно–желтая вспышка, когда молнии налетели на багровый щит и разбились об него на тысячи яростно шипящих и завывающих, но безвредных искр.
– Ах, так!!!..
На Костея было страшно смотреть.
– Ну, берегись, Морозово отродье… – взбешенно прохрипел он, и на его пленников пахнуло холодом, склепом и тленом. – Ну, берегитесь…
Камень на груди колдуна зловеще заиграл, запульсировал, заколотился, словно живое сердце при страшной опасности, и весь цвет устремился в одну его точку – в самом центре, туда, где сходились его грани…
В Фокус Силы.
– К–кабуча… – неистово прошипел Агафон, взмахнул руками и забормотал заклинания, спешно сооружая новый щит из переплетения слов и пунцовых линий.
Но он не поставил бы и дырявого лаптя против всего дворца царя Симеона, что эта преграда выдержит натиск чистой дикой магии, которую с секунды на секунду готовился метнуть в них Костей.
Как бы ни был хорош маг, Камень Силы оставался Камнем Силы, даже будучи едва розовым.
Это знал инстинктивно даже такой чародей, как Агафон.
– Нет, Костей, оставь его, посмотри на меня, посмотри мне в глаза!.. – дед Зимарь выбрался из–под кучи досок, бывших при жизни нижним ярусом столов и попытался остановить брата, как мог, но тот был глух ко всему, кроме мести.
Дернув всего лишь мизинцем, он отшвырнул старика к его товарищам по несчастью и продолжил концентрировать все могущество великого и ужасного артефакта в точку.
Рубиново–красный Фокус Силы налился мощью и стал похож на трепещущую живую каплю крови…
Костей ощерился:
– Против меня, сопляк, ты был, есть и остаешься…
И тут в окно постучали.
– …остаешься…
Вежливо так, три раза: тук–тук–тук.
Три, потому что на четвертый раз стекла не хватило: оно разлетелось на осколки, с плоским звоном осыпав последний ярус, и в разбитое стекло просунулся…
– Хвост?..
– Хвост?!.. – удивились не подозревающие о жуткой участи, нависшей над их лукоморскими головами, Граненыч и царь.
– Змея!!!..
Костей не стал терять время на театральные эффекты старой знакомой – он, знаток змеиной анатомии, мгновенно развернулся на сто восемьдесят градусов, туда, где по всем правилам должны были находиться головы.
И он их там нашел.
– Я тебя ненавижу, Костей, и мне всегда будет стыдно за те дела, что я была вынуждена творить по твоему приказу, – угрюмо сообщила колдуну Змея.
– Так недолго тебе жалеть осталось!.. – ожесточенно выкрикнул тот и выпустил весь скопившийся заряд магии и ярости в мятежную союзницу.
Необузданная сила злобного волшебства и тройная струя пламени встретились на полпути, смешались, сцепились, взорвались огненно–черными клубами, моментально заполнившими весь аудиториум. Камни, стекла, доски, золото брызнули в стороны, ломая и дробя то, что каким–то чудом пока устояло под их безумным натиском…
Раздался взрыв, какой соловьям–разбойникам и не снился, башня содрогнулась, зашаталась, и северная сторона ее стала осыпаться – камень за громадным камнем, как песочный домик на пляже, на который наступил неосмотрительный прохожий.
Когда пыль, дым и волшебная тьма рассеялись, аудиториум для важных заграничных гостей представлял собой родину Апокалипсиса, жалкую кучу строительного мусора и зияющих, оскалившихся арматурой и балками в стенах и полу пастей пустот.
От крыши остался крошечный клочок, поддерживаемый каменой лестницей с почти полностью погибшего балкона.
Казалось, уцелеть здесь не могло ничто живое…
Если оно не было бессмертным.
Груда камней там, где раньше лестница из шестидесяти сияющих ступеней вела к балкону, зашевелилась, застонала и, рассыпая куски малахита, наружу выкарабкался Костей.
Сейчас его не узнал бы никто: в обгоревших лохмотьях, саже и копоти, стоял он, покачиваясь и обводя бессмысленным взглядом разгром и разрушение вокруг.
Не было видно ни Змеи, ни его родичей, ни местного правительства.
Что ж.
Последняя задача – избавиться разом от всех врагов, была выполнена хоть несколько шумно, но эффективно.
Змеи нет, но в замке осталось ее яйцо.
Если покопаться в руинах, можно будет найти и заморозить хоть что–то от любимой родни: глядишь, и сгодится.
Ну, а если нет…
Если нет – у меня всегда есть Камень Силы, мои войска и теперь уже мой Лукоморск.
Не так уж и плохо для начала завоевания мира.
Ну, кто теперь скажет, что я – не удачливый гений?
Ненавидят они меня…
Вечная им память.
Колдун усмехнулся, провел рукой по глазам, размазывая грязь, и направил всю оставшуюся в Камне мощь чтобы поднять кучу обломков там, где раньше была дверь и пленники: щепетильные дела лучше выполнять самому.
Холод, леденящий холод, мертвящий мороз сковал вдруг его движения, его мысли, его душу, всё его существо…
Привычного отклика из центра груди, там, где висел его камень, его надежда, его сила, его власть, не было.
Потерял!..
Под мусором!..
Порвалась цепь!..
Сдавленно вскрикнув, Костей схватился за грудь.
Цепь была хоть изрядно оплавлена и искорежена, но цела.
Оправа, перекошенная и изогнутая причудливой буквой неизвестного алфавита, тоже была на месте.
И вызывающе–равнодушно зияла пустотой там, где пятьдесят лет покоилось его величайшее сокровище.
Кираса на его груди, там, где висел Камень, прогорела страной формой – кругом. Обуглилась и одежда под ней.
Камня нигде не было.
Как сумасшедший кинулся он на кучу камней и принялся разбрасывать их с нечеловеческой силой, лихорадочно, безумно надеясь, что вот сейчас, сию минуту, под этим камнем, за этой доской лежит, цел–невредим, его Камень, его дитя, его жизнь…
– Его там нет, – прохрипел из угла знакомый голос.
Кто это?..
Кто–то еще, кто выжил в этом аду?..
Но это невозможно!..
Бессмертный здесь один я!!!..
Колдун неохотно оторвался от созерцания голых каменных плит пола и повернул голову на звук.
Брат.
– Что ты об этом знаешь, болван? – прорычал он.
– Знаю, – тоненьким, дребезжащим смешком захихикал дед Зимарь. – Знаю то же, что и ты знаешь… Что пламя Змеи такое же горячее и мощное… как и пламя Сердца Земли… из которого ты создал свой Камень… И что уничтожить его можно, только бросив в тот огненный колодец…или дыханием Змеи…
– Откуда ты?!..
– Змея рассказывала Серафимушке легенду о происхождении их рода… Та – Находке и Сайку… Помнишь, небось, своих бывших прислужников?.. А я всегда был до удивительных историй да преданий падок… Вот Саёк мне по дороге в Лукоморье и рассказал…
– Подумаешь – Камень!.. – пренебрежительно оскалился колдун и сделал шаг к деду Зимарю. – У меня есть город, у меня есть в этом городе армия, у меня есть змеиное яйцо, а теперь у меня есть еще и ты! Несколько недель в пути и работе – и жизнь снова будет прекрасна и удивительна, Мороз.
– Ох, не люблю я худые вести сообщать… – печально покачал головой дед Зимарь и снова засмеялся. – Но у тебя нет города, Костей. Потому что я отослал твоих головорезов прочь за ворота. И у тебя нет змеиного яйца. Серафима и Иванушка должны были спасти его. А раз Змиулания обернулась против тебя, оно в безопасности. А я… что я? Я уже стар и свое отжил, и смерти не боюсь, Костей.
– А еще… милый дедушка… – кучка лепнины, в страхе покинувшей свою стену во время светопреставления в аудиториуме, зашевелилась, и из нее показалась грязная, разбитая, но очень воинственно настроенная голова Агафона. – А еще у тебя есть я…
– Я, конечно, понимаю… – потекла гора красной щепы рядом, – что ты, старый пень, бессмертный… но как раз для таких гадёнышей… придумали пожизненное заключение…
И из груды гипсовых завитушек, присыпанных опилками красного дерева, выбрался грозно насупленный Граненыч, а за ним показалась макушка царя в смятой и похожей теперь больше на самый дорогой в мире шутовской колпак, короне.
– Держите… его…
– Видишь… – прохрипел Агафон, выдирая себя из–под расколовшейся надвое резной балки. – Против тебя… я кое–чего стою… мой щит сработал…
– Ну… что скажешь… братец?.. – усмехнулся дед и нащупал рядом с собой камень потяжелее [237].
Костей свирепо зарычал от злобы и бессилия, дико оглянулся, и вдруг рванул по засыпанным мусором ступенькам наверх.
Туда, где на одной балке и честном слове висели остатки балкона.
И где на балконе, словно пиратский флаг, вяло колыхался на сонном вечернем ветру черный ковер, оставленный дедом Зимарем.
– Стой, подлец!.. – Граненыч рванулся из своей красной горки как феникс из пепла, но так просто ее было не раскидать. – Уйдет же, уйдет, кошкин сын!..
Не оглядываясь и не удостаивая полузасыпанную компанию больше ни единым словом и звуком, колдун сосредоточено перепрыгивал с балки на камень и с камня на лепнину, стремясь во что бы то ни стало добраться до ковра прежде, чем кто–нибудь успеет первым добраться до него самого.
– Уйдет же, Агафонушка, уйдет, как в воду канет!..
– К–кабуча!!! – весело и яростно взревел юный маг и, не задумываясь о последствиях, метнул в Костея свою любимую, но невыполнимую «Ледяную фигуру».
Поскользнется, свалится, тут мы его и загребем тепленького…
Ярко–алые лучи вырвались из кончиков пальцев чародея и ударили в спину уже почти добравшегося до вожделенного ковра колдуна…
Все пространство заполнили ослепительно–серебряные искры, раздался звук, словно покончила жизнь самоубийством хрустальная ваза, люди ахнули…
Обломки ледяного тела Костея сверкающей лунной дорожкой устилали заваленную обломками самого роскошного аудиториума в мире лестницу из шестидесяти ступенек.
За проломом раздалось натужное, беспорядочное хлопанье гигантских крыльев, и над оскалившимся уцелевшими камнями краем стены показались три змеиных головы.
Один взгляд трех пар глаз на открывшуюся картину разгрома – и умная Змея поняла всё.
Тройная струя кипящего жидкого пламени вдоль лестницы, превратившейся после этого в детскую горку из расплавленных камней, довершили победу.
С бессмертием тела, натворившего столько зла, было покончено, и бессмертная душа Костея легким паром унеслась туда, где ей было самое место.
– И… это всё? – недоверчиво оглядывая скользкую каменную дорожку на месте лестницы, проговорил Граненыч.
– Похоже, – всё еще не веря собственным глазам, ушам и прочим органам чувств, включая подозреваемое шестое и неоткрытые еще седьмое, восьмое и восьмое–бис, ответил Агафон.
– Как – всё?!..
– Что значит – всё?!..
– И после этого они называются друзьями!!!..
И тут же, вслед за возмущенными голосами откуда–то из–под пола, потому что дверной проем и коридор сгинули бесследно, вылезли запыхавшиеся, чумазые, но смеющиеся Серафима, Иван, Саёк, а за ними – целый спасательный отряд, все с мечом в одной руке и с лопатой – в другой, ведь в таких ситуациях никогда не знаешь, какого рода спасение потребуется попавшим в беду.
К счастью, мечи пришлось отложить и заняться раскопками и оказанием первой помощи.
– Костеевцы, – не унимался дед Зимарь, пока дружинники извлекали его из–под выщербленной, треснувшей, но всё еще прочной и, самое главное, тяжелой, малахитовой столешницы кафедры. – Костеевцы из города вышли? Они были переодеты в солдат твоей страны, Симушка!..
Дружинники расхохотались.
– Не успели, дедушка, не успели! – весело воскликнул один, и дед узнал Володьку из караула у ворот.
– А что случилось?..
И дружинники, наперебой, как горячий анекдот, стали рассказывать:
– Ты не поверишь, но не прошло и двух часов, как прибыло настоящее лесогорское войско!..
– Пять тысяч!..
– Костеевцы, что у ворот, тут же кинулись на наших…
– Да куда им, полутора сотням, против наших двух!..
– Да еще, когда ворота открыли, лесогорцы самозванцам так бока намяли!..
– Так наваляли!..
– Ни один не ушел!
– И не успели закончить, как глядим – остальные во весь опор из города скачут и какую–то чушь несут!..
– Ату их, ребятушки, ату!..
– И вас туда же, родимые!..
– И их оприходовали, всех до одного!..
– Сдаваться предлагали – не согласились, гады…
– Злые они…
– А тут, только совместную победу отпраздновать хотели, смотрим – Змея вернулась!..
– И прямо ко дворцу полетела, даже не жжет – не палит ничего по пути!..
И тут настал звездный час белобрысого Володьки.
– А она около ворот наших села! Мы только от твоих чар, дедушка, глаза продрали – глядим, Змеища!.. То ли сон, то ли морок, то ли настоящая! А потом глядь – у нее в когтях как на полатях царевич Иван со своею супругою! Они спрашивают, дескать, что случилось, где кто, и тут мы всё, как ты, дедушка, велел, им и рассказали! Оне, царевич с царевною, с ней хотели лететь, а она говорит им, мол, нет, тут я сама с супостатом должна поквитаться, вы свое дело сделали, и – вверх, к башне!.. А потом оттуда ка–а–а–ак грохнет!.. Ка–а–ак рванет!.. Камни как полетят градом!.. И сама она закувыркалась и наземь рухнула. Ну, мы думали – всё… пропала… и наши пропали, и всё пропало, одолел их костяной царь…
– А тут их высочества нас вооружили лопатами, мечи у нас свои были, и – сюда, на выручку!..
– Думали, Костею тому каждый хоть по разу да вдарит за все хорошее…
– Хоть лопатой…
– А вы тут без нас обошлись.
– А как всё было–то?
– Да, что тут случилось?
– Как вы его победили?
– Или враки всё, что он бессмертный был?
Граненыч и Симеон переглянулись и поняли, что оба они подумали об одном и том же.
– Всё расскажем, всё опишем, как было, никого не забудем, – торжественно проговорил царь. – Есть у нас на примете один жизнеописатель замечательный. Пишет – как поёт. Он про всё, что было, книжку правдивую сочинит. Чтобы все прочли и знали. Что написано пером, как говорится…
– А как же кто неграмотный?.. – раздался дрожащий, расстроенный голос Сайка.
– А кто неграмотный – тому прочитают, – успокоил его Володька.
Друзья и вновьобретенные родственники собрались в Малом Уютном зале у камина только поздно вечером, чтобы не сказать рано утром.
Даже после гибели Костея хлопот у них не убавилось. Но это были приятные хлопоты.
После уничтожения Камня силы всё, что было порождено его магией, вернулось на круги своя.
Умруны обрели долгожданный покой.
Двухметровые зверолюди превратились в того, кем они были до поступления на службу к Костею и поспешили разбежаться. На их отлов были брошены все пять лесогорских тысяч да еще лукоморцы: аннексий и контрибуций с них не получишь, так хоть отработать заставим, решил обком. Разрушенный обстрелами из баллист и катапульт и налетами Змеи город нуждался в хозяйской руке строителя. Боярин Никодим за свой счет и руками неудавшихся завоевателей собрался перестроить скомпрометировавшие себя участки городской стены, а боярин Демьян на радостях взялся вымостить все четыре дороги аж километров на сто.
Гигантская невидимая боевая машина, на которую вчера наткнулся экипаж Марфы Покрышкиной и Пашки, превратилась во вполне видимую груду железа, на которую тут же стали точить зуб (а также зубила и ножовки по металлу) все городские и окрестные кузнецы.
Обериха прислала к Дионисию Кракова и попросила забрать из ее царства мертвого мужика в одном сапоге – весной весь воздух испортит. Она рассказала, что ворвался он к ней как к себе домой вчера, посреди ночи, засел за ее домом и затих. А сегодня к вечеру как заорет вдруг, ровно оглашенный, как за горло схватится, будто кто душит его, и пал замертво. Поглядела она – а на шее у него след, словно удавкой его давили, а удавки–то и нет, только пепел черный вокруг шеи. Но если бы он стал так каждый день вопить, честных лешачих пугать, то она, велела передать, его бы сама удавила.
С разрешения Оберихи в войска Василия и Дмитрия был послан Краков с сообщением о полной и безоговорочной победе дома. Впрочем, без Костеева колдовства братья и сами скоро вернутся домой, решили все.
– …Ну, а теперь, Серафимушка, твоя очередь рассказывать, как ты с хрустальным сундуком сладила, – ласково улыбаясь невестке, попросил царь Симеон.
Все – глава семьи и государства с супругой, их сын и две невестки – Елена и Серафима, пятеро братьев Серафимы, прибывшие во главе ограниченного лесогорского контингента, главком обороны, царский курьер, библиотечный Дионисий в парадном костюме и умопомрачительной шляпе со страусовым пером [238] и, конечно, Агафон рядом с дедушкой – придвинули кресла поближе к огню. На широкой каминной полке лежал, блаженствуя, Масдай. Вечер был холодный, а топи – не топи, если три окна открыты настежь, всю улицу не обогреешь.
Даже если эти окна почти полностью заткнуты громадными змеиными головами.
– Да, в общем–то, не слишком сложно это и оказалось… – скромно пожала она плечами, начиная свой рассказ [239], и положила на колени перевязанные, словно в белых перчатках, руки, чтобы никто ненароком такого свидетельства не просмотрел.
– …и я пришла в себя оттого, что меня с трех сторон одновременно пытались поджечь, – преодолев заново вместе с восхищенными слушателями все препятствия и препоны, подошла она к концу истории. – Я разлепила глаза и увидела перед собой точную копию нашей Ланы, только совсем крошечную, не больше пяти метров вместе с хвостиком. Она – вернее, он – тыкался в меня как в коврижку и пытался отгрызть кусочек.
– У него еще нет зубов, – нежно уточнила из окошка Змиулания.
– Вот и я говорю – пытался, – невозмутимо продолжила Серафима. – А иначе бы я просто не проснулась. Оказалось, что когда я сломала сундук, заклинание, сдерживающее вылупление… или проклевывание?.. Короче, появление Размика на свет пропало…
– Мы его Эразмием назвали, – снова проворковала Змея.
– Ага, – кивнула царевна и расплылась в улыбке: в милашку Змейчика, глазастого, неуклюжего и обаятельного, словно детская игрушка, влюбилась с первого взгляда не одна Змиулания. – И то, что я яйцо уронила… вернее, оно само упало… еще ускорило процесс. Благо, высота там до пола была не больше метра. А когда мы с Эразмием вышли на улицу, то оказалось, что власть в замке переменилась, что умруны наши больше не умруны а Иванова гвардия, и что его мамочка сидит под дверью Проклятой башни и разве что не прожигает ее взглядом.
– Потому что ничем другим ее прожечь было нельзя, – вздохнула она.
– И тогда мы оставили командовать в замке Ваниных гвардейцев, Находку – присматривать за малышом и раненым Кондратом, а сами, что было крыльев, полетели сюда. Остальное вы знаете.
– Да–а–а… Досталось нам всем, конечно… но досталось и им, – глубокомысленно заметил Граненыч. – Это хорошо, что мы все встретились. Каждый на своем месте оказался и вовремя. А теперь, когда всё позади, расставаться даже жалко будет…
– Расставаться? – разочаровано вскинула брови Елена.
– Да, – развел руками Митроха. – Ведь Агафону надо в школе своей восстанавливаться… Деду Зимарю… или деду Морозу?.. когда Змиулания поправится, возвращаться к Макмыр…
– Да, кстати, как вас теперь называть? – спохватился и царь.
– Я к «Агафону» привык, – пожал плечами маг. – А «Светозар» пусть моим вторым именем будет.
– А я буду дедом Морозом разве что под Новый Год, – рассмеялся старик. – А так мне «Зимарь» тоже по нраву.
– А еще меня интерес разбирает, как ты, орел, такие чудеса сегодня творил, что ни в сказке сказать, – не унимался с расспросами Граненыч, – ежели раньше у тебя… э–э–э… похуже чуть получалось? А тут, как гром среди зимы, понимаешь, такое из тебя поперло, аж сам Костей последний глаз выпучил…
Агафон смущенно улыбнулся.
– А раньше я то сыном мельника был, то как гром среди ясного неба внуком Костея стал… А тут вдруг у меня такой дед, как этот, объявился. И тут я понял, что теперь я горы свернуть могу, не то, что Костея какого–то вверх ногами закрутить!
Старик, сияя от распирающей его гордости и счастья, погладил внука по патлатой голове и прошептал едва слышно, только для него: «Зайчонок мой…»
Чародей зарделся и, неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, неуклюже и смущенно клюнул его в небритую щеку.
