Текст книги "И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 70 (всего у книги 73 страниц)
– А вот эта? – выуживал царь из другого ларя еще один образчик заморского плетения.
– Эта?..
– Нет, ваше величество, – вмешивался тут Саёк. – Эта плоская, а у него такая… круглая…
– Ладно… А эта?
– Эта слишком тонкая…
– Эта слишком ажурная…
– Эта слишком вычурная…
– Эта слишком блестящая…
– А эта вообще перекрутилась!..
– Это дизайн такой, – недовольно окинув взглядом свою любимую цепь, сообщил магу царь.
– Ну, так тем более на его не похожа.
– А эт… – Симеон заглянул в шестой сундук, для верности пошарил по дну рукой и растеряно взглянул на соучастников: – Всё… больше ничего нет – мы всё перебрали…
– И ничего не подошло? – педантично уточнил Граненыч, несмотря на то, что он был свидетелем всего процесса.
– Н–нет… – растеряно переглянулись Агафон и Саёк.
– Да что же это такое!.. – возмутился Симеон. – Неужели у меня, монарха самого Лукоморья, нет в хозяйстве такой цепи, как у какого–то там Костея? Чем, хотелось бы мне знать, она так хороша, что равной ей нет даже у меня?!
– Хороша?.. – маг и курьер снова переглянулись и, не сговариваясь, в унисон покачали головами.
– Да не хороша она вовсе, – поморщился Саёк. – Она такая… простая… грубая…
– Ничем не примечательная…
– Неинтересная…
– Как кузнецом кованая…
– Круглая, а в длину длинная…
– Как собачья, что ли? – усмехнулся дед Зимарь, и, совершенно неожиданно, оба эксперта по Костею подпрыгнули.
– Ну, да!..
– Точно!..
– Как же это я сразу не подумал!..
– Точь–в–точь, как собачья!..
– Только золотая!
Все устремили вопросительные взгляды на царя: не сидит ли у него часом на заднем дворе кто–нибудь из барбосов на золотой цепи?
Симеон задумался, нахмурил лоб, потискал в кулаке бороду, и вдруг просиял.
– Будет вам к обеду золотая собачья цепь!
– Это как?..
– Прикажу ювелирам простую позолотой покрыть, и вся недолга!
– Тогда встречаемся после обеда, а пока – вперед! Нас опять ждут великие дела!..
Через несколько часов, аккурат после обеда, когда дед Зимарь, получив огромный рубин на позолоченной собачьей цепи, спустился в царство старшего прапор–сержанта для примерки и подгонки, от Лесогорских ворот на трофейном ковре прилетел гонец, и с горящими глазами доложил, что по лесогорской дороге прямо к ним полным ходом движется большой вооруженный [232] конный отряд под Лесогорскими же, соответственно, знаменами.
Был немедленно кликнут Саёк с флагманским ковром, и вся делегация оборонного командования – царь, его курьер, его главком, советник главкома на Масдае и гонец из дружины на черном с закрашенными государственными символами царства Костей ковре помчались с совсем не царской скоростью к Лесогорским воротам.
Челяди, уже с воздуха, был дан громкий и срочный приказ готовить гостям дорогим хлеб–соль, мясо–картошку, рыбу–кашу и квас–компот, и дворец загудел и зарябил движением, словно улей в погожий день.
Группа встречи и приема Лесогорской военной помощи успела к воротам в самый раз, чтобы посмотреть красочное зрелище пробивающегося сквозь на глазах редеющие ряды врага великолепно вооруженного отряда на поджарых и злых боевых конях. Впереди на белом скакуне махал мечом как легким прутиком широкоплечий, умудренный годами и боями и стратегмами военачальник лесогорцев с мужественным суровым лицом.
Перед таким лицом хотелось встать по стойке «смирно», сдать оружие и уйти в монастырь, потому что с первого взгляда было ясно, что ничего более совершенного военное искусство Белого Света не исторгало и не исторгнет за всю историю своего существования.
Но лукоморцы, не переходя на лица, просто открыли ворота, и в город влетело преследуемое опомнившимся врагом подкрепление от соседей.
Едва не прищемив хвост последней лошади, тяжелые створки ворот захлопнулись, и на чересчур резвую пехоту противника обрушилась вся огневая мощь лукоморской дружины.
Масдай спустился неподалеку от топтавшейся в смущении у порога города и рассматривающей во все глаза трофейный таран конницы, и Симеон торжественной поступью приблизился к командиру лесогорцев.
– Ваше величество, – прозорливо определил главного из трех лесогорец и поклонился. – Докладываю, что подкрепление из Лесогорья, союзной вам державы, прибыло. А меня зовут полковник Еремей.
Царь прослезился, приподнялся на цыпочки и обнял Еремея поперек подмышек – дальше не достал.
Граненыч, ограничившись корявым поклоном, навскидку прикинул количество конников – полтысячи, не больше.
Проницательный Светозар правильно истолковал задумчивый вид лукоморского главкома и поспешил его успокоить:
– Мы – передовой отряд. Остальные десять тысяч идут с продуктовым обозом, будут у вас дня через два–три.
Митроха улыбнулся:
– Ну, если с продуктовым, то хорошо… И, кстати, о продуктах. Милости прошу, гости дорогие к нашему столу – покормить вас с дороги не мешало бы.
– А где у вас стол? – практично поинтересовался Еремей.
– Во дворце – для вас и ваших десятников. А остальных уж поскромнее приветим, но тоже не обидим. Война – войной, как говорится, а обед по расписанию.
– Хм… – задумался на мгновение лесогорский полковник. – Тогда я бы оставил здесь сотни полторы – на всякий случай, вдруг ваши враги разволнуются после нашего прихода – так мы их живо успокоим. Остальные пойдут со мной. Во дворце у нас, я думаю, совещание будет?
– Будет, – кивнул царь.
– Так вот после него остальных и распределим. Они – в вашем распоряжении.
– А обед?.. – несмело заикнулся Агафон, который обед пропустил и теперь мучался при одном воспоминании и ароматах, истекающих из царской кухни.
– Обед – по расписанию, – хитро подмигнул ему Еремей.
К удивлению обкома, во дворец на обед, совещание и экскурсию от всех пяти сотен пошел один Еремей. Но, как заметил еще Шарлемань Семнадцатый, низложенный монарх Вондерланда, в чужой монастырь со своим самоваром не ходят, и три сотни с половиною были оставлены в покое на подъездной площади у парадного входа дожидаться решения.
К всеобщему огорчению кухонной челяди, в рекордно–короткие сроки организовавшей банкет из сорока перемен с музыкой, скоморохами и ученым медведем на ходулях, Еремей предложил заменить пир парой кренделей на ходу и кружкой кваса и перейти к делу.
Лицо царя тоже вытянулось – не столько потому, что он успел проголодаться, сколько больно уж хотелось выразить свою благодарность союзникам хоть в такой форме, но ничего не оставалось, как согласиться и, по–быстрому перекусив в кабинете Симеона [233], лукоморцы повели деловитого военачальника для обсуждения стратегии совместных действий, неохотно совместив дорогу в особую башню дипломатических приемов с короткой экскурсией.
– Это одна из самых высоких башен дворцового комплекса, и здесь по традиции предков, собираются важные высокопоставленные особы – обратите внимание, неважные высокопоставленные особы туда и на арбалетный выстрел не допускаются! Они приглашаются, чтобы читать боярам лекции о международном положении и размышлять о жизни и важном месте в ней нашей державы, – словно заправский гид или агент по продаже недвижимости, Симеон нахваливал доставшиеся от предков квадратные метры.
Обком в расширенном составе пыхтел и обливался потом, поднимаясь на историческую достопримечательность, но у его лукоморского величества словно открылось второе дыхвние, и он продолжал разливаться соловьем:
– …Она была построена еще моим дедом, Николаем. Он пригласил известного тогда тарабарского зодчего Никулаэ Нидвораи – двадцатого в своей династии! И, хотя до этого он уже построил пять дюжин башен без одной, специально для моего деда он составил уникальный проект: внутреннее помещение амфитеатром в двадцать ярусов, от первого до последнего – шестьдесят каменных ступенек, ведущих на балкон – моему деду исполнялось в год постройки шестьдесят лет!.. И называется это всё мудреным заграничным словом «аудиторум»! Обратите внимание, какие величественные окна уходят под потолок! Они напоминают полураскрытые лепестки перевернутого цветка! А чашелистики… или плодоножка?.. нет, определенно не семядоля… короче, то место, откуда у цветка растут лепестки – это каменная смотровая площадка, окруженная бирюзовыми перилами! На нее можно попасть только с балкона по лестнице. Убедитесь сами – это прекрасное место, откуда можно видеть полгорода! Посмотрите!.. Вон – Кожевенная слобода, вон – Вогулка, а там – Конанок!.. И река, и слобода, я имею в виду… А какой здесь воздух, какой простор, а чувство полета!.. А еще – обратите внимание – под ногами у нас зеленым мрамором выложена большая буква «Н» в круге: архитектор сказал, что так он увековечил в веках… то есть, запечатлил впечатление… в смысле, изобразил изображение… короче, что это – начальная буква имени моего деда!..
– Только деда? – невинно поинтересовался гость, и царь озадаченно замолк.
– Кхм… – наконец проговорил он. – Что–то раньше я таким вопросом не задавался… Да нет, конечно же деда! Исключительно! Нельзя же быть таким подозрительным, Еремей Батькович!..
Хотя по загорелому мужественному лицу полководца и было видно, что у него по этому поводу особое мнение, он вежливо улыбнулся и пожал плечами.
По его особому мнению, лирики на этот день было предостаточно.
Пора было переходить к стратегии и тактике.
Дед Зимарь оглядел себя в зеркале придирчивым взглядом, охнул, надвинул повязку на глаз, поправил на черной, почти совсем не красящейся стальной груди камень ценой в миллион на позолоченной собачьей цепи и остался доволен.
– Ну, как, голубок, похож я на царя Костея? – гордо поворачиваясь то правым, то левым боком перед бесстрастным зеркалом, спросил он у эксперта.
– Нет, – не задумавшись ни на секунду, ответил голубок.
Дед изумлено замер.
– Это… почему? Али камень не так блестит? Али доспехи другого покрою? [234] Али цепь короткая?..
– Да нет, дедушка Зимарь, – терпеливо, как малому ребенку, стал объяснять очевидное для всех, кроме него, мальчик. – Всё блестит, всё как надо и цепь самое то. Только…
– Что?
– Только всё равно вы на него не похожи… Добрый вы… у вас лицо доброе… и глаза… глаз, то есть… тоже добрый… А на Костея взглянуть просто – и то боязно. А вы…
Дед Зимарь не знал, радоваться ему или огорчаться.
– И что же мне делать? – растеряно спросил он у зрителей.
– Ну… Я бы попробовал представить себе что–нибудь неприятное, отец, – посоветовал вдруг Панас. – Чтоб разозлиться.
– Неприятное?.. – рассеяно повторил дед и задумался.
– Может, гадюку? – предложил Саёк.
Морщинки старика умильно разгладились.
– Хм… Тогда… муху в супе?
Умиление уступило место жалости.
– Или болезнь страшную?..
Сочувствие.
– Труп месячной давности!
Брезгливость.
– Умрунов!
Воинственность.
– Осадную башню?
Тревога.
– Десять новых осадных башен!
Любопытство.
– Костяного царя! Представьте себе, отец, что вы видите перед собой его собственной костлявой личностью, а он вам еще и говорит, что…
Что именно говорил гипотетический костяной царь деду Зимарю, Панас договорить не успел, так как осекся и прикусил язык.
Саёк тоненько ойкнул и попятился спрятаться за зеркалом.
Если бы у зеркала были ножки, а не подставка, оно бы попятилось спрятаться за Сайка.
Эффект был достигнут.
– В–в–вот т–т–теп–п–перь… п–п–п–похожи… – без необходимости сообщил испугавшемуся самого себя деду царский курьер из своего укрытия.
– Если он… этот ваш костяной царь… и впрямь так выгладит… – обрел вслед за ним дар речи и старший прапор–сержант, – я из арсенала всё отдам… без ордеров… без регистрации… день и ночь выдавать буду… только прогоните его от нас подальше… змеиного сына…
– И это… т–тренироваться вам н–надо… чтобы п–привыкнуть… – пискнул Саёк. – П–походите так… г–где–нибудь… д–до вечера…
– Ага, – энергично согласился Панас. – Где–нибудь. Потому что если я вас в таком виде невзначай в своих владениях увижу – меня с работы трупом вынесут.
– Л–ладно, – кивнул дед Зимарь, помял пятерней занемевшее от выражения непривычного чувства лицо и представил себе Костея еще раз.
Тренироваться – так…
– Панас Петрович!.. Панас Петрович!.. – раздался заполошный женский крик в коридоре, и через миг вслед за криком в арсенал ворвалась пухленькая растрепанная испуганная девушка.
– Что случилось, Дуся? – заботливо подхватил ее под руку Семиручко, чтобы та не споткнулась о россыпь булав, приготовленных к передаче в действующие войска. – Что ж ты кричишь, словно ошпаренная? Ты ж…
– Да это не я, это Любка с Дашкой!.. – едва не плача, выговорила, задыхаясь от бега и волнения, девушка.
– Что – не ты? – не понял Панас, но до деда Зимаря всё дошло очень быстро.
– Тебя, горлица, за мной послали? – шагнул он к Дусе.
Та взвизгнула, отпрыгнула и оказалась в объятиях Панаса.
Тот, похоже, особо и не возражал, но до его чувств тут никому сейчас дела не было.
– Да не бойся, девица, я это… перед представлением тренируюсь… – поспешно вернул нормальное выражение лица дед Зимарь, и Дашка перевела дух.
– Д–да… з–за вами… вы – дед З–зимарь, целитель з–заграничный? У нас д–девчонки обварились… с–срочно… просит тетя В–восифея…
– Так бежим скорее!.. Веди, показывай, как на кухню пройти! – кинулся вперед молодой поварихи старик, потом повернулся и крикнул Сайку: – Помоги дяде Панасу порядок тут после нас навести, голубь, ладно?..
Довольный распоряжением, позволявшим ему оказаться на совершенно законных основаниях в мире его детской мечты – в самом настоящем царстве оружия, курьер радостно ответил «ага!», и скорая знахарская помощь, гулко топоча по каменным плитам коридора, понеслась в сторону кухни…
– …Сегодня–то у помощника моего, Афанасия, много этой мази не будет, но на ночь хватит. А к утру он, если мне самолично недосуг будет, еще сготовит. И пусть тогда кто–нибудь завтра в лазарет у сабрумайских ворот придет, и я или он – кто на месте окажется – еще этой мази дадим, для пичужек ваших сероглазых, – инструктировал дед Зимарь за большущей чашкой чая со сладкой шаньгой шеф–повариху тетку Восифею, обширную краснощекую женщину лет сорока, с волевыми зелеными глазами и толстой каштановой косой.
Пострадавших девушек, полусонных и уже не чувствующих боли, увели в их комнатки – отдыхать и набираться сил. «Днем человек калечится, а во сне лечится», – не уставал повторять дед Зимарь, и сделал это простое правило своим главным принципом лечения.
– …Так что, ничего страшного с ними не случилось, так им и скажите, ласточкам вашим, до свадьбы, как пить дать, заживет, – говорил дед поварихе, доедая последний кусок шаньги и рассматривая задумчиво тарелку пирожков с вишневым вареньем на блюде перед собой, как вдруг дверь кухни распахнулась.
Вбежал, размахивая руками, взволнованный седобородый мужик, резко остановился у порога, замер, словно у него кончился завод, и стал лихорадочно шарить по громадному залу испуганными глазами.
– Здесь я, здесь! – дед Зимарь быстро встал, помахал рукой и, с сожалением в последний раз окинув прощальным взглядом горку румяных пирожков, поспешил к незнакомцу.
– А откуда вы знаете?.. – удивилась повариха.
– А рыбак рыбака издалека примечает… – вздохнул старик.
Седобородый уже мчался ему навстречу.
– Егорка там наш, у парадного, короб нес, поскользнулся на луже застывшей, и ногу сломал!..
– Веди, – коротко ответил дед.
Даже не выходя из парадного, дед Зимарь увидел корчащегося на мостовой парня, кость, торчащую из голенища сапога, и всё понял.
– Беги, принеси две дощечки длинных, тряпки, чтобы их примотать и носилки сооруди, – отдал он торопливо наказ, и седобородого как ветром сдуло.
А дед выскочил на улицу и побежал, перепрыгивая по мере сил и возможностей коварные затвердевшие от первого морозца лужи, к Егорке, и склонился над ним.
Он взял белое от боли лицо парнишки в ладони, впился взглядом в его глаза и быстро прошептал заветное слово.
Молодой грузчик всхлипнул, вздрогнул и затих.
«Уснул», – озабочено подумал дед и огляделся по сторонам. – «Где же его напарник так долго бродит? Ровно я его не за досками послал, а за яблоками молодильными!..»
И тут впервые до него дошло, что на площади перед парадным он не один.
Почтительной толпой его окружили огромные воины в незнакомых доспехах, с незнакомыми штандартами и с хмурыми конями в поводу.
Человек триста.
Причем кони прислушивались к их разговору с ничуть не меньшим вниманием, чем богатыри.
От отряда отделился белокурый здоровяк, подобострастно кланяясь, приблизился к нему и, заговорщицки оглянувшись, прошептал:
– Безупречная работа, ваше величество… Высший класс… как всегда… непревзойденно… А… с остальными… уже… всё?
– Естественно, всё, – недовольно, сам не зная, отчего, отозвался дед, вспомнив двух невезучих девчонок на кухне. – Там делов–то было на десять минут.
– Ну, естественно, как мы могли усомниться, – расплывшись в верноподданнической улыбке, залебезил здоровяк. – Какие будут приказы?..
И тут до старика дошло, словно обухом по голове.
Солдаты неизвестной армии…
«Ваше величество»…
Недовольные и внимательные по–человечески кони…
Два – ДВА!!! – комплекта оружия, притороченных к каждому седлу…
И – самое главное – его вид.
Его чернокирасный одноглазый недовольный вид плюс золоченая собачья цепь с алым рубином.
Который не помешал незнакомому офицеру обратиться к нему «ваше величество» и юлить перед ним, словно собака перед сахарной костью.
Ледяная волна зародилась в застывшей груди, мгновенно набрала силу и окатила деда Зимаря с яростью цунами.
Костей.
Костей здесь.
Не знаю, как, но он в городе и во дворце.
И тут вдогонку, накрывая первую, рванула вторая волна: сейчас он с Симеоном, Агафоном и князем Митрохой!..
Дед вскочил, хотел было бежать, но третья волна выхлестнула и сбила своих предшественниц: какой был приказ у солдат Костея?
Чего они ждут?
Его лично?
Вечера?
Ночи?
Чтобы перебить охрану у любых ворот, или у всех сразу, и впустить остальных?
Сколько их здесь всего?..
– Сколько вас здесь всего? – услышал вдруг он сухой, полный тяжелой ненависти голос.
– Триста пятьдесят на триста пятьдесят, ваше величество! – вытянулся в струнку белокурый офицер. – Остальные сто пятьдесят на сто пятьдесят остались в городе, как вы приказали!
Оказывается, это спросил я, отстраненно подумал дед.
Триста пятьдесят на триста пятьдесят.
Он был прав.
Костей превратил своих зверолюдей в коней.
Ночью тысяча головорезов, вернув себе человеческий – насколько это предусмотрено Костеем – облик, обрушится на все ворота разом, и тогда…
– А–а… разрешите спросить, в–ваше величество?.. – судорожно сглотнув и, видимо, уже жалея, что поддался провокации такого неблагонадежного чувства, как любопытство, проговорил офицер.
– Ну? – недобро уколол его взглядом дед.
– В–ваши з–зубы… Их стало больше?..
Зубы?..
Зубы?!
При чем тут зубы?..
Никто ничего не догадался ему сказать про зубы Костея, вот что!..
Но ночью, когда они планировали начать свою операцию, ни его, ни костеевские зубы видны бы не были!..
Но сейчас–то не ночь…
«Дареному царю в зубы не смотрят», – родился и пропал странный афоризм в голове старика.
Дед Зимарь невольно ухмыльнулся, уставился своим единственно–доступным на данный момент глазом на мускулистого офицера, и тот, проиграв битву взглядов на корню, отвел глаза для перегруппировки, нервно сглотнул и непроизвольно попятился.
– Тебе не нравятся мои… новые… зубы? – ласково уточнил дед Зимарь.
– Нет!.. Никак нет!.. Они великолепны!.. Как всё, что ваше величество когда–либо творило!.. Я восхищен!.. Это самые зубастые в мире зубы, какие я только… самые… крепкие, я хотел сказать… необыкновенные… зубы…ослепительной белизны…
Старик усмехнулся, заставив офицера проглотить остаток славословия в адрес новых зубов своего правителя, и уточнил:
– Сто пятьдесят на сто пятьдесят в городе – это где?
– У Лесогорских ворот, ваше величество!.. Но вы… вы же так… п–приказали… в–в–в–ваше в–в–в–велич…
– Планы изменились! – буравя побледневшего на несколько тонов офицера взглядом, рявкнул дед Зимарь. – Ты!
– Так точно!.. – вытянулся строго вертикально, как по строительному отвесу, офицер.
– Забирай всех и скачи во весь опор к Лесогорским воротам! Там прихватишь остальных, скажешь местной страже, что у вас – план, царем утвержденный…
– Так точно!..
– Да не мной, идиот… – поморщился дед. – Их царем… И что вы уходите, чтобы сесть в засаду. Понятно?
– Так точно!..
– Заедете на десять километров в лес, остановитесь, и ждите вестей лично от меня!
Дед Зимарь хотел отпустить исполнительного офицера, но в голову ему пришла еще одна мысль.
– Если вместо меня приедет кто–то другой, рубите его без разговоров на месте!
– Так точно!..
– Ну же? – страшно прищурился дед, сжав в ниточку тонкие губы и раздув ноздри, и бравого еще несколько минут назад офицера словно ветром сдуло и водрузило на крайне недовольного коня.
– П–по коням!!!.. – проревел он, и весь отряд, не задумываясь и не задавая вопросов, повиновался, как хорошо отлаженный механизм.
– Открывайте ворота – мы выезжаем! – визгливо проорал офицер к удивлению часовых, недоуменно воззрившихся на внезапное отбытие в неизвестном направлении только что прибывшего подкрепления.
– А куда это…
– Не твое собачье дело!.. Шевелись!..
Обиженный лукомоский офицер сердито сплюнул и дал команду своим стражникам отворять ворота.
Едва ажурные решетчатые створки освободили проход, кавалерия вырвалась на улицу и помчалась к Лесогорским воротам, словно ее преследовал с самыми нехорошими намерениями лично царь Костей.
Проводив напряженным взглядом последний псевдоконский круп, дед Зимарь решил действовать.
Узнать у прислуги, куда повели иноземного гостя, было делом одной минуты.
Услышав гордые слова «одна из самых высоких», старик болезненно сморщился и непроизвольно застонал, но, стиснув все так удивившие костеевского офицера шестнадцать зубов и собрав волю в кулак, он начал торопливое восхождение к знаменитому аудиториуму лекций о международном положении.
Что он будет делать, когда откроет дверь и окажется лицом к одинаковому лицу с самим Костеем, дед не мог и предположить, но если Костей уже сбросил личину, то один перед ним предстанет человек или вся дворцовая стража, результат не изменится.
Дед Зимарь зажмурился, и перед глазами предстала лужа крови, а в ней – он сам … И лицо у него белое–белое…
Как во сне, что преследовал его уже несколько дней…
В руку сон–то, выходит.
Тьфу, наваждение…
О таком думать – так лучше сразу в глубокий подвал забиться и там сидеть – дрожать.
Будем считать это просто разведкой.
Может, он еще и не открылся, и тогда появление скромного знахаря не вызовет у него подозрения, не то, что вломившийся в изысканные двери весь дворцовый гарнизон!.. Может, мне удастся предупредить царя и остальных?.. И как–нибудь увести их? Сказать, что у меня есть вопрос по вечерней вылазке? План? Пожелание? Сказать, что я отказываюсь? Или что начался штурм?.. Или пришло еще одно подкрепление из Лесогорья? Нет, только не это… Ладно, Бог не выдаст – Костей не съест…
Что–нибудь придумаю.
Увы, хитроумные планы деда Зимаря пропали втуне: двери, ведущие в аудиториум, были закрыты. Он пытался толкать их, стучать, колотить, пинать, резать ножом, но они даже не дрогнули: с таким же успехом он мог попытаться прорезать или проломить городскую стену [235].
Так надежно двери могла укрепить или метровая каменная кладка, или магия.
И каменщиков он сегодня во дворце не видел.
Задыхаясь и хрипя не приспособленными к таким альпинистским подвигам легкими, старик выскочил из башни и помчался, на сколько хватало прыти, к воротам.
Туда, где лежал дежурный ковер.
– Офицер… ковер мне… быстро… миленький… срочно давай!.. – сжимая рукой сипящую, как испорченная фисгармония, грудь, дед оперся на косяк будки и ткнул трясущейся рукой в свернутый трубочкой ковер под столом.
– Пожалуйста, соколик… поспешай, родной!..
– Да зачем вам, дедушка Зимарь, ковер? – сержант вскочил и подвинул свою табуретку старику. – Вы присядьте, я вам сам лекаря в один миг найду! Сашка, Олег, Володька! Чего расселись! Стрижом летите…
– Нет, нет… что вы, соколики… не надо… я сам лекарь… спаси душу от греха – отдай ковер, милок!..
– Да что случилось? – встревожился не на шутку и весь караул. – Враг идет? Букаху отыскали? Лесогорцы заблудились в городе?
При этих словах старик свободной рукой схватился за сердце.
– Спаси и сохрани!!!..
– Да вы только нам скажите – мы поможем! – грозно вынули мечи из ножен молодые солдатики. – Мы всех на ноги поднимем!
Дед Зимарь зажмурился, и перед глазами опять предстала лужа крови, а в ней – безусые еще Сашка, Олег, Володька и молодой грозный сержантик… И лица белые–белые…
– Простите меня, соколики… – прошептал дед.
– Что–что, дедуля? – не расслышал тот, кого сержант назвал Володькой.
– А сейчас подойду, да всё и скажу… – прошептал старик, по очереди заглядывая каждому в глаза, и караулка для юных солдатиков вдруг поплыла, закачалась, закружилась медленно, потом побыстрее, как карусель на ярмарке в детстве… и стало так хорошо, так покойно, так радостно… словно в радужном сне…
…сне…
…сне…
Сон.
– Всё скажу, всё расскажу, как есть доложу, ничего не удержу… – напевным шепотом продолжал наговаривать дед Зимарь, вытягивая черный ковер из–под стола и стараясь не задеть уснувших, кто где стоял, стражников. – В заграничной высокой башне–аудитории сидит царь Костей. Он нашего царя, князя Митрофана да волшебника Агафона в плен взял. Я не Митроха – планов хитроумных придумывать, видать, всё–таки не могу, и не Агафон я – волшебство мое слабое, да не такое, какое надо… Через полчаса вы проснетесь и тревогу поднимете. Двери там ни вам, ни мне не открыть – надо сразу на крышу лететь. Я что смогу – сделаю, но чую я – живым мне оттуда не выбраться… Не сердитесь на старого, ребятушки… Не желал я вам зла… Я ковер оставлю на крыше, ежели что – пригодится вам, поди… Прощевайте, милые.
Костей – уже в облике себя самого, а не какого–то мифического лесогорского полковника – гордо, упиваясь собственным превосходством и гением, стоял в самой середине полуамфитеатра, там, где во время лекций о международном положении располагался докладчик–посол или старший советник лукоморского правителя.
Царь Симеон, Граненыч и Агафон висели рядом с дверью у стены, метрах в двух от пола, как уставшие артисты кукольного театра после спектакля, и были не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой.
– Итак, – насмешливо обведя пленных холодным взглядом единственного глаза, он заложил руки за спину и прошелся пружинистым шагом человека, который в трех гнилых орешках нашел шубу, карету и зАмок.
Если бы взглядом можно было убить, Костей, даже при всем своем бессмертии, был бы уже покойником.
– Вот мы и повстречались… – издевательски поклонился он каждому и остановился напротив Агафона. – Снова…
Юный маг не удостоил его и словом.
– Так значит, ты сбежал от меня сюда, рассчитывал, что соплеменники твоего лукоморского приятеля укроют тебя от меня… А их маг тебя еще и защитит. Так? Ты всегда был глуповатым трусом, мой внучек, и ничуть не изменился со времени нашего последнего свидания. Твое счастье, что ты мне пока нужен… живым… Но, я вижу, наше почтенное собрание неполно? Не хватает вашего волшебника. Где он?
У деда Зимаря на размышления не было и мгновения.
Если он сейчас застанет Костея врасплох, может, он забудет о своих жертвах на время, хоть на несколько секунд, и те успеют сбежать?..
А если нет?..
Заодно и выясним.
– Я здесь, – гордо улыбаясь, дед пинком открыл дверь балкона и предстал перед изумленным Костеем темным силуэтом на фоне сереющего вечернего неба.
Зал озарила вспышка ослепительно–красного света, три беспомощные фигуры обрушились на пол, хулиган–сквозняк хлопнул дверьми за их спинами, но Костею, казалось, было все равно.
Он обрушил на хрупкую фигурку мнимого соперника лавину силы, которая немедленно подхватила его, повалила и покатила вниз, к ногам колдуна, с твердым намерением пересчитать все шестьдесят символических каменных ступенек.
– Бегите, бегите!!!.. – только и успел выкрикнуть старик перед тем, как невидимый ураган завертел его и швырнул вниз.
– К–кабуча!!!.. – взревел Агафон и выбросил вперед скрюченные пальцы.
Нужные слова прыгнули на язык сами собой, и старик, не успев досчитать и до четырех, мягко слетел вниз и плавно опустился на пол.
Костей не глядя махнул рукой, и позабытые на миг пленники вновь прилипли к стене.
Нарушитель порядка сквозняк в недоумении тщетно бился о застывшие намертво двери.
Огненные шары вспыхнули и повисли над ареной, освещая желтым позабытую усталым осенним светом сцену.
– Кто это сделал?!.. – взбешенный царь ткнул в слабо заворочавшегося деда у себя под ногами, как в нечто, оставленное дворовой собакой под порогом.
Впрочем, хоть у него и имелось три варианта ответа на этот вопрос, угадал он с первого раза и без помощи подсказки зала.
– Это ты!.. – мерцающее клубящимся гневом око уставилось на внука. – Это сделал ты!..
– Я, – не стал отпираться Агафон. – И что из того?
– Ты?!.. – гнев, получив подтверждение, с извинениями отскочил и уступил место изумлению. – Ты, недоумок, тупица и лентяй, который двух слов волшебных всю жизнь связать не мог, ты?..
Агафон с трудом удержался от банального «сам дурак», потому что это, скорее всего, не соответствовало бы истине, а вместо этого просто кивнул.
Он изо всех сил надеялся, что со стороны это смотрелось как гордый, полный уверенного достоинства жест, а не как начало припадка нервного тика.
– Но ты… не могу поверить… за секунду… долю секунды!.. – Костей удивлялся так, что в другое время и при других обстоятельствах чародею было бы даже лестно.
– А ты ничего не путаешь?.. – колдун вдруг впился взглядом в двух других захваченных.
И вдруг Агафона как прорвало.
– Да, это я сделал! – яростно выкрикнул он, и все сомнения колдуна развеялись. – Я, тот самый недоумок, который с Иваном украл камни стихий у твоего лопоухого колдуна! Я тупица, который встал на пути твоего тарана, черепах и башен! И несколько захлебнувшихся штурмов – тоже на моей совести! А еще я – тот лентяй, который закопал под Сабрумайскими воротами горшки с горючей смесью! И, если ты не забыл, то ядро в лоб – это тоже подарок от меня!.. А теперь можешь меня убить! Давай! Ты же этого хотел! Если ты отпустишь царя и Граненыча, я даже не буду сопротивляться и пытаться сбежать! Ну, договорились?
Не обращая внимания на протесты двух остальных пленников, Костей недоверчиво прищурил глаз, осматривая по–новому своего мятежного родственника, задумчиво поджал губы и отступил на шаг.
