Текст книги "И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 73 страниц)
Набравшись смелости, чародей даже попробовал подорвать один погребенный на середине пустыря пузырёк огненным шаром.
Сработало даже это.
Ошалело оглянувшись по сторонам, придумывая, что бы еще изобрести, Семен вдруг расцвел, как майский день, и ликующе оглядывая друзей, предложил:
– А давайте разольем всё по горшкам, запечатаем сургучом и на Сабрумайской дороге закопаем? По ней же супостат к нам прийти должен – вот пусть завтра и попрыгает!
Мысль о том, что можно прямо сейчас сделать что–то, от чего Костей попрыгает, вселила в Агафона утраченные было силы и энергию, и он радостно поддержал новаторское предложение.
Особо в нем мага привлекало то, что проделать предложенное можно при полном отсутствии самого Костея.
Сказано – сделано, и на ночь глядя, обвешанные горшками с «кузнец–коктейлем», как ишаки водовозов где–нибудь в Шатт–аль–Шейхе, и вооружившись заступами, подрывники двинулись пешим порядком к Сабрумайской сторожевой башне.
Пусть супостат попляшет.
* * *
Ночью этого же дня, под покровом темноты, из леса вытекла черная, ощетинившаяся железом зловещая масса клыков, когтей и светящихся красным глаз и попыталась бесшумно пройти по дороге, чтобы застать защитников города врасплох и ворваться через ворота, минуя стадию осады.
Первая треть гениального плана командования Костеевой армии [144] удалась идеально: пройти бесшумно по дороге под тяжелым проливным осенним дожем им не составило труда. Ровный гул яростно втыкающихся в землю струй скрыл даже чавканье грязи под ногами зверолюдей и временами вырывающиеся из их пастей проклятья: разбитая возами дорога так просто не отпускала.
Но приблизительно в полукилометре от Лукоморска вторая стадия плана Костея столкнулась с четвертой линией обороны Граненыча, которая, как опытным путем выяснили завоеватели, распространялась и на дорогу государственного значения [145].
Первые три шеренги солдат во главе с капралом, не успев понять, что происходит, повалились куда–то вниз, где мягкой посадкой и не пахло. Крики и вой провалившихся на этот раз не смог заглушить даже ливень.
Последующие шеренги, почуяв неладное, шарахнулись вбок, и наткнулись то ли на лес, то ли на заставу, то ли на засаду [146]… Сгорая от жажды проявить себя в бою, или просто от желания согреться, солдаты взмахнули топорами, стараясь достать воображаемых коварных лукоморцев, притаившихся за бревнами – полетели щепки, но лес не сдавался.
– Да это просто деревяшки! Обходите их, да и всё!.. – проревел, перекрывая шум ливня и битвы с вкопанными бревнами, капрал и поспешил подать личный пример в расчете на внеочередное сержантство.
Как очень скоро выяснилось, это было последнее, на что он смог вдохновить своих солдат в этой жизни – в конце концов, бревна и волчьи ямы были расположены в шахматном порядке…
Услышав признаки кипящего где–то впереди сражения со всеми признаками надвигающегося поражения оккупационных сил, лейтенант, предусмотрительно приотставший якобы из целей получения более объективной картины боя, приказал трубить остановку и перегруппировку, и варварское истребление бревен из деревьев стратегически не важных пород было прекращено. Натыкаясь и наступая друг другу на пятки, зверолюди из подпирающих авангард отрядов неохотно остановились и стали ждать дальнейших распоряжений командования, проклиная дождь, дорогу, Лукоморье, это самое командование, и тот злополучный день, когда им впервые пришла в голову мысль, что военная форма выглядит круто.
По цепочке сигнала весть о первом боестолкновении и потерях – минимальных своих и сокрушительных – противника – была донесена до царя Костея.
Прорычав что–то невразумительное, он отдал приказ перейти к плану «Б» – не приближаясь к линии укреплений города замкнуть его в кольцо, развести костры и начать сборку осадных машин под руководством советников и его личным.
Утром непокорных лукоморцев должен ждать неприятный сюрприз в виде штурма, и не только.
* * *
Букаха проснулся в своей комнатушке под грустно протекающей крышей самого захудалого питомника клопов и тараканов в Лукоморске, известного почему–то в миру как постоялый двор «Царские палаты» [147], оттого, что в окошко кто–то стучал.
Нет, к тому, что целый вечер с разной степенью успешности в него ломился то косой ливень, то бесцеремонный ветер, то остервенелый град он уже успел привыкнуть, и через несколько часов нервных вздрагиваний, подергиваний и подпрыгиваний перестал обращать на них внимание несмотря на отчаянный сквозняк вкупе с хлещущей между рамой и подоконником водой и даже ухитрился задремать… Но теперь, даже сквозь сон было ясно слышно, что хлипкой оконной рамой дребезжал именно кто–то, а не что–то.
Одолеваемый мгновенно и одновременно возобновившимися тиками, иканиями, заиканиями и просто ужасными предчувствиями, диссидент вылез из–под тонкого дырявого одеяла с давно сломавшейся функцией термоизоляции и осторожно, на цыпочках подкрался к ожившему вдруг окну.
Босые ноги ступили в натекшую то ли из–под рамы, то ли с потолка холодную лужу, боярин тоненько ойкнул, и некто за окном посчитал это знаком к решительному приступу.
Стекло в раме дзенькнуло и разлетелось на мелкие кусочки, и сквозь черную мокрую дыру ветром внесло и швырнуло на шею бывшему боярину нечто холодное, металлическое и очень решительно настроенное.
И не исключено, что на действия, квалифицируемые Уголовным уложением Лукоморья как «намеренное нанесение тяжких телесных повреждений, не совместимых с признаками жизни».
Беззвучно серебряные крылья сомкнулись на шее моментально проснувшегося Букахи и начали яростно сжиматься, словно сам царь Костей лично впился в горло опального шпиона своими костлявыми безжалостными пальцами, и стали долго и с удовольствием душить его, то отпуская и позволяя втянуть воздух в агонизирующие легкие, то снова стискивая и давя, пока темнота с искрами не застилала вылазящие из орбит глаза…
Наконец, когда предатель уже распрощался с опостылевшей жизнью, тиски ослабли, и металлическая мышь превратилась в настоящую. Она неохотно снялась с боярской шеи, опустилась на грудь судорожно ловящему воздух ртом Букахе и извергла из своего чрева скрученный в трубочку лист желтоватой бумаги и кожаный мешочек размером с грецкий орех, затянутый красным шнурком.
Требовательный злобный писк и оскаленные мелкие, острые как иглы зубы колдовской твари не дали беглецу отдышаться, как следует.
– Сейчас, сейчас, мышенька, милая… прочитаю, что наш хозяин пишет… сейчас, родная… сейчас, золотая… ты не серчай, самое главное… не серчай… успокойся… я всё как надо сделаю… как надо всё… – задыхаясь и хрипя, подобострастно забормотал он, разворачивая трясущимися руками царскую депешу.
Мышь засветилась призрачным синеватым светом, и Букаха, нервно массируя отдавленное горло, торопливо прочел короткое сообщение и в ужасе уставился на мешочек на своей груди, словно и он мог в любую секунду накинуться на него и начать душить.
– Я?.. Я?.. Но почему я?.. Я не умею!.. Меня узнают!.. Схватят!.. Я не могу!.. Я никогда… раньше… не… не… я не…
Мышь расправила крылья, спланировала точно на грудь предателю и сомкнула их кончики у него за спиной.
– Не надо, не надо, пожалуйста!.. – взвизгнул Букаха и выронил письмо. – Я понял!.. Понял!.. Я виноват!.. Но я исправлюсь!.. Я всё сделаю!.. Всё, как надо!.. Царь будет мною доволен, я клянусь тебе!..
* * *
Утро нового дня Лукоморск встречал на стенах, угрюмый, настороженный, вооруженный и готовый к любым превратностям военной судьбы, какие только могли поджидать их на горькой тропе осады.
Дождь к рассвету кончился, небо приподнялось, тучи хмуро расступились, пропуская первые солнечные лучи, и люди увидели, что город окружен плотным кольцом палаток и потухающих костров. А чуть поодаль вражеского лагеря, ближе к лесу, полным ходом шли какие–то работы: невидимые [148] плотники сооружали нечто непонятное, и оттого пугающее. Доски, балки, колеса, мешки, шкуры, веревки – все странно и медленно перемещалось, стремясь собраться то ли в огромные дома, то ли в передвижные пыточные комплексы повышенной комфортности. Над самим лагерем, надрывно и угрожающе, словно стараясь если не перекричать, так заглушить друг друга, наперебой хрипели трубы, призывая бесчисленное множество чужих солдат, чудовищно не похожих на людей [149], строиться под черными стягами и готовиться к тому, ради чего они сюда заявились.
Граненыч высунул голову меж зубцов сторожевой башни Сабрумайских ворот, бросил взгляд налево, направо… Везде, насколько хватало глаз, на равнине перед линией обороны имени него простиралось одно и то же: палатки, костры и войска, войска, войска…
Слева от полного великих и малых дум об обороне главкома раздалось нерешительное покашливание, почихивание и посмаркивание – день, проведенный под проливным дождем, отразился на здоровье Агафона, как ожидалось…
Всегда приятно, когда получается так, как планируешь.
– А как вы думаете, князь Митрофан Гаврилыч, они одновременно на приступ пойдут, или так… участками?.. – невзначай, словно спрашивал, не знает ли его собеседник, какого цвета у соседа старая карета, поинтересовался свежеиспеченный заместитель главнокомандующего лукоморскими войсками по вопросам волшебства.
– Чтобы на приступ пойти, им сначала надо бревна выкорчевать, ямы засыпать, вал сровнять и ров забросать, – терпеливо, словно добросовестная нянька не в меру любопытному подопечному, стал разъяснять сугубо гражданскому до вчерашнего дня чародею азы военной азбуки Митроха. – А так как это работа, чреватая повышенной смертностью и травмоопасностью среди осаждающих, как верно подметил еще генерал Манювринг, то производить ее имеет смысл лишь на отдельно взятых участках.
– Так вот я и спрашиваю, на каких участках… – нервно кидая взгляды то на закончившие построения войска, то на молчаливых и сосредоточенных защитников города, повторил Агафон и почувствовал, что желудок его болезненно сжимается и завязывается узлом.
– Самый простой вариант для осаждающих – ворота. Один раз помучаться, выбить – и свободный доступ в город открыт. Я бы на их месте начал с ворот, – отстраненно–задумчиво, словно анализируя чужую шахматную партию, проговорил Граненыч. – Может, даже с наших. Они ничем не хуже других трех. В тактическом смысле, имею в виду. А так… эта сторожевая башня самая старая из всех, и местами кладка начинает сыпаться… чуть–чуть… И еще одна особенность, если ты приметил: в отличие от остальных башен, у этой, старой, ворота не защищены аркой–тоннелем с бойницами в своде, а сделаны, как бы это выразиться… заподлицо с фасадом. И если бы у меня был выбор, с каких ворот начать, то я бы даже не думал – начал с этих.
– И это радует… – упавшим голосом пробормотал чародей.
– Это хорошо, – неожиданно похвалил его Митроха. – Рвешься в бой, показать свою выучку волшебную? Молодец. Мне Семен Соловьев вчера вечером рассказывал, как вы тут где–то горшки с горючей смесью зарыли. Вот сюрприз–то неприятелю будет! Места–то отметили, орлы?
– Чтобы и они их заприметили и раньше времени чего заподозрили? – покосился на главкома маг. – Так запомнили.
– Ну, ты это, со смесью–то молодец, – одобрительно пробасил Граненыч и похлопал волшебника по плечу. – Кузнецы–то без тебя эвон сколько с ней возились, полгорода едва не пожгли, а всё без толку. Не хочет взрываться – и хоть ты плачь. А ты прилетел, раз–два – и всё на мази. Мне соловьи–разбойники про вчера–то в подробностях рассказали, не скромничай…
– Ну… э–э–э… чего там особенного… – сконфуженно хмыкнул маг и принялся заинтересованно разглядывать соринку на своем рукаве. – Мы, волшебники, знаем взрывающиеся смеси как свои два пальца… шутка… А серьезно если, то нам это сделать – раз плюнуть… У нас в школе недели не проходит, чтоб ученики чего–нибудь не взорвали во время занятий… или не подпалили [150]… Издержки высшего образования…
– Хорошее у вас, видать, образование, – пришел к нагло напрашивающемуся выводу князь и снова тронул за плечо своего покрасневшего [151] зама, увлекшегося теперь сковыриванием засохшей грязи с носка одного сапога при помощи каблука другого: – Вон, я же говорил… как раз по бывшей дороге путь пробивают… и не руками, гляди–ка… Наверное, их магов тоже учат не как попало…
– Где?!..
Если бы Агафон не ухватился за Граненыча, он бы упал.
Один.
А так они рухнули на крышу башни под изумленными взглядами дружинников и ополченцев как два куля.
– Ты чего?.. – недоуменно уставился на чародея Граненыч, поднимаясь и потирая зашибленный бок.
– С–стреляли… – пробормотал Агафон, и его окраска плавно перешла из красного в инфракрасный спектр.
– А–а… – всё еще непонимающе покачал головой князь. – А я–то что–то не приметил…
– М–мимо, – пробубнил специалист по волшебным наукам, тоже поднимаясь на ноги и поспешно, с преувеличенной заинтересованностью, высунул голову за зубцы. – Так г–где?..
– Вон там, – услужливо ткнул тонким пальцем вдаль Митроха, и чародей, даже не особенно приглядываясь, смог теперь увидеть всё сам.
Вооруженные до оскаленных и очень острых сами по себе зубов зверолюди отступили, образовав полукруг, и вперед вышел едва различимый на их фоне невысокий субтильный человечек, одетый во всё черное.
На груди у него сияла ярко–алая точка, и по сравнению с этим неестественным колдовским цветом все вокруг казалось блеклым, будто облитым тусклой серой краской.
Человечек сделал рукой резкий жест, и четыре бревна, ближайшие к нему, стали, кряхтя, медленно раскачиваться: вправо–влево, взад–вперед… Через несколько секунд они полезли из земли, словно решили тряхнуть стариной и ударились в рост, и с влажным смачным шмяком, слышным даже на стенах, шлепнулись в грязь, обдав почтительно замерших в ожидании зверолюдей веером мутных брызг.
После этого настало время следующей четверки…
– Это один из их колдунов? – изучая в медную подзорную трубу маленького сосредоточенного мага, методично воюющего с бывшими деревьями стратегически не важных пород, хмуро полюбопытствовал Митроха, словно не мог и предположить, какой получит ответ.
– Это их царь, – мрачно сообщил Агафон.
Митроха действительно не мог предположить, какой ответ он получит.
– Царь?!.. Это… этот… эта… – ихний царь?!..
– Ну, да, – нервно повел плечами чародей. – Если мы, конечно, об одном и том же человеке говорим.
– На вон, посмотри, – протянул ему Граненыч подзорную трубу, и он жадно прильнул к окуляру.
Когда маг вернул трубу хозяину, в грязи валялись еще восемь бревен, а на застывшей в гримасе вселенской скорби физиономии чародея блуждала, явно не понимая, как она здесь оказалась и что делает, призрачная улыбка.
– И чего там смешного показывают? – нахмурился Граненыч.
– Ничего, – покачал головой Агафон и улыбнулся еще шире. – Но, если я все правильно понял, то раньше Костей справился бы с этими бревнами за пять секунд, а сейчас он возится с ними уже минуты три.
– Кроме того, что мы выиграли две минуты и пятьдесят пять секунд, чем еще можешь порадовать? – кисло усмехнулся Митроха, снова прильнув к не успевшему остыть окуляру.
– Во–вторых, по словам царевны Серафимы, свежезаряженный Камень обычно цвета… цвета… – глаза чародея лихорадочно забегали по туалетам присутствующих, и быстро остановились на темно–малиновой шапке ополченца с огромным луком справа от Митрохи. – Вот такого цвета. Она сама мне показала этот цвет на какой–то ягоде, стреляющей колючками, в лесу, когда мы встретились, так что я не придумываю, я запомнил. А сейчас Камень, как ты можешь созерцать, алый. И это значит, что Костей использует его уже довольно долго, и силы в нем осталось где–то вполовину от изначального.
– Хм… – неопределенно пробурчал Митроха, не прекращая процесса, который был окрещен Агафоном «созерцанием».
– А, в–третьих, то, что он делает это сам, а не его жалкие фокусники, отчего–то именующие себя колдунами [152], указывает на то, что они этого сделать НЕ МОГУТ.
– Да?.. – нахмурил брови Граненыч и подобие кривой улыбки, озираясь, вползло и на его озабоченное лицо. – А вот это хорошую новость ты сказал. И означает она, что у других ворот такие проходы пока не проделываются. Ну, разве если только руками… Но мне бы уже доложили.
– Ваш светлость Митрофан Гране… граврилыч! – к Митрохе подскочил небритый, не выспавшийся, но радостно–возбужденный Семен Соловьев, с горящими от нетерпения глазами и шальной ухмылкой. – Дозволь по супостату из «аленушки» шмальнуть, а? Мы энто направление позавчера пристреляли: хоть на излете, да достает туда, родимая. А то вытаращились, гады ползучие, через кочергу их да в коромысло, зубы скалють… Разреши, а?..
– Ты погоди, Семен, погоди, впереди телеги–то не беги, – слегка остудил его пыл Митроха. – На излете интересу мало. А вот когда они яму первую заделают и снова бревнами займутся, тогда попробуй. А то ишь – выстроились, как на смотру… Посмотрели, и будет. И соседям своим передай, самострельщикам и катапультщикам, чтоб как до второй полосы неприятель дошел, так и они за дело бы принимались.
Довольный кузнец убежал сообщать товарищам по оружию массового поражения тактику на ближайшее время, а Граненыч снова прилип к окуляру, и, пожевывая обветренными губами, то и дело бормотал, отвечая каким–то своим, невысказанным мыслям:
– Ничего… Мы еще повоюем… Мы еще посмотрим, кто кого…
Мужики при котлах со смолой – котловые – переглянулись, кивнули друг другу и стали разводить под огромными закопченными посудинами огонь.
День обещал выдаться жаркий.
Под непрекращающимся обстрелом бревнами, камнями, стеновыми блоками, кусками старой кирпичной кладки [153] и прочим строительным мусором Костею пришлось трудиться над прокладкой прохода в линии Граненыча почти час. Причем последние несколько десятков метров он продвигался вперед исключительно под прикрытием поспешно собранного домика–тарана.
Чем ближе подходил он к валу, оставляя за собой относительно ровное пространство шириной в пять метров, не доросшее еще до почетного звания дороги [154], но уже не щетинившееся кольями и бревнами, тем больше предметов – тяжелых и колючих – сыпалось на его защитное укрытие.
Домик не дополз до вала метров пятнадцать и остановился, и тут же в мокрые мешки с песком, составляющие его броню, впились десятки стрел с горящей паклей.
– Не–а… Ничего его, гада, не берет… – разочарованно сплюнул мужик в малиновой шапке, опуская лук. – Обложился мешками как подушками… Каменюкой его бы сейчас хорошей припечатать: небось, только так бы его избушка крякнула…
– Слишком близко подобрался, – с сожалением поморщился Граненыч, выглядывая из–за зубца и наблюдая, как вал начинает медленно, но неуклонно сам по себе осыпаться в ров, словно разравниваемый невидимой лопатой.
– Не добыли еще такую каменюку, чтобы его гадскую избушку прошибла, – хмуро отозвался Семен, оторвавшись на минутку от своей «аленушки». – Глаз даю – сам лично в него два раза попал, и хоть бы хны!.. Трещит, да лезет!..
– Да уж… Прет, как лось… Всё нипочем… – злобно прищурился лучник в кольчуге дружинника.
– Из чего она у них только сделана?..
– Не иначе, из дуба. Да колдовством подперта.
– Да… Бают, он самый сильный колдун во всем Белом Свете…
– Похоже…
– Наш–то супротив него, поди, не потянет.
– Да куда уж… Энто как теленку с медведём бодаться…
– Наш–то без году неделя, а тот–то, говорят, старик…
– Да–а… Парень–то он неплохой, вроде, да опыту, поди, маловато будет…
– Да ладно, не стони, Ерема, раньше времени. Может, еще и сдюжит наш парень–то.
– Да хотелось бы…
– Бы, да кабы…
– А, кстати, где твои горшки закопаны, чародей? – спохватился главком, оторвавшись от подзорной трубы, хотя и невооруженным глазом было теперь видно даже слишком хорошо. – Не пора ли?..
– Кажется… они между бревнами были… прямо на бывшей дороге… перед варом… то есть, пелед валом… но он до них не дошел… и в бару тоже вара пыла… то есть, в вару бара пыла… пала бала…
– Эй, Агафон, с тобой все в порядке? – тревожно потряс за плечо специалиста по волшебным наукам Митроха, когда беспомощные попытки того поведать миру про пару горшков, закопанных в вал, незаметно сошли на нет и больше не возобновились. – Ты чего?
– А?.. Что?.. – встрепенулся маг, словно очнувшись ото сна. – Да, я… это… да–да… Что ты говорил? Ты что–то говорил, то есть?..
– О чем задумался, говорю?
Чародей повернул к Митрохе бледное, почти обескровленное лицо и прошептал:
– О том, сколько усилий потребуется Костею, чтобы если не своротить башню, то выбить ворота… И что мы будем делать потом…
– А я думал, на этот случай у нас есть ты, – удивленно уставился на заместителя по вопросам волшебства Митроха.
– Я?!.. Я?.. Я… – Агафон и впрямь словно очнулся от кошмара. – Есть я?..
Он протер глаза руками, потряс головой, оглядел Митроху, словно видел впервые, приложился лбом к холодному камню зубца, за которым прятался все это время, оторвался от него и снова уставился на главкома.
– Я. Да, конечно, у нас есть я!.. К–кабуча! У нас же есть я!!!.. Это он привык не ставить меня ни во что! Позор семьи, да? Недоумок, да? Суповой набор, да?.. Да провались ты сквозь землю, милый дедушка, понял!.. Я не боюсь тебя!.. Не боюсь!.. Это ты меня скоро будешь бояться!.. – Агафон разошелся–раскипятился, гордо выступил в полный рост из–за своего укрытия, ставшего с утра практически родным, и с чувством показал замершему бронированному домику–тарану кулак.
Угроза получилась не ахти какая, по крайней мере, Граненыч размерами кулака был не впечатлен, но это всё же было лучше, чем умирающий лебедь, которого он наблюдал еще несколько минут назад.
– Мы еще ему покажем, – сурово поддержал его Митроха и успел втянуть в безопасность прежде, чем их единственного специалиста по волшебным наукам подстрелили неприятельские лучники.
Две стрелы просвистели в опустевшем секунды назад пространстве и улетели падать в город, а Агафон жизнерадостно потер руки и снова выглянул из–за зубца, но на это раз уже не как заяц из ловушки, а как охотник из засады.
– Пусть подходит, – широко ухмыльнулся маг и полез в рукав. – Мы ему устроим… сюрпризик…
Все дружинники и ополченцы в пределах слышимости оторвались от своих дел [155] и дружно вперились взглядом в чародея, ожидая, что он сейчас достанет из рукава что–нибудь интересное: меч–кладенец, топор–саморуб, копье–самотык или, на худой конец, голубя.
Но он достал всего лишь маленький скучный кусочек пергамента и, вместо того, чтобы насылать на наступающих порчу, сглаз или вселенский потоп, углубился в чтение.
Впрочем, читать ему долго не пришлось, потому что участок вала напротив ворот, наконец–то, полностью засыпал ров, и наступающие восторженно взревели, приветствуя свой первый успех.
А перед воротами образовалась вязкая даже на вид перемычка из жидкой грязи, по которой треугольная непробиваемая избушка, приводимая в движение силой нескольких десятков зверолюдей, снова настойчиво, хоть и медленно, рывками поползла вперед [156]…
Увлеченные обстрелом приближающегося тарана, лукоморцы не обратили внимания на маленькую фигуру в черном, спину которой прикрывали двое верзил со щитами в свой рост [157], чрезвычайно быстрым шагом удаляющуюся от открывающего сезон первой премьерой театра военных действий.
На груди у замухрышки болтался белый камень на золотой цепи.
– Сейчас–сейчас… – пропел себе под нос Агафон в предвкушении поединка двух великих магов, засовывая заветный пергамент на старое потайное место в рукаве. – Сейчас… Сейчас прольется чья–то кровь, сейчас прольется чья–то кровь…
– Прольется, – басом подтвердил Граненыч и стал с интересом наблюдать за приготовлениями к отражению первой атаки.
Обученные солдаты действовали как хорошо смазанная машина, и в лишних командах не нуждались.
Задыхаясь от встречного ветра и скорости, на крышу приземлился курьер на Масдае – не кто иной, как Саёк, посланный Граненычем за подкреплением сразу, как только Костей стал громить линию обороны, и радостно доложил:
– Пять сотен по вашей светлости приказу прибыли и ждут внизу, ваша светлость князь Грановитый!..
– Хорошо, спасибо, пусть будут готовы. А ты пока облети всю стену, погляди, не идут ли где такие же приготовления к штурму, – деловито кивнул Митроха, дождался звонкого «Будет исполнено!», и повернулся к магу.
– Ну, что у нас там с горшками?
– Я уверен на сто пятьдесят с половиной процентов, что мы их закопали вон там и больше нигде… – прошептал тот, и из–за зубца в направлении предполагаемого захоронения горшка с горючей смесью высунулась сжатая в кулак рука мага.
Но не успели защитники подумать, не принялся ли их чародей снова грозить отсель неприятелю, как за ней последовал кусочек головы с прищуренным в прицеливании глазом, и не успели вражеские снайперы среагировать, как таран приблизился к примеченной магом точке…
Не раздумывая больше, Агафон выкрикнул короткое заклинание и выбросил вперед пальцы в имитации взрыва.
Потом еще раз, и еще, и еще…
Зрители присели и закрыли головы руками.
Долгие секунды, сложившиеся в минуту, ничего не происходило, и самые отважные (а, может, самые любопытные) не выдержали и осторожно высунули носы из укрытий – и не прогадали.
– Смотрите!!!..
– Таранщикам подкрепление бежит!..
– Обнаглели!..
– Думают, раз минуту не постреляли, так значит, и дома никого нет?..
– Отсекайте!.. Не пускайте!..
И, следуя приказу Граненыча и зову сердца, лукоморцы снова обрушили на осмелевшее Костеево воинство все предметы, пригодные для метания и оказавшиеся у них в данный момент под рукой.
И лишь один ополченец в малиновой шапке на мгновение отвлекся от своего полезного и увлекательного занятия и недоуменно уставился на Агафона:
– Ваше премудрие… а я что, один взрыва не слышал, или у меня со слухом чего?..
Князь Митроха не проронил по этому поводу ни слова, но взгляд его, адресованный специалисту по волшебным наукам, был красноречивей трехчасовой речи.
– Я тут в последний момент подумал… и решил… что в данной конкретной обстановке… взрыв… э–э–э–э… будет неэффективен… Я бы даже сказал… э–э–э–э… контрпродуктивен… И пришел к выводу… значит… что с такой… нестандартной… угрозой… как таран в собственной броне… надо бороться ассиметрично, неадекватно, но… э–э–э… эквивалентно, – размашисто жестикулируя и стараясь не глядеть в сторону Граненыча, разъяснил ошалевшему мужику почему–то занервничавший вдруг чародей. – Так что, всё под контролем! И займись своим делом!.. Ишь, разговорился!..
– Как скажешь ведь, ваше премудрие, – пожали плечами мужик, вера которого во всемогущество магии после такой отповеди только усилилась, и последовал совету.
– Это ты хорошо загнул, про обстановку–то, шибко складно, – беспощадно вперился Митроха в готового провалиться сквозь башню мага. – А делать–то что–нибудь собираешься, орел? Если нет, так и скажи – путь люди на тебя не рассчитывают.
Специалист по волшебным наукам побелел, потом покрылся красными пятнами и снова побледнел…
– Я готов поклясться, что верно заприметил место… – отчаянно прошипел он, не сводя глаз с неумолимо надвигающегося тарана, но даже это жуткое зрелище было лучше, чем сурово–презрительное лицо Митрохи. – Может, заклинание сквозь землю не проходит… Или… или… Нет, ты не гляди на меня так, Митрофан Гаврилыч… Я не вру… Я точно говорю… Этот таран не жилец, я на что угодно поспорю… У меня в мешке есть мощный артефакт, я говорил… Используй я его, этот домик снесет как бумажный, но мне не хотелось бы тратить его в самом начале осады… Но, если придется… Но ситуация и впрямь идиотская!.. Это ведь не чудовище какое – это всего лишь дурацкий домик, в котором к потолку подвешено обитое железом бревно!.. И главное – не дать ему разбить ворота!.. А как ему можно не дать разбить ворота?.. Как ему не дашь?.. Ну, вот как?.. Вот ворота, вот бревно… И что?.. Как?..
Митроха пренебрежительно покосился на запутавшегося в словах и заклинаниях чародея и пошел к люку, чтобы спуститься вниз к поджидающему подкреплению, но тут Агафона осенило.
– Простыня!!! – кинулся он с воплем за Граненычем. – Мокрая простыня!.. Есть?.. Срочно!..
– Смирительная рубашка, – иронично фыркнул князь и продолжил свой путь.
– Нет, рубашка будет мала! – не уловил хода главкомовской мысли маг и кинулся к лестнице, ведущей вниз, опережая и едва не сбивая с ног Митроху. – Надо одеяло!.. Или скатерть!.. Мокрую!.. Пододеяльник тоже сойдет!.. Мокрый!..
Горожане на секунду оторвались от бойниц, благоговейно переглянулись – именно таким – буйно–помешанным – они всегда и представляли себе настоящего волшебника – и, не дожидаясь очередного указания, вернулись к войне.
А буйно помешавший всем и сразу этажом ниже волшебник уже переворачивал там вверх дном всю обстановку.
Как и было можно предугадать, воды везде было в изобилии, но вот с простынями и даже со скатертями в сторожевой башне почему–то было хуже.
Но настоящего чародея это остановить не могло.
Когда до беззащитных перед тяжелым тараном ворот оставалось не больше полуметра, перед носом уже примеривающихся к рукоятям на бревне зверолюдей упал с башни и развернулся лукоморский флаг.
Точнее, три лукоморских флага, сбитых наспех загнутыми гвоздями вместе и спущенные на двух привязанных по краям веревках. Три мокрых насквозь трехглавых орла на истекающем водой бело–сине–красном фоне смотрели друг на друга, словно озадаченно переглядываясь и спрашивая, что же они, собственно говоря, тут делают.
Переглянулись и задались аналогичным вопросом и солдаты в треугольной избушке.
– Что это? – выразил, наконец, витавшее в воздухе недоумение, капрал.
– Флаги? – предположил один из солдат.
– Сдаются? – выразил надежду другой.
– Белого мало, – возразил знаток военной символики.
– Тогда чего? – снова выразил всеобщую мысль капрал.
– Для поддержки боевого духа? – предположил знаток.
– Чьего? – снова поинтересовался капрал.
Солдаты с сомнением переглянулись.
– Не нашего, – решительно отверг все возможные и невозможные варианты второй.
– Наверное, своего, – высказал предположение знаток.
– Тогда они с местом вывешивания что–то напутали, – заржал оптимист.
– Это с перепугу, наверное, – авторитетно заявил знаток, и на этом дискуссия сама собой закруглилась.
С таким выводом не поспоришь.
Тем более что других не наметилось.
– Ну, чего уставились как бараны? – грозно выкрикнул капрал и ткнул когтистым пальцем широкой лапы в занавешенные ворота. – Подвигаемся вплотную и начали! Нам эту развалюху разнести – раз пнуть! Навались!..
