Текст книги "И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 73 страниц)

 Елена, ошеломленно моргая, опустилась на стул.

 Первое, что пришло ей в голову: «Какая трагическое стечение обстоятельств, какие неземные страсти, какая всепоглощающая любовь!..»

 И тут же – второе: «Не может этого быть. Благородная синьора Лючинда Карамелли – Дионисий?!..»

 * * *

 Земляные работы закончились для лукоморской аристократии нежданно–негаданно перед самым рассветом.

 Лопата боярина Порфирия внезапно звякнула обо что–то твердое и высекла искру. Дальнейшие лихорадочные раскопки под охи, ахи, советы и предположения всей братии за спинами ударной группы открыли каменную кладку, и наступил звездный час троих с ломиками. А потом еще троих.

 И еще троих.

 И еще…

 Ломики всегда были гораздо выносливее тех, кто ими орудует.

 Особенно если эти те до сих пор тяжелее кошелька в руках ничего не держали.

 Но когда первые лучи солнца закрасили восток бледным оттенком розового, раствор под напором узников, напролом стремящихся на свободу как лосось на нерест, сдался, и первый камень был торжественно извлечен из своего гнезда и передан по цепочке из лаза под открытое небо.

 Дальше дела пошли веселее, и к моменту смены караула в невидимой стене, все еще, скорее, по инерции, преграждающей им дорогу к свободе, образовалась дыра размером с крышку погреба.

 Радостная весть летним ветерком пробежала по подкопу, вырвалась наружу и взорвалась едва слышным, но дружным «ура».

 – Ну, что, – потер стертые в кровь руки Рассобачинский и повернулся в сторону соседней, гордо пыхтящей и отдувающейся фигуры, – Синеусовичи и Труворовичи… Привел вас таки к свободе Собакина сын! Не будете больше морды воротить, а?

 – Да мы ж так…

 – Не со зла…

 – Кто ж еще может высокородных из ямы вытащить, как не человек из простого народа!..

 – Не попомни старых обид, граф Петр Семенович…

 – Прости…

 – Да ладно, я уж и забыл… – скромно повел толстым плечом удовлетворенный Рассобачинский. – Добро пожаловать! Прошу!

 – А куда просишь–то хоть? – вытянул шею боярин Никодим.

 – Сейчас главное – не куда, а откуда, – мудро заметил граф. – Скорей. Надо торопиться. Женщин и девиц пропустите вперед!

 – Их вперед, говоришь, а сам–то куда? – безуспешно попытался ухватить его за край кафтана боярин Абросим.

 – Должен же им кто–то руку подавать? – невозмутимо соврал Рассобачинский и, тяжело кряхтя, стал протискивать свою графскую фигуру в ставший вмиг отчего–то узкий пролом.

 Когда совсем почти рассвело, и в яме оставалось человека два–три, черных и грязных, как очень большие кроты в собольих шубах, поспешно втягивающихся в подкоп, пришла смена караула.

 Капралу Надысю, перебравшему накануне черносмородинной настойки, найденной в одном из чуланов, отчаянно не хотелось вставать в такую рань, когда само солнце еще толком не проснулось, тем боле, что на посту стояли не его солдаты, а заколдованные из аборигенов, но службист–лейтенант объяснил ему доходчивым языком пинков и зуботычин, что на его место покомандовать много желающих найдется, только свистни, и капрал встал.

 Бормоча проклятия в адрес лейтенанта, бояр, их жен, детей и прочих потомков до седьмого колена, местных солдат, называемых почему–то дружинниками, хотя, был он абсолютно уверен, встреть они его во вменяемом состоянии, дружить они ему вряд ли предложили бы, капрал пошел в караулку. Так же пинками поднял он десять черносотенцев – лейтенант сказал, в первый день поставить своих – и двинулся с ними к яме–тюрьме, поеживаясь от утреннего холодка, подергиваясь от не менее утреннего похмелья, и с возрастающим с каждым шагом раздражением думая про тех, кто в яме.

 Так им и надо, этим аристократам. Пусть мерзнут. Пусть мокнут. Пусть голодают. Честные люди из–за них вынуждены подниматься в такую рань и переться аж через весь двор и всю площадь, только для того, чтобы убедиться, что они все еще живы, а они там…

 Их там не было.

 Дружинники стояли с каменными неподвижными лицами на тех самых местах, куда он вечером сам их поставил и смотрели в разные стороны, чтобы никто не приблизился незамеченным, а за спиной у них было пусто.

 Лишь грязная тень мелькнула на дне ямы и пропала – то ли девушка, а то ли виденье.

 – Где?!.. Куда?!.. Почему?!.. – метался по краю ямы в панике Надысь, а за ним наблюдали пятнадцать пар глаз – пять бесстрастных, и десять – все более тревожных, понимающих, чем им может грозить исчезновение пленников в первую же ночь.

 – По–моему, там подкоп! – наклонился, выгнул шею и прищурился один из солдат.

 – Откуда там подкоп! Это эти, – его товарищ кивнул в сторону дружинников, – их отпустили!

 – Они не могут их отпустить! Они не могут сделать ничего, что мы им не приказали!

 – Я говорю тебе, что там подкоп!

 – Капрал, там, на куче земли, лестницы! Давай их спустим и осмотрим!

 – Спускаем! Лестницы! Живо!!!.. – заорал Надысь, и кинулся выполнять свое же распоряжение во главе со своей десяткой.

 Солдаты чуть не на четвереньках моментально взлетели на отвал, схватили лестницы и потащили было их к свободным краям ямы, но капрал впал в истерику.

 – Стойте! Спускайте прямо тут! Мы их упустим! Спускайте!!! Спускайтесь!!!

 Паника передалась и его десятке и, едва упору лестниц коснулись дна, солдаты как муравьи прытко поползли вниз.

 Замыкал группу преследования Надысь.

 Разгребая перед собой землю отвала, он вскарабкался на самый верх и, чтобы не терять время, решил съехать до верхних рогов лестницы на спине.

 Он не учел, что поднятая им же самим суматоха передалась не только его солдатам, но и отвалу. И тот, очевидно, тоже решил, не теряя времени, съехать до лестницы.

 До самой ее нижней части.

 Мягкая гора еще рыхлой, но не ставшей от этого менее тяжелой земли нежно снесла капрала на самое дно, сняла с лестницы не успевших добраться до конца солдат и бережно накрыла их своим холодным бурым одеялом толщиной в несколько человеческих ростов.

 Занавес сырой земли опустился за беглыми боярами, и они оказались в полной темноте.

 Вернее, оказались бы в полной темноте, если бы не голубоватая склизкая плесень на влажных каменных стенах обнаруженного ими подземного хода. Она светилась тошнотворным призрачным светом, придавая всем лицам нездоровый оттенок трехнедельного покойника. Что оптимизма тоже не добавляло.

 Влажный воздух, пропитанный за невесть какие столетия ядовитым светом, слизью и миазмами, казалось, жил своей самостоятельной жизнью, перемещаясь удушливыми клубами по коридору и липко ощупывая все на своем пути.

 Под ногами хлюпала с некультурным причавкиванием жидкая грязь, неохотно отпуская из своих глинистых объятий сапоги и ботинки появившихся вдруг из ниоткуда давно забытых ей человеческих существ.

 Голоса бояр приглушенно перекатывались от стены к стене длинного коридора, такого угнетающе темного и враждебного в своей неизвестности, что их прошлая темница начинала казаться им почти родной и приятной.

 – Ну, и кто знает, где мы теперь оказались? – посмотрев налево, потом направо, как примерный пешеход при переходе дороги, поглядел затем почему–то на графа Рассобачинского боярин Абросим.

 – В каком–нибудь подземном коридоре, – авторитетно пояснил для особо сообразительных граф. – Под землей.

 Его ответ привлек к нему внимание общественности и автоматически подкрепил его славу эксперта по чрезвычайным ситуациям.

 – И куда нам теперь двигаться? – поинтересовался боярин Порфирий с полной уверенностью, что услышит сейчас ответ.

 И он был прав.

 – Направо, – не колеблясь, заявил Рассобачинский. – За мной!

 – А почему это за тобой? – раздался из темноты недовольный голос боярыни Настасьи, решившей раз и навсегда положить конец возникшей не к месту нездоровой графомании. – Мы – Синеусовичи, нашему роду семьсот лет, и должны высокородные все за нами идти…

 – Нет, за нами, если уж на то дело пошло! Мы – Труворовичи, и наш–то уж род подревнее и познатнее вашего будет!..

 Теперь, когда дальнейшие действия были предельно ясны, почему бы не восстановить статус–кво?

 – Да кто такой этот ваш Трувор? Вор и разбойник с большой дороги!

 – На своего Синеуса, лакея подагричного, посмотрели бы лучше!..

 – Да предка нашего Синеуса на царство звать приходили три раза!..

 – Да только Трувора Одноглазого выбрали царем–то, не вашего неудачника!..

 – Ларишка, Ларишка, што он говорит, ашь?

 – Что Трувора царем выбрали поперед нашего предка Синеуса, бабушка!

 – Што?!.. Трувора – тшарем?! Не тшарем – княжишкой удельным в лешу медвежьем, и то он дольше пяти недель на троне не продержалшя – в карты его продул!..

 – Да ты ничего про наш род не знаешь, боярыня Серапея – так помалкивала бы, не позорилась перед родовитыми–то! Не в карты, а в домино, и не пять недель, а семь с половиною, и медведей там отродясь…

 – Это не мы, это ты ишторию не жнаешь, Труворович…

 Не дожидаясь окончания благородной дискуссии граф во втором поколении Рассобачинский, он же известный в Драконьей слободе еще сорок лет назад как просто Собакин, он же Петька Зануда, он же Собакин сын, он же песья кровь, демонстративно поддернул полы своей измазанной грязью и глиной шубы ценой в эту самую слободу и невозмутимым ледоколом двинулся сквозь ожидающую исхода вечного спора толпу направо.

 Далеко уйти в одиночестве ему не удалось: махнув руками на ссорящихся, бояре – родовитые и не очень – двинулись за ним.

 Спорщики, приглушенно переругиваясь, присоединились к остальным метров через двадцать.

 А метров через тридцать беглецы наткнулись на кирпичную кладку, перегораживающую коридор.

 – Что будем делать? – запаниковали самые нервные.

 – Развернемся и пойдем в другую сторону, – уверенно заявил Рассобачинский и снова, со спокойствием ледокола рассекая волну последователей, подал личный пример.

 Отойдя от проделанного ими с час назад провала, зияющего свежей на скользкой стене чернотой, на пару сотен метров, бояре снова уперлись в кирпичную стену.

 – Замуровали!.. – заголосила Варвара.

 – Похоронили!.. – поддержал ее Абросим.

 – Ой, страшно, страшно, не могу!.. – всхлипнула Конева–Тыгыдычная. – Доченьки родные, давайте прощаться – не выбраться нам отседова боле!.. Ой, бедная наша Серафима – не увидим ее больше никогда!..

 – Ой, мамонька!..

 – Цыц, бабы!

 – Сам цыц!

 – Сам баба!

 – Я же говорил – за Синеусовичами надо было идти!..

 – За Труворовичами!..

 – Тихо!!! – трубно воззвал к массам граф. – Все очень просто. Сейчас мы возвращаемся к нашему лазу, подбираем инструмент…

 – Да мы, Синеусовичи!..

 – И Труворовичи!..

 – Кто хочет остаться здесь жить – не подбирает, – щедро задавил возмущение на корню Рассобачинский. – А остальные пробивают стену и идут вперед. За мной!

 * * *

 Библиотечный кристаллизовался из ничего и сразу же бросился на поиски царицы.

 – Елена!.. Елена!.. Мы были правы в наших догадках!.. Он был вовсе не зачарован – он был просто в состоянии алкогольного опьянения! И он взял книгу не по приказу, а по собственной инициативе! И читает ее сам! И это книга про пломбирского засланца!

 – Что?.. – заморгала царица и выпустила из рук тяжелый роман.

 – Я говорю, про лазутчика одного из племен, проживающих на Крайнем Севере!

 – Почему ты так решил? – недоумение ее ничуть не рассеивалось.

 Чтобы не сказать наоборот.

 – Потому что она называется «Шпион, пришедший с холода»! Лежит одетый–обутый на лавке, прихлебывает самогонку, и читает!..

 – Кто? Шпион?

 – Нет, Граненыч!

 – И что это значит?

 – Н–ну… Не могу сказать точно, – пожал плечами библиотечный. – Но у меня создалось впечатление, что он пьет от страха, что его заколдует Чернослов…

 – Нет, я имею ввиду, почему он выбрал именно эту книгу?

 – Не знаю, – снова пожал плечами недовольный тем, что его прервали, Дионисий. – Может, хотел почитать что–нибудь легкое? По сравнению с тем, что читает всегда?

 – Послушай, Дионисий. Ты ведь сегодня обошел чуть не весь дворец. Ты видел других людей – слуг, или дружинников, или бояр, которые… не поддались заклятью?

 – Нет, царица, – не раздумывая, покачал головой хозяин библиотеки. – Все – как неживые, посмотреть – оторопь берет и дрожь колотит.

 – То есть, чарам не поддался только он… – мысля вслух, Елена подняла с пола фолиант, положила его на кровать и встала. – В моем понимании, это может произойти только по двум причинам.

 – Каким?

 – Или он сам колдун, могущественнее Чернослова. Или это получилось потому, что он был… нетрезв. Ведь он был единственным человеком во всем дворце, кто осмелился ослушаться моего приказа…

 – Я бы остановился на втором, – быстро решил библиотечный, которого передернуло от одного воспоминания от пропитавшего всю комнатушку истопника сивушного амбре.

 – И я тоже, – согласилась царица.

 И на лице ее в этот момент было написано, что в голове ее только что созрел гениальный план.

 – А это значит, милый мой спаситель, что у нас появился гонец, который домчится до моего мужа и расскажет, что произошло в злосчастном Лукоморске.

 – Но кто его отправит, кто ему прикажет, кто даст наставления?..

 – Я. Я прокрадусь к нему сегодня ночью и дам ему поручение найти Василия или Дмитрия как можно скорее и привести их с дружиной сюда.

 – Но это опасно!

 – Я знаю… – блеклым голосом подтвердила царица. – Но кроме них сразиться с колдуном некому. А если они воротятся нежданно–негаданно, то могут попасть в засаду и сгинут все!..

 – Нет, я имел ввиду, опасно для тебя! Пройти ночью через весь дворец, кишащий завоевателями и жуткими существами, которые раньше были людьми! Это невозможно! Тебя увидят и схватят! И тогда все будет кончено!.. И, кроме того, что, если чары колдуна все еще действуют на трезвого человека? Твои слуги и воины до сих пор ходят как деревянные – в глазах ни тени смысла! Это ужасно!..

 – Тогда к нему должен сходить и все передать от моего имени ты. Ты покажешься ему и заговоришь с ним спокойным голосом, чтобы не невзначай не напугать…

 – Видишь ли, царица… – виновато развел ручками библиотечный. – Я, конечно, не хочу наговаривать на достойного человека… Но если он увидит меня… В том состоянии, в котором он находится сейчас, он просто подумает, что у него началась белая горячка.

 – Но что ты тогда предлагаешь?! – в отчаянии от того, что несколько минут назад казавшийся таким совершенным и хитроумным план разваливается на глазах, сжала кулаки Елена. – Что нам делать?!..

 Дионисий опустил очи долу, нервно подергивая напомаженную бородку и покусывая губы.

 – Я никогда этого не делал… И не знаю, получится ли… Но я полагаю, что это возможно…

 – Что?.. – с новой надеждой кинулась к нему царица. – Что ты придумал?

 – Я могу попытаться провести тебя теми коридорами, которыми хожу сам.

 – Ты… попробуешь?

 – Да. Я не могу отпустить тебя в пасть погибели. Завтра вечером, когда все лягут спать…

 – Нет, – твердо взяла за ручку библиотечного царица. – Сегодня. Сейчас. Мы не можем терять ни минуты. Пожалуйста?.. – добавила она просительно, заглядывая Дионисию в расширившиеся от волнения глаза.

 – Х–хорошо… – не выдержал он ее взгляда и кивнул. – Сейчас. Но учти, Елена – в каморке этого верноподданного короны стоит такой дух… Такой… Слова в испуге покидают мой мозг, когда я пытаюсь найти подходящее сравнение той ядовитой атмосфере…

 – Я подумала и об этом, – кивнула та. – Я сложу все носовые платки, которые только у нас найдутся, в несколько слоев и пропитаю их мятным маслом. У тебя ведь есть мятное масло?..

 – Да, есть, царица…

 – Очень хорошо. А когда мы окажемся там, то засунем ему в рот веточку мяты. Я видела у тебя на кухне. Ты окажешь мне любезность и одолжишь одну веточку?

 – А если не поможет?

 – Ну, что у тебя есть тогда еще?..

 Через двадцать минут Дионисий с Еленой Прекрасной в одно руке и с сумкой, набитой мятой, сушеной малиной, яблоками, цукатами, корицей, укропом, лавандой, розовыми лепестками и, как крайнее средство, луком, чесноком и вяленой воблой сделал первый осторожный шаг по одному ему видимому коридору, ведущему из его библиотеки к книге, находящейся сейчас в дрожащих руках истопника Митрохи.

 Елена зажмурилась, набрала полную грудь воздуха (не в последнюю очередь потому, что в жилище Граненыча таковой ко времени их прибытия мог быть уже полностью вытеснен сивушными парами) и шагнула за ним.

 Под ногами ее мягко спружинило, как будто ступала она по туго натянутому батуту. Набравшись смелости и открыв очи, царица увидела вокруг себя матовую, почти непрозрачную стену, такую же упругую на ощупь, как и пол.

 Метров через десять перед ней вдруг возникло нечто серое, плотное и непроницаемое, но не успела она испугаться, как преграда пропала, как будто ее и не было, а ее саму обволокло холодом и сыростью.

 – Что… это?.. – сквозь стучащие зубы едва прошептала Елена, даже не надеясь, что ее вопрос будет услышан.

 – Это мы из здания библиотеки вышли и сейчас идем по двору. Вечером был дождь, отсюда эта пробирающая до костей влажность. Неприятно, согласен… Наверное, ты спросишь, почему мы не прошли весь путь по дворцу, и я тебе отвечу – это невозможно. Пути Книги – только прямые. И, к тому же, в этой нашей прогулке есть и свои положительные стороны.

 – Да? – слабо удивилась царица. – И какие же?

 – Во–первых, так быстрее.

 – Так есть еще и «во–вторых»?..

 – Да, естественно! Вдохни полной грудью эту ночь, этот свежий воздух – это не что иное, как глоток природы, с которой мы, городские люди, засевшие в своих четырех стенах, так редко видимся! Скоро придем, наберись еще немного терпения, царица! Совсем чуть–чуть осталось…

 – Так это мы сквозь стену так прошли?!.. – изумленно воскликнула Елена, только теперь до конца сообразившая, что этот глоток природы должен означать.

 – А–а… Это… Да. Видишь ли, я к этому привык. Когда следуешь Путем Книги, препятствий не замечаешь. Так, например, сейчас мы идем на высоте десяти метров от земли… Ой!!!.. Не надо, наверное, было тебе этого говорить… – пришел к чуть запоздалому выводу Дионисий, невольно сморщившись от боли в нервно стиснутой царицей руке.

 Но все его муки могли показаться стороннему наблюдателю лишь легким дискомфортом по сравнению с реакцией бедного Граненыча, когда на его глазах из голой стены появился вдруг маленький франтоватый человечек, за ним – царица Елена, и оба, скроив ужасные мины, набросились на него, вырвали из рук стакан с самогоном и бутылку, выбросили их в форточку, и наперебой стали засовывать ему в рот мяту, сушеную малину, яблоки, цукаты, корицу, укроп, лаванду, розовые лепестки, лук, чеснок и вяленую воблу.

 * * *

 На то, чтобы проломить старую кирпичную кладку, столь неосмотрительно и самонадеянно преградившую им дорогу, понадобилось десять минут.

 Под презрительные выкрики в адрес хлипкого препятствия несколько бояр во главе с графом Рассобачинским навалились могутными плечами на расшатавшиеся кирпичи и поднапряглись. Стена натужно затрещала, закряхтела, и пала под молодецким натиском высокородных и не очень бояр, начинавших смутно, спинным мозгом сознавать, что в каждом боярине спрятался и ждет своего часа освобождения мужик.

 Женская половина их отряда разразилась аплодисментами.

 – Вот ужо ты, батюшка Артамон, ждоров, как бык, – восхищенно качала головой боярыня Серапея, разглядывая недоверчиво оказавшегося ближе к ней боярина Амбросия.

 – Как навалился, как навалился, боярин Артамон Савельевич – поди, один стенку–то своротил, остальные ровно просто так рядом стояли! – кокетливо поправляя венец, похожий после стольких приключений, скорее, на старый цветочный горшок, вывернутый наизнанку, поддержала ее Арина Конева–Тыгыдычная.

 – Есть еще стрелы в колчане, – горделиво усмехнулся тот, демонстративным широким жестом утирая трудовой пот со лба, как это делали сотни его предков до той поры, пока один из них не решил, что честный труд – не его призвание, просто на большую дорогу идти – боязно, и записался в благородные.

 – А вот боярин Никодим в шторонке проштоял, ровно хворый, – осуждающе прищурившись, повернулась она к тому.

 – Да нам, Труворовичам, не пристало… – без особого убеждения начал было он, но завял на половине фразы под бескомпромиссным взглядом дам.

 Рафинированные изнеженные члены высшего общества на глазах выходили из придворной (или подземной?) моды.

 Галантно посодействовав боярыням и боярышням в переходе на ту сторону, мужчины окружили их, чтобы во тьме подземной на них невзначай не напало какое–нибудь мрачное невыспавшееся чудовище, доблестно выпятили и без того не впалые груди и, сжимая лопаты и ломы как фамильное боевое оружие, двинулись вперед боевым построением «свинья» с графом Рассобачинским в качестве пятачка.

 Пройдя метров с двадцать, они оказались перед закрытой дверью.

 К разочарованию разошедшихся бояр, она оказалась заперта изнутри на хлипкую щеколду, и сдалась почти без боя, лишь слегка, для проформы, поскрипев ржавыми петлями, громко, но недолго жалуясь на жизнь.

 Хмыкнув полупрезрительно–полуразочарованно по поводу такого малодушия, граф взял заступ наизготовку, как копье, и шагнул в открывшееся пространство.

 Там было темно и сухо.

 – Эх, разнеси тебя кобыла!.. – донеслось до общества из непроглядной тьмы. – Глаз выколи – ничегошеньки не видать!.. Ну вот хоть бы све…

 Трах! Тарарах! Бах! Бам!

 – …чечку малую, закрути тебя в дугу!.. Ой!..

 Трах! Тарарах! Бах! Бам!

 – Что там, граф, что случилось? – обеспокоенный отряд Рассобачинского ломанулся вслед за ним с оружием наперевес.

 ТРАХ!!! ТАРАРАХ!!! БАХ!!! БАМ!!!

 – ОЙ!!!..

 – Что здесь?

 – Думаешь, я знаю, боярин Амбросий? Ох–х–х… Кажется, мы только что на себя что–то уронили…

 – Что это? – еще один голос донесся откуда–то от пола – видно, говорящий пытался нащупать, что–то, что минуту назад огрело его по спине.

 – Похоже, полки какие–то… – донесся недоверчивый голос кого–то, кому это удалось раньше.

 – Полки? – оживился еще один голос, ближе к двери. – Может, это склад? Продуктовый?

 – Вам, Труворовичам, только бы пожрать, – брезгливо донеслось из группы женщин, столпившихся у входа.

 – А ты, боярыня Настасья…

 Но договорить Никодим не успел.

 Из глубины комнаты раздался восторженный вопль Рассобачинского, звуки кресала и вспыхнул крошечный огонек, показавшийся ослепительным после нескольких часов в почти полной темноте.

 – Свечи!!! Я нашел свечи!!! Целую коробку!!!

 И тут же бояре, отталкивая друг друга, потянулись к его огоньку, как очень большие, толстые нелетающие мотыльки.

 – Мне!..

 – Дай мне одну свечку!..

 – И мне одну!..

 – И мне тоже!..

 – Стойте! – строго вскинул ладонь граф, преграждая дорогу жаждущим освещения. – Свечей мало, и на всех все равно не хватит. Будем экономить – зажигать по одной, только чтобы освещать дорогу впереди идущим!

 Поворчав и повздыхав, бояре с разумностью такого решения все же согласились, и стали ждать результатов обхода помещения человеком со свечой.

 – Тут нигде ничего нет! – провозгласил, наконец, граф. – Пустые полки, шкафы и стеллажи! А на них одна пыль!.. Хотя, нет… Поглядите… Это книга! Единственная на весь этот мебельный склад!..

 – Книга?

 – Одна?

 – И всё? – донеслись недоверчивые вопросы из женской группки, сгрудившейся у входа.

 – Да!.. Кроме нее – только кресало и коробка свечей!..

 – Што он говорит, Ларишка, ащь?..

 – Говорит, что нашел комнату, а в ней много полок и всего одна книга!!!

 – Так это, наверное, библиотека, – высказала предположение боярыня Серапея и оглядела всех, довольная своей проницательностью.

 – Бабушка, да что ты говоришь–то, а?! Ты когда–нибудь в библиотеке–то была? Знаешь, что это такое? – стыдливо оглядываясь по сторонам – не слышал ли, часом, кто Серапеиной сентенции – прокричала как можно тише в ухо старухе Лариска.

 Но надежда была напрасной.

 Услышали ее все.

 – А што вы на меня так шмотрите? – возмутилась старая боярыня. – Што шмотрите? Думаете, ешли темно, так я не вижу, как вы на меня шмотрите?

 – Да ты что, бабушка, как это мы так на тебя смотрим?..

 – Шами жнаете, как! А про библиотеку тшаря Епифана Швирепого никогда не шлыхали, што ли?

 – Так ведь то – библиотека, боярыня Серапея! Самая богатая в мире, говорят! Даром ее, что ли, столько веков уже ищут! А то – пустая комната с одной книжкой! – разве что не покрутил боярин Никодим пальцем у виска, припоминая Синеусовичам в лице боярыни Настасьи, старухи Серапеи и молодой Лариски нанесенные ранее обиды [7].

 – Ты думаешь, я ш ума шошла? – голос Серапеи мог смело посоперничать по теплоте с жидким азотом. – Я же говорю, што это не мы, Щинеушовичи, это ты ишторию не жнаешь! Ты думаешь, Швирепый тшарь вщегда так проживался? Нет, боярин Никодим. По молодошти его Епифаном Книгочеем жвали. Епифаном Добрым. И шобрал он полную огромную комнату вщяких книжек. И штал вщем давать читать. Да только нишего ему не вернули, кому он давал. Кто говорил, што не брал. Кто – што отдавал уже. Кто – што потерял. А кто и вовще жа гранитшу бежал, лишь бы книжку не вожвращать. Хорошая книжка тогда редкошть была, понимаешь… И ошталащь, говорят предания, у Епифана Доброго вщего одна книжка, шамая неинтерешная, которую никто тшитать не хотел. И пошмотрел он на нее, и жаплакал. И проплакал тшелый день и тшелую ночь. А потом жакрыл швою библиотеку на ключ, и ключ выброщил. А череж мещац стали его проживать Епифаном Швирепым. Те, кто жа гранитшу убежал.

 – А кто не убежал, как его называли? – с замиранием сердца спросила самая младшая Конева–Тыгыдычная.

 – А кто не убежал, Наташа, те никак не наживали. Тем уже вще равно было [8]…

 Тем временем, разведгруппа под командованием Рассобачинского вернулась в ожидавшим вестей с переднего края женщинам и расстроено доложила:

 – Обошли всю комнату…

 – Нашли люк в потолке – не открывается.

 – Простукивание показало – заложен слоем кирпича с городскую стену, наверное, не меньше [9].

 – Даже если нагромоздить шкафы и встать на них, работать все одно несподручно будет. Поэтому придется возвращаться и ломать ту, вторую стену…

 – А еще мы решили, что поскольку погони за нами, скорее всего, уж не будет, можно пока отдохнуть и поспать.

 – Голодными?.. Холодными?.. – горестно задали пространству риторический вопрос женщины.

 Граф Рассобачинский фыркнул в усы:

 – Ну, боярина Никодима можете съесть. От него все равно никакого толку, одно ворчание да бахвальство.

 Он хотел пошутить, но увидел, каким взглядом посмотрели все на мгновенно побелевшего и вытаращившего глаза Никодима, и прикусил язык.

 – Все бы тебе шутки шутить, граф, – разрядила обстановку, все же непроизвольно сглотнув слюну, боярыня Конева–Тыгыдычная. – А мысль дельная. Чай не дети мы – целый день по катакомбам лазить. Давайте и впрямь местечко поуютнее выберем, бояре нам досок на подстил наломают, да мы и соснем часок–другой. Третий–четвертый. Не больше десяти.

 – А, может, заодно мы и костерок разведем из старой мебели: и погреемся, и хоть на свет посмотрим?..

 – Забыли уж, какой он есть–то, свет, – вздохнула Лариска.

 – А на растопку что? – задала резонный вопрос боярыня Варвара.

 Взгляды всех присутствующих, как по команде, устремились к одинокой книжке на полу.

 Можно было бы сказать, что идея Коневой–Тыгыдычной привела к абсолютному фиаско [10] – если бы не книга, носящая обычное для тех времен короткое название: «Путеводитель и описатель книжного хранилища, затеянного, заложенного и построенного в году окончания черной моровой язвы» [11]. Уже разложив ее на полу и подпалив страницы свечкой, Рассобачинский вдруг снес одним махом деревянный шалашик, только что кропотливо им же воздвигнутый над растопочным материалом и стал голыми руками сбивать с плотных желтых страниц не успевшее еще толком их распробовать пламя.

 Под аккомпанемент недоуменных вопросов, он бережно перелистал страницы и победно продемонстрировал обществу одну из них.

 На ней красовался подробный план библиотеки, со всеми полками, шкафами, этажерками, столом и стулом. На ней было обозначено даже место хранения коробки со свечами и кресалом.

 Но внимание глазастого графа привлекло не это.

 На очерченном черными чернилами плане был ясно обозначен только что разобранный ими проход, через который они попали в библиотеку.

 А в противоположной стене – еще один.

 * * *

 – Нет, я не белочка, – в третий раз терпеливо, сквозь несколько слоев Митрохиного полотенца, проложенных мятой, сушеной малиной, яблоками, цукатами, корицей, укропом, лавандой, розовыми лепестками, луком, чесноком и вяленой воблой терпеливо повторяла Елена ошалело хлопающему жиденькими бесцветными ресницами Граненычу. – Не белочка, не зайчик и не мышка и никакой иной грызун – не пойму, отчего это тебе так непонятно. Я – царица твоя Елена. И ты должен мне повиноваться.

 Граненыч упрямо покачал головой:

 – Т… т–тсарицы сквозь д–двери… х–ходят… Это д–даже я… з–знаю… А т–ты – или моя б–белочка… или п–порождение к–клад… к–кадл… к–колдовства… этого… – и он, несмотря на плохо вменяемое состояние, опасливо оглянулся по сторонам – не притаился ли «этот» за табуреткой или под столом [12].

 – Гр… Митрофан. Послушай меня внимательно и поверь мне. Я тоже хожу сквозь двери. Обычно. Но сейчас сквозь двери по дворцу ходить опасно, и Дионисий, – для иллюстрации достоверности, она указала на миниатюрного человечка, заинтересованно наблюдавшего за выяснением отношений правителя и верноподданного, – помог мне пройти по Пути Книги.

 – А эт… та еще… к–кто?.. – с трудом сфокусировал разъезжающийся взгляд на маленькой франтоватой фигурке Митроха.

 – Я библиотечный, – со скромным достоинством представился Дионисий.

 – Б–библиотечный… к–кто?.. – с еще большим непониманием нахмурился истопник.

 – Библиотечный библиотечный. Бывает банный, бывает домовой, бывает овинный. А я – библиотечный, – кротко вздохнув, привычно объяснил человечек.

 – Да?!.. – изумился Граненыч. – Я н–никогда… не с–слышал… что б–бывают…

 – Не в этом дело, – устало отмахнулась от его сомнений Елена. – Сейчас дело совсем не в этом, Митрофан.

 – К–как – не в эт…том? Я с–сорок лет… брал к–книги… в бил… билбл… в билбил… там, где они хранятся…и не п–подзревал, что…

 – Дело в том, Митрофан, – царица пошла на риск и приблизила свое измученное, но все еще прекрасное лицо к его слегка опухшей физиономии со впалыми небритыми щеками и положила руки ему на плечи, – что все наше царство попало в страшную беду, и кроме тебя, его спасти больше некому.

 И тут Граненыч окончательно уверился в том, что количество выпитого спиртного в его случае перешло в качество. Потому что до сих пор только во сне, и то нечасто, к нему являлся представитель царской фамилии и говорил что–нибудь подобное. И каждый раз в своих снах он, Митроха, в ответ лишь испуганно махал руками и отказывался, или убегал, очертя голову, или прятался так, что сам себя потом не мог найти, а потом, проснувшись, горько жалел об этом – ну хоть вот бы раз, дурню, хоть бы и во сне, совершить то, о чем мечталось с детства…