Текст книги "И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 73 страниц)

 – Да, я видела их, – слегка недоуменно подтвердила Елена, – но я бы не сказала, что они именно валялись. Они аккуратно стояли на полках и в шкафах, и…

 – Если они не у меня, они ВАЛЯЮТСЯ, – не терпящим возражений тоном отрезал библиотечный. – Книга должна находиться там, где ей предназначено находиться природой – в библиотеке. Конечно, я допускаю, что ее иногда забирают, чтобы читать, от этого никуда не деться, но если она не возвращается через две недели… Скорее всего, она не вернется больше никогда. Я вывел этот закон из собственного печального опыта.

 – Извини, что снова перебиваю, – с тенью полунамека–полуупрека проговорила царица, – но, кажется, мы говорили о Граненыче. Разве тебя не беспокоит, что ИСТОПНИК взял КНИГУ?

 – Кхм… Да… Прости меня, Елена, великодушно – я был неправ как сто левых ботинок… Мне стыдно… я разгорячился… Больная тема, царица Елена, больная тема для каждого библиотечного… Но, возвращаясь к Граненычу – я не вижу причин для беспокойства. Он, пока никто не видит, постоянно берет книги. И всегда их возвращает через две недели. Поэтому…

 – Он берет книги и возвращает?!.. Но зачем тогда он их?!..

 Завсегдатаи библиотеки, безусловно, знали, что истопник Митроха потаскивает книги из обширнейшей царской коллекции сочинений стратегов и тактиков всех времен и народов, которую никто и никогда даже не пролистывал и вряд ли соберется. Но никто и под страхом долгой и мучительной смерти не догадался бы, что он с ними делает.

 А он их читал.

 Читал долгими зимними вечерами и короткими летними ночами, читал, аккуратно поплевывая на палец и бережно переворачивая страницы, читал, делая пометки на листах пергамента, специально купленного для этого на свое невеликое жалованье, и проговаривая вслух наиболее понравившиеся мысли. Читал, рисуя на пыльной столешнице схемы и планы, перечеркивал их, сдувая пыль с места на место, пока снова не ложилась она идеально–ровным слоем, и тогда перерисовывал эти загадочные диаграммы вновь, уже по–другому, по–своему, удовлетворенно кивая и прихлебывая из заветной чекушки…

 Неизвестно, как отнеслись бы к этому сами полководцы и флотоводцы – авторы этих трудов, узнай они, что их единственный читатель и почитатель в Лукоморске зарабатывает на жизнь топкой печей и не просыхает большую часть этой самой жизни, но факт оставался фактом.

 Под носом у генералов царя Симеона, а потом и Василия, пропадал величайший гений военного дела современности.

 * * *

 …Набранная из жителей близлежащей слободы артель землекопов, покачивая головами и прицокивая языками, как будто даже несколько кругов по размеченной территории не могли заставить их поверить собственным глазам, окружила капрала Надыся.

 – Такую большую яму? И такой глубины? И за два дня? – изумленно вытаращивая глаза с началом каждой фразы, как бы подчеркивая невероятность того, что только что услышал и теперь должен повторить, проговорил назначенный самовыдвижением артельщик, шорник в свободное от копки ям время, наваливаясь на выданный ему шанцевый инструмент лопату.

 – Да, а что? – непонимающе уставился на них капрал.

 – Да ты что, боярин, это ж работы на неделю!..

 – Если не больше!..

 – На две, скорее!..

 – Во–во, – потыкал большим пальцем в группу поддержки артельщик. – Слышал, что народ говорит? На три недели! Не меньше!

 – Да ты чего, мужик, с ума сошел?! На три недели?! – капрал покрутил пальцем у виска под шлемом для наглядности и полного донесения до адресата своей мысли. – Да его величество приказало за два дня это сделать! На какой такой ляд вас иначе столько сюда понагнали, а?

 – На какой? – заинтересованно взглянул на него артельщик.

 – Что работали, а не языками мели!!! – рявкнул капрал. – А ну, быстро взяли лопаты в руки и стали копать!!! А то я вас всех!!!..

 – Поняли, – пожал плечами артельщик. – Уже взяли. Уже копаем.

 Он обернулся на копарей, воткнул лопату в землю и обратился к ним:

 – Ну, что, мужики. Боярин говорит – копать надо. А раз боярин говорит – значит, так оно и есть.

 – Ну, раз надо…

 – Говорит, что надо…

 – Дык мы разве ж против, копать–то…

 – Это мы всегда готовы…

 – А коль готовы, сердешные, то айда, на раз–два–взяли.

 – Айда, Данила!..

 – Перекур!

 Мужики торжественно кивнули, положили лопаты и стали доставать кисеты с самосадом.

 – Э–э–эй!!! Вы чего!!! Вы чего это делаете!!! Я вам приказал работать!!! – от удивления и возмущения капрал захлопал по бокам руками, как актер, изображающий курицу, и разве что не подпрыгивал.

 – Как – чего, боярин? – с недоумением окинул его взглядом артельщик Данила. – Ты ж сам сказал, что работать надоть. А какая ж это работа, ежели ее с перекура не начать? Скажите, мужики!..

 – Никакой, – обреченно покачал мужичонка с рыжей бородой справа от него.

 – Удачи не будет, – охотно пояснил длинный жилистый землекоп рядом с ним.

 – Не пойдет работа, боярин, хоть ты плачь, – предсказал его сосед, уже с дымящейся самокруткой в прокуренных усах.

 – Фольклорный традиций такой, – пожал плечами начитанный Данила. – Что по–лукоморски значит «народный обычай».

 – Проверено, – подтвердила вся артель в голос.

 – Ну, раз проверено, – с сомнением протянул капрал и обвел своих поднадзорных настороженным взглядом. – Тогда курите. Только быстро.

 – Само знамо, боярин, – оживились артельщики, и со всех сторон защелкали кресала.

 Перекур через двадцать минут быстро закончился, и артель, поплевав на мозолистые ладони и покряхтев еще раз насчет огромности предполагаемой ямины, принялась за работу и проработала целых пятнадцать минут.

 – Чего встали? – грозно встрепенулся задремавший было под помостом Надысь. – Работать, работать!..

 – Ага, работать, боярин! – жалобно проблеял мужичок с рыжей бородой.

 – А сам–то ты пробовал тупым струментом работать, а? – поддержал его мужик в синей рубахе.

 Капрал в своей жизни не работал тупым инструментом, равно как и острым, и гордился этим.

 – Ну, так наточите! – раздраженно фыркнул он.

 – Эй, честной народ, слыхали – боярин велел струмент наточить! – громовым фальцетом крикнул синерубашечный.

 – Шабашь работу! Айда точила искать! – авторитетно приказал Данила и, подавая личный пример, бросил лопату на землю.

 – Айда! – мужики, как чрезвычайно степенные, но целеустремленные тараканы, побросав лопаты, потянулись в разные стороны.

 – Эй, эй, эй!!!.. Стойте!!! Вы куда?!..

 – Точила искать, – вежливо пояснил ему артельщик. – Лопата ить – струмент тонкий, ее чем попало точить – только портить.

 – Ее точить – особые точила нужны, – авторитетно подняв к небу желтый от табака указательный палец, заявил жилистый.

 – Или у тебя лопат – целая лавка? – ехидно поинтересовался рыжебородый.

 – Н–нет… – растеряно признался Надысь. – А сколько вам времени надо, чтобы нужные точила найти?

 – Н–ну… не так много…

 – Хорошо.

 – …не больше часа.

 – ЧТО???!!!

 – Так ить не каждое подойдет, – извиняясь, развел руками Данила. – Тут ить от металла зависит…

 – И от зерна…

 – И от закалки…

 – И от отпуска…

 – И от допуска…

 – И от посадки…

 – И от сортности…

 – И от балльности…

 У капрала голова пошла кругом.

 – Ну, если так…

 – Да, боярин. Только так. Что мы, врать, что ли, будем, – обиженно надулся артельщик.

 – НУ ТАК ЧЕГО ВЫ ТОГДА СТОИТЕ???!!! Ищите свои точила БЫСТРО!!! И НЕ ПЕРЕПУТАЙТЕ!!!..

 Мужиков как ветром сдуло.

 Через два часа, повозив, пока не надоело, кто бруском, кто напильником, а кто наждачной шкуркой по своей лопате, с довольным видом резво принялись они за работу, радостно приговаривая, как славно им работается остро наточенным инструментом.

 Убаюканный их речитативом, капрал присел под помостом, навалился на опору и закрыл глаза.

 Он еще не догадывался, что остро наточенным инструментом мужикам будет славно работаться еще ровно десять минут.

 В начале одиннадцатой Данила, с сожалением прищелкнув языком, опустил лопату и позвал Надыся:

 – Эй, боярин!

 – Чего еще? – обуреваемый тревожными предчувствиями, подскочил капрал, пребольно ударившись спросонья о настил.

 Предчувствия его не обманули.

 – Грунт твердый пошел, – ткнул артельщик лопатой себе под ноги.

 – И что?

 – Лопата плохо входит.

 – И что? – упорствовал в непонимании капрал.

 – Дык… Это… Смазать бы надо…

 – Лопату?.. Смазать?..

 – Обязательно, – озабочено кивнул Данила.

 – Без этого – никак! – поддержала его артель.

 – Грунт, понимаешь, твердый…

 – Глинистый…

 – Каменистый…

 – Ой, угробим струмент, боярин!..

 – Угробим – как пить дать!..

 – Винтом пойдет!

 – Выбросишь!..

 – Десять минут!!! – прорычал Надысь и яростно зыркнул на шарахнувшихся от него артельщиков.

 – Полчаса, не меньше… – виновато пожимая плечами, попросил Данила.

 – Пять минут!!!

 – Так ить не идет струмент…

 – Земля – как камень…

 – Сам попробуй, боярин, покопай–ка!

 – Так ить опять скоро точить придется…

 – Сэкономишь минуту – потеряешь полдня!..

 – СМАЗЫВАЙТЕ!!!

 Через пятнадцать минут после начала работы смазанными лопатами мужики ушли на обед.

 После обеда – на перекур, чтоб лопаты прогрелись.

 Через двадцать минут после перекура – шлифовать черенки.

 Через десять минут после шлифовки черенков – шкурить плечики лопат, чтоб ноги не соскальзывали от смазки.

 После ошкуривания – снова на перекур, чтоб почва осела.

 Через двадцать три с половиной минуты после перекура – менять расшатавшиеся гвозди.

 Через пять минут…

 Несчастному, запутанному капралу начало казаться, что ничего в мире более сложного, чем выкопать лопатой яму, нет, не было, и вряд ли когда–нибудь еще будет придумано.

 Через пять минут, без предупреждения, мягко ступая синими с серебряным шитьем яловыми сапожками по раскуроченной брусчатке, к нему подошел Чернослов.

 – Это что? – раздалось над головой Надыся знакомое злобное шипение, чуть не отправившее его без пересадки из сна простого в сон вечный. – Что это, по–твоему, я спрашиваю?

 – Так точно! Никак нет! Не могу знать! – оттарабанил капрал, вскакивая и раздирая на ходу измученные очи.

 – Не могу знать? – сладким ядом сочился ему в уши шепот колдуна. – Не могу знать? А чем ты тогда тут занимаешься, а?

 – Работы идут полным ходом!

 – И это ты называешь «полным ходом»?!.. – шепот сорвался на визг. – Это ты называешь – «идут»?!..

 – Так точно! Никак нет! Не могу…

 – Идиот!!!.. Кретин!!!.. Дебил!!!..

 Град ударов обрушился на застывшего по стойке «смирно» Надыся.

 Мужики, привлеченные нежданным развлечением, прекратили работу и как бы невзначай всей артелью подтянулись к месту разбора полетов.

 – Да ты у меня сам сейчас лопату в руки возьмешь, мерзавец! Пошел прочь! Ты разжалован!!!..

 – Это вы, боярин, зря так, – степенно выступил вперед Данила. – Он за нами хорошо присматривал, всё работать заставлял, ни спуску не давал, ни роздыху.

 – Эт верно, – подтвердил белобрысый парень. – Чистый зверь, ваш солдатик.

 – Ох, суро–ов, – закивали мужики.

 – Работать?! – Чернослов снова перешел на шипение, как испаряющий последнюю эмаль чайник. – Это вы называете – «работать»?!..

 – Так ить тяжелые работы–то, боярин, – развел руками мужик в синей рубахе.

 – А еще крепеж надо будет делать!

 – Тоже ить не три минуты!

 – И материал нонче дорогущий!

 – За такую непосильную работы прибавить бы надо, хозяин, – с прозрачным, как слеза артельщика, намеком пошуршал пальцами о палец Данила.

 – Ах, вот оно что?.. – глаза колдуна склеились в две едва различимые щелочки. – Так выслушайте теперь меня. К лешему крепеж! Или к завтрашнему дню здесь будет яма, какую мне надо, или ваши могилы! ПОНЯТНО???!!!

 Землекопы шарахнулись, но не отступили.

 – Так ить, ежели как попало копать, без крепежа, стенки потом осыпаться могут! – протянул к Чернослову руку Данила в попытке образумить недалекого заказчика.

 – Осыпаться?.. – по бескровному перекошенному злобой лицу колдуна скользнула змеей улыбка, и он едва слышно пробормотал себе под нос: – Хм… Осыпаться… А что… Это даже забавно…

 И снова повысил голос:

 – Не вашего ума дело! Вы меня слышали?

 – Слышали, боярин, – склонились мужики.

 – Вы меня поняли? – угрожающе склонил он голову набок.

 – Поняли, боярин…

 – Приступайте, – удовлетворенно кивнул он. – Надысь, будешь ворон считать – шкуру спущу!

 – Так точно!.. Никак нет! Не могу…

 – Дурак… – презрительно скривился колдун, повернулся и быстро зашагал прочь.

 Капрал, проводив взглядом спину удаляющегося начальства, обернулся на мужиков и оглядел их с озадачившей даже его самого смесью ненависти, удивления и благодарности.

 – Ну, чего вылупились! – замахнулся он на них пикой. – Работайте, работайте! Слышали, что сказало его величество? Вам что, жить надоело? Так это он мигом!..

 – Ну, если вы вопрос ставите таким образом… – развели руками мужики. – Тогда, пожалуй, можно и начать работать.

 К вечеру была вырыта яма десять на десять метров и глубиной семь.

 Капрал заглянул в нее, посветив себе факелом, и удовлетворенно кивнул головой:

 – На сегодня хватит. Вылазьте.

 – Сейчас, сейчас, боярин, – отозвался Данила. – Только земельку притопчем…

 – …чтоб не слежалась…

 – Ну, давайте…

 Голова капрала скрылась из виду.

 Артельщики переглянулись, не сговариваясь, положили лопаты и быстро присыпали их сверху толстым слоем рыхлой земли.

 «Ночью вернемся и заберем, чего добру пропадать», – была одна, ровно пришедшая под гипнозом мысль, – «А завтра хоть трава не расти. Шибко надо им будет – еще выдадут».

 – Ну, мужички, пошабашили – и по домам, – степенно и громко, чтобы было слышно наверху, объявил артельщик.

 – И то дело…

 И народ с чувством выполненного долга потянулся к лестницам, а капрал – докладывать Чернослову лично, как тот и велел.

 Выслушав доклад, колдун отпустил Надыся, не сказав ни слова, и сразу после этого кликнул Ништяка.

 – Яма практически готова, – странно улыбаясь, сообщил он лейтенанту. – Переводите пленных.

 – Разрешить им закончить ужин, или…

 – Пусть поужинают, – отстраненно улыбаясь, разрешил колдун. – В последний раз.

 – Мы что, их в этой яме?.. – Ништяк живописно захрипел и чиркнул себя большим пальцем по горлу.

 – Нет… Да… Не сразу… – похлопал его по руке Чернослов. – Пока просто перестаньте кормить. Посетителям тоже не разрешайте. Вокруг выставьте охрану.

 – Чтоб не сбежали? – уточнил лейтенант.

 – Чтоб никто не провалился, – фыркнул маг.

 Лейтенант откозырял и ушел, а Чернослов достал свой устроитель, снова полюбовался благородным блеском и оригинальной фактурой крокодильей кожи обложки, золотом пера и тонкой работой чернильницы, и бережно вычеркнул еще один пункт плана: «3 октября. 17:45. Начало ужасного и показательного конца местной элиты (кроме царской семьи, оставить на попозже)».

 Естественно, глубокие мрачные подземелья были проверены временем и надежны, как бабкина печь, но где в этом артистизм, где полет фантазии, где урок мирному населению? Какое от них удовольствие, наконец? Конечно, Костей с ним бы не согласился и, попадись он его недоброму величеству в споре под горячую руку, он сам бы рисковал закончить свои дни в каком–нибудь глубоком и мрачном подземелье, но здесь и сейчас Костея не было. Он сам был царем, хоть и на несколько дней, и в кои–то веки мог делать что хотел, и как хотел. В конце концов, что толку от власти, если ты не можешь поступать так, как вдруг захочется твоей левой пятке?

 К тому же, погребение заживо – это так забавно…

 Не успели узники подчистить последним куском хлеба из деревянных тарелок мутно–серую баланду – то ли от ужина недельной давности осталась, то ли поросята не доели – как отряд своих же родных лукоморских дружинников, но с неподвижными, отстраненными лицами и пустыми глазами, аж мурашки по коже – под командованием пришлого офицера в чужих доспехах пришли за ними и приказали собираться в путь.

 Путь их, впрочем, оказался недолгим и закончился, не успев толком начаться, на краю глубокой черной свежевырытой ямы, с огромной горой рыхлой земли с одной стороны и шаткими лестницами до самого дна – с другой.

 По приказу офицера дружинники окружили пленников, деревянно подняли пики и стали медленно надвигаться на испуганных людей.

 Выбор их был очевиден: или спуститься в яму по лестнице самим, или быть туда сброшенным.

 Через пять минут по такой же отрывистой односложной команде дружинники ухватились за рога лестниц, быстро вытянули их наверх и зашвырнули на отвал.

 – А мы?.. – закричал кто–то снизу. – А как же мы? А нам–то что тут делать?..

 – Вы–то? – заржал лейтенант Ништяк. – Вы тут жить теперь будете.

 – Зачем?!..

 – Его величество царь Чернослов Ужасный сказал, что для примера. Что народец местный будет сюда приходить, и на вас смотреть, как на зверей.

 – Ларишка, Ларишка, што он говорит, ашь?..

 – Зверинец, говорит, сюда приедет!..

 – А мы тут шидим…

 – Наглецы!..

 – Сами звери!..

 – Вы за это ответите!..

 – Да как вы смеете, мужланы!..

 – Вопите, вопите, – раздраженно плюнул в яму лейтенант. – Недолго вам вопить осталось, помяните мое слово.

 – Вам это так просто с рук не сойдет!..

 – Выпустите нас!!!..

 – Мы требуем условий!..

 – Условия тут царь Чернослов ставит.

 – Условий проживания!!!..

 Однако ответом их никто не удостоил.

 Отдав короткий приказ пятерым караульным никого не впускать, никого не выпускать, довольный собой лейтенант уже ушел отдыхать и забрал остальных дружинников с собой.

 Стих вдалеке топот сапог по уцелевшей брусчатке, и воцарилась нервная тишина.

 – Ну, что, бояре и боярыни… Вот и всё… – проговорил, наконец, кто–то замогильным голосом. – Пришла наша смертушка, и даже могилку–то рыть не придется, земелькой сверху присыплють – и всё тебе тут…

 – Тьфу, типун тебе на язык, боярин Демьян!

 – А ты чего думала, боярыня Варвара, что тебя сюда для острастки посадили, чтобы ты вдругорядь сплетни по городу не разносила?..

 – Это кто сплетни разносит, глаза твои бесстыжие? Да ты на женушку свою разлюбезную погляди! Это не их ли с боярыней Серапеей за глаза сороками называют? А за какие бы это такие добродетели–то, а? Да я по сравнению с ними…

 – Да ты на мою жену шибко–то не наговаривай!..

 – Ты на себя погляди, боярыня Варвара, чего ты на нас–то…

 – Это я–то на себя глядеть должна…

 – Любопытной Варваре…

 – Ларишка, Ларишка, што они говорят, ашь?..

 – Боярыне Варваре, говорят, нос оторвали!

 – Это Антипкиной–то Варваре оторвали?!

 – Нет, боярина Абросима жене!

 – Ашь?.. Какого боярина жена брошила?..

 – Не бросила! А Абросима!!!

 – Што ты орешь, глухая я, што ли? Ты шама определишь, што говоришь – то брошила, то не брошила, а потом ори на бабушку–то!..

 – Да что ли я на вас, бабушка, ору – я же ору оттого, что вы глухая, как пень, аж перед людями неудобно!

 – Я не глухая, Ларишка! Я прошто плохо шлышу!

 – Зато болтаешь хорошо, матушка!

 – А вы, боярин Никодим, на мою бабушку–то не кричите, на свою кричите!

 – А ты, девка, мала еще мне указывать!..

 – Зато наш род от самого Синеуса идет!

 – А наш – от Трувора!

 – Да кто такой ваш Трувор – конюхом у Синеуса служил, кобылам хвосты крутил!

 – Ах, так!.. Ах, так!… А ваш Синеус вообще…

 – Да тихо вы!!! Завелись, языки без костей, мелют что попало, закрути тебя в полено! Аж в ушах звенит! Тут и без вашей ругани тошно! Спать лучше ложитесь все, а утро вечера мудренее…

 – Так холодно же, на голой земле–то спать…

 – И дождь, вон, пошел…

 – Это тебе, граф Рассобачинский, на земле спать привычно – у тебя отец углежогом был, в землянке на болотах жил, там и сверху, и снизу текло. И фамилия твоя настоящая – Собакин. А нам, истинно родовитым боярам, чей род от Синеуса ведется…

 – А ты своим высоким родом в морду–то мне не тычь, боярыня Варвара! У самого распоследнего свинопаса предков ничуть не меньше, чем у тебя, только пока твои дармоеды записывались, наши работали! И титул моему отцу за заслуги перед короной даден, а Синеус твой – конокрад!

 – Ах, Боже мой, он карбонарий!..

 – Мужлан!

 – Попрошу на мою жену не лаяться, граф!..

 – От дармоеда слышу!

 – От трудов праведных, что ли, ряху–то такую отрастил, а?..

 – Пролетарий!..

 – И фамилие его – Шабакин, иштинное шлово, шама только што шлышала!..

 – А, да ну вас всех! – лишил вдруг всех единственного доступного удовольствия дворянин из народа, махнув невидимой в темноте рукой. – По мне, так хоть всю ночь тут простойте стоя да языками метите. А я спать пошел.

 И он завернулся в соболью шубу и опустился на землю, раздвигая крутыми боками товарищей по несчастью.

 – Надумаете ложиться – валитесь ко мне. В куче теплее. Привыкайте, благородные, – прогудел он из глубины шубы, поворочался, устраиваясь поудобнее, и затих.

 Но ненадолго.

 Не прошло и минуты, как он начал кряхтеть и ёрзать, а потом и откровенно возиться, бормоча что–то нечленораздельное.

 – А всё–таки я не верю, чтобы граф Рассобачинский из углежогов вышел, маменька. Высокого он рода, хоть что тут пусть говорят, – громким шепотом пришла к неожиданному выводу самая младшая Конева–Тыгыдычная.

 – Это почему, Наташа? – удивилась боярыня.

 – А я историю такую читала, маменька. Одну девицу, чтобы проверить, принцесса ли она или простая герцогиня, положили спать на двенадцать перин, а на самый низ подложили горошину. И она ее почувствовала.

 – А при чем тут наш граф, Наташа?

 Девушка смутилась.

 – Ну, у меня же горошины не было, а мне интересно стало, правда ли он из простого народа вышел… По его лицу–то не скажешь… И по манерам… Ну и, когда он ложиться стал, я туда, где он устраивался, карандаш и кинула…

 – Карандаш?!.. Карандаш?!.. – возмущенно возопил граф, вынырнул из шубы и, яростно извиваясь, зашарил руками по земле. – Да там целая дубина! Меня ей все равно, что отходили! Все бока в синяках!..

 – Вот видишь, я же говорила, настоящий! – обрадовано зашептала боярышня. – Вот и та принцесса тоже…

 – Карандаш?!.. Карандаш?!.. По–вашему, это – карандаш?!..

 – Ай!!!..

 – Ой!!!..

 – Мамочки!!!..

 По ногам рядом стоящих с глухим стуком прошлось нечто, вырванное из–под массивного тыла графа.

 – Ты что, Рассобачинский, с ума там посходил?.. – сердито прозвучало со всех сторон во тьме.

 – Ты чего дерешься?!..

 – Это… не я… Это… было у меня… под спиной…

 – Ну, что еще у тебя там было?

 – Оглобля?

 – Дубина?

 – У меня… Это… это… Это лопата!!! – восторженным шепотом провозгласил не верящий своим пальцам Рассобачинский. – Клянусь жизнью – это лопата!!!

 – Ну, не дорого же твоя клятва стоит… – кисло проворчал кто–то справа, но воодушевленный нежданной находкой Рассобачинский только отмахнулся:

 – Не время киснуть, боярин Селиверст! Время действовать!

 – Уже выспался?

 – Да я дело тебе говорю! Этой лопатой мы пророем путь к свободе!

 – Засыплем себе могилу, ты хочешь сказать? – мрачно уточнил боярин Никодим.

 – Дяденька Никодим, а я вот историю одну читала, там один тоже граф из своей камеры подкоп сделал и сбежал! Десять лет рыл!

 – Верно, Наташенька! – обрадовался граф неожиданной поддержке. – Мы сделаем подкоп!

 – Ты чего, Рассобачинский, тоже книжек начитался? – снисходительно хохотнул боярин Никодим. – Сколько лет, говоришь, Наташа, тот чудак копал?

 – Десять! – быстро подсказала за нее Арина, ее старшая сестра, обеспокоенная, что обсуждение великих дел проходит мимо нее.

 – Ну–ну!..

 – Вот видишь, десять!..

 – Ларишка, Ларишка, што она говорит, ашь?..

 – Она говорит, десять лет!!!

 – Врет, плутовка! Какие дешять! Ей вше тридшать дашь!

 – А вот и не тридцать, боярыня Серапея! – обиделась Арина. – А двадцать пять с половиною!

 – Какая ражница! Вще равно в девках щидишь ить еще?

 – Не встретила пока героя своего романа, вот и сижу, – надулась Арина – не столько на вопрос, сколько на то, что в последние восемь лет слишком часто приходилось на него отвечать. – А за немилого–постылого я ни ногой не пойду, и не уговаривайте.

 – Тебя не я уговаривать должна… – начала было объяснять положение вещей старая сплетница, но, к облегчению запунцовевшей боярышни, ее прервали.

 – А я еще что–то нашла, смотрите! – раздался радостный шепот Наташи почти от самой земли.

 – И я, кажись, на чем–то таком стою… – поддержал ее боярин Порфирий. – Нука–ся, нука–ся… Ну–ка, матушка, отойди–ка в сторонку!

 – И у меня, кажется, под ногами что–то перекатывается…

 Быстрые раскопки на дне их тюрьмы принесли узникам двадцать лопат и три ломика.

 – Вот это дело, – довольно взвесил в руках заступ боярин Порфирий. – Ну, Рассобачинский, коли ты такой умный, говори, куда копаем.

 – А че это я–то? – надулся граф, как мышь на крупу.

 – Ну, это же у тебя отец углежогом был… А мы–то уж и забыли, которым концом лопата в землю–то втыкается… – не преминул громко напомнить боярин Никодим, чтобы все слышали и никто не забывал.

 Граф грязной рукой поскреб в лысеющем затылке, раздумывая, уесть супостата или просто обидеться, но мужицкая закваска взяла свое. В такое время не ссориться надо, как какой–нибудь там аристократ, у которого предков больше, чем тараканов на кухне, а делом заниматься, подумал он, и решил мелкое сведение счетов оставить на потом.

 – Отвал они там сделали, – ткнул он рукой в невидимую в темноте сторону – скорее, для себя, чем для своей артели. – Значит, народ, как этот супостат говорил, с той стороны ходить не будет, и никто не будет. А ходить они будут здесь. Значит, подкоп надо с этой стороны и рыть, чтобы сверху его не видать было. А теперь, у кого заступы – сюда подходи, у кого совки – землю после нас отбрасывать будут, а баб… женщины должны ее ровным слоем по дну разносить, чтобы, когда рассветет, сверху не заметно было, что мы копали.

 – Ну, что, за работу?

 – Нет, погодите еще…

 Графу пришла в голову одна полезная мысль. Он задрал голову и крикнул:

 – Часовой! Эй! Часовой! У тебя штаны горят и шапка светится!

 Ответа не было.

 – Часовой – дурак!..

 Когда до них не долетело даже традиционное, родное, как березовый сок, «сам дурак», Рассобачинский набрался смелости или наглости и позвенел лопатой о лопату.

 Тишина…

 – Ты чего расшумелся, граф? – испуганным шепотом спросила его Конева–Тыгыдычная. – Услышат ведь!..

 – Лучше пусть сейчас услышат, чем когда копать начнем, – уверенно пояснил Рассобачинский.

 – Думаешь, они еще там? – приглушив, на всякий случай, голос, шепнул боярин Порфирий.

 – Там… Куда они денутся, долдоны, – брезгливо поморщился граф. – Эх, ну и гадина же, это Чернослов… Таких дружинников испортил… Им сказано стоять и никого не выпускать – они от приказа ни на шаг не отступят, хоть ты тут песни пой, хоть танцы пляши, только наружу мимо них не лезь. Хотя сейчас нам это только на руку. Правду бают, нет, видать, худа без добра. Пока они стоят, истуканы истуканами, нам и за работу приняться можно.

 – Ну, ты прям стратег, – благоговейно покачал головой боярин Никодим.

 – А то… – довольно расплылся в улыбке граф и «отца–углежога» ему простил.

 Поплевав на ладошки, Рассобачинский закатал рукава своей собольей шубы, крытой шатт–аль–шейхской парчой стоимостью в одну крестьянскую усадьбу за метр, сдвинул на затылок высокую горлатную шапку, и со смачным кряхтением вонзил заступ в стену.

 И, наплевав на старую, надоевшую до судорог игру «кто благороднее», вырвалось у него еще не забытое, мужицкое:

 – Эх, робятушки, понеслась!..

 * * *

 Библиотечный, решительно нахмурясь и закрутив усы, отправился в разведку – шпионить за Митрохой – а Елена Прекрасная снова осталась в его квартирке одна. Когда за дверкой шкафа мелькнула в последний раз и растворилась щупленькая фигурка Дионисия, Елене пришло в голову, что напрасно она не попросила его принести ей почитать какой–нибудь интересный роман, но было уже поздно. Она попыталась выйти в привычный ей мир сама, но не смогла – дверь не открывалась, словно нарисованная, и она была вынуждена смириться с положением затворницы. Невесело вздохнув, она хотела вернуться в свою комнатку, но через распахнутую дверь в кабинет хозяина увидела на полках стройные ряды книг.

 «Ничего страшного не случится," – быстро сказала она себе, – «если я на минутку зайду в комнату Дионисия и одолжу у него какую–нибудь книжку. Я же не собираюсь рыться в его личных вещах, поэтому в моем поступке нет ничего предосудительного. И, к тому же, ему следовало быть немного внимательней ко мне, и оставить хоть немного книг. Должна же я чем–то заниматься здесь в его отсутствие! Хотя, не исключено, что он, всегда такой внимательный и предупредительный, специально не оставил дверь открытой, рассчитывая, что я зайду в его кабинет и сама выберу, что мне пожелается. Пожалуй, так оно и есть.»

 После таких размышлений, ничтоже сумняшеся, царица, осторожно ступая, как будто опасаясь разбудить спящего, неторопливо двинулась к намеченной цели – полкам.

 Подойдя поближе, она радостно всплеснула руками и заулыбалась: вся полка была уставлена романами синьоры Лючинды Карамелли – новыми, прочитанными ей от корки до корки, и старыми, и потому еще не известными ей.

 «Остров снов и желаний»… «Подари мне свое счастье»… «Шипы и розы проклятого сада»…» – взахлеб читала названия романов на разноцветных корешках Елена. – Этих я не знаю… А вот «Рамон и Малафея»… Какая трагичная история любви двух юных сердец! И как бессердечно было со стороны любезной синьоры оборвать роман на самом захватывающем месте! Скорее бы вышло продолжение – жду – не дождусь!..

 Но тут царица спохватилась, тяжелые мысли о беспросветном настоящем снова нахлынули на нее как цунами, и ей стало стыдно за свой ребяческий энтузиазм.

 Она наугад сняла с полки книгу с незнакомым названием и положила ее на стол полистать. Чтобы не смять разбросанные по всему столу листы желтоватой бумаги тяжелым фолиантом, исписанные и исчирканные ровным убористым почерком Дионисия, она аккуратно сложила их стопочкой и отодвинула на край.

 Знакомое имя бросилось ей в глаза с верхнего листка, потом еще одно…

 Не веря сама себе, она наклонилась над листком, потом взяла его в руки и стала читать:

 «Рамон и Малафея». Книга вторая. «Яд твой любви». Состоит из семидесяти глав, с прологом и эпилогом. План. Пролог: начать с напоминания о кратком содержании первого тома – юноша (Рамон) и девушка (Малафея) из двух враждующих семейств (Бойли и Мариотты) из Тарабарской страны полюбили друг друга без памяти, но родители их были, разумеется, против, и заперли девушку в высокой башне. В подробности не вдаваться, а то опять пролог получится длиной с первую книгу. Глава первая: находчивая Малафея, чтобы сбежать из отчего дома, решила притвориться мертвой и выпила снотворного, купленного у продажного аптекаря (придумать какое–нибудь тарабарское имя, вызывающее негативные ассоциации у лукоморского читателя). Глава вторая: ее относят в семейный склеп, где ее находит влюбленный Рамон. Глава третья: Рамон думает, что Малафея и вправду умерла, и выпивает остатки жидкости из склянки, которую сжимала в кулачке его суженая, решив, что это яд. Глава четвертая: когда Малафея проснулась, она увидела неподвижного жениха рядом и подумала, что он мертв. Глава пятая: она берет его меч и хочет пронзить себе сердце, но при виде первых же капель крови теряет сознание. Глава шестая: очнувшись от сна, жених видит, что невеста лежит окровавленная на полу, взбегает на башню и кидается вниз. Глава седьмая: тем временем Малафея приходит в себя, но только затем, чтобы увидеть, как ее возлюбленный летит вниз головой с самой высокой башни. От горя она снова падает в обморок. Глава восьмая: Рамон, пробивший соломенную крышу сарая и приземлившийся на сеновале, невредимым скатывается на землю, и перед тем, как предпринять вторую попытку, желает взглянуть на угасший предмет своей страсти еще раз. Глава девятая: подойдя к склепу, он видит Малафею лежащей уже на клумбе, и черную змею, со злобным шипением выползающую из–под ее бока (падающие в обморок вообще редко смотрят, куда падают, и не занято ли это место уже кем–нибудь другим). Глава десятая: решив, что предмет его страсти укусила ядовитая змея, Рамон хватает ее за хвост, и та кусает его. Он, в последний раз вскрикнув, падает рядом с Малафеей. Глава одиннадцатая: от крика Малафея приходит в себя, видит неподвижное тело Рамона, змею, извивающуюся в его кулаке, и бежит на пруд топиться. Глава двенадцатая: от укуса ужа, кроме как от сердечного приступа, еще никто не умирал, и Рамон, упавший в обморок от переживаний, быстро приходит в себя и видит вдалеке спину быстро удаляющейся невесты. Он вскакивает, бежит за ней, но не догоняет – и та на его глазах бросается в темные воды, сомкнувшиеся мрачно над ее телом. Глава тринадцатая: Рамон решает повеситься на своем поясе тут же, на берегу пруда. Поэтому первое, что видит вынырнувшая Малафея, забывшая в приступе отчаяния, что она – чемпионка страны по подводному плаванию – висящего на суку Рамона. Глава четырнадцатая: издав истошный крик, Малафея бросается прочь к конюшне, чтобы, оседлав самого необъезженного и свирепого жеребца, скакать, пока не сломает себе шею. Глава пятнадцатая: от крика не успевший толком задохнуться Рамон дергается, ветка ломается, и он летит на землю, мутным взором наблюдая, как любимая спина снова исчезает среди дерев…»