Текст книги "И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 73 страниц)

 Иван вздохнул, недоверчиво покачал головой, но не сказал ничего.

 Других вариантов пока просто не было.

 Края леса – частого, но почти прозрачного подлеска, уже потерявшего свою листву – они достигли только вечером, когда почти полностью стемнело, и если бы четверо умрунов внезапным спринтерским рывком не обогнали коней и не схватили их под уздцы, то вся кавалькада наломала бы немало дров.

 Дрова на костер, тем не менее, рубить все равно пришлось, но отряд из пятнадцати мощных бойцов справился с этим заданием играючи, и через десять минут на краю леса было навалено столько топливного материала, что с лихвой хватило бы на две ночи, и даже с половиною.

 Иван зажег огонь, в который раз вспоминая добрым словом свою супружницу, научившую его этому нехитрому трюку во время их летнего турне по Забугорью, скользнул взглядом по рядам своих спутников (исключая умрунов, как лиц полностью не заинтересованных) и пришел к довольно предсказуемому выводу, что ужин сегодня готовить придется тоже ему.

 Дед Зимарь уже лежал у костра, накрывшись Масдаем, мелко дрожал и тихонько покашливал, а Агафон… Агафон в этот раз даже не сполз – стек со своего кривоногого иноходца сразу же, как только стальная рука умруна остановила удивленного конягу. И теперь специалист по волшебным наукам лежал на траве, едва прикрытой опавшими листьями, и горестно, с надрывом, стонал, проклиная тот день и час, когда на белый свет появился этот конь, это седло, эта степь, дождь, который промочил Масдая, и, наконец, он сам.

 Ужин – так ужин…

 Царевич порезал хлеб, эстетично разложил на тряпице вяленую конину и конский сыр, выудил из другого заплечного мешка подозрительно хлюпающий, мягкий и истекающий красным мешочек поменьше, осторожно заглянул в него, пришел к выводу, что помидоры, конечно, лучше бы выбросить, но тогда вся их трапеза застрянет поперек горла, и томатам с подмоченной репутацией по этому случаю вышла амнистия.

 Закончив приготовления, Иванушка позвал к столу деда, Агафона и, на всякий случай, умрунов, но, к своему удивлению, хоть и не слишком великому, от всех приглашенных получил отказ. Дед Зимарь чувствовал себя совсем неважно и хотел посидеть, а лучше, полежать просто так, грея руки у огня; маг агонизировал, и есть ему было некогда, а умрунам еда была просто не нужна, хотя, по настоянию Ивана, они и расположились вокруг костра.

 Слегка разочарованный всё же лукоморец пожевал в одиночестве хлеба с сыром, умудрился отгрызть уголок размером с березовый листик от своего куска конины [107], из соображений гуманности через «не могу» доел все шесть раздавленных помидоров, запил всё водой из фляги и вдруг пришел к выводу, что если через минуту он не уснет, то через полторы минуты непременно умрет.

 Но оставалось сделать еще кое–что.

 Вернее, сказать.

 – Извините, я должен был сказать это сразу, но как–то не до того было… – проговорил он, обводя взглядом лица своих немногословных стражей, останавливаясь хоть на мгновение на каждом. – Я хочу сказать вам спасибо за то, что вы остановили вовремя наших коней.

 Умруны недоуменно нахмурились и переглянулись.

 – Не… за… что?.. – неуверенно проговорил в ответ один из них, словно вспоминая сложный, полузабытый урок иностранного языка. И тут же добавил: – Ваше превосходительство.

 – Да как это – «не за что»? – удивился Иван, запахивая поплотнее бурку и непроизвольно ежась – то ли от ночного холода, то ли от перешедшего в финальную стадию наступления сна. – Если бы не вы, кони могли поломать деревья и пораниться, и мы тоже… А еще мы не поблагодарили вас за ваше весьма своевременное появление в стане кочевников. Вы спасли всем нам жизнь. Конечно, это звучит чересчур высокопарно… Но это ведь правда! И мы все вам очень благодарны. И я, и дед Зимарь, и… – он поискал глазами, но не нашел вокруг ничего агафоноподобного, но беспокоиться не стал, так как услышал мученический голос, жалобно обращающийся к быстро темнеющим небесам, откуда–то из–за спины старика, с самой земли. – И наш волшебник тоже присоединяется… я уверен… Спасибо вам.

 Умруны молчали, сидя неподвижно и глядя на пламя, и лишь шустрые отблески костра метались по их непроницаемым лицам.

 Иванушка смутился, подумал, что он что–нибудь не так сказал, или обидел их ненароком – кто знает, что может обидеть живых мертвецов, если вообще есть на Белом свете такая вещь, и чтобы скрыть неловкость, поспешно проговорил:

 – Я видел, в бою с кочевниками вы были ранены… У одного из вас даже… сабля… – он изобразил кривой инструмент убийства и сам процесс протыкания замысловатым, но неопределенным жестом, пробежал глазами по черным кожаным нагрудникам умрунов, но оружия, оставленного накануне Рашидом в груди его освободителя, видно не было. Впрочем, как невозможно было сказать, кто, собственно, из них его избавитель – отличить одного умруна от другого было так же просто, как одну каплю воды от другой.

 – Может, вам нужна помощь?.. – еще более растеряно закончил царевич. – Если вам нужны бинты… То есть, у нас их, по–моему, конечно, нет, но можно что–то придумать, я уверен… Я видел, в мешке была иголка с нитками… Зелеными… Можно зашить раны… Или что вы делаете в таких случаях?..

 Умрун слева повернулся к Ивану и задрал разорванный рукав куртки: под ним, от запястья до сгиба локтя, руку прочерчивал четкий, черный, словно нарисованный чернилами, тонкий шрам.

 – Это – утрешний след от сабли кочевника, – ровным голосом проговорил умрун, словно показывал не собственную часть тела, а ствол дерева. – Наши раны затягиваются сами по себе, ваше превосходительство. Остается только такая полоса. Не думайте о нас.

 Иванушка поморщился, словно это его руку располосовала кривая сабля какого–нибудь Керима или Ильхама, и взглянул умруну в лицо:

 – Тогда можете взять нитки, чтобы зашить одежду… Только они всё ещё зеленые…

 – Будет исполнено, ваше превосходительство, – отчеканили суровым хором умруны.

 – И не называйте меня, пожалуйста, «ваше превосходительство», – покачал головой царевич. – Зовите меня просто Иваном.

 – Будет исполнено, ва… Иван.

 – Вот, так–то лучше, – слабо улыбнулся лукоморец. – Кстати… я всё хотел вас спросить… А как вас зовут?

 – «Эй, ты, иди сюда», – без промедления и гораздо более уверенно ответил другой умрун, слева от него. – И добавляют номер того, кого зовут, ва… Иван. Вот видишь: у каждого на рукаве нашит его номер.

 – Нет, я не про это, – отмахнулся Иванушка. – Я спрашиваю ваши имена.

 – А–а, – понимающе кивнул умрун. – Имена. Меня зовут Первый. Его – Второй. Это вот – Третий. Тот…

 – Да нет же, – нетерпеливо замотал головой царевич. – Не цифры. Имена. Я спрашиваю ваши имена, понимаете?.. Вот я, к примеру, Иван. Он – Агафон. Дедушку звать Зимарь. Ковер – Масдай. А вас?

 Умрун напрягся, взгляд его стал оловянным, тупым, и он пустым голосом повторил:

 – Меня зовут Первый. Его – Второй. Его – Третий. Того…

 – Но «Первый» – это не имя, это порядковый номер!..

 Он не договорил, пристыжено замолк, вспомнив, что рассказывал ему волшебник о том, как появляются на свет умруны, и, помолчав, осторожно подбирая слова, спросил:

 – Ты… не помнишь… кем ты был… до того… как стал… солдатом?..

 Умрун наморщил лоб и поджал губы, честно пытаясь припомнить, но через минуту виновато взглянул на лукоморца:

 – Нет… Не помню… До того, как я стал гвардейцем его величества царя Костей, не было ничего. Сержант Юркий учил нас, что имена бывают у людей. У умрунов – только номера. Умрун – никто. Он создан, чтобы служить его величеству царю Костей. Наша жизнь – его жизнь.

 – Кстати, о царе, – сипло присоединился к разговору дед Зимарь. – Это он приказал вам защищать царевича Ивана?

 – Никак нет, – отчеканил Первый, довольный, что ему, наконец–то, задали прямой и понятный вопрос, и удовлетворенно замолк.

 Видя, что объяснения не следуют, лукоморец спросил сам:

 – А кто?

 – Жена его величества царя Костей ее величество царица Елена Прекрасная, Иван, – с готовностью отрапортовал умрун.

 – КТО?!..

 Умрун повторил.

 – Елена Прекрасная?.. – беспомощно переспросил Иванушка, словно всё еще надеялся, что недопонял, или умрун что–то путает. – Елена Прекрасная?.. Но… Она же… Или ее уже тоже… пока мы… то есть, я…

 – С чего ты взял, что это именно она? Может, в мире есть несколько Елен с таким прозвищем? – впервые за вечер перестал стонать и высказал резонное предположение маг.

 – Может… Не знаю… Но про других я никогда не слышал… – забормотал ошарашенный лукоморец. – А если нет?.. Какое дело неизвестной мне Елене Прекрасной до неизвестного ей меня? Нет, должно быть, это супруга Васи! Но если Костей похитил и ее?.. Что же это тогда получается?..

 – Погоди паниковать, царевич, – болезненно поморщился чародей, не то раздраженный растерянностью друга, не то измученный беспрестанно вопиющим об ударе милосердия или, на худой конец, стакане яда, телом. – Сейчас всё выясним.

 И обратился к умрунам:

 – Она, эта Елена, уже давно замужем за Костеем?

 – Нет, она появилась в замке недавно, и официальной церемонии еще не было, – ровным голосом, не обращая внимания на терзания Ивана, отвечал умрун.

 – Откуда она родом? – продолжал допрос заинтересованный Агафон, на минуту позабыв об усталости.

 – Издалека. Кажется… – сдвинул он брови, вспоминая. – Кажется…

 – Из Лукоморья, – подсказал умрун, которого представили как Третьего.

 – Я же говорил!.. – схватился за голову Иван. – Еще и ее!..

 – Да подожди ты, – махнул на него рукой маг, но уже не так уверено. – Это она в замке отдала вам такой приказ?

 – Нет, не в замке, – отрицательно покачал головой Второй.

 – А где? – напирал Агафон.

 – Мы нашли ее в лесу. В этом лесу. Мы отнесли ее и ее слуг на берег большой реки, и отправились искать Ивана, сына лукоморского царя, чтобы защищать его, то есть, тебя, как она нам приказала.

 Друзья переглянулись, посмотрели на умрунов, потом переглянулись еще раз, пока дед Зимарь не выразил общее мнение:

 – Нич–чего не понимаю…

 Зная по опыту, что без наводящих вопросов не обойтись, Иван взял инициативу в опросе свидетелей на себя:

 – А что она в этом лесу делала? И что там делали вы?

 – Ее величество Елена Прекрасная сбежала из своей кареты, когда мы везли ее в Лукоморье, Иван. Полковник Атас, сержант Щур и сержант Юркий приказали ее поймать. Сержант Щур и его беда пошли в одну сторону, а мы – в другую. Наша беда скоро настигла их в лесу. Но вдруг полковник Атас и сержант Юркий стали смеяться, на нас опустился туман, и они пропали. Тогда командование приняла ее величество царица как старшая по званию, и приказала разыскать тебя, защищать и подчиняться.

 – А сама осталась одна в лесу? – всё еще плохо понимая, что произошло, уточнил Иванушка.

 – Нет, Иван. При ней было двое слуг, и она взяла себе меч полковника Атаса, а меч сержанта Юркого отдала слуге.

 – Елена Прекрасная?.. – лицо Ивана вытянулось, глаза недоуменно захлопали. – Взяла себе меч?.. Она не сказала, что она хотела с ним делать?

 Если бы Первый сообщил, что у нее выросли крылья, как у стрекозы, и она улетела, он не был бы так изумлен.

 – Если я могу высказать свое мнение, Иван?.. – почтительно приподнялся со своего места умрун напротив Иванушки, дождался разрешающего кивка и продолжил: – Она очень хорошо знала, что с ним делать.

 На это лукоморцу оставалось только тихо покачать головой, благоговейно дивясь загадкам бытия и сознания.

 – А давайте–ка, ребятушки, лучше спать будем… – прокашял со своего места натужно дед Зимарь и завернулся поплотнее в ковер. – Утро вечера мудренее…

 – И то верно старик говорит, – поддержал его Агафон и гулко зевнул во весь рот.

 – Ваше высочество должен спать, – упруго поднялся на ноги Первый, и за ним начала вставать вся беда. – А мы будем стоять на часах и следить, чтобы костер не погас.

 Иван хотел уже было последовать дельным советам и в самом деле попытаться уснуть, как ему мечталось еще полчаса назад, как вдруг до него дошло, что же сейчас сказал умрун, и остатки сна унеслись в неизвестном направлении, словно подхваченные ураганом.

 Только что.

 Во всеуслышание.

 Умрун.

 Сказал.

 Что он будет делать то.

 Что ему никто не приказывал.

 – Почему? – Иванушка встал, бурка распахнулась и упала, едва не задев полой костер, но он даже не заметил.

 – Я не понял твой вопрос, Иван, – тревожно наморщил лоб умрун.

 – Я спрашиваю, почему вы будете стоять на часах и следить за костром?

 Умрун удивленно посмотрел на царевича.

 – Потому что мы должны защищать твою жизнь, Иван.

 – Но если костер погаснет, это не будет угрожать моей жизни, – резонно заметил царевич и замер в ожидании ответа.

 – Обычные люди мерзнут, когда становится слишком холодно, Иван, – серьезно проговорил Первый. – Мы не хотим, чтобы ты мерз.

 Остальные умруны согласно закивали.

 – Хорошо, – кивнул Иванушка.

 Сердце его заколотилось, словно рвалось наружу, во рту всё пересохло, и он понял, что несмотря на одуряющую усталость, уснет он сегодня ночью не скоро, если уснет вовсе.

 – Спасибо, – сказал он. – Спасибо… В свою очередь, я бы хотел, чтобы с сегодняшнего вечера у вас снова были имена. Настоящие. Обыкновенные человеческие имена. У каждого человека должно быть свое имя, – снова повторил он, словно боялся, что беда его не понимает. – Понимаете?..

 – Мы не люди, Иван, – глухо отозвался Второй. – Мы – умруны. Мы созданы, чтобы…

 – Вы были рождены людьми, – упрямо мотнул головой Иван. – И останетесь ими. То, что вы теперь умруны, ничего не меняет. Если я решил, что у вас снова будут имена, значит, так оно и будет. Твое имя будет Кондратий …

 Он подходил к каждому солдату, заглядывал ему в лицо и говорил:

 – Тебя будут звать Наум… тебя – Макар… тебя – Лука… тебя – Игнат…

 За его спиной у костра Агафон приподнялся на локте, выгнул шею, и возбужденно прошептал в прикрытую рыжей лохматой шапкой макушку деду Зимарю, лежавшему к нему головой:

 – Он чокнутый, это наш лукоморский царевич… Что он делает, дурья голова?.. Это же умруны!.. УМРУНЫ!!! Давать имена покойникам – это всё равно, что выбивать надписи на надгробных камнях: кроме самого надписывающего это не нужно никому!.. Это же маразм чистой воды!..

 – Это ты у нас дубина, мил человек Агафон, хоть и с высшим образованием, – прохрипел в ответ старик и покачал головой, словно дивясь такой необыкновенной несообразительности там, где ее, вроде бы, быть и не должно. – И чему вас только в школе учат…

 Утром, едва царевич продрал глаза и пришел к выводу, что то, что он спал, ему приснилось, так как человек, который спал всю ночь, не может чувствовать себя таким разбитым и не выспавшимся, к нему подошел один из умрунов и почтительно доложил по уставу:

 – За ночь мы осмотрели местность, Иван. На западе, в полукилометре от лагеря, найден родник. К юго–востоку отсюда, километрах в семи с небольшим, есть дорога, которая ведет в деревню. До нее еще километров десять. В саму деревню мы не заходили, и дальше не разведывали. Посторонние не проходили. Больше ничего значимого обнаружено не было. Доложил Кондратий.

 Сонный мозг Иванушки машинально отметил, что Кондратий – это который с тонким шрамом над левой бровью (надо запомнить, и вовсе они не на одно лицо), и только потом осознал, что ему только что сообщили о том, что недалеко отсюда (если сравнивать с расстоянием до Лукоморья) находится человеческое жилье. Жилье, в котором есть горячая печка для просушки Масдая и, если уж совсем повезет, опытная бабка–травница или мудрый знахарь, которые смогут позаботиться о расхворавшемся деде Зимаре…

 Дед.

 При мысли о нем лукоморец проснулся окончательно.

 Дед не спал всю ночь – совсем как тогда, на чердаке домика в горах, когда им пришлось оставить больного старика на попечение хозяина и уйти навстречу ехидно ухмылявшейся – наверное, в предвкушении чего–то приятного – судьбе [108]. Иван вставал через каждые десять минут то чтобы проверить, не сбросил ли в беспамятстве больной мокрое полотенце со лба, то чтобы снова намочить его, то напоить старика…

 Вода в обеих флягах скоро кончилась, и он попросил кого–то из умрунов, кто оказался ближе к нему на тот момент, попробовать поискать поблизости какой–нибудь родник, ручей, речку, море, океан – короче, любой источник холодной воды, годной для смачивания их полотенца – куска желтоватой грубой ткани, вышитой по краям лошадиными головами – прощальный подарок жены Керима бывшим пленникам.

 Кто–то, кажется, Терентий, нашел родник и принес воду, но остальные продолжали поиски, и вот – деревня…

 Деревня – это хорошо.

 Иван усилием воли, которого Агафону хватило бы, чтобы на голой земле разжечь костер высотой с трехэтажный дом и такой же площади, открыл нараспашку мутные глаза, сфокусировал их в районе Кондратия (погрешность – плюс–минус метр) и расплывчато кивнул:

 – Спасибо… Передай, пожалуйста, остальным, что мы сейчас встаем, завтракаем, собираемся и идем в деревню, которую вы нашли. Чтобы все были в сборе.

 Опрос компаньонов показал, что их отношение к принятию пищи ничуть не изменилось со вчерашнего дня. У него самого даже мысль о еде вызывала тошноту.

 Впрочем, как и все остальные мысли, кроме сладкой, манящей, обволакивающей мысли о сне.

 На то, чтобы поднять специалиста по волшебным наукам, ушло как минимум сорок минут. Но если бы в ход не пошла тяжелая артиллерия в виде сообщения о близкой деревне, где, наверняка, есть маленькая теплая избушка с широкой кроватью, мягкой периной, выводком толстушек–подушек и уютным разноцветным одеялом, которые ждут – не дождутся его, Агафона, прибытия, то поднять его смогли бы только трубы Страшного Суда, и то лишь ближе к оглашению приговора.

 Одного взгляда на деда Зимаря было достаточно, чтобы понять, что без носилок тут не обойтись.

 С помощью умрунов с сооружением носилок они справились быстро, и после того, как общими усилиями стенающий и причитающий на разные голоса чародей был водружен на ненавистного ему коня, дед погружен на носилки, а Масдай занял непривычное ему место в седле, отряд тронулся в путь.

 До лесной дороги оказалось не семь, а все десять с лишком километров [109], но, в конце концов, стена деревьев неожиданно расступилась просекой, и две наезженные, поросшие редкой хилой травкой колеи пригласили путников последовать за ними к долгожданной деревне, скромно укрывшейся где–то в самом сердце леса.

 Проехав еще километров пять, специалист по волшебным наукам запросил привала. Сделал он это простым, но эффективным способом: так же молча, стиснув зубы, как ехал всё это время, он скатился с переворотом по боку коня прямо под ноги замыкавшим их походное построение умрунам и мешком повис на поводе.

 Конь, удивленный маневром седока, вопросительно заржал и, не дождавшись ни ответа, ни дальнейших указаний, остановился.

 Отряд тоже.

 – С тобой всё в порядке? – тоже не слишком грациозно спешился Иванушка и кинулся к распростершемуся в утрамбованной колее магу.

 – Кроме того, что из всего тела я чувствую только одну его часть, и лучше бы я ее не чувствовал? – приоткрыл глаза чародей и взглядом умирающей собаки заглянул в обеспокоенное лицо склонившегося над ним друга. – Если не считать такой мелочи, то да, я в отличной форме.

 – Но ты же сам понимаешь, что мы должны торопиться…

 – Я не жалуюсь, – стоически приподнялся на локте маг и мужественно выдвинул вперед нижнюю челюсть, сильно рискуя обрести нежелательную чувствительность еще и в прикушенном языке. – Кто сказал, что я жалуюсь?

 Несмотря на несколько искусственные потуги на героизм и несгибаемость, вид у волшебника был такой, что ему не нужно было утруждать себя словесными жалобами.

 – Нет, конечно, ты не жалуешься, – вздохнул царевич, поднялся на ноги, повернулся к умрунам, собравшимся вокруг них, и объявил во всеуслышание: – Объявляю привал на десять…

 Взгляд на Агафона.

 – …двадцать…

 Взгляд на Агафона.

 – …тридцать…

 Взгляд Агафона, под которым дрогнуло и без того не черствое сердце лукоморца.

 – …сорок минут.

 Чародей с блаженным стоном выпустил из рук повод, перекатился на другой бок, оказался на травке обочины и, отрешенно улыбнувшись, закрыл глаза, вытянулся во весь рост и замер.

 Единственным желанием Иванушки было упасть рядом и заснуть, но его удержало осознание того, что если сейчас он остановится, сядет и прикроет глаза хоть на минутку, то откроются они у него лишь на следующий день.

 И не исключено, что к вечеру.

 Поэтому, с завистью посмотрев на Агафона и деда Зимаря, задремавшего на своем ложе из бурки и сухой травы на плечах четырех умрунов, царевич изобразил на измученном лице подобие улыбки и, с трудом переставляя затекшие ноги, двинулся по дороге вперед, обозревать окрестности.

 Вся беда тут же, не сговариваясь и не дожидаясь приказа, зашагала за ним вслед.

 – А вы куда? – с несколько сонным удивлением обернулся Иван на свой эскорт.

 – Мы должны охранять тебя, – торжественно напомнил ему Панкрат.

 – Спасибо за заботу, но я никуда не ухожу, а тут мне ничего не угрожает, – улыбнулся царевич. – Поэтому отдыхайте, оставайтесь в лагере. Охраняйте лучше мага и деда – им ваша помощь нужнее.

 Умруны обернулись, скользнули оценивающим взглядом по старику, презрительным – по специалисту по волшебным наукам, и снова повернулись к Ивану.

 – Им не нужна наша помощь, – упрямо мотнул головой не убежденный командиром Фома.

 – А еще у нас приказ, – хитро прищурился нащупавший брешь в рассуждениях Ивана Кондратий.

 – Но я просто хочу пройтись, погулять, проветриться, побыть один!.. – взмолился лукоморец.

 – Ваш… Иван имеет на это право, – ровно кивнул Терентий. – Ты побудешь один, а мы побудем рядом.

 – Но если вы будете рядом, я уже не буду один! – резонно указал на очевидное несоответствие Иванушка.

 – А сколько тебя будет? – непонимающе нахмурились умруны.

 Иван, потеряв на время дар речи, развел руками и сдался.

 Но не без боя.

 – Хорошо, – кивнул он гудевшей как улей в рабочий день головой в знак согласия, и заодно отгоняя притаившийся в засаде сон. – Только со мной пойдет… один солдат. Остальные пусть останутся тут.

 И поспешно добавил, видя полтора десятка зарождающихся возражений:

 – Это тоже приказ.

 Умруны переглянулись, и из строя вышел Кондратий, на долю секунды опередив остальных.

 – Пойду я, – сухо, но непреклонно произнес он, и все, включая Иванушку, согласились.

 Пройдя пару–тройку сотен метров, Иван смутно – как, впрочем, все, происходящее вокруг него – понял, что избранный им метод оставаться в состоянии бодрствования нуждается в серьезной доработке.

 Предпочтительно в лежачем положении.

 Если послушные ноги неохотно, но двигались, поочередно оказываясь одна впереди другой, как и хотел их хозяин, то безответственные и бессовестные глаза закрывались на ходу сами собой, а ему коварно демонстрировали цветной широкоформатный трехмерный сон о том, что всё в порядке, что идет он по заросшей травой старой колее, а рядом шуршат желтеющей листвой подпирающие небо деревья и терпко пахнет сыростью и грибами…

 Тряхнув головой, Иванушка на мгновение выныривал в реальность, успевал заметить под ногами дорогу и убедиться, что всё действительно в порядке, но усталость и бессонные ночи мгновенно брали свое, походя прихватывая и чужое, и царевич снова, мягко покачиваясь на волне сна, погружался в сладкое забвение…

 В очередной раз он досрочно вырвался на поверхность сна оттого, что его кто–то окликнул.

 – Кто?.. Что?.. – недоуменно заозирался он по сторонам мутным взглядом и увидел рядом с собой умруна. – А–а–а!!!.. А–а–а… Это ты… Ты меня звал?..

 – Так точно, – кивнул Кондратий.

 – Пора возвращаться? – вспомнил об отпущенном им на отдых Агафону сроке лукоморец.

 – Нет еще, – отрицательно качнул головой умрун. – Но, разрешите доложить, Иван, мне не нравится эта тропинка.

 – Тропинка?.. Какая еще… – Иван растеряно оглянулся, и только теперь до него дошло, что словно по действию неведомого волшебства дорога у него из–под ног действительно пропала, а вместо нее им с Кондратием втихаря подсунули некогда широкую, а сейчас основательно затянутую упругой кучерявой травкой тропу.

 – Ой… – сконфузился лукоморец. – Кажется, мы слегка заблудились…

 – Нет, не заблудились. Дорога там, – умрун махнул рукой себе за спину.

 – Ну, тогда ладно… – облегченно перевел дух Иванушка и снова нахмурился: – А почему она тебе не нравится? По–моему, тропинка как тро…

 И тут умрун бросился на него.

 Он ударил Ивана в грудь руками с такой силой, что у того вышибло дыхание едва не вместе с душой, и он отлетел кувырком в придорожную поросль метров на пять, сминая и калеча ветки кустарника и ломкие стебли сухой травы.

 Сказать, что после такого полета сон как руками сняло, значит не сказать ничего.

 Не давая воли враз взвившимся отчаянным мыслям – одна другой хуже – царевич, едва почувствовав под собой твердую землю, попытался вскочить на ноги, обнаружил, что земля всё–таки в другом направлении, перевернулся на сто восемьдесят градусов, предпринял еще одну попытку – теперь успешную, выхватил меч и, не дожидаясь, пока противник нанесет еще один удар, вслепую взмахнул им перед собой – раз, другой, третий…

 Меч со свистом рассекал воздух.

 Иван яростно мотнул головой, мазнул рукой по глазам, сметая и размазывая лесную грязь и пыль, и замер.

 В нескольких метрах от него, там, где по его представлениям, вполне могла оказаться так внезапно покинутая им тропинка, под огромным, кривым, раскачивающимся во все стороны как от урагана, каркасом шатра кипело сражение.

 Иван, не тратя времени на раздумья, откуда на пустынной лесной тропе появилось это архитектурное излишество, бросился туда, но не успел сделать и несколько шагов, как вдруг один из шестов опасно накренившегося нелепого каркаса вырвался из земли, спружинил и ударил его по правой руке.

 Меч вырвался из его сжатых пальцев, молнией промелькнул перед глазами, срезал трехлетнее деревце у его головы и глухо шлепнулся где–то за спиной.

 Царевич охнул и схватился за ушибленную – точнее, отшибленную – руку. Если бы она оказалась сломанной, он вряд ли бы удивился.

 Да что же там происходит?!..

 Он едва увернулся от повторного маха не на шутку развоевавшегося шеста, поднырнул под нависшую ветку, которая загораживала от него театр военных действий, и на мгновение остолбенел.

 Прямо перед ним на злополучной тропинке, уже едва шевелясь под полупрозрачным белым саваном, лежало нечто, по форме похожее на человеческое тело.

 А над ним навис и трудился, не покладая ног, самый громадный паук, какой только мог привидеться самому воспаленному сознанию в самом жутком кошмарном сне.

 Темно–красный, почти черный, в редких ярко–зеленых не то пятнах, не то проплешинах голенастый арахнид размером с корову лихорадочно перебирал двумя передними конечностями обматывая то, что минуту назад было солдатом из его отряда, толстой, матово блестящей, упругой на вид паутиной.

 Шестью остальными ногами, похожими на изломанные спицы гигантского зонтика, и которые Иван принял раньше за подпорки чудовищно нелепого шатра, он деловито упирался в землю.

 Умрун под переливающимся серебристым слоем смирительного кокона слабо шевельнулся и затих, и сердце Иванушки пропустило удар: успел паук укусить свою жертву и парализовать ее, или это нити паутины были настолько прочны, что даже гвардеец Костея не мог их разорвать?..

 – Беги… Иван… спасайся!.. – донеслось сдавлено изнутри паутинной оболочки, и лукоморец словно очнулся.

 Меч!!!

 Где меч?!..

 Счет пошел на секунды.

 Иванушка рванулся обратно в лес, по своим следам.

 Вот срезанное будто ножом деревце…

 Помятая трава…

 Разбитый вдребезги куст…

 Сломанные ветки…

 Он метнулся направо, налево, вперед – да где же он?!..

 – Беги… беги… – донеслось до него на грани слышимости.

 Вот!!!

 Меч лежал на кривом, кишащем рассерженными хозяевами, муравейнике, но царевичу было не до праведного гнева обиженных насекомых.

 Он схватил оружие левой рукой – про правую как минимум на неделю можно было с чистой совестью забыть – и бросился назад.

 Кондратий, опутанный тошнотворно поблескивающей липкой даже на вид паутиной, лежал поперек тропы и не двигался, а арахнид склонил над ним свою багровую голову с тяжелыми воронеными челюстями, словно примеривался, с чего лучше начать обед.

 – Ах ты… – Иван осекся, не в силах подобрать оскорбление, отражающее его душевное состояние, но в нем не было необходимости.

 Враг заметил его и без этого.

 Кривые шесты–ноги медленно задвигались, словно в па причудливого танца, и паук повернулся к нему передом, к лесу задом.

 Восемь черных, злобно блестящих шариков–глаз [110] вперились в него, будто оценивая с точки зрения кулинарной привлекательности, возможных органолептических характеристик, калорийности и содержания белков и углеводов [111].

 Челюсти, похожие на огромные мощные клещи, задумчиво смыкались и размыкались, словно паук пожевывал губами, решая жизненно–важную для него проблему.

 Иванушка смахнул волосы со лба, недобро прищурился и без дальнейших предисловий ринулся в атаку.

 Но не дремал и паук.

 Оценка была дана, во–первых, быстро, во–вторых, положительная, и исполинская тварь решилась на упреждающий удар.

 Она кинулась на второе блюдо так, словно не ела полгода, и жвала встретились с мечом на полпути.

 Если бы у пауков были голосовые связки, этот бы сейчас с удовольствием взревел: черный клинок просвистел у самой его морды и одним махом лишил его половины жевательного аппарата.

 Ошалевшая от неожиданности и боли тварь покачнулась, и царевич, пробежав по инерции несколько шагов вперед, оказался под самым брюхом врага.

 – Ага!!!.. – злорадно выкрикнул лукоморец и подпрыгнул, целя вонзить свое оружие в литое круглое пузо паука, но тот, наученный горьким опытом, поспешно выпрямил ноги.

 Иван подпрыгнул.

 Потом подпрыгнул еще раз, еще и еще…

 С таким же успехом он мог стараться допрыгнуть до потолка в зале пиров в родном дворце в Лукоморске.

 – Ах, ты!.. – Иван метнул по сторонам кровожадный взгляд и бросился к толстым жердеобразным ногам противника, но тот снова оказался быстрее.

 Он шустро отскочил, словно к лапам его были привязаны пружины, кинулся в одну сторону, в другую, и заметался, закружился, затанцевал вокруг Иванушки, казалось, без труда уворачиваясь от его неуклюжих выпадов с неудобной левой. Тот очертя голову бросался за ним, норовя рубануть то по голове, то по лапам, то по животу – смотря что казалось ближе – но каждый раз промахивался или оказывался в намеченной точке на долю секунды позже, чем ее покидал паук.

 Казалось, эта игра в салочки могла продолжаться бесконечно, распаляя одну сторону и доводя до белого каления другую, но вдруг нога царевича зацепилась за что–то, и он упал.