Текст книги "И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ"

Автор книги: Светлана Багдерина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 73 страниц)

 Об этом попытался сообщить ковру и Агафон:

 – Сворачива–а–а–а–а!!!..

 – А–а–а–а–а–а–а–а–а–а!!!.. – поддержал его Саёк.

 – А–а–а–а–а–а–а–а–а–а!!!.. – влился в хор срывающихся от ужаса голосов шершавый, но уже слегка булькающий вой Масдая, и что–то громадное и темное накрыло их со всех сторон…

 Ковер взвился ввысь почти вертикально, вывернул назад, и люди тут же услышали внизу отчаянный, полный бессильной ярости и обиды рев трех огнедышащих глоток.

 – Что?..

 – Что случилось?..

 – Где она?..

 – Вам, кажется, Змея была нужна? – дрожащим и срывающимся от пережитого страха и сумасшедшей гонки голосом проговорил Масдай. – Ну, так забирайте. Вон она.

 – Где?!..

 – В Триумфальной арке. Застряла, – и ковер выдавил нервный смешок. – Что вы будете с ней дальше делать – не моё дело, но учтите, что арка, хоть и каменная, но не вечная. Так что поспешите. И, кстати, с вас за спасение – теплая печка, и поскорее, потому что лететь я больше не могу.

 И, верный своему слову, Масдай плавно спланировал на мокрый желтый газон в ближайшей боковой улочке и устало замер.

 – В арке?.. – недоуменно пробормотал Агафон. – И что теперь?..

 – Давайте, отрубим ей головы! – осенило мальца. – Я даже меч не потерял!

 Маг окинул оценивающим взглядом пресловутый меч, потом три змеиные шеи и прикинул, что работы тут будет дня на три, на два – если спать по четыре часа и сократить перерыв на обед до пятнадцати минут. Прочие приемы пищи пришлось бы исключить вовсе.

 Да.

 И не забыть заручиться согласием Змеи.

 – А давай ты отнесешь нашего спасителя во дворец, отыщешь самую горячую печку, а когда высохнет, почистишь его и выбьешь? – выступил с контрпредложением маг.

 – Но я хочу…

 – Я потом тебе все расскажу, – мягко пообещал чародей. – Но теперь настало время битвы между специалистом по волшебным наукам и Змеей. Гражданскому населению здесь места нет. Беги во дворец, тащи его. Масдай это заслужил.

 И, не дожидаясь, пока Саёк выполнит его распоряжение, он осторожно поднялся на ноги и поспешил по мере сил и возможностей к выходу на главную улицу Побед.

 Чародея шатало, как саженец в грозу, съеденный завтрак вежливо, но настойчиво просился обратно, перед глазами всё медленно кружилось и сносилось в неизвестном направлении ветром (тем же самым, наверное, что шатал его самого), но он упрямо переставлял ноги и шел, шел, шел – туда, где ревела и бесновалась попавшая в ловушку Змея.

 Лукоморцы, возликовавшие было при виде поверженного врага и поспешившие с тяжелыми тупыми и острыми предметами в руках высказать свои чувства и мысли ему в лицо, то бишь, в морды, уже успели убедиться, что застрявший Змей и Змей в намордниках – две совершенно разные вещи, и теперь прятались по дальним подворотням и домам.

 Уворачиваясь от взбешенно хлещущего по дороге змеиного хвоста, Агафон подобрался к объекту применения волшебной силы настолько, насколько ему позволял здравый смысл, расшатанная нервная система и радиус действия любимого заклинания. Он уперся ногами в землю, вытянул вперед всё еще трясущиеся после объятий с маленьким охранником и большим ковром руки, представил на загривке пленницы былых побед Лукоморского оружия красную точку, синие лучи из которой сходились на его сиреневых пальцах [183], и, как мог, четко выговорил непослушными искусанными в кровь губами нужные слова.

 Воздух вокруг Змеи замерцал, вспыхнул и взорвался миллионом маленьких ослепительных искр…

 Это Триумфальная арка, превращенная в лед, разлетелась на куски и испарилась в пламени трех огненных струй.

 Следующим, что бросилось в глаза заместителю главнокомандующего по вопросам волшебства, были три пары огромных, блаженно прищурившихся Змеиных очей и отверстые пасти на вдохе в пяти метрах от него.

 – Змиулания, нет!!!.. – взвизгнул маг, кинулся бежать, но налетел на исполинский хвост, как бы невзначай свернувшийся полукольцом на его пути.

 Который на этом прямо сейчас и закончился бы, но…

 – Что?!.. – Змея подавилась собственным огнем. – Что… как ты меня назвал?.. Откуда ты знаешь?..

 – Змиулания!.. Нет!.. Не надо!.. Прошу тебя!.. Ты не должна!.. Ты не можешь!.. Ведь ты же не хочешь!.. Ты же не такая!.. – расталкивая и опережая друг друга, несвязные слова вырывались изо рта Агафона будто помимо его воли [184].

 Громадные когти сомкнулись вокруг трепещущего тельца специалиста по волшебным наукам, и гигантская лапа поднесла его под самый нос средней голове.

 – Откуда ты знаешь мое имя? – угрожающе повторила она, и ноздри ее раздраженно раздулись.

 – Серафима!.. Жена Ивана!.. Она рассказала мне… нам… про Костея… про похищение… про всё… про яйцо… про…

 – ЧТО?!.. – взревела Змея, и лицо несчастного чародея опалила обжигающая волна. – Что она сказала про яйцо?.. Где она?.. Отвечай!..

 – Она всё сказала… что оно висит над пламенем сердца Земли… что в Проклятой башне… что ты его ненавидишь… Костея… из–за яйца… что он украл его… что командует тобой…

 – Где она?!..

 – Там… она там, в замке… они с Иваном хотят спасти яйцо… выкрасть… спрятать… чтобы ты…

 – Лжешь!!! – прогремело разом из трех глоток, и маг от неожиданности ойкнул и прикусил язык. – Ты лжешь!!! В Проклятую башню нельзя попасть без приглашения Костея!!! Ее защитное заклятье не может пробить даже мое пламя!!! Его нельзя спасти!!! Если бы это было возможно, я бы уже сама!!!..

 – У них есть волшебный меч!.. – слабо попытался возразить Агафон, но Змея только фыркнула:

 – Да хоть щит! Хоть топор! Хоть целый воз волшебных мечей!.. Это невозможно, понял ты, тупой человечишка!.. И я буду служить этому подлецу Костею и выполнять его маленькие мерзкие приказания, даже если меня будет тошнить каждый раз, как я увижу его!.. Ради моего малыша!

 – Так знай, глупое животное! – рывком Агафон, уставший от страха, а, может, просто исчерпавший все его лимиты на ближайшие пятьдесят лет, высвободил руку, изобразил самую популярную комбинацию из трех пальцев и поднес ее к носу каждой из трех голов по очереди. – Запомни, сумасшедшая! Даже если твой Змейчик вылупится, он не жилец! Я знаю! Он не отдаст тебе его, потому что он нужен ему самому! Костею, чтобы вернуть себе волшебную силу, которую он потерял, обретя бессмертие, в числе прочих ингредиентов нужна его селезенка!

 – Нет!!!

 – Да, потому что я читал этот рецепт!!! Сам! Своими глазами! И, если тебя это утешит, то под пятым пунктом в нем иду я!

 – Нет…

 – Да! Ну, чего же ты сидишь? Давай, лети, неси меня к своему разлюбезному Костею, он тебе, может, спасибо скажет! Или спали вокруг еще что–нибудь! Или кого–нибудь! Тебе же это нравится!.. Ты же ради своего Змейчика готова убивать всех без разбору, правых и виноватых!..

 – Да ты… – Змея задохнулась от гнева. – Да как ты смеешь… гадкий человечишка… Как ты посмел!.. Ненавижу… Как я вас всех ненавижу, людей!.. Вы – самые лживые, коварные, вероломные паразиты на теле Земли!.. Да, я готова убивать вас всех!.. Вы не заслуживаете жизни!.. Да пропадите вы все пропадом!!!..

 Агафон вдруг почувствовал, что летит, и мгновение думал, что это Змея несет его к деду на праздник воссоединения семьи, но жесткая посадка головой вниз на оплавленную булыжную мостовую метрах в десяти от места их светской беседы быстро сумела изменить его мнение в лучшую сторону.

 Но, к тому времени, как он разобрался, где у него ноги, где голова, где пострадавшая от его падения скамейка, и что на данные момент болит больше всего, а что на нервные импульсы уже и не отзывается, Змея пропала за крышами боярских дворцов.

 И до него донеслось лишь дрожащее от ненависти и Бог еще знает, от какой горючей смеси Змеиных чувств:

 – …еще раз увижу тебя – разорву!!!.. Ненавижу!.. ненавижу!.. ненавижу!!!..

 Сумерки спускались на зализывающий боевые раны и ожоги Лукоморск, и полковник Данила Гвоздев выстроил перед дворцом эскадрилью ночных ведьм и их маленьких стрелков и первым делом проверил их экипировку: чтобы все были тепло одеты, шапки держались на веревочках, на руках – рукавицы, в обмотанных войлоком флягах – горячий медовый сбитень, в тряпицах – сухой паек.

 Сорок три экипажа – столько набралось со всего города ведьм, местных и беженок – были готовы к вылету.

 Пилоты раздали мальчишкам сваренное накануне сообща зелье, в числе прочих компонентов содержащее морковку, смородиновый лист, совиный коготь, волоски из брови кошки и растертый в пыль кошачий глаз [185] – для ночного видения, до утра должно хватить.

 Потом с политинформацией выступил Данила. Он сурово и кратко поведал собравшимся о международном моменте и положении на фронте (за день отбиты три штурма на разных участках, один магическим способом, два – силами дружинников и ополченцев; уничтожены при помощи магии две осадных машины марки «черепаха»; убитых столько–то, раненых в три раза больше. Потери противника по формуле генерала Манювринга умножаем на четыре).

 Закончил полковник так:

 – …Ваша задача на сегодняшнюю ночь – патрулирование стен города, чтобы вражеские ковры не смогли проникнуть на его территорию незамеченными. При обнаружении попытки проникновения проследить, куда они намылились, и как можно скорее сообщить дружинникам или ополчению – кто первый попадется. По данным нашего лазутчика, на коврах, как правило, летают умруны, что значит, живые мертвые, то есть убить их второй раз не пытайтесь.

 – А мы тогда зачем нужны? – обидчиво выкрикнул тощий юнец в лохматом овчинном малахае рядом с самой корпулентной и краснощекой ведьмой.

 – Как крайний способ самообороны, – начал со вздохом перечислять Данила, – как наш сюрприз на случай, если на коврах полетят те, кого не убивали еще ни разу, ну и… если враг высадится в городе, то вам придется за ним следить, соблюдая полную скрытность, пока ваша ведьма не приведет подмогу.

 – А как вообще можно убить этого ихнего… мертвяка? – не унимался любознательный четырнадцатилетний охотник с девятилетним стажем. Пашкой–без–промашки овладел уже профессиональный интерес. – Что говорит по этому поводу генерал Манюрин?

 Данила мрачно пожал плечами и нервозно потеребил всклокоченную русую бородку.

 – Пропустив через мясорубку, я думаю… Ну, сердешные, хватит о грустном. Уже, вон, почти стемнело. Вот вам карта города, сам полдня сорок три раза перерисовывал, ночью сниться будет, зараза… вот, а на ней, значит, отмечено, какие участки стены какой экипаж будет патрулировать, и куда лететь за помощью вслуччего. На чужие участки не залазьте, но и свои не бросайте. От вас сегодня ночью зависит весь город. Ни пуха, ни пера!..

 – И тебя туда же, господин полковник, – нестройно отозвались экипажи, оседлали свои летальные аппараты – пилот головой вперед, стрелок – назад, и неспешно взмыли в быстро темнеющее октябрьское небо.

 Марфе и Пашке достался участок вокруг и над Сабрумайской сторожевой башней.

 Ночное зрение позволяло видеть экипажу на расстоянии до тридцати метров, и Марфа подняла свою штурмовую суперметлу–истребитель над стеной именно на эту высоту.

 – Ты глядишь взад, вниз и в город. Я – вперед, вверх и на ихний лагерь. Если что – не ори, толкни меня под бок, – шепотом проинструктировала она односельчанина.

 – Не учи ученого, – беззлобно буркнул охотник, и патрулирование началось.

 Шестьсот метров от Сабрумайскоих ворот до пожарной каланчи в Воробьевке. Шестьсот метров обратно. Шестьсот метров до пожарной каланчи на Песках. Шестьсот метров обратно.

 Вдоль городской стены через каждые двести метров были разложены костры, чтобы невидимые во мраке часовые могли погреться или просто не потеряться в кромешной тьме, царившей вокруг. Эти крошечные неугасимые огоньки экипажи использовали в качестве маячков.

 Вражеский лагерь коварно притворялся, что его там вовсе нет, и если бы не маленькие дрожащие костры, обман бы мог удаться.

 Лукоморск тоже не подавал признаков кипучей жизни и, укрывшись тьмой как одеялом, отдыхал, изредка сонно ворочаясь: видать, снились кошмары.

 Одним словом, смотреть особенно было не на что.

 – Пока мы в Воробьевке, через Пески можно перебросить всю костяную армию, – ворчливо заметил себе под нос Пашка после пятого или шестого прохода.

 Но Марфа услышала.

 – И чего предлагаешь, вольный стрелок?

 – Может, быстрее летать будем? – предложил охотник.

 – Давай быстрее, – неожиданно быстро согласилась Покрышкина. – Честно говоря, я и сама то же самое уже думала.

 – А ты уверена, что пока мимо еще никто не проскакивал? – забеспокоился Дно, заполучив союзника в своих опасениях.

 – Так как тут уверенным будешь? – тихо прошипела Марфа. – Ты тут, а они там в километре с гаком у тебя за спиной…

 – Или у тебя за спиной…

 – Или у меня… Ну, ладно, Зоркий Глаз! Хватит языком работать – давай глазами! И держись покрепче – а то сдует, и ойкнуть не успеешь!

 – Успею, – солидно успокоил ее Дно, и метла рванула вперед, словно за ней гналась целая лавка недружественно настроенных летающих ковров.

 Было ли это выражением неизвестного всемирного закона, или частным случаем уже давно открытого, но с увеличением скорости количество вражеских ковров в воздухе отнюдь не прибавилось.

 Словно выпущенное из парового самострела ядро пронесся экипаж Марфы Покрышкиной взад–вперед несколько десятков раз, но вокруг по–прежнему было пусто и холодно.

 Вдалеке, в городе, пробили куранты на часовой башне.

 – Два часа, – сообщил низко висящим тучам сей темпоральный факт Пашка, снял шубенки и подул горячим дыханием на подмерзшие руки.

 – Сбитню выпей, голубь, – посоветовала, не оборачиваясь, Марфа. – Пока горячий. Если горячий еще.

 – Сейчас погляжу, – согласился стрелок, засунул рукавицы подмышку и потянулся за флягой, подвешенной на правом боку пилота.

 И увидел, как под ними, метрах в пятнадцати, проскользнула большая прямоугольная тень.

 Потом другая, третья…

 Крепкая мосластая рука заехала Марфе в мягкий бок.

 – Ты чего, с ума со…

 – Сама сказала – не орать, – срывающимся шепотом огрызнулся Пашка. – Вон, видишь: внизу последний утекает!..

 Ведьма фыркнула ругательство себе под нос и тут же развернула метлу на новый курс.

 – А всего их сколько? – на грани слышимости пробормотала она через плечо.

 – Три, – едва не сворачивая себе шею, чтобы поглядеть вперед, шепнул Пашка. – Сколько людей – не рассмотрел. Но ковры гораздо больше были, чем тот, который нам дядька Гвоздев днем показывал. Наверное, это не к добру.

 И голос его дрогнул от радости.

 Потому что, когда охотник с девятилетним стажем говорил «не к добру», он имел в виду отнюдь не их с Покрышкиной.

 Чтобы не выдать свое присутствие, коммуникацию экипаж, не сговариваясь, прекратил, и теперь в полном молчании несся в десятке метров над последним ковром, стараясь угадать, какова же цель такой представительной экспедиции.

 Гадать им долго не пришлось, так как скоро ковры пошли на снижение и зависли над нешироким проулком вровень с крышами массивных домов без окон.

 Склады.

 Снизу донесся короткий сдавленный хрип, и все три десантных воздушных судна, не мешкая, опустились в грязь.

 Народу (чтобы не упоминать всуе термин «людей») на коврах оказалось на удивление немного – по двое на каждом.

 Если бы не опасение Пашки, что это могут оказаться умруны, жить бы погубителям ночного сторожа оставалось несколько секунд, но, памятуя предупреждение полковника, экипаж от действий воздерживался, с высоты наблюдая, что враг будет делать.

 Враг не заставил себя долго ждать, и для начала голыми руками без особых усилий сломал самый огромный амбарный замок, какой только пятихатковцам приходилось видеть.

 Выворотив дужку из гнезда, широкоплечий, одетый в одну кожаную рубаху и черный, с черепом и костями, нагрудник, солдат аккуратно положил замок у стены и стал открывать ворота склада. На помощь ему, посланный одетым потеплее, но так же во все черное, человеком, поспешил второй солдат (умрун, поправил себя Пашка) и стал отворять другую створку.

 – Они сейчас воровать чего–нибудь будут, – едва шевеля губами, сообщила охотнику Марфа, и тот согласно кивнул головой.

 – Слезай, карауль их – а я за нашими стрелой! – так же еле слышно приказала она и опустила метлу на крышу склада на другой стороне узкой – двум телегам не разъехаться – улочки. – Как услышишь, что мы летим… бежим, то есть – подай знак!

 Пашка нетерпеливо кивнул и махнул рукой – улетай, мол, не разглагольствуй.

 Ведьма, не проронив больше ни звука, исчезла в темноте, как будто ее и не было.

 Четырнадцатилетний охотник остался один.

 Теперь ничто не мешало ему заняться любимым делом.

 Для начала не мешало бы оглядеться, решил он и, распластавшись по холодной железной крыше, подполз к самому краю.

 Склад, содержимое которого сейчас выгребали и таскали на ковры костеевцы, находился на самом углу квартала. У входа остался легко одетый солдат, (значит, умрун, определил охотник), а остальные пятеро скрылись в черной утробе амбара, заодно утащив туда и сторожа. Три ковра [186] лежали друг за другом на земле, первый – как раз напротив зиявшего мраком входа, остальные – дальше от угла и ближе к нему.

 Пока Пашка размышлял, поможет ли, если он попадет умрунам в глаз, как белке, из ворот амбара вышла пара солдат. На плечах у них возлежали белые пятидесятикилограммовые мешки из толстой рогожи.

 Когда умруны сложили их на брезент первого биплана и повернулись, на черных спинах остались призрачные расплывчатые белые пятна.

 Мука!.. осенило Пашку. Они воруют у нас муку! И другие продукты, наверное, тоже!.. А по два ковра соединили, чтобы побольше навалить и увезти!..

 Во, жучилы!..

 Наши бабы в очередях сутками давятся, а они наш харч таскать придумали!..

 Ну, нет.

 Пока Пашка Дно жив, им не то, что мешка муки от нас не видать – плесневелой корки!..

 Идея родилась в голове хитрого охотника в одно мгновение, но пока на часах стоял умрун, а не офицер, шансов у него было мало [187].

 Впрочем, провидение этой ночью было настроено про–лукоморски.

 Решив, очевидно, что фронт работ в амбаре определен достаточно точно, а таскать мешки и бочки – не офицерское дело, одетый потеплее костеевец вышел постоять на страже, отправив легко одетого внутрь.

 Отправить в страну вечного лета подпрыгивающего и пристукивающего зубами от легкого морозца офицера не представляло бы труда, но кто знает, какие приказы получили его умруны?..

 Поэтому рисковать нужно было с осмотрительностью.

 Охотник из Пятихатки даже не спрыгнул – стек с крыши, мягко приземлившись в уже покрывающуюся ледяной корочкой уличную грязь и юркнул за оставленную беспечными купцами почти напротив распахнутой левой створки ворот опустошаемого склада большую бочку, едва ли не в рост самого парнишки.

 Судя по аромату, в ней когда–то хранились соленые огурцы.

 Сглотнув голодную слюну, Пашка снял и спрятал за бочкой колчан со стрелами и лук, осторожно извлек из кармана и развернул сверток с сухим пайком, приготовленным ему матерью [188], вытащил из–за голенища сапога охотничий нож и нашарил взглядом на стене амбара на той стороне улицы жестяную вывеску на кривом железном пруте, а на покатой крыше того же амбара – заброшенный туда за окончанием срока годности короткий кусок старого, проржавевшего до дыр водосточного желоба.

 Всё готово.

 Оставалось только ждать.

 Через две минуты все пять умрунов, один за другим, вышли на улицу, сбросили на ковер свою пылящую белым добычу и снова исчезли в дебрях склада.

 Значит, теперь у него в запасе на всё – про всё была еще минута.

 Глубоко вдохнув и выдохнув, успокаивая бешено колотившееся в груди сердце, охотник выпрямился во весь рост, прищурился, прицелился и запустил самой большой картошиной на крышу облюбованного склада так, чтобы она не скатилась на землю, а уперлась в легкую дырявую железяку.

 Костеевец забыл мерзнуть и насторожился.

 Второй метательный снаряд через секунду угодил в жестяной треугольник со стертыми дождями и временем буквами.

 Недаром односельчане его звали Пашка–без–промашки: обе картохи поразили цель идеально.

 Вывеска покачнулась и мерзко заскрипела.

 Офицер подскочил, выставил вперед руку с мечом, и крадучись, как будто его шаги по грязи могли быть слышны на другом конце города, или квартала, двинулся к источнику подозрительного шума.

 Пашке только этого и надо было.

 Словно подброшенный пружиной, он вскочил и бросился к самому дальнему из ковров.

 Несколько ударов ножом – и настала очередь второго ковра, за ним третьего…

 Заслышав еще более подозрительный шум – и снова у себя за спиной – офицер начал было оборачиваться, как вдруг старый кусок прогнившего железа сдался под напором рекордного урожая матушки Дно и со скрежетом заскользил вниз по ребристой оцинкованной крыше.

 Офицер, разрываясь между двумя фронтами, отважно предпочел легкому шороху, вероятно производимому бродячей кошкой или приблудной дворнягой, вполне конкретный и грозный грохот железа, и с мечом наперевес подпрыгнул, уцепившись за желоб действующий, чтобы выяснить, кто прячется на крыше и убедить его впредь так не поступать.

 И тут обломок ржавого желоба, который вполне можно было бы использовать в качестве решета или дуршлага, достиг, наконец, края крыши, к которому толкала его бесцеремонная картофелина, и хотел уже отправиться в последний путь в бурые заросли сухой лебеды у стены родного сарая…

 Но дорогу ему и его приятельнице картошке преградила голова командира фуражиров.

 «Дзень!» сказал желоб, «Шмяк!» сказала картошка, «Все сюда!!!..» – сказал офицер, и вся компания приземлилась в грязь, офицером вниз.

 Немного поразмыслив, к веселому обществу присоединился и выдранный из своих крюков новый желоб, звучно огрев нарушителя своего спокойствия и равновесия по рогатому шлему.

 Но всё кончилось хорошо.

 Офицер, размахивая во все стороны мечом и пиная перед собой воздух ногой, сумел продержаться до подхода подкрепления.

 Приход подкрепления напугал незримого, но доказавшего свою опасность врага, и тот исчез, как Снегурочка в хлебопекарне.

 Пашка, уткнувшись в коленки, давился и кис от беззвучного смеха за своей бочкой.

 Дело было сделано.

 Оставалось только ждать, кто первый.

 Первыми успели закончить погрузку краденного умруны.

 Довольным взглядом окинув гору мешков и бочонков с мукой и крупой, громоздящихся на всех трех коврах повышенной грузоподъемности, офицер пристроил сломанный замок обратно в петли на двери разграбленного склада, чтобы, когда они вернутся сюда в следующий раз этой ночью, всё выглядело как и должно и ни один случайный прохожий не поднял тревогу [189], занял свое место на головном ковре и дал команду на взлет.

 Один за другим, три ковра тяжело оторвались от земли…

 В переулке послышался топот множества ног, явно оказавшихся в этом заброшенном ночью районе города не просто так, и звон железа.

 – Вон они, вон они!..

 – Стой!..

 – Держи их!..

 – Лови их!..

 Но ковры уже были вне пределов досягаемости даже самой длинной алебарды в руках даже самого высокого дружинника.

 Самое время позлорадствовать перед тем, как оставить этих бедных людей бушевать и кипеть в собственной желчи на грязной темной улице, решил офицер.

 Не всё им нас бить.

 – Ну, что, проспали, вояки–забияки? – свесил голову в рогатом шлеме, однажды сегодня уже спасшем ему жизнь, самодовольный рейдер. – Ну, давайте! Покричите, попрыгайте, повопите!.. Дармоеды! Идите лучше похвастайте вашему командиру, как вы прохлопали полторы тонны хлеба и овса! Из–под носа у вас их увели, из–под самого вашего сопливого носа! Нате, утритесь!..

 И вниз с флагманского ковра полетела какая–то грязная тряпка.

 – У–у–у–у, гады!!!.. – взревели дружинники, но разве их, супостатов, теперь достанешь…

 – Валите, дрыхните дальше, бестолковый сброд! Ждите нас утром, открывайте ворота! Пока! – помахал им на прощанье рукой в кожаной краге офицер и выкрикнул приказ своим умрунам трогаться в путь.

 Дружинники бессильно взвыли, потрясая бесполезным оружием, как вдруг над их головами раздался треск.

 Многоголосый треск, если быть точным, сопровождаемый испуганным воплем только что насмехавшегося над ними голоса и бомбардировкой крыш и проулка мешками, бочками, шестоперами, умрунами и офицером.

 – Ага!!!.. – мстительно возопили лукоморцы, и с алебардами и веревками наперевес бросились собирать посланный небесами урожай.

 – Марфа с вами? – выскочил из–за угла худощавый парнишка в овчинном малахае и с колчаном.

 – Пашка?.. – донеслось откуда–то сверху.

 – Тетка Марфа!.. Я здесь!..

 – Пашка, ты цел, поросенок? – с беззвездного неба на освещающего весь квартал своей счастливой улыбкой охотника обрушилась ведьма из Пятихатки. – Что ты с ними сделал? Не ври, я знаю, это твои штучки!..

 – Да ковры им прорезал вдоль шва, так им и надо… – отмахнулся стрелок, схватил ведьму за руку и быстро потянул вместе с метлой, как шарик на веревочке, к взломанному сараю. – Иди, тетка Марфа, посмотри: они, подлецы, кажись, сторожа порешили! Но, может, жив еще?..

 – Я его посмотрю… не беспокойтесь… я всё с собой прихватил… – задыхаясь и отдуваясь, откуда–то из темноты выскочил чернобородый мужичок с мешком, подписанным корявыми красными буквами на фоне белого круга «ЛАЗОРЕТ» и рысью помчался к складу.

 На бегу он оглянулся и крикнул:

 – Больше раненых нет?

 – Если эта костяная морда прямо сейчас не слезет с фонарного столба – точно будут, – донеслось насмешливо–сердитое откуда–то из темноты.

 – Будут – приноси… – выкрикнул чернобородый и скрылся в просторах разграбленного склада.

 – Принесу уж я гада… вперед ногами… – прорычал уже другой голос, раздался тонкий вскрик и звук падающего в застывшую грязь тела [190].

 – Вот то–то, – одобрительно рассмеялся первый голос, и отряд, видя, что финита ля комедия, занялся связыванием философски дожидающихся своей очереди умрунов и сбором отбитого добра.

 – Ну, ладно, мужики, – солидно кивнул мальчишка. – Если вы тут – я спокоен. А мы тогда полетели.

 – Куда?

 – Так еще ведь не утро, – неспешно, как взрослый, развел он руками. – А наше дежурство до восхода. От нас сегодня ночью зависит весь город!..

 * * *

 – …Смотрите, смотрите, он опять летит!.. – отчаянным стенанием пронеслось над стеной оповещение о воздушной тревоге, и защитники, побросав всё, похватали луки и арбалеты и, задрав головы, устремили взгляды в медленно приближающееся грязно–зеленое пятно, постоянно меняющее очертания.

 – Проснуться ить не успели – и опять это наказание!..

 – С утра пораньше!..

 – Ничего, не дрейфь, ребята! Сейчас мы ей устроим… последний день Полпеня [191]!..

 Расчет Андрейки Соловьева засуетился, раздувая задремавшие в поддоне угли и подбрасывая им на съедение новую порцию топлива: кузнецам не терпелось опробовать усовершенствованные козлы для своей «аленушки» лично на том, ради кого соловьи–разбойники не спали две ночи, высчитывая углы, усилия, давление и скорости, а потом воплощая всё это в железо и дерево в Семеновой кузне в четырех экземплярах – кто знает, откуда этот трехголовый супостат налетит в это раз…

 – Ну, сейчас ужо ты у нас получишь, гада змейская… – бормотал Андрейка, торопливо прибивая к жерлу парового самострела стопорный брус номер пять. – Сейчас ужо мы тебя отучим над нашим Лукоморском летать, дома честным людям жечь…

 Пламя уже пылало вовсю. Вода в котле закипела и начала сердито бурлить, требуя выхода если не для себя, то для своего пара.

 – Вот ужо мы тебя встретим… – сосредоточенно сцепив зубы, приговаривал наводчик, прильнув к теплой шершавой коре самострела заросшей щекой.

 – Ну, как?.. – подал голос снизу от обода громадного колеса, на котором теперь вращались козлы, Никита.

 – Черточки на три левее… – едва сдерживая готовое прорваться радостное возбуждение, скомандовал Андрейка.

 Самострел вместе с поддоном и дровами переместился, как было указано.

 – На одну правее… Сдувает его, что ли…

 Колесо, тихо скрипнув, мягко подвинулось еще чуть–чуть.

 – Ну?..

 – Кажется, есть! – радостно воскликнул Андрейка и торжествующе добавил: – Прямо на нас летит, скотинка, как чует…

 – Ой, и впрямь на нас… – нервно присели Никита с Олежком, не забывая, тем не менее, подбрасывать поленья в огонь.

 Не подозревающий подвоха Змей, заинтересовавшийся непонятной деятельностью на городской стене, взял курс прямо на задранный к небу ствол паровой оружии.

 Недовольный рев запертой в котле воды становился все громче, и его дрожь передавалась теперь не только колесу и деревянному стволу, но и прижавшемуся к нему всем задрожавшим вдруг независимо от самострела телом Андрейке.

 «Ох, какой же ты все–таки громаднушший…» – невольно втянул голову в плечи он и едва не зажмурил глаза, но тут же сердито прикрикнул на себя и заметил, что Змей снова отклонился от курса.

 – На две правее!.. – выкрикнул он расчету, и не успели помощники развернуть его с «аленушкой», как Змей внезапно ускорился и оказался метрах в тридцати от них, прямо перед стволом.

 – Есть!.. – ликующе простонал Андрейка и чуть–чуть поддел гвоздодером и без того выгнувшийся, как спина рассерженной кошки стопорный брусок.

 Самострел содрогнулся, рыгнул упорным брусом, и из жерла вылетело почти не заметное человеческому глазу ядро и ударило Змею в грудь.

 Словно налетев на невидимую стену, он перекувыркнулся в воздухе от толчка, ломая крылья, и со стен Лукоморска грянул залп стрел всевозможных калибров, сопровождаемый громовым «Ура!!!».

 Змей, очевидно, серьезно раненый, повалился вниз, путаясь в крыльях и головах, но в последнее мгновение ухитрился не добавить множественные переломы к огнестрельному ранению, извернулся и с оглушительным ревом взвился ввысь, высматривая обидчиков.

 Налетевший порыв ледяного ветра бросал и вертел раненую зверюгу как бумажного голубя, но этого оказалось мало, чтобы сбить ее с курса возмездия. И расчет Андрейки, совершенно верно рассчитав, что шансов уцелеть при прямом попадании Змеиного пламени у них не никакого, бросился врассыпную, прихватывая по дороге наиболее оптимистично настроенных, а, может, просто наименее сообразительных собратьев по стрелковому оружию.

 И весьма вовремя.

 Рассвирепевший Змей налетел на ранившую его паровую орудию как огненный трехголовый ангел возмездия одной из неизвестных религий Центрального Узамбара, и «аленушка» исчезла в столбе пламени и паров отлетающего на небо камня.

 Теперь пришел черед осаждающих торжествовать, но не долго.

 Змею было совсем худо.

 Взлетая и падая, едва не переворачиваясь в воздухе на подламывающихся крыльях, словно подбитая птичка, Змей понесся над городом, паля огнем направо и налево, иногда едва не обжигая самого себя…

 Крылатый разбойник успел устроить несколько выдающихся пожаров ближе к центру города, вознесся в агонии к груженому снегопадами небу в последний раз и рухнул в облаке дыма и пламени на дворец.