Текст книги "Бегущая могила (ЛП)"

Автор книги: Роберт Гэлбрейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 58 страниц)

Зал зааплодировал.

– Я чувствую его силу, – сказал Джонатан, прижимая сжатый кулак к сердцу. – Я чувствую ее, когда разговариваю с нашими американскими братьями и сестрами, я чувствовал ее, когда выступал в начале этой недели в нашем мюнхенском храме, я чувствую ее сегодня, когда вновь вхожу в это место и когда иду в храм, чтобы очиститься. И я хочу сегодня выделить несколько человек, которые вселяют в меня надежду. Когда на нашей стороне такие люди, противник должен справедливо трепетать….

Уэйс, не имевший при себе никаких записок, теперь называл несколько имен, и по мере того, как каждого человека опознавали, они либо визжали, либо вопили, вскакивая на ноги, в то время как сидящие вокруг них подбадривали и хлопали.

– … и последний, но не менее важный, – сказал Уэйс, – Дэнни Броклз.

Молодой человек со стрижкой рядом с Робин вскочил на ноги так быстро, что сильно ударил ее по локтю.

– О Боже, – повторял он снова и снова, и Робин увидела, что он плачет. – О Боже.

– Поднимитесь все сюда, – сказал Джонатан Уэйс. – Давайте… все, покажите свою признательность этим людям…

Столовая разразилась новыми возгласами и приветствиями. Все вызванные разразились слезами и, казалось, были потрясены тем, что их узнал Уэйс.

Уэйс начал рассказывать о достижениях каждого члена группы. Одна из девушек за четыре недели собрала на улице больше денег, чем кто-либо другой. Другая девушка привлекла к участию в Неделе служения дюжину новых членов. Когда Джонатан Уэйс дошел до Дэнни Броклза, тот так сильно рыдал, что Уэйс подошел к нему и обнял его, а Броклз плакал, уткнувшись в плечо руководителя церкви. Наблюдатели, которые к этому времени уже вовсю аплодировали, поднялись на ноги, чтобы аплодировать Дэнни и Уэйсу.

– Расскажи нам, что ты сделал на этой неделе, Дэнни, – сказал Уэйс. – Расскажи всем, почему я так горжусь тобой.

– Я не могу, – всхлипывал Дэнни, совершенно подавленный.

– Тогда я расскажу им, – сказал Уэйс, повернувшись лицом к толпе. – Наш центр помощи наркозависимым в Нортгемптоне был под угрозой закрытия агентами Противника.

В зале раздались бурные крики. Похоже, новость о наркологическом центре не была известна никому, кроме сидящих за столом руководителей.

– Подождите – подождите, – сказал Джонатан, делая привычные успокаивающие жесты левой рукой, а правой держа Дэнни за руку. – Бекка взяла Дэнни с собой, чтобы объяснить, как сильно ему это помогло. Дэнни встал перед этими материалистами и говорил так красноречиво, так мощно, что обеспечил продолжение службы. Он сделал это. Дэнни сделал это.

Уэйс поднял руку Дэнни в воздух. Вслед за этим раздались бурные аплодисменты.

– Когда с нами такие люди, как Дэнни, разве может противник не бояться? – крикнул Джонатан, и крики и аплодисменты стали еще громче. Джонатан уже плакал, слезы текли по его лицу. Это проявление эмоций вызвало в зале такую истерику, что Робин начала находить ее почти нервной, и она продолжалась даже после того, как шесть выбранных человек заняли свои места, пока, наконец, вытирая глаза и делая успокаивающий жест, Джонатан не смог снова заставить себя говорить уже немного охрипшиим голосом.

– А теперь… с сожалением… я должен передать вам сводки из материалистического мира….

В зале воцарилась тишина, когда Джонатан начал говорить.

Он рассказал о продолжающейся войне в Сирии, описал зверства в этой стране, а затем заявил о масштабной коррупции среди мировой политической и финансовой элиты. Он рассказал о вспышке вируса Зика в Бразилии, из-за которого многие беременности кончаются выкидышами или рождаются дети с тяжелыми нарушениями. Он описал отдельные случаи ужасающей бедности и отчаяния, свидетелем которых он был, посещая церковные проекты как в Великобритании, так и в Америке, и когда он рассказывал об этих несправедливостях и бедствиях, он мог бы описывать события, постигшие его собственную семью, настолько глубоко они, казалось, тронули его. Робин вспомнила слова Шейлы Кеннетт: “у него был способ заставить вас захотеть, чтобы у него все было хорошо… ты хотел присмотреть за ним… казалось, он чувствовал это хуже, чем все остальные из нас”.

– Итак, это материалистический мир, – сказал наконец Джонатан. – И если наша задача кажется непосильной, то это потому, что силы Противника могущественны… отчаянно могущественны. Приближается неизбежный Конец Игры, и поэтому мы боремся за то, чтобы ускорить приход Пути Лотоса. А сейчас я прошу всех вас присоединиться ко мне в медитации. Для тех, кто еще не выучил нашу мантру, ее слова напечатаны здесь.

На сцену поднялись две девушки в оранжевых спортивных костюмах, держащих в руках большие белые доски, на которых было написано: Лока Самастах Сукхино Бхаванту.

– Глубокий вдох, поднятие рук, – сказал Джонатан, и хотя на скамьях за столами было тесновато, все руки медленно поднялись, и в зале раздался всеобщий вдох. – И выдох, – тихо сказал Джонатан, и зал снова выдохнул.

– И теперь: Лока Самастах Сукхино Бхаванту. Лока Самастах Сукхино Бхаванту. Лока Самастах Сукхино Бхаванту…

Робин подхватила произношение мантры у своих соседей. Сотня человек скандировала, скандировала, скандировала и еще скандировала, и Робин почувствовала, как на нее наваливается странное спокойствие. Ритм, казалось, вибрировал внутри нее, гипнотизируя и успокаивая, а голос Джонатана был единственным различимым среди множества голосов, И вскоре ей уже не нужно было читать слова с доски, она могла повторять их автоматически.

Наконец, первые такты песни Дэвида Боуи “Герои” слились с голосами толпы, и в этот момент скандирование перешло в приветствие, все вскочили на ноги и начали обниматься. Робин обняла ликующего Дэнни, затем своего светловолосого соседа. Оба молодых человека обнялись, и теперь уже вся толпа пела песню Боуи и хлопала в такт. Уставшая и голодная, Робин улыбалась, хлопая и подпевая вместе с остальными.

Глава 28

Эта гексаграмма состоит из триграммы Ли вверху, т.е. пламя, которое горит вверху, и Туй внизу, т.е. озеро, которое просачивается вниз…

И-Цзин или Книга Перемен

Страйку пришлось изменить расписание, чтобы учесть интервью с Эбигейл Гловер в воскресенье вечером. Только тогда он увидел, что Клайв Литтлджон не работает уже четыре дня. Поскольку Страйк хотел лично увидеть реакцию Литтлджона на вопрос о том, почему он не рассказал о своей предыдущей работе в Паттерсон Инк, он решил отложить их беседу до того момента, когда это можно будет сделать с глазу на глаз.

Страйк провел субботний день у Люси, поскольку она уговорила их дядю Теда приехать на короткий срок. Не было сомнений, что после смерти их тети Тед сильно постарел. Он как будто уменьшился в размерах и несколько раз терял нить разговора. Дважды он назвал Люси “Джоан”.

– Что ты думаешь? – Люси шепотом спросила у Страйка на кухне, куда он зашел, чтобы помочь ей с кофе.

– Ну, я не думаю, что он считает тебя Джоан, – тихо сказал Страйк. – Но да… Я думаю, нам нужно, чтобы его кто-нибудь осмотрел. Кто-нибудь, кто сможет оценить его на предмет слабоумия.

– Это мог бы быть терапевт? – сказала Люси. – Для начала?

– Возможно, – согласился Страйк.

– Я позвоню и попробую договориться о встрече для него, – сказала Люси. – Я знаю, что он никогда не покинет Корнуолл, но было бы гораздо проще ухаживать за ним здесь.

Чувство вины, которое не вполне объяснялось тем, что Люси заботилась о Теде гораздо больше, чем он, побудило Страйка сказать:

– Если ты назначишь встречу, я поеду в Корнуолл и побуду с ним. И доложу о результатах.

– Стик, ты серьезно? – сказала Люси, пораженная. – О Боже, это было бы идеально. Ты единственный человек, который может помешать ему отменить встречу.

Вечером Страйк вернулся на Денмарк-стрит с уже знакомой ему слабой депрессией. Разговоры с Робин, даже по рабочим вопросам, обычно поднимали настроение, но такой возможности у него не было и, возможно, не будет еще несколько недель. Очередное сообщение от Бижу, пришедшее в тот момент, когда он готовил себе омлет, не вызвало у него ничего, кроме раздражения.

“Так ты где-то под прикрытием, что не можешь получать сообщения, или я – призрак?”

Он ел свой омлет за кухонным столом. Покончив с этим, он взял в руки мобильный телефон, намереваясь быстро и чисто решить хотя бы одну проблему. Подумав несколько минут и отбросив всякую мысль о завершении того, что, по его мнению, так и не было начато, он набрал текст:

“Занят, в обозримом будущем времени на встречу не будет”

Если бы у нее была хоть капля гордости, подумал он, на этом бы все и закончилось.

Большую часть прохладного воскресенья он провел за наблюдением, передав его Мидж в четыре часа, а затем поехал в Илинг на встречу с Эбигейл Гловер.

“Форестер” на Сифорд-роуд был большим пабом с деревянными колоннами, корзинами на окнах, зелеными кафельными стенами и вывеской с изображением пня с торчащим из него топором. Страйк заказал себе обычное безалкогольное пиво и занял угловой столик на двоих у обшитой деревянными панелями стены.

Прошло двадцать минут, и Страйк уже начал подумывать, не передумала ли Эбигейл встречаться с ним, когда в бар вошла высокая и яркая женщина, одетая в спортивную форму с наспех наброшенным на нее пальто. Единственная фотография Эбигейл, которую он нашел в Интернете, была маленькой, и на ней она была в комбинезоне, в окружении товарищей по пожарной службе, которые все были мужчинами. На фотографии не было видно, насколько она хороша собой. Она унаследовала от отца большие темно-синие глаза и твердый подбородок с ямочкой, но рот у нее был полнее, чем у Уэйса, бледная кожа безупречна, а высокие скулы могли бы быть у модели. На вид ей было около тридцати лет, но волосы, завязанные в хвост, уже поседели. Странно, но это не только шло ей, но и делало ее моложе – кожа была тонкой и без морщин. Она кивнула в знак приветствия нескольким мужчинам у бара, потом заметила его и, длинноногая, направилась к его столику.

– Эбигейл? – сказал он, поднимаясь на ноги, чтобы пожать руку.

– Извини, я опоздала, – сказала она. – Учет времени – не моя сильная сторона. На работе меня называют “опоздавшей Эбигейл Гловер”. Я была в спортзале и потеряла счет времени. Это мое средство от стресса.

– Нет проблем, я благодарен, что ты согласилась…

– Хочешь выпить?

– Позволь мне…

– Все в порядке, я сама принесу.

Она сбросила пальто, обнажив топ из лайкры и леггинсы. Один из мужчин, с которыми она уже здоровалась в баре, по-волчьи присвистнул. Эбигейл показала ему средний палец одной рукой, что вызвало взрыв смеха, пока она рылась в своей спортивной сумке в поисках кошелька.

Страйк наблюдал, как она покупает выпивку. Вид сзади показал, что у нее много мышц, что заставило его задуматься о том, что его собственные ежедневные упражнения не давали такого впечатляющего эффекта. Спина у нее была почти такая же широкая, как у ближайшего к ней мужчины, который, очевидно, находил ее очень привлекательной, хотя она, казалось, не отвечала ему взаимностью. Он задался вопросом, была ли она лесбиянкой, затем задался вопросом, было ли это оскорбительным.

Взяв свой напиток, Эбигейл вернулась к столику Страйка, села напротив него и сделала большой глоток белого вина. Одно ее колено подпрыгивало вверх-вниз.

– Извини, что мы не смогли сделать это у меня дома. Патрик, мой жилец, он заноза в заднице из-за ВГЦ. Он бы перевозбудился, если бы узнал, что ты их расследуешь.

– Он давно у тебя живет? – спросил Страйк исключительно для того, чтобы завязать разговор.

– Последние годы. Он нормальный, вообще. Он развелся, и ему нужна была комната, а мне нужна была арендная плата. С тех пор, как я рассказала ему, где я выросла, он твердил: “Тебе следует написать книгу о своем детстве, заработать приличных денег”. Лучше бы я никогда ничего ему об этом не говорила. Просто однажды вечером я выпила слишком много вина. Я была на чертовски ужасном пожаре в доме, где погибли женщина и двое детей.

– Жаль это слышать, – сказал Страйк.

– Это моя работа, – сказала Эбигейл, слегка пожав плечами, – но иногда это тебя достает. Тот, кто совершил поджог, – отец сделал это сам, пытаясь провернуть аферу со страховкой в магазине внизу. Он благополучно выбрался, ублюдок… Я ненавижу, когда в этом замешаны дети. Мы вытащили младшего живым, но было слишком поздно. Дым в легких убил его.

– Что заставило тебя поступить в пожарную службу?

– Я адреналиновый наркоман, – сказала она с мимолетной усмешкой, ее колено все еще подпрыгивало вверх-вниз. Она сделала еще один глоток вина. – Я убралась с фермы Чепмена, и я просто хотела, блядь, пожить, хотела увидеть какое–нибудь действо и сделать что-нибудь стоящее, вместо того чтобы делать чертовы кукурузные куколки для продажи для голодающих детей в Африке – если вообще деньги туда попадали. Сомневаюсь в этом. Но у меня никогда не было особого образования. Я хотела подготовиться к выпускным экзаменам, когда выйду отсюда. Убивалась из-за них. Старше, чем все остальные дети в классе. Тем не менее, я была одной из счастливчиков. По крайней мере, я умею читать.

Когда она снова подняла бокал, мимо их столика прошел бородатый мужчина.

– Был на Тиндере, а ты, Эйб?

– Отвали, – холодно сказала Эбигейл.

Мужчина ухмыльнулся, но не отошел.

– Баз, – сказал он, протягивая руку Страйку.

– Терри, – сказал Страйк, пожимая ее.

– Следи за собой, Терри, – сказал Баз. – Она переходит на мужчин, как понос.

Он ушел, размахивая руками.

– Ублюдок, – пробормотала Эбигейл, оглядываясь через плечо. – Не пришла бы сюда, если бы знала, что он будет здесь.

– Коллега?

– Нет, это друг Патрика. Я с ним пару раз выпивала, а потом сказала, что не хочу его больше видеть, и он разозлился. Потом Патрик напился с ним и проболтался о том, что я сказала ему про ВГЦ, и теперь, когда бы этот мудак ни увидел меня, он использует это, чтобы… Это моя вина, – сказала она сердито. – Надо было держать язык за зубами. Когда мужчины слышат…

Ее голос прервался, и она сделала еще один глоток вина. Страйк, предполагавший, что Базу рассказали о церковной практике духовной связи, впервые задумался о том, как ведут себя молодые девушки, когда от них требуют участия.

– Как я уже сказал по телефону, этот разговор строго неофициальный, – сказал детектив. – Ничего не будет опубликовано.

– Если только ты не разрушишь церковь, – сказала Эбигейл.

– Возможно, ты переоцениваешь мои возможности.

Она быстро опустошала свой бокал с вином. Посмотрев на него через пару мгновений своими темно-синими глазами, она сказала немного агрессивно,

– Ты думаешь, что я трусиха, да?

– Кажется, это последнее, о чем я думал, – сказал Страйк. – Почему?

– Как ты думаешь, не стоит ли мне попытаться разоблачить их? Написать одну из этих чертовых книг о несчастьях? Ну, – сказала она, прежде чем Страйк успел ответить, – у них гораздо лучшие адвокаты, чем я могу себе позволить на зарплату пожарного, а мне и так достается за ВГЦ, даже от таких людей, как этот мудак, который все знает.

Она гневно ткнула пальцем в База, который теперь стоял один у бара.

– Я не буду ничего афишировать, – заверил ее Страйк. – Я только хочу…

– Да, ты говорил по телефону, – перебила она, – и я хочу сказать кое-что о Кевине Пирбрайте, который звонил мне. Он сказал одну вещь, которая меня чертовски расстроила.

– Что это было?

– Речь шла о моей маме, – сказала Эбигейл, – и о том, как она умерла.

– Как она умерла, если не возражаешь? – спросил Страйк, хотя уже знал.

– Она утонула на пляже Кромер. У нее была эпилепсия. У нее был приступ. Мы плыли к берегу, гоняясь друг за другом. Я оглянулась, когда было достаточно мелко, и подумала, что я победила, но… она исчезла.

– Мне жаль, – сказал Страйк, – это звучит крайне травмирующе. Сколько тебе было лет?

– Семь. Но этот чертов Кевин по телефону… Он хотел, чтобы я сказала, что мой отец утопил ее.

Эбигейл осушила свой бокал, после чего решительно сказала:

– Это неправда. Мой отец даже не был в воде, когда это случилось, он покупал мороженое. Он прибежал обратно, когда услышал мой крик. Он и еще один человек вытащили маму на песок. Папа пытался сделать ей искусственное дыхание, но было уже поздно.

– Мне жаль, – снова сказал Страйк.

– Когда Пирбрайт сказал, что папа убил ее… это было похоже на то, что он принимал что-то… Это, пожалуй, единственное хорошее, за что я когда-либо цеплялась, еще до фермы Чепмена, что они любили друг друга, и если у меня этого нет, тогда все это дерьмо, понимаешь?

– Да, – сказал Страйк, которому пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать хорошее в своих воспоминаниях о собственной матери, – Понимаю.

– Пирбрайт продолжал говорить: “Он убил ее, не так ли? Убил, да? А я отвечала: “Нет, блядь, не убил”, и в конце концов сказала ему, чтобы он отвалил, и ушла. Это потрясло меня до глубины души: он нашел меня и позвонил мне на работу, – сказала Эбигейл, слабо удивляясь собственной реакции. – После этого у меня была пара очень плохих дней.

– Я не удивлен, – сказал Страйк.

– Он сказал, что его бросил издатель. Он думал, что если я расскажу ему достаточно жутких подробностей, то он сможет заключить новый договор. Ты ведь читал эту книгу, не так ли?

– Ее нет, – сказал Страйк.

– Что? – сказал Эбигейл, нахмурившись. – Он врал?

– Нет, но его ноутбук был украден, предположительно убийцей.

– О… да. Мне позвонили из полиции, после того как его застрелили. Они нашли номер пожарной части в его комнате. Я сначала не поняла. Я думала, что он застрелился. У него был странный голос по телефону. Нестабильный. Потом я увидела в газете, что он торгует наркотиками.

– Так считает полиция, – сказал Страйк.

– Это повсюду, – сказала Эбигейл. – Это единственная вещь, которую ВГЦ делает правильно – никаких наркотиков. Я вытащила достаточно наркоманов из дыр, которые они случайно поджигали.

Она оглянулась. Баз все еще стоял у бара.

– Я принесу, – сказал Страйк.

– О. Спасибо, – сказала она удивленно.

Когда Страйк вернулся со свежим бокалом вина, она поблагодарила его, а затем сказала:

– Так откуда же ты знаешь об этих обвинениях, которые он выдвигал против церкви, если книги не было?

– Пирбрайт переписывался с нашим клиентом. Не против, если я буду делать записи?

– Нет, – сказала она, но выглядела раздраженной, когда он достал свой блокнот.

– Я хочу прояснить одну вещь, – сказал Страйк. – Я считаю, что смерть твоей матери была несчастным случаем. Я задаю следующие вопросы только для того, чтобы убедиться, что я все выяснил. Был ли на нее оформлен полис страхования жизни?

– Нет. После ее смерти мы остались без средств к существованию. Она всегда была единственной, у кого была постоянная работа.

– Что она делала?

– Все подряд – работала в магазинах, немного убиралась. Мы много переезжали.

– Имели ли твои родители собственность?

– Нет, мы всегда арендовали.

– Разве семьи твоих родителей не могли помочь материально? – спросил Страйк, вспомнив старое хэрроувское прошлое.

– Родители моего отца эмигрировали в Южную Африку. Он с ними не ладил. Наверное, потому, что они отправили его в Хэрроу, но он оказался жуликом. Я думаю, он выуживал из них деньги, но им это надоело.

– Работал ли он когда-нибудь?

– Не особо. Было несколько сомнительных схем, как быстро разбогатеть. Все держалось на акценте и обаянии. Помню, как разорился бизнес по продаже элитных автомобилей.

– А семья твоей матери?

– Рабочий класс. Бедные. Моя мать была очень красивой, но, думаю, семья моего отца считала ее грубой – наверное, поэтому они ее и не одобрили. Когда они познакомились, она была танцовщицей.

Прекрасно понимая, что слово “танцовщица” не обязательно подразумевает Королевский балет, Страйк решил не расспрашивать дальше.

– Как скоро после смерти матери отец забрал тебя на ферму Чепмена?

– Пара месяцев, я думаю.

– Что заставило его переехать туда, ты знаешь?

– Дешевое место для жизни. – Эбигейл глотнула еще вина. – Автономное. Спрятаться от долгов. И это была группа с вакуумом власти, типа, на самом верху… Ты знаешь об этом? О людях, которые были на ферме Чепмена до того, как там появилась церковь?

– Да, – сказал Страйк, – знаю.

– Я узнала об этом только после того, как уехала. Когда мы приехали, их там было еще несколько человек. Мой отец избавился от всех, кто ему был не нужен, но оставил тех, кто мог бы быть полезен.

– Он сразу же взял командование на себя, не так ли?

– О да, – без улыбки сказала Эбигейл. – Если бы он был бизнесменом или кем-то в этом роде… но это было слишком обыденно для него. Но он знал, как сделать так, чтобы люди захотели сделать что-то, и умел разглядеть талант. Он держал жуткого старика, который говорил, что он врач, и эту пару, которая знала, как вести хозяйство, и парня по имени Алекс Грейвс, которого мой отец держал, потому что его семья была богатой. И Мазу, конечно, – сказала Эбигейл с презрением. – Он сохранил ее. Полиция не должна была позволить никому из них остаться, – яростно добавила она, после чего сделала еще один большой глоток вина. – Это как рак. Нужно вырезать все старое, иначе вернешься к тому, с чего начал. Иногда становится еще хуже.

Она уже выпила почти весь второй бокал вина.

– Мазу – дочь Малькольма Кроутера, – добавила она. – Она – его точная копия.

– Правда?

– Да. Когда я вышла, я проверила их. И я узнала, чем занимался старший брат, и подумала: “А, вот где она всему этому научилась. От своего дяди”.

– Что ты имеешь ввиду под “научилась всему”? – спросил Страйк.

– Джеральд был детским фокусником до того, как переехал жить на ферму.

В этот момент к Страйку вернулось еще одно воспоминание – о том, как более толстый из двух братьев Кроутер показывал маленьким девочкам карточные фокусы при свете камина, и в этот момент он не почувствовал ничего, кроме сочувствия к сравнению Эбигейл с раком.

– Когда ты говоришь “там она всему этому научилась”?

– Хитрости… нет, ловкости, что ли? У нее хорошо получалось, – сказала Эбигейл. – Я видела фокусников по телевизору, я знала, что она может делать, но дети считали, что она действительно может творить чудеса. Правда, они не называли это магией. Чистая духом, – сказала Эбигейл, скривив губы.

Она оглянулась через плечо как раз вовремя, чтобы увидеть, как Баз выходит из паба.

– Хорошо, – сказала она и тут же встала. – Хочешь еще пива?

– Нет, все в порядке, – сказал Страйк.

Когда Эбигейл вернулась с третьей порцией вина и снова села за стол, Страйк спросил,

– Как скоро после переезда на ферму Чепмен родилась твоя сестра?

– Она никогда не рождалась.

Страйк подумал, что она, должно быть, неправильно его поняла.

– Я говорю о том, когда Дайю…

– Она не была моей сестрой, – сказала Эбигейл. – Она уже была там, когда мы приехали. Она была Мазу и Алекса Грейвса.

– Я думал…?

– Я знаю, что ты думал. После смерти Алекса Мазу притворилась, что Дайю – моего отца.

– Почему?

– Потому что семья Алекса пыталась получить опеку над ней, после того как он покончил с собой. Мазу не хотела отдавать Дайю, поэтому она и мой папаша придумали историю, что Дайю на самом деле его. Семья Алекса обратилась в суд. Помню, Мазу была в бешенстве, когда ей пришло судебное письмо, в котором говорилось, что она должна предоставить образцы ДНК Дайю.

– Это интересно, – сказал Страйк, который теперь делал быстрые записи. – Были ли взяты образцы?

– Нет, – сказала Эбигейл, – потому что она утонула.

– Верно, – сказал Страйк, поднимая голову. – Но Алекс Грейвс считал Дайю своей?

– О, да. Он составил завещание и назвал Дайю единственным бене.. бенефи.. как это?

– Бенефициаром?

– Да… я же говорила, что никогда не получала образования, – пробормотала Эбигейл. – Надо бы побольше читать, наверное. Иногда я подумываю о том, чтобы попробовать поступить на курсы или что-то в этом роде.

– Никогда не поздно, – сказал Страйк. – Значит, было завещание, и Дайю должна была получить все, что оставил Грейвс?

– Да. Я слышала, как Мазу и мой отец говорили об этом.

– Много ли он мог оставить?

– Не знаю. Выглядел он как скотина, но семья у него была богатой. Они иногда приезжали к нему на ферму. Тогда ВГЦ не так строго относилась к посетителям, люди могли просто приехать на машине. Грейвсы были шикарными. У моего отца была сестра Грейвса, которая ела у него из рук. Пухленькая девочка. Мой отец всегда пытался завязать контакт с теми, у кого были деньги.

– Значит, после смерти Дайю твоя приемная мать…

– Не называй ее так, – резко сказала Эбигейл. – Я никогда не использую слово “мать” для этой сучки, даже если перед ним стоит “приемная”.

– Прости, – сказал Страйк. – Мазу, значит, унаследовала все, что осталось от Грейвса?

– Полагаю, – сказала Эбигейл, пожав плечами. – Меня отправили в центр Бирмингема вскоре после смерти Дайю. Мазу всегда боялась меня, она не позволила бы мне остаться, если ее дочь умерла. Я убежала с улицы в Бирмингеме, когда собирала деньги для церкви. На вырученные деньги я купила билет на автобус до Лондона и моей бабушки по матери. Теперь я живу в ее квартире. Она оставила ее мне, благослови ее Бог.

– Сколько тебе было лет, когда ты ушла из церкви?

– Шестнадцать, – сказала Эбигейл.

– Ты контактировала с отцом после этого?

– Нет, – сказала Эбигейл, – и это мне как раз нравится.

– Он никогда не пытался найти тебя или связаться с тобой?

– Нет. Я была девиантом, не так ли? Так они называют людей, которые уходят. У него не могло быть дочери, которая была бы девиантом, а не главой церкви. Он, наверное, был так же рад видеть мою спину, как и я его.

Эбигейл выпила еще вина. Ее бледные щеки становились розовыми.

– Знаешь, – резко сказала она, – до церкви он мне нравился. Наверное, я его любила. Мне всегда нравилось быть типа как парень, и он возился со мной, бросал мяч и все такое. Он был не против того, что я сорванец и все такое, но после Мазу он изменился. Она чертова социопатка, – злобно сказала Эбигейл, – и она изменила его.

Страйк предпочел не отвечать на этот комментарий. Он, конечно, знал, что под сильным воздействием возможны алхимические изменения личности, особенно у тех, чей характер еще не до конца сформировался. Однако, по словам Эбигейл, Уэйс был харизматичным, аморальным плутом даже в браке с первой женой, а вторая, судя по всему, была просто идеальной сообщницей в его восхождении к статусу мессии.

– Он начал отчитывать меня за все, что Мазу во мне не нравилось, – продолжала Эбигейл. – Она сказала, что я помешана на мальчиках. Мне было восемь лет. Мне просто нравилось играть в футбол… А потом она сказала, что я больше не могу называть его “папа”, а должна говорить “папа Джей”, как все остальные.

– Это мир мужчин, – сказала Эбигейл Гловер, откинув голову назад, – а такие женщины, как Мазу, знают, где власть, и играют в игру, хотят, чтобы мужчины были довольны, и тогда мужчины позволяют им иметь немного власти. Она заставляла всех девушек делать… то, что ей не приходилось делать. Она это делала. Она была там, – Эбигейл поднял одну руку горизонтально, как можно выше, – а мы были там, внизу, – сказала она, указывая на пол. Она топтала всех нас, чтобы стать чертовой королевой.

– А к собственной дочери она относилась по-другому? – спросил Страйк.

– О, да, – сказала Эбигейл, делая еще один глоток вина. – Дайю была избалованной девчонкой, но это не значит… то, что с ней произошло… Это было чертовски ужасно. Она раздражала, но я тоже была расстроена. Мазу не думала, что я была расстроена, но мне было не все равно. Все вернулось, то, что случилось с мамой, и все остальное. Я, блядь, наелась морем, – пробормотала Эбигейл. – Даже “Пиратов Карибского моря” не могу смотреть.

– Можно ли вернуться к тому, что случилось с Дайю? – спросил Страйк. – Я пойму, если ты не захочешь.

– Мы можем, если хочешь, – сказала Эбигейл, – но я была на ферме, когда это случилось, поэтому не могу многое тебе рассказать.

Ее голос теперь был гораздо свободнее. Страйк догадался, что она ничего не ела между спортзалом и пабом: вино явно сказывалось, хотя она и была крупной.

– Ты помнишь девушку, которая взяла Дайю на пляж в то утро?

– Помню, что она была блондинкой, чуть старше меня, но сейчас я бы не смогла выделить ее из толпы. У тебя не было друзей, ты не должен был сближаться с людьми. Это называлось “материальное обладание” или как-то так. Иногда люди пытались подлизаться ко мне, потому что я была дочерью своего отца, но вскоре они понимали, что это ничего не значит. Если я за кого-нибудь замолвлю слово, Мазу, скорее всего, позаботится о том, чтобы его наказали.

– Значит, ты не знаешь, где сейчас находится Шери Гиттинс?

– Так ее звали, да? Кажется, Шерил. Нет, я не знаю, где кто из них.

– Я слышал, – сказал Страйк, – что Шери выехала на грузовике с фермы Чепмена мимо тебя и еще двух человек в то утро, когда утонула Дайю.

– Черт возьми, ты это знаешь? – сказал Эбигейл, выглядя скорее расстроенной, чем впечатленной

– Моя напарница брала интервью у Шейлы Кеннетт.

– Черт побери, неужели старая Шейла еще жива? Я думала, она уже давно умерла. Да, я, парень по имени Пол и муж Шейлы были на раннем дежурстве – надо было кормить скот, собирать яйца и готовить завтрак. Мимо нас в фургоне проехали девчонка Шери и Дайю, они ехали на овощной базар. Дайю помахала нам рукой. Мы удивились, но решили, что она получила разрешение на поездку. Она могла делать много всего, что не делали остальные дети.

– А когда ты узнала, что она утонула?

– Ближе к обеду. Мазу уже взбесилась, узнав, что Дайю уехала с Шери, а мы были в дерьме, те, кто видел, как они проехали мимо, и не остановили их.

– Твой отец был расстроен?

– О, да. Я помню, как он плакал, обнимая Мазу.

– Он плакал?

– О, да, – мрачно сказала Эбигейл. – Он может включать водопровод, как ни один мужчина, которого ты когда-либо встречал… Но я не думаю, что Дайю ему сильно нравилась, правда. Она не была его, а мужчины никогда не чувствуют того же к чужим детям, не так ли? У нас на работе есть один парень, он так говорит о своей пасынке…

– Я слышал, что вы все были наказаны – Шери и те трое, кто видел проезжавший мимо грузовик?

– Да, – сказал Эбигейл. – Мы были.

– Шейла до сих пор очень расстроена тем, что ее муж был наказан. Она считает, что все, что с ним сделали, способствовало ухудшению его здоровья.

– Это бы, черт возьми, не помогло! – сказал Эбигейл срывающимся голосом. – Шейла рассказала твоей напарнице, что с нами произошло, не так ли?

– Нет, – сказал Страйк, решив, что лучше не врать.

– Ну, если Шейла молчит, то и я не буду, – сказала Эбигейл. – Именно этого от меня и добивался тот парень Пирбрайт. Выяснить все гряз… все грязные, мать их, подробности. Я не собираюсь снова все это раскапывать, чтобы люди могли представить меня в этом гребаном… забудь об этом.