Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"

Автор книги: Расул Гамзатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 62 страниц)

5

Здравствуй! Вот моя рука! Есть не в роли постояльцев У нее пять верных пальцев, Знавших рукоять клинка.

О, когда б союз таков Был под сенью облаков, Как у этих дружных пальцев, У пяти материков!

Чтоб земли не трясся остов От прицельных артвалов, Я за мир готов пять тостов Выпить из пяти стволов.

Войн кровавые набеги Людям так нужны всегда, Словно пятое телеге Колесо в моем Цада.

Женщину не хмурить брови Я отчаянно молю. Пусть пять букв сольются в слове, И звучит оно: «Люблю».

Пятый лепесток сирени Обойти не должен вас. Перед милою колени Я на дню склонял пять раз.

Ведь в строжайшем из наказов Сам аллах не между дел Правоверным пять намазов Совершать на дню велел.

И, явившись в час рассветный, Стать смогла на все года Для меня звездой заветной Пятилучная звезда.

Пять во время бурь и штилей Звезд, как будто маяков, Льют с пяти кремлевских шпилей Свет на пять материков.

Для пера и для клинка На руке моей пять пальцев, Старожилов, не скитальцев. Здравствуй! Вот моя рука!

1967

Разговор с отцом

1

С рассветом на кручах цветы запестрели, И росы в густом разнотравье сверкнули. А ночью река отразила в ущелье Созвездья, горящие в горном ауле.

Ну что же, выходит, в дорогу пора мне. И вновь отправляюсь я утром весенним Туда, где вода, разбиваясь о камни, Летит мимо склонов, объятых цветеньем.

Где можно столетье прожить не состарясь, Где в сакле, что лепится над крутизною, Земляк мой, совсем еще крепкий аварец, Сейчас наслаждается сотой весною.

Пора мне! Уже в лепестках красноватых Цветущие персиковые деревья. В распахнутом небе цепочки пернатых – На родину движутся птичьи кочевья.

И счастлива мать: «Журавли прилетают. Должно быть, и сын мой появится скоро!» Сестра, повстречавшая ласточек стаю, Ликует: «Мой брат возвращается в горы».

Я еду. Пожитки уложены наспех. Прощайте, огни дагестанской столицы! Прощайте, равнины и ласковый Каспий, – В источниках горных спешу освежиться.

Я еду… Петляют меж выступов острых Капризные русла грохочущих речек. Родными горами рожденные сестры, Четыре Койсу выбегают навстречу.

Гора – как скакун под седлом белоснежным, Не тает седло даже в летнее время. Седая гора среди зелени свежей, Как прадед, стоит, возвышаясь над всеми.

Деревья, деревья! Их жизнь вековую Украсили вспышки трехдневных соцветий. В аулах, что тысячи лет существуют, Резвятся на солнце трехлетние дети.

Столбы с проводами идут по высотам. На них восседают скворцы-новоселы. И, словно ребят обучая полету, Орел распластался над зданием школы.

Люблю я рассветы в горах и закаты, И воздух высот – опьяняющий воздух. Люблю, развалившись на бурке косматой, В ночи пересчитывать дальние звезды.

Люблю земляка повстречать спозаранок, Люблю его крепкое рукопожатье, Люблю золотые улыбки горянок, Их черные косы, их строгие платья.

Счастливый, хожу по альпийским просторам, По нивам вершинным, где зреет пшеница. И пушкинский томик со мною, в котором Аварский цветок меж страничек хранится.

2

Вот так и бродил я три дня неустанно, В траве и в ручьях находя свои строки. Я пел о суровой красе Дагестана, О смелом джигите, о горной дороге.

О старцах седых, что лезгинку плясали, Как будто бы жить начинали сначала. О девушке с гор, что игрой на рояле Столичную публику очаровала.

Еще описал москвича-агронома, Парторга, что в поле с рассветом уехал. О свадьбе писал, где у добрых знакомых Я славно гулял, и о прочих успехах.

В стихах изложить я стремился все то, что Мне радует сердце весенней порою. Послав их в редакцию утренней почтой, Я ждал с нетерпеньем ответа, не скрою.

«Спасибо! Печатаем без сокращений», – Гласило письмо из аварской газеты. И вновь на дорогу глядел я с волненьем – Кого ожидал я в сиянье рассвета?

Не девушку ждал я, не друга, не брата – Коня, что покажется за поворотом. На скачках призы получал он когда-то, А ныне без всадника тихо бредет он.

Как будто старик, сединой убеленный, Спокойно идет он, не ведая лени. Он знает дорогу до почты районной, Он знает дорогу обратно в селенье.

Как тот ветеран, что на пенсию вышел, Идет не спеша он, годами испытан, И ржет он, завидев знакомые крыши, И цокают громче по камню копыта.

Идет он – не надо ему провожатых, Он сам – почтальон и в пути независим. Не требует он персональной зарплаты – Доставщик газет, извещений и писем.

В мешках, что к седлу приторочены прочно, Все новости мира, и весточки близких, Журнал «Огонек», и служебная почта, И множество всякой другой переписки.

Здесь все, что сближает земные пространства, Здесь все, что сегодня подписчику нужно. И наш – на пяти языках дагестанских – Родной альманах под названием «Дружба».

Дождавшись газеты с моими стихами (Коня повстречал я рассветною ранью), В то утро воскресное со стариками Сидел я, взволнованный, на годекане.

Очки не спеша надевая, газету, Как будто окно, старики раскрывали, И взором окидывали планету, И видели самые дальние дали.

Безмолвствуя скромно, исполнен почтенья, Сидел я среди собеседников мудрых И слушал весомые их рассужденья, О многом узнал я в то ясное утро.

Но горцу мечтается на годекане, Чтоб люди его скакуна похвалили. Хотелось и мне, чтоб в достойном собранье Стихи мои тоже замечены были.

А судьи сидели в спокойствии строгом. «Стихи ничего… – кто-то молвил, добавив: – Ты хочешь идти по отцовской дороге? Ну что же… Ты силы попробовать вправе…

Я помню, Гамзат понимал нас прекрасно. Ведь так?» Говоривший склонился к соседу, И тот закивал головою согласно, Взглянул мне в глаза и продолжил беседу:

«Сынок, ты всегда приезжаешь весною, О жизни счастливой поешь, о цветенье. Скажи, ты знаком с иссушающим зноем? Хоть раз побывал под ненастьем осенним?

Поешь… А когда же ты будешь работать?» «Вот странный старик, – я подумал с досадой, – Должно быть, он просто не понял чего-то… Ведь песня – мой труд… Так чего ж ему надо?»

3

Но эти слова меня крепко задели, Я шел с годекана домой, опечален, Стихи перечел о весне, о веселье, Но в эту минуту они не звучали…

Так речка струится, преграды не зная, И вдруг из воды выступают пороги. Так в жизни – прервется дорога прямая, И встретятся трудности, беды, тревоги.

Бывает и пекло, бывает и ветер. Со сладостью перемежается горечь. И тьма, и туман существуют на свете. Житейские истины не переспоришь.

Так можно ли петь лишь о добром и светлом, Глаза закрывая на все остальное, Не видя ни мрака, ни злобного ветра, Щадя сорняки, пребывая в покое?

О, зрелость моя! Мне исполнилось тридцать. Спасибо седым мудрецам за советы! Стихи, вы обязаны тоже трудиться. Я понял, что в этом – призванье поэта.

…К отцу я вошел – здесь работать любил он, Оружье его я с почтеньем потрогал. Полвека оно ему честно служило Во многих сраженьях, на горных дорогах.

Невежество пятилось, злобно оскалясь, И тьма вековая от песни бежала: Горянки с чохто навсегда расставались, И кровник отказывался от кинжала.

Всесильный, казалось бы, шейх из Аргвани, Кулак и мулла, обиравшие горцев, Торгаш, лицемер и базарный карманник Страшились карающих слов стихотворца.

Пусть время другое и люди другие, Но нам от былого остались в наследство Привычки чужие, пороки такие, С которыми стойко сражался отец мой.

Другое названье, другая одежда, Но то же лицо у них, если вглядеться. Живут бюрократ, подхалим и невежда – С такими когда-то сражался отец мой.

Бездельник все дни в разговорах проводит, Ворюга амбары колхозные грабит. Охвостье минувшего, вражье отродье, – Как зубы больные, их вырвать пора бы!

Не сразу я смог разгадать их повадку, Хотя и нередко встречал их в аулах. Одни подходили с улыбкою сладкой, Другие спешили свернуть в переулок.

А третьи, не видя особого риска (Мол, сыну искусство отца не под силу), При мне поступали бесчестно и низко… Обидно мне было, и горько мне было.

И мысли мои обратились к оружью, Которым отец побеждал многократно. Мне гнев его нужен, мне смех его нужен, Мне стих его нужен, простой и понятный.

4

На крыше себе постелил я. Усталый, Прилег, но уснуть я не мог почему-то. Быть может, реки клокотанье мешало Иль ветер, с вершины срывавшийся круто.

Спустился я в дом, прихватив одеяло, К старинной тахте я прижался щекою. Теперь тишина мне уснуть не давала, Теперь духота не давала покоя.

Я лампу зажег. Озаренные светом, Отцовские рукописи лежали. И сам он глядел с небольшого портрета В раздумье, а мне показалось – с печалью.

И с плеч его черная бурка спускалась. Казалось, в дорогу собрался он снова, И быстрый скакун через дикие скалы Его унесет, дорогого, живого.

И я подошел, как к живому. Я в детстве Вот так же, бывало, являлся с повинной: «Вторую весну без тебя я, отец мой… Ты за руку вел малолетнего сына.

Растил меня, путь мне указывал верный, Учил не робеть и преград не бояться. В поэзию ввел… Помоги и теперь мне… Так трудно во всем одному разобраться!..»

Я смолк. Неожиданно мне показалось, Что голос я слышу родной и знакомый. Что снова вошел мой отец, как бывало, Что он лишь на час отлучился из дома.

Седой, невысокий – таким его помню, – Глаза меж лучистых морщинок не гаснут. Он теплую руку кладет на плечо мне, Звучит его речь глуховато, но ясно.

5

«Мой сын, я слежу за тобой постоянно, С тех пор как тебя убаюкивал в зыбке. Я знаю всегда твои мысли и планы, Возможные предупреждаю ошибки.

Признаться, тревожусь порой о тебе я. Ты выбрал нелегкое дело, сыночек. Как должно поэту, встречай, не робея, Душевную боль и бессонные ночи.

Профессия эта требует много Терпенья и мужества, силы и страсти. Будь честным! Чтоб сердце чужое растрогать, Свое раскрывай безбоязненно настежь.

Пускай, ослеплен красотою невесты, Жених никаких в ней не видит изъянов, Но в деле твоем слепота неуместна. Здесь правда – основа любви постоянной.

Чем утро светлее, тем легче заметить Все темные пятна, все давние тени. Весну воспевая, воспользуйся этим, С полей сорняки убирай и каменья.

Полвека носителей зла обличал я. Их множество сгинуло, без вести канув. Но все-таки их уцелело немало, – Так хищник уходит порой из капкана.

Хитрей они стали, трудней распознать их, Они выступают уверенным шагом. Как щит, впереди – документы с печатью, Но черные души за белой бумагой.

Дашь волю им – золото сделают ржавым, И горькими станут медовые соты. Неправое восторжествует над правым, Померкнут сияющие высоты.

Вовек не мирись с благодушьем и ленью И знай – ты на службу бессрочную призван. Борение мыслей и чувств столкновенья Останутся даже в года коммунизма.

Прислушайся к гулу стремительных речек, И к шуму деревьев, и к посвистам птичьим, Но прежде всего к голосам человечьим, В познанье народа – поэта величье.

Всегда выбирай потруднее дороги. Твой разум – в народе, богатство – в народе. Не бойся в пути запылить свои ноги, Как тот чистоплюй, что на цыпочках ходит.

Не жди вдохновенья, подобно лентяю, Который в саду, не смущаясь нимало, Часами лежит в холодке, ожидая, Чтоб спелое яблоко с ветки упало.

Дешевую славу купить не пытайся, Как жалкий хвастун, что стрелять не умеет, А купит на рынке лису или зайца И их за охотничьи выдаст трофеи.

В поэзии надо работать на совесть. Не вздумай носить одеянье чужое, Не вздумай лукавить, как виноторговец, Вино потихоньку смешавший с водою.

Не уподобляйся бездушным поэтам, Их книгами топят зимою печурку, А летом – ты сам, видно, знаешь об этом – Их книги идут чабанам на раскурку.

Пускай пробивается правда живая В любой твоей строчке, с неправдою споря, Чтоб песня, не печь, а сердца согревая, Была им подспорьем и в счастье, и в горе.

Я сед, как вершина горы снеговая, Я рано отцовскую саклю покинул, Нуждою гоним и плетьми подгоняем, Я сызмальства гнул над работою спину.

Весной на андийской Койсу, в половодье, Я бревна сплавлял из цундинской чащобы, А в Грозном, где нефть на поверхность выходит, Бурил до упаду земную утробу.

Я снес бы лишенья и голод едва ли, Но верных друзей находил я повсюду. Они мне погибнуть в пути не давали. Я выжил. Спасибо рабочему люду!

Я землю измерил босыми ногами, Обид не снося, проявляя упорство, С муллою, со старостой и кулаками Вступая в неравное единоборство.

И так досадил я им первой же песней, Что был под судом, лихоимцам в угоду, В Хунзахе томился я в камере тесной, И снова я выжил. Спасибо народу!

Страну, что когда-то под плетью металась, Я вижу теперь в небывалом расцвете, Не семьдесят лет моя жизнь продолжалась, А семь удивительных тысячелетий.

Живи же и ты средь народа родного Не гостем, что ветром заброшен попутным, Не в месяцы творческих командировок, – Всегда, ежедневно и ежеминутно.

Поэзия – это не звонкая фраза. Поэзия людям нужна, как дыханье, Как старости посох, как зрелости разум, Как детству игрушки, как юности знанье.

Поэт не факир и не канатоходец, Что кланяться должен и вправо, и влево. Поэт – не танцор, подчинившийся моде, Готовый плясать под любые напевы.

Поэта сравню лишь с орлом – он и зорок, И смел, и силен. Распластав свои крылья, Летит он – ни тучи, ни снежные горы Бескрайний его кругозор не затмили.

Отчизны простор неоглядно огромен. Будь всюду как дома, люби эти дали. Но помни всегда и аул свой, и домик, Где мать и отец тебя в зыбке качали.

Будь связан с родимым народом. Пусть мал он, Живущий на кручах, на скалах отвесных, Тебе, как наследство надежное, дал он Язык, на котором слагаешь ты песни.

Аул, где тебе довелось народиться, Пускай он под самые тучи закинут, Он – родины нашей живая частица, Он связан с великой Москвой воедино.

Пускай эти горы, где стал ты поэтом, На карте отмечены точкою малой, Народ озарил их немеркнущим светом, Чтоб точка на карте звездой засияла.

Кто край свой не чтит с постоянством сыновьим, Тому не понять и далекие земли. Кто отчему дому не внемлет с любовью, Тот глух и к соседям, тот братству не внемлет.

Мой дом невелик и ничем не украшен, Лишь окна сияют – источники света. Отсюда я видел всю родину нашу, Отсюда я видел всю нашу планету.

Здесь дружбу я пел, прославлял изобилье, Здесь голос и гневом звенел, и печалью. Отсюда сыны мои в бой уходили, Сюда победителями возвращались.

Отсюда я видел героев Мадрида, Сражавшихся доблестно в схватке смертельной. Здесь плакал от боли и тяжкой обиды, Узнав, что расстрелян фашистами Тельман.

Тут, скован недугом, слабея, старея, Сынок, я страдал не от собственной хвори – Их этих вот окон я видел Корею, Мне душу терзало далекое горе.

С друзьями дели и веселье, и беды. Весь мир пред тобою от края до края. Будь скромен, отзывчив, все чувства изведай. Тебе свою боль и любовь завещаю…”

6

С глазами закрытыми слушал отца я, Открыл их – стою посреди кабинета. И в комнате пусто. Лишь луч озаряет Бумаги, и книги, и раму портрета.

Я встал, повинуясь далекому зову, И, словно боясь опоздать на мгновенье, Из дома я вышел. Полоской багровой Сверкает заря над раздольем весенним.

И дети в уютных постелях спросонок Предчувствуют праздничный миг пробужденья. Уже оседлали коня-почтальона, Он с цокотом скоро пройдет по селенью.

В саду над обрывом плоды еще дремлют – Их зрелости время пока не настало. И солнце, чуть-чуть осветившее землю, Еще не достигло дневного накала.

Птенцы желторотые нежатся в гнездах, Еще не окрепли их слабые крылья. Еще не согрелся предутренний воздух, Бутоны еще не повсюду раскрылись.

Вот так и стихи во мне дремлют, как дети, Как птицы, готовящиеся к полету, Как звезды в саду, как цветы на рассвете, Проснутся они – им пора за работу.

Я в дом поспешил, нетерпеньем охвачен, К рабочему месту отца… Вдохновенье Меня обдавало волною горячей. В дорогу, без отдыха! Без промедленья! Родина горца

Начинается земля, как известно, от Кремля. В. Маяковский

1

В большой семье, в крестьянской сакле скромной, Под солнцем, плывшим в утреннем дыму, Родился в Дагестанской автономной Мальчишка, не известный никому.

Он рос над облаками снеговыми, Где у людей бесстрашные сердца, И, как ягненок рожками своими, Гордился родом своего отца.

Играя с ним, его не раз в ту пору Бросали в небо с возгласом «ура» Два старших брата, каждый из которых Был крепким и плечистым, как гора.

Пять дядей было у него, их силе Завидовали все. Наверняка Любой ударом мог свалить быка, И если дяди в саклю заходили, Папахи их касались потолка.

Любил он, чтобы гости приезжали, И высшим счастьем было для него, Когда к себе на седла поднимали Усатые сородичи его.

Он всей душою верил, что солидность Мужчинам в жизни придают усы, – Так верят все охотники, что хитрость Всегда таится на хвосте лисы.

На лоб папаху сдвинув деловито, Не раз отца он спрашивал, любя: «Ведь правда, папа, в мире нет джигита, Который не боялся бы тебя?»

И отвечал родитель, усмехаясь: «Когда б такой мне встретился в пути, Он задрожал бы, как пугливый заяц, Живым ему я не дал бы уйти!»

Мальца задор охватывал счастливый. И, поутру на улицу удрав, Среди мальчишек, как петух кичливый, Ходил он, гордо голову задрав.

Он говорил им: «Что вы за джигиты! Мне зайцев ваш напоминает вид. Отец и дед мой силой знамениты, И скоро сам я буду знаменит».

О лошадях немало споров было, Но в спорах тех, достоинство храня, Отцовскую беззубую кобылу Он выдавал за борзого коня.

А если в этом сомневались снова Соседские мальчишки-кунаки, Тогда для доказательства простого Немедля в ход пускал он кулаки.

И с крыши мать не раз сгоняла сына, Когда он там порой стоял один, На бедра руки положив картинно, Напоминая глиняный кувшин.

Любил он речки неуемный гомон И птичьи песни в звонкой вышине, Но часто слышал от людей о том он, Что снова враг готовится к войне.

В неполных шесть о войнах представленье Особое сложилось у него. И принял он военное решенье: Падежное воздвигнуть укрепленье Вокруг родного дома своею.

Камней под окна натаскав с полтонны, Весь день усердно проработал он, И стены неприступной обороны Воздвиглись к небу с четырех сторон.

Но вот в мечтах о будущей победе, В сиянье самых радужных надежд, Мальчишка вдруг подумал: «А соседи? Ведь их спасти не могут стены эти», – И сам разрушил каменный рубеж.

О всех его делах не понаслышке Известно мне. Скажу вам, не тая, Я очень близок этому мальчишке, Ведь тем мальчишкой был когда-то я.

Смеетесь вы, друзья мои! Ну, что же… А вспомните дошкольные года, – Ведь все вы были на меня похожи, Не так ли это? Ну, конечно, да!

2

Пылало солнце, над горами рея, Стремглав летели солнечные дни, И, чтобы рос я, маленький, быстрее, Меня тянули за уши они.

Вновь мальчиком себя сегодня вижу И сердцем вспоминаю отчий дом. Есть в сакле столб, что подпирает крышу, Ножом пометки сделаны на нем.

Их на столбе том сделано немало: Так велся роста моего дневник. Ведь каждая пометка означала То место, до которого, бывало, Я в данный день дотягивал язык.

Чтоб радостью глаза мои лучились. Меня будили утром соловьи. В моих тетрадях первых сохранились Огромные каракули мои.

Я помню школу, где меня учили; Вокруг нее всегда цвели цветы. Отсюда вдаль все чаще уносили Меня ширококрылые мечты.

И в пионерском лагере нагорном, Где на линейке строился отряд. Я был горнистом и певучим горном На зорьке ранней поднимал ребят.

А на груди друзей моих веселых Горел крылатый пламень кумача. И называли сменой комсомола Нас, пионеров, внуков Ильича.

Мне дорог был Кавказа быт суровый, Родной аул в теснине древних гор, Но, как орленок из гнезда родного, Я всей душою рвался на простор.

Я слышал шум соленого прибоя, Далекие мне снились города. Прощай, мой дом! Прощай, гнездо родное! Прощай, аул отцовский – мой Цада!

3

Был вечер. Месяц плыл из-за вершины, Обдав сияньем горные края, Когда, закинув за спину хурджины, В дорогу вышел из аула я.

Я жил, как путник, под небесным кровом, От горного селения вдали. Жил в прикаспийском городе портовом, Там, где стоят на рейде корабли.

Там руки положила мне на плечи Любовь моя – впервые, наяву. Ее, как в тот неповторимый вечер, Я до сих пор мечтой своей зову.

Душою всей запомнить я старался Напев чунгура, сказку чабана. Читая книги, плакал и смеялся, Нередко ночи проводя без сна.

С открытым сердцем день встречал я каждый. Все новое влекло мои глаза, И начал сам стихи писать однажды Я – средний сын Гамзата Цадаса.

Пусть те стихи друзья мои забыли, Но я их помню вес до одного, – Они в те годы, несомненно, были Свидетелями роста моего.

Мне стала сила новая знакома В мои семнадцать юношеских лет, Когда из рук секретаря райкома Я комсомольский получил билет.

Мне кланялись заснеженные ели На синих сопках в северных краях, И Волга, как ребенка в колыбели, Меня качала на своих волнах.

Меня несли под облаками птицы, Сверкающие, будто серебро. Я руки жал солдатам на границе, Читал стихи строителям метро.

И проходя по рощам и долинам, Отечество, в краю твоем любом Я был не гостем для тебя, а сыном, Хозяином, как в песне пел о том.

И понял я, что так же, как в сраженье, Есть в мирном мире линия огня. Быть впереди на главном направленье Всегда учила партия меня!

4

Я в жизни путешествовал немало, Но где б я ни был, знай, что никогда Моя любовь тебе не изменяла, Гнездо орлов – родной аул Цада.

Похожая на шумного ребенка, Подпрыгивая звонко по камням, Стремительная светлая речонка Тебя поныне делит пополам.

Она поет серебряной водою, И, за скалою повернув в лесу, Летит ущельем, став уже седою, И попадает в бурную Койсу.

Обнявшись с ней, в стремлении едином Всклокоченные волны торопя, Несется вниз на лопасти турбины, А после – морю отдает себя.

Глазами восхищенными подолгу На гордый Каспий я смотрел не раз: В нем речка из аула, встретив Волгу, Навеки с ней судьбой своей слилась.

И волжские прославленные воды Ее могучей сделали. И вот Она качает в море пароходы И рыбаков на промысел зовет.

Друзья мои с Куры, Амура, Сожи, Живем мы с вами в легендарный век. И разве судьбы наши не похожи На судьбы этих встретившихся рек!

5

Из ледников заоблачных, ликуя, Берет начало не один ручей. Родной аул, тебя назвать могу я Истоком биографии своей.

Ты на привалах снился мне в походе, Ты шлешь мне вдохновение всегда. Но, если речь о родине заходит, Тогда со мною – мой аул Цада.

Я сердцем вижу город светлоокий, Пять светлых звезд над башнями Кремля. Со всех сторон ведут к нему дороги, Берет начало от него земля.

Когда любовью любишь ты большою Родной аул, село или кишлак, То ясно мне, что гордою душою Москву ты любишь, юный мой кунак.

6

Событиями жизнь моя богата. И лишь с улыбкой вспоминаю я, Что из камней сооружал когда-то Кордон вокруг родимого жилья…

Зарею флаг победоносно поднят Над родиной. Велик ее простор. И там ее границы, где сегодня Становятся мои друзья в дозор.

Как на переднем крае обороны, Они, и ночью не сомкнув очей, Хранят мой род, в котором миллионы Моих сограждан и моих друзей.

Тебе, отчизна, преданность сыновью Они несут в огне своих сердец; И тридцать лет поет тебя с любовью Поэт народный – мой родной отец.

А мать моя твоей свободы ради Моих двух братьев посылала в бой: Один погиб в горящем Сталинграде, Сгорел над Севастополем другой.

Они своей не пощадили жизни За свет и радость будущего дня. И знает мать: в любом краю отчизны Как звезд на небе – братьев у меня.

Идут года. Ясна моя дорога, И нет ее вернее и прямей. Я коммунист! И бесконечно много В любой державе у меня друзей.

Они равненье на тебя, Отчизна, Берут в борьбе, со всех земных шпрот, А ты в пути, – к вершинам коммунизма Тебя родная партия ведет!

1950

Слава, краснодонские сыны!

1

Слава, краснодонские сыны! Словно трубы, ваши имена. Преданностью знамени страны Вы пленили навеки меня!

Высоко в заоблачных горах, Где гнездится мой родной аул, Наши души гордостью горят, Вашей славы впитывая гул.

Нет у нас обычая меж скал, Чтобы с братом обнимался брат, Но когда бы вас я отыскал, Сердцем бы прижаться был бы рад!

Юноши, не знавшие любви, Зрелыми вы начали борьбу! Девушки нетронутые! Вы, Словно жены, встретили судьбу.

2

Слава, краснодонские сыны! Вы не пали пред врагом во прах И душою не покорены, Были вы – как светочи в ночах.

Город, улыбавшийся, как вы, Кровью и слезами окроплен, Сад в благоухании листвы Пламенем и дымом ослеплен.

Злобою коричневых зверей Не был и невинный пощажен: Дети на глазах у матерей И мужья перед очами жен.

Принимали залповый огонь, В петлях задыхалися, – и все ж, Нет, не покорилась молодежь И не подчинился Краснодон!

3

Слава, краснодонские сыны! Если бы спросили вас века: «Были ль вы, товарищи, сильны Перед ликом страшного врага?

В час, когда на вас глядела смерть, Выбрали вы гибель или плен?» – Пусть ваш голос прозвучит, как медь, Преодолевая прах и тлен:

«За поруганную землю, честь, За испепеленный этот кров Нашим богом стало слово: «Месть!», Верою святою: «Кровь за кровь!»

Страшен был фашисту Краснодон, Молодость была врагу страшна – Ни на миг не насладился он Сладостью еды и миром сна.

4

Слава, краснодонские сыны! Слышал я о штабе боевом, Где, в могучий узел сплетены, Яростно боролись вы с врагом.

Ваши благородные сердца Очернить была не в силах грязь: Черная душонка подлеца Выдала и погубила вас.

И уже в гестапо мастера Кандалами весело гремят, – Вот уже с утра и до утра Нашатырки слышен аромат,

И проносят юные тела, Искалеченные и без глаз, – Но и эта пытка не смогла Подчинить и обесчестить вас!

5

Слава, краснодонские сыны! Чтобы гибель вашу созерцать, Мрачное исчадие войны, Гнусная гестаповская рать

Гонит плетью, острием штыков К месту тяжких, смертных ваших мук Женщин, и детей, и стариков – Жителей развалин и лачуг.

Но, высоко головы подняв, С боевою песней вы прошли Среди милых камешков и трав, Среди слез людей своей земли…

По когда сверкнула злая сталь И лишь эхо залпа донеслось, Гордость проступила сквозь печаль, Плечи распрямляя как колосс.

6

Слава, краснодонские сыны! Никогда я не был вам знаком, Но, как будто братья казнены, Боль в моей груди и в горле ком.

Дети мной незнаемых семей, Шедшие с фашистами на бой, Ваши образы в душе моей Вырезаны пламенной резьбой.

О, как горевала мать моя. Как голубка, обломав крыла, В час, как в наши горные края Весть о вашей гибели пришла!

Весь свой век прожившая в горах, Па работе сгорбившая стан, Вот она с газетою в руках К мести призывает Дагестан!

7

Слава, краснодонские сыны! Вы бессмертны в памяти людской. Видят вас в предутренние сны, Ваше имя призывает в бой.

В наших сказах будете вы жить, В наших песнях из могил вставать. Будем вашу боевую сталь Из металлов благородных лить.

1948

Солдаты России

1

Спят в Симферополе в могиле братской Семь русских и аварец, мой земляк. Над ними танк, их памятник солдатский, Еще хранит следы былых атак, И благодарно вывела страна На мраморной плите их имена.

Пусть память их товарищи почтут, Пусть недруги их имена прочтут.

Благоухали Крыма ароматы, Пылал в степи в ту пору маков цвет, Шел старшему в ту пору двадцать пятый, А младший жил на свете двадцать лет. В Крыму весенние стояли дни, Когда в разведку двинулись они.

У каждою была далеко где-то Знакомая, невеста иль жена. Душа была надеждами согрета, Мечтаньями и планами полна, Когда они в машине, на броне, Поехали по крымской стороне.

Они любили ветер побережий И свет зари, играющий в волне. У всех воспоминанья были свежи О первой взволновавшей их весне, Об осени, ронявшей позолоту, О материнских ласковых глазах, О мирных днях, о птичьих голосах, Скликавших на учебу, на работу.

И, может быть, в тот смертный, трудный час В огне войны сквозь смотровые щели Они вперед, в грядущее, глядели И видели тогда себя средь нас.

Обороняя русскую страну В горящем Сталинграде, на Дону, Они себя искали на канале, С просторной Волгой Дон соединяли, Читали счастье мирного труда В словах чеканных воинских приказов, И видели себя уже тогда Средь наших плотников и верхолазов, И строили дома и города.

Из люка приподнявшись на мгновенье, В пыли руин, в пороховом дыму, Себя с семьею видели в Крыму, Когда прекрасно так его цветенье, И выбирали, в первый раз взглянув, Для отдыха Алушту иль Гурзуф.

Наш мирный день, горячий, долгий, ясный, Мерещился им в каждом кратком сне. Они за мир боролись на войне, И подвиги их были не напрасны.

Их в сорок пятом не было в живых, Но это им цветы бросали в Праге, Но подписи друзей их боевых Весь мир прочел в Берлине, на рейхстаге. София посылала им привет. Из пепла подымалась к ним Варшава. Их чествуя, Советская держава Зажгла своих великих строек свет. До скорого, танкисты! Путь счастливый! А этот путь ведет в фашистский тыл. Степной закат, отчаянный, красивый, Бойцов до ближней рощи проводил. Они вдыхают крымской ночи воздух И вспоминают о далеких звездах, Тревожное раздумье гонят прочь… Последней оказалась эта ночь!

Их долго ждали в штабе, ждали в роте И где-то там, в родных местах, вдали. Назад бойцы живыми не пришли… В душе народа вы теперь живете. И памятник воздвигнут вам страной, Друзья мои, танкисты дорогие! И высится над вами танк стальной, Могущественный, как сама Россия.

2

Был танк подбит при первом свете дня. Оделась пламенем его броня. Эсэсовцы танкистов окружили. Но созданы, должно быть, из огня, Солдаты и в огне, сражаясь, жили. Сражались до конца. Но нет конца Там, где, как солнце, светятся сердца, И этот свет – вечно живая сила. Сражались гак, как родина учила Своих любимых, любящих сынов, Свою надежду – молодое племя…

3

Здесь хорошо гулять по вечерам. Везде, во всем желанной жизни звуки. Бойцы стоят, и связаны их руки, И на веревки льется кровь из ран. На грани смерти, на последней грани, Стоят… Не каждый видеть смерть привык. И деланно спокойно штурмовик Сказал, держа свой револьвер в кармане: «Вы молоды, и жаль мне молодых. Смотрите, как чудесно жить на свете И как легко остаться вам в живых: Лишь на мои вопросы вы ответьте».

Тут Николай Поддубный произнес, – Согласны были все с его ответом: «Ты нам осточертел, фашистский пес. Мы – русские, не забывай об этом!» Такая сила в тех словах жила, Такая гордость, ненависть такая, Что до кости фашистов обожгла, Невольно трепетать их заставляя.

«Мы – русские!» Как видно, этих слов Они постигли точное значенье. Захватчиков седьмое поколенье, Они от русских бегали штыков: Знакомы им и Новгород и Псков, Запомнилось им озеро Чудское, И Подмосковья жесткие снега, И Сталинград, и Курская дуга. Они в чертах Матросова и Зои Черты России стали различать. И опыт им подсказывал опять, Что не сломить характер тот железный, Что будут уговоры бесполезны, Что пытками не победить таких… Поэтому убили семерых.

4

Они убили русских семерых, Аварца лишь оставили в живых.

Вокруг лежат убитые друзья, – Их кровь, еще горячая, струится, – А он стоит, как раненая птица, И крыльями пошевелить нельзя.

На смерть товарищей глядит без страха Танкист, земляк мой, горец из Ахваха, Глядит на них, завидует он им, Он рядом с ними хочет лечь восьмым. В его душе тревога и обида: «Зачем я жив? Настал ведь мой черед!»