Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"
Автор книги: Расул Гамзатов
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 62 страниц)
Чтоб росла ты краше и умней, В гроб сошли десятки поколений… Орден мой – всех прочих драгоценней, – Дай прижму тебя к груди моей!
ТАВУСЕ
В люльке – крохотное существо. Радуюсь ему, а в горле – слезы. Как мало дите! А вкруг него – Явные и тайные угрозы.
Слабая былиночка, прости, Что порадовать тебя нам нечем: Мир, покуда ты была в пути, Не готовился к хорошим встречам.
Все даренья матери-земли, То, что нам она давала щедро, Мы не только не уберегли, – Растоптали, отравили недра!..
С птицами захочешь поиграть, Ближе подзовешь… Но что же это?.. В небе птичьих стай не сосчитать, Да не птицы это, а ракеты!
Маленькая, как тебя сберечь?! Взрослые вздыхают беспокойно. Если ж заведут о звездах речь, Значит, – звездные помянут войны!
В людях – недоверие и страх. К разуму их призывать не пробуй! Всюду – на колеблемых весах – Мир, а рядом – бешеная злоба.
Что из них осилит? Чья возьмет? Может, и одумаются люди… Но пока – увы! – из года в год Не смолкает хриплый вой орудий…
…Спи, дитя!.. Покуда ты мала. Все лелеют крошку дорогую. Подрастешь… И может быть, от зла Внученьку свою оберегу я!
МОЕ ИНЖИРОВОЕ ДЕРЕВО
Я нашел, не много и не мало, косточку инжира. У окна посадил и загадал, чтоб стала поскорее деревом она.
Дерево росло по вертикали. И однажды в жаркий летний день попросил у листьев я, чтоб дали листья мне спасительную тень.
И в тени блаженно отдыхая, понял я – осталось лишь одно пожелать, и пожелал тогда я, чтоб заплодоносило оно.
И плодам, пьянящим, сочным, спелым, радуясь, мечтал я, глядя в сад, чтоб у песен и у жизни в целом был таким же точно результат.
Я мечтал… Но вдруг метель вскружила… Нет такого счастья, чтоб – навек… И на листья нежные инжира выпал снег, тяжелый белый снег.
*
Ты меня мягким, робким сделала. Стал послушен. Только барашком кротким был я тебе не нужен.
Ты меня сильным волком сделала. Нет смелее. Грозен и горд. А толку? – Не по душе тебе я.
Как бы себя ни вел я, что бы ни отвечал я, ты была недовольна и головой качала.
Я заболею, скажешь: «Сам виноват, а кто же?..» Ты от простуды сляжешь, слышу: «Виновен тоже…»
И голова под рокот вечного непрощенья камнем с горы упреков катится вниз в ущелье.
ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ
1
Зал опустел… Ни одного актера в плохой игре никто не упрекнет. Работали на совесть. У суфлера по сути дела не было хлопот.
Порой и в самой слабой, скучной пьесе бушует свадьба, сыплют бубенцы… Спектакль окончен, но как лихо песни отпели безголосые певцы!
Что говорить о песнях, если рьяно, в желании безудержно слепа, лупила, и не только в барабаны, бездарных барабанщиков толпа.
Так мнят себя судами сотни старых дырявых лодок, спящих на мели… Так самолетам сломанным в ангарах мерещится, что в космосе они…
Я знал их, они брели по свету, тепло высокопарностью губя, и, совесть раздавив, как сигарету, бокалы поднимали за себя.
2
Вины вином не смоешь… Над могилой того, кто в жизни был жестоким, злым, бесчеловечным, – осенью унылой я не грущу. Я плачу по живым.
Но что изменят слезы? Воровато оглядываясь, тысячи других идут по жизни, словно по канату: то влево крен, то вправо крен у них.
Вчера они кричали: «Сделка! Взятка! Он вор! С него бы шкуру снять!..» Увы… Сегодня перед ним щебечут сладко с почтительным наклоном головы.
Вчера еще «мужчины» эти разом грозились придушить одну… Но вот на шее у нее колье с алмазом, и все они воды набрали в рот.
Кого бы депутатом ни избрали, они ему усердно лижут зад. Они меня недавно старшим звали, а нынче вслед мне кобрами шипят.
Они поднаторели в макияжах, а надо – грим в момент смывают весь. Индийцы, инки, маскам вашим – наших не перекрыть: не лица – морды здесь!
3
И те, кому я верил безоглядно, мне изменяли тоже, что скрывать. Как им ума хватило, непонятно, так безупречно роль свою сыграть?
Родные горы этому не учат, и скалы не дадут дурной совет… Отец мой, я изранен, я измучен, – где совесть у людей? Ответа нет…
Кто режиссер поганого спектакля? Что за чабан пасет таких овец? И как большая ненависть, по капле, скопилась в чашах маленьких сердец?
Чтоб меж друзей случилась кряду драка, весьма великий нужен дипломат. Готов я аплодировать… Однако где автор пьесы? Где мой злой собрат?
Кто прячется за сценой черной тенью? Кто на себя ответственность возьмет? Ответьте мне… И вот, по мановенью, они выходят медленно вперед.
«Мол, так и так, и в этом нет секрета, я режиссер, но я здесь ни при чем!» – воскликнула блестящая монета и спряталась в кармане, под ключом.
4
«Я дирижер, – сказало кресло важно, – для карьеристов я ценней всего». И приоткрыв лицо свое бесстрашно, «Я музыка!» – вскричало воровство.
Торговля и базар, как скрипки, взвыли, затем обман задребезжал зубной, вступил – подхалимаж… И закружили оскаленные пасти предо мной.
А над костром интриг привычно, споро сам режиссер готовил свой шашлык… Дул ветер ссор… Метался дождь раздора… Зло стало явным, зримым в этот миг…
И опускался занавес над сценой… Умолкла дробь. И слово дали мне. И я друзей с коварством и с изменой поздравил в наступившей тишине.
Претензий нет, они сыграли классно. В последний раз приветствовал я их… И предо мной возник бурлящий Каспий, на дне его – полно друзей таких.
Я знаю, что лизнет волна морская угодливые лица в свой черед, а песня, мною спетая, лихая, до берега надежды доплывет.
5
И занавес открыв, стихи с эстрады читать я стану людям… И тогда концу спектакля вряд ли будут рады потомки тех, кто сгинул навсегда.
ПРИТЧА О ПРАВДЕ
Правда голову терзала: – Отвечай-ка, голова, неужели ты не знала о разгуле воровства?
Поразмыслив над ответом, голова не соврала: – Знала, знала… Но при этом что поделать я могла?
Вор в обкоме и в Совете, нелегко его поймать. У меня – семья и дети, как мне было рисковать?
Правда голову прижала: – Призовут тебя на суд. Кто поверит, что не знала ты о том, что всюду лгут?
Голова в ответ кивала: – Не поверят, не простят. Как не знать? Конечно, знала. Лгал и вождь, и делегат,
но у них – какая сила – власть, милиция, войска! Враз меня бы задушила аппаратная рука.
Правда к сердцу обратилась: – Как могло ты столько дней выносить несправедливость от зажравшихся властей?
Сердце Правде отвечало: – Я изранено насквозь. Я дрожало, я страдало. Сколько бед снести пришлось.
Не в один капкан попало. Раны, шрамы там и тут. С властью спорить – смысла мало, за ней закон и суд…
Песня мимо пролетала. Правда к ней: – Скажи, ответь, ты властям не подпевала, пусть не полностью, на треть?
Рассмеялась звонко песня: – Подпевала, да не я! Разве песня – песня, если в ней хотя бы треть вранья?
Разве песня – песня, если, потеряв и честь, и стыд, справедливость эта песня на земле не защитит?
Сколько раз меня душили, били, вешали и жгли, а поди ж ты – не убили, а поди ж ты – не смогли.
Я по-прежнему отважна, я по-прежнему сильна и врагам своим однажды заплачу за все сполна!
*
Я никуда не ухожу, не собираюсь в страны дальние, один по комнате брожу, а губы шепчут: «До свидания».
В моей квартире гостя нет, и стука в дверь мою не слышится. Зачем я говорю: «Привет»? Лишь тюль в ответ слегка колышется.
Скользят по дому сквозняки, в душе и за окном – распутица. Прислушаюсь – мои шаги далекими, чужими чудятся…
С тобой печальный разговор я не веду, где ты – не ведаю. К чему мне скука прошлых ссор?.. Но с кем же я тогда беседую?
Часы остановили ход в тоскливом полумраке вечера, решив, что жизнь и так идет и зря считать секунды нечего.
Один я… в доме никого… А твой портрет – как будто светится, и я спросил бы у него о чем-нибудь… Но что изменится?
*
Много народов и наций во мгле молятся деве Марии, не зная, что на измученной грешной земле надо молиться тебе, дорогая.
Кто утверждает, что Бог это миф, пусть на тебя поглядит. И порою кажется мне, что пришла в этот мир ты из другого – небесной тропою.
Даже подруг твоих искренних, но все же плетущих коварные сети, тоже люблю я за то, что в одно время – с тобою живут на планете.
Я их люблю потому, что в судьбе рядом с тобою идут по дороге, и потому, что их зависть к тебе дружеских чувств не превысит в итоге.
ПОСЛАНИЕ ШАМИЛЮ
I
Когда б ты жил в каком другом краю, назвали б город именем героя, воздвигли б в центре статую твою и на поклон являлись бы порою.
Окна в Европу ты не прорубал, с Петром тебя я сравнивать не буду. И не беда, что ты царем не стал, имам не царь – отец простому люду.
Из темного ущелья Дагестан ты к звездам вел, была дорога длинной, и свет не пробивался сквозь туман, и всякий стих во мгле звучал молитвой.
Орел двухглавый горного орла настиг в Гунибе, что под облаками. Нет гор таких, куда бы не могла взойти война с кровавыми штыками.
Ты мог бы тоже не одно окно открыть в огромный мир, чтоб все узнали о маленьком народе, мог бы, но свинцовые дожди их открывали.
И разума хватило бы тебе – молиться мирно, земли орошая, когда бы не сошлись в твоей судьбе горячий конь и сабля боевая.
И пусть пока ты в бронзе не отлит, достаточно того, Шамиль, что родом из Дагестана ты, что не забыт вершинами Кавказа и народом.
II
Судьба парадоксальна… Наш пророк стал пленником в Калуге… И не скрою, приехал в этот русский городок я дань отдать великому герою.
И дома двухэтажного фасад, где дни его закончились, где ныне грызут науку правнуки солдат, его пленивших, для меня – святыня.
А рядом – краеведческий музей, где бережно хранят Коран имама… И стоя над Окой, сквозь толщу дней здесь Циолковский смотрит вдаль упрямо..
Койсу не заменили Шамилю приокские раздольные просторы. В чудесном, дивном, но чужом краю ему ночами снились горы, горы…
Царю писал имам: «Аллаха раб, я стар и слаб, недуг терзает тело…» Не ведал он, что царь был тоже слаб и что самодержавие старело.
Я НЕ ПРОШУ ПОКОЯ
Бывает, что предчувствия в судьбе не так уж бесполезны и никчемны. Мне помнится – услышав о тебе, я вдруг забеспокоился о чем-то.
Когда же я твой голос различил среди других, волненье моментально утроилось, как будто получил вдруг телеграмму я, в которой – тайна.
Ночами сны тревожные не зря мне снились. Отчего мы снам не верим? Когда тебя впервые встретил я, покой навеки мною был утерян.
Мы вместе годы прожили с тобой… Но где бы ни был – близко, далеко я, – ты мне необходима, а покой не нужен мне. Я не прошу покоя.
ОШИБКА ПОЭТА
Болеет природа… Болеет наш век, болеет страна и отечество, болеет в отдельности всяк человек и в целом – все человечество.
Природа, воспрянь, постарайся, найди немного такого снадобия, чтоб нелюди заново стали людьми – по образу и подобию.
Меня бережешь ты, но кажется мне, что лучше, хотя бы из жалости, от злобы людей уберечь на земле, от ненависти, от жадности.
Я думал – война исцелит дурака, научит любви поколения… Увы! человек не умеет пока. Ошибся я, к сожалению.
ВОРОНА
– Скажи мне, ворона, тоску тая, ты черная почему? – Увидела сокола в небе я. От ненависти к нему!
– Скажи мне, ворона, зачем в тиши орешь ты день изо дня? – Пою я. Песни мои хороши, а слушают соловья.
– Скажи мне, ворона, чего ты зла, чего ты сейчас грустна? – Обидно мне: ласточка так мала, но с ней приходит весна.
– Скажи мне, ворона, а бьешь себя ты крыльями для чего? – Живу я долго, но жизнь моя не радует никого.
– Ворона, да ты весела с утра и счастлива. Что стряслось?! – Герою погибшему глаз вчера мне выклевать удалось.
*
За много тысяч лет до этого рожденья Я жил не знаю сколько раз. В бессчетных повторяясь поколеньях, Моя душа являлась, предки, в вас.
Но чуда вы того не повстречали, Какому мог завидовать бы я: Мою любовь – восторги и печали – Теперь познал лишь в муках бытия.
Умру опять. Столетий долгих сонмы Пройдут, пока очнется вновь душа В потомках дальних, для которых сон мы. Мгновенный сон, что смотрят чуть дыша.
Мне в книге судеб дивная страница За что открылась на бессмертья миг? О Боже, пусть вовек не повторится Моя любовь – ее небесный лик.
*
Застыли горы… Небеса и Каспий Охвачены безмолвьем в час, в какой Готовятся торжественно, не наспех, Сияя, солнце встретиться с луной.
Священный час! Блаженное мгновенье! Но чем светила так удивлены? Зачем из поколенья в поколенье Мы, люди, так от ярости пьяны?
К чему глядим угрюмо, исподлобья На жизнь, лелея ненависть в груди? Повелевают звезды: «На надгробья, Задумав распрю, прежде погляди!»
Чей жуткий лик, злобой искаженный, Увидел ты, отпрянув в тот же миг? Узрел себя ты, лик свой отраженный. А если б к роднику ты не приник?
Не высыхайте, древние истоки! Слепые, не спасете нас от нас. Пылай, очаг! Ведите в мир, дороги, И возвращайтесь с миром в добрый час.
*
Верить не верить грядущему дню? Сам я себя беспощадно казню.
Рвешься навстречу, случалось мне, – друг! Но на врага нарываешься вдруг.
В дружбе клялись мы навек ведь вчера. Ночь между нами. Коварна, хитра.
Что нашептала, не стану гадать. Все-таки солнце взошло – благодать!..
Верил в любовь… Обманулся… Ну, что ж? Тоже не новость – лукавая ложь.
Если мечта не сбылась, – не виню. Слава рожденному новому дню!
Пусть обманусь. Пусть обманут. Гори, Сердце мое, от зари до зари!
Новые горы, долины, река, Новые в небе плывут облака.
Словно мелодии древней зурны, Новы желанья – в них жажда весны.
*
Воскресни в слове и явись, Летучий сон. Не торопись угаснуть. В тебе – моя промчавшаяся жизнь, Казавшаяся в яви сном прекрасным.
Но сон пропал, оставив в сердце дрожь… В последний раз блеснув издалека мне… Лишь не забуду теплый летний дождь, В далеком детстве омывавший камни.
Волшебной речью овладей, язык, Потешь меня загадочной игрою… О жизнь моя, тебя я не постиг, Ты сказочной мне кажешься порою.
Умчалась сказка птицей в синеву, И вновь вдали я слышу крик надсадный Убитой лани, павшей на траву… Жестокий век – охотник беспощадный.
В ЗИМНЮЮ НОЧЬ
Зимнего дня фонарь Тихо погас… Январь.
Вечер-чабан отару Молча загнал в кошару.
Папаха спит на гвозде. Молится волк звезде.
Но тревожит сон чабана Не вой, а шальная луна.
Вот он суров и хмур – Видит: красавец-тур
С кручи ринулся на рога. Хе! То не тур – река.
Сквозь веки сияет взгляд: Ласкает чабан ягнят.
Зимняя ночь длинна – Награда для чабана.
*
Тихо задул свечу я После дневных трудов. В долах небес кочуют Отары моих годов.
Сплю я. Но сон мой чуток: Ягнятами кажутся мне Дети… А горы круты. Удержитесь на крутизне?
Волки ночные воют. Месяц приник к окну… Белая лошадь! В какое Завтра умчишь страну?
ПОЭТ И ФИЛОСОФ
Красавицу вижу – вновь певцом Я стану вмиг. Коль встречусь с мудрецом, – Его речам внимая, бессловесен, Старею тотчас, голову повесив.
Налей вина – и вспыхнет песнь в груди. Нальешь мне чаю – скучных истин жди. Философ я, признаться, никудышный. Увы, таким создал меня Всевышний.
Что выберу теперь, на склоне лет, Не мудрствуя лукаво? Я – поэт. Остаться б верным молодости шалой…
Обнять старуху-мудрость? Бог уволь. Не для меня сия благая роль. Нет, от любви мне никуда не деться… А мудрость – будь другим в наследство.
*
Мой с разбитыми окнами дом – Жизнь моя превратилась в Содом.
То расплата ли, времени ль рок? Что бы ни было – горький урок.
Древо жизни моей… Страшен сон… Ты гнездилищем стало ворон.
Где же певчие птицы – в силках? На каких вас торгуют торгах?
От надежды к надежде – мой путь. Их все меньше. Что ж, не обессудь, Мое сердце, с потерей смирись. Новой песней, душа, озарись.
Хоть минувшей весны мне и жаль, Не о том моя боль и печаль.
Но о том: гнусное зло Жизнь в Содом превратить не смогло.
Чтобы карканье черных ворон Не пугало младенческий сон.
Чтоб звенело, сияло светлей Древо жизни твоей и моей.
ОСЕННИЙ РАССВЕТ
Как завиток ягненка, белый, Парящий тихо над землей – Рассвет. Он кажется несмелым, Чуть припорошенной золой.
Вот оторвался чуть повыше И запылал – в нем блеск костра Прозрачно-алый или рыжий, Как цвет жар-птицына пера.
Встает рассвет в белесой дымке, Выпутывается из темноты. Снимают шапки-невидимки Пред ним деревья и кусты.
Они озябли этой ночью, Стоят промокшие насквозь. Лучами ранний лес прострочен. Начаться б чуду… Началось!
Художник, торопись: рассвета Не пропусти волшебный час – Игру прощальных красок лета Лови, добру его учась.
Твой зоркий труд не на продажу. Успех не ставишь ты ни в грош. В неосязаемость пейзажа Ты, как в бессмертие, войдешь.
Случайный зритель, гость ли званый, Спустя, быть может, много лет, Увидит в мире первозданном Точнейший твой автопортрет.
Как пред ребенком в колыбели – Улыбкой чистой потрясен, Он удивится: неужели То не фантазия, не сон –
Земля в сиянье красок дивных Была такою наяву? Художник, мудрый и наивный, Пиши! Прошу тебя, зову…
*
Я одинок. Один на всей земле… О небеса! Вы есть ли в черной мгле?
Вы, звезды, не угасли навсегда ль? Хотя б одна лучом мой взор ужаль!
О люди! Где вы? Глохнет голос мой. Ответа нет. Застыл простор немой.
То наяву иль вижу жуткий сон: Я на скале – как вечный Робинзон.
А подо мной хохочет лютый ад. Насытиться любой добычей рад.
Пронизывает буря до кости: – Кто звал тебя? Держись! А нет, прости.
Держусь. Потоп вселенский схлынул вдруг… Я есть иль нет, – как знать? Ни ног, ни рук
Не ощущаю. Может, умер я? Тогда зачем грядет во мгле заря?
О птаха милая! И той в помине нет, Кому б поведал чудо или бред…
Но чу! Чей смех? Его я не забыл. А как скажу словами, где я был?
Теперь нас двое. Мне вернула ты И небеса, и горы, и сады.
Вернула мне ты звезды и людей. Вернула мне меня. Так царствуй! Всем владей!
И кораблем, что в гавани моей. Он поднял паруса. Открыта даль морей.
Плывем судьбе навстречу!.. Лютый ад Смирит, любовь, один твой нежный взгляд.
*
Ты не выбила, юность, меня Из седла вороного коня.
От наветов любых и погонь Ты умчишь меня, юности конь…
Озираюсь в тревоге вокруг: Где же давний и преданный друг?
Слава богу, он жив… Почему Не приходит в мой дом, сам пойму.
Мое детство, ты вечно со мной – Голос мамы у ивы ночной.
Мое детство, жар-птицей во сне Ты бесшумно летаешь во мне…
С днем вчерашним я стал не в ладу. Принимаю и эту беду.
Принимаю. И пусть немота Мне сегодня сковала уста.
Словно новое зреет во мне – Стон глухой. О, как жарко в огне!
Но не жалуюсь и не чиню Я скандала минувшему дню.
Что же было – понять бы, понять. Помоги же, мой стих, – лишь уста бы разнять.
*
Ты пришла… Ты пришла в горький час: Я от боли стонал, изнывая, мечась.
В горле камнем задушенный крик. Вдруг во тьме проявился твой лик.
О поэзия! Солнце в душе Просияло. Здоров я уже.
Что, болезнь, не скрутила меня? Хватит в сердце любви и огня.
Страсть Махмуда, во мне оживи – Хватит в сердце огня и любви.
О поэзия! Дивный недуг. Ноги просятся в танец. Так – в круг!
Прочь костыль, коль помехою стал. Не сердись, Патимат, что я слишком устал.
О поэзия! Огненный пляс.
Ты спасла… Как спасала не раз.
*
Как ты, полынь, горька! Знаю про то без пробы. Ядовитые облака. Сердце мое – Чернобыль.
Где вы, Иисус и Аллах? Ваше молчанье странно. Сердце мое – Карабах. Кровоточащая рана.
Если б хоть рок покарал! Кровь от кошмара стынет. Сердце мое – Арал, Мертвая зыбь пустыни.
Плачет во тьме метель, Будто дитя, блуждая. Сердце мое – колыбель. Ах, почему пустая?
Мук тяжелее нет Ссыльного – плач, обида. Родины горький свет. Сердце мое – Таврида.
Жив ли я сам? Как знать. В камень не обратилось Сердце мое? Опять, Слышу, в груди забилось.
Боль, молю, не щади! Сердце, не смолкни, прежде Чем блеснет впереди Искорка хоть – путь к надежде.
*
Чем жизнь длиннее за спиной, Тем меньше впереди… Уходят годы. Но, шальной, Смирись-ка с тем, поди.
Я жизни тяжкую арбу К вершине долго влек. Смеясь, торил свою тропу, И было невдомек,
Что, лишь достигну высоты, Арбы не удержать. Помчится вниз. За ней и ты, Брат, вынужден бежать.
А впереди ревет река, Кружит водоворот. Нашелся все же перекат. Считай, что тот же брод.
Но делать нечего, тащи. Арбу-судьбу тащу. Ехидный голос: «Не взыщи!» А я и не взыщу.
Благодари судьбу, что так. Глянь, много ли вокруг Былых друзей? Кто канул в мрак, Кто другом слыл, – не друг.
Других и вовсе не сыскать В потоке бытия… Жестока, ночь, твоя тоска. Но нет, не сдамся я.
*
Печаль, ты хочешь песней стать Последнею моей? Нет! Сжаты намертво уста. Их разомкнуть не смей.
Умножить не хочу печаль Живущих на земле… Уже мне приоткрылась даль В туманной полумгле.
Меня спешите, кто охоч, Хулить, коря в грехах. Вдруг опоздаете? Помочь Не сможет и Аллах.
Я тайн с собой не унесу. Их нет, кроме одной: Никто не видел ту слезу, Уроненную мной.
*
Отец и мать. В тот скорбный час Я, глядя на детей, Подумал об ушедших вас. Смахнул слезу скорей…
– Где папа? – если спросят вдруг, – Уехал далеко! – Ответь, жена, мой верный друг, Хоть будет нелегко.
Ты не обманываешь. Весть Подам из-за морей: Вернусь весною я, как песнь, На крыльях журавлей.
Тебя ж молю, родная: прочь Печали ты гони… Но если станет вдруг невмочь, Слезинку урони.
*
Коварно ты, ночное вдохновенье: Твой жалкий плод – сие стихотворенье,
Какое настрочил я под диктовку Пустой обиды. Впрочем, вышло ловко.
Лист, испещренный желчными словами, Жил до утра, пока не стал клочками:
Я растерзал злобу с негодованьем Вполне святым, а также с упованьем,
Что свет мудрее тьмы. И это помнить надо. В душе осталась горькая досада.
Но счастье! Ты о том и знать не знаешь, На «подвиги» какие вдохновляешь.
Смеешься. Лишь взглянула с подозреньем На виноватый вид мой – след ночного бденья.
И пожалела: мол, творил! Бедняга… В камине пепел – гнусная бумага.
Я рассмеюсь в ответ. Как не бывало Обиды, что укоры диктовала.
*
Казалось мне: всю жизнь я плачу, Осиротевший, по отцу. Как жалки, как смешны удачи, Когда и сам идешь к концу.
Не вспомнить, чем я так казнился, Метался птицею в огне. Сегодня ночью мне приснился Отец. Он плакал обо мне…
Казалось мне: всю жизнь стенаю, Зову, осиротевший, мать. «Прости за все меня, родная!» Когда б ребенком снова стать.
Дай мне, Аллах, такую милость – Я верю, маму бы сберег. Сегодня ночью мне приснилась Мать: «Не печаль себя, сынок!»
ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ
Три дня за гранью бытия Мой дух витал… А плоть моя, В земной юдоли пребывая, Без чувств томилась, чуть живая.
Что видел «там»? Одно скажу: не рай. Безмолвием объят пустынный край. Спасибо, боль, что сердце мне пронзила. О, как чудесно воскрешенье было!
Открылся мне воистину в тот миг, Как в первый день, земли прекрасный лик. – А это что? – я вопрошаю память. – То радуга восстала над горами.
Я вопрошаю память вновь и вновь: – Зачем горю? – В тебе горит любовь! Лекарства нет от дивного недуга. И вспомнил я любимую и друга.
Как мог без вас и как вы без меня Могли прожить три бесконечных дня? Родиться снова – это ли не чудо?.. Но всяк ли рад вернувшийся «оттуда»!
*
Не сейчас я угас, не сейчас – В то проклятое жизни мгновенье, Как в конторских бумагах погряз. Нет поэту за это прощенья.
Дар Всевышнего – песенный пыл – Я транжирил, обнявшись с трибуной. О свиданье легко позабыл Я с любимой – прекрасной и юной.
С того дня много раз умирал, Славословя в стихах лиходея, Кто молитву мою отобрал. С чем предстану на Высшем суде я?
Как дитя, побрякушкам был рад, О расплате грядущей не ведал. За сиянье фальшивых наград Свою волю и молодость предал.
Не прошу я прощенья у вас. Знать бы, что за грехи рассчитался. Слез не лейте, что умер сейчас… Неизвестно, на свет ли рождался?
*
Вдруг грохот смолк. Я онемел, Еще объятый пылким жаром. Не слышать Бога – как я смел, Глупец, предавшись жалким сварам?
Аллах отверз уста свои, И был мне голос явлен строгий: «За верность дружбе и любви Тебе прощу сии пороки».
Что все, добытое тщетой: Блага, пустое самомненье? За чудо радости простой, Судьба, возьми свои даренья.
И вновь весть с неба снизошла, Меня насквозь пронзило дрожью: «Утешен будешь, что была Песнь у тебя, с молитвой схожа!»
Из цикла «КОЛЫБЕЛЬНЫЕ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ»
КОЛЫБЕЛЬНАЯ В КРЕМЛЕ
Царь-колокол в Кремле, молчавший сотни лет, вдруг (так приснилось мне) заговорил. Набатно загремел. И колоколу вслед Царь-пушка расходилась что есть сил. Какая вновь напасть на землю к нам пришла? Какой пожар грозит спалить наш дом? Тот гулкий звон страна как будто бы ждала. Как будто бы ждала тот дальний гром. Что будят в нас они? Способны ли помочь надежды робкой не помять цветы? Все в корне изменить, как день сменяет ночь, и дело отделить от суеты? Курантов бой почти не разобрать. Лишь гул – тревоги гул гудит, невыносим. И словно камнепад державу захлестнул, Чернобылей страшней и Хиросим. Царь-колокол в Кремле, я слышу твой набат. Но признаюсь, что мне всегда милей звон колокольчиков, когда они звенят у колыбелей маленьких детей. Я слышал пушек гром – страшней лишь Страшный суд. Я видел: пушки тащат на руках… Но видеть мне милей, когда легко несут красавицы кувшины на плечах. Мечтаю я: пусть все колокола сольют в честь матерей мелодии свои. А если в пушки бить – пусть будет то салют во славу женщин, мира и любви. Спи, колокол. Спи, пушка. Спите, спите, – свидетели неслыханных событий…
КОЛЫБЕЛЬНАЯ СЕБЕ
Спи, Расул Гамзатов, баюшки, Расул. Далеко остался твой родной аул. Как в песок уходят вешние ручьи, так уходят песни вещие твои. И уходят в вечность годы навсегда. И надежды гаснет дальняя звезда. Спи, цадинский мальчик, спи, аварский сын, в домике отцовском уж остыл камин, и побито поле вдоль и поперек, и друзей старинных ты не уберег. Или жизни тоже нужен перекур? Или ветры дули злые чересчур и могучий ствол твой ураган согнул? Спи, Расул Гамзатов, баюшки, Расул. Что-то происходит с нашею Землей! То ли вдруг дорога сделалась кривой? То ли время встало, вдруг лишившись крыл? Слышишь: разбивают камни у могил, памятники сносят с боевых полей, и несут тревогу клики журавлей… Снег зловеще-черный сыплет с высоты, а на снеге мерзнут белые мечты. Эхо страшных взрывов носится в горах, и ложатся стены под ноги как прах, и твоя отныне не летит, легка, пред лицом Корана грешная строка. Спи, Расул Гамзатов, баюшки, Расул. Ты одной лишь теме в жизни присягнул – ты всегда молился дружбе и любви, что ж, и ныне тоже их благослови. Время предлагает каверзный вопрос: в этом мире грешном как ты жил и рос? Смысл и цену жизни смог ли ты понять? Снизошла ль к поэту божья благодать? Что ответить людям? Промолчать нельзя. Шепчешь ты молитву, руки вознеся, а колени сами гнутся до земли, и летят над миром песней журавли. И джигит джигиту руку протянул… Спи, Расул Гамзатов, баюшки, Расул.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ СКАЗКА
Рассказать тебе сказку, дружок? Эту сказку услышал от деда мой отец и с годами сберег и однажды мне тоже поведал. Это было давно-предавно: сигареты бараны курили, распивали архары вино, а коты чинно чистили крылья. Танцевали лягушки на льду, муравьи упражнялись на скрипках, и носили рога какаду, ну а львы расплывались в улыбках. Совы видели зорче орлов, ветры были с большими руками, и впрягали в плуги петухов, и ослы птиц ловили хвостами.
Волки, зайцев завидя, тряслись, соблюдали в овчарнях порядок, воры только законом клялись, и не брали начальники взяток. В те неслыханные времена рыбы пели, а змеи острили, муха выйти могла за слона, а бараны мудрейшими слыли… – Ты не слушаешь? Ты не уснул? Небылицы смежат тебе глазки?.. – Это быль, а не сказка, Расул. Я люблю настоящие сказки…
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПРАВДЕ
Уснула правда в мягкой колыбели. Бушуют ветры, как в канун зимы. И каждый день, как первого апреля, друг друга все обманываем мы. И песнь любви теперь звучит все реже, и песня чести оборвалась вдруг. И часто слышу я зубовный скрежет там, где я раньше слышал сердца стук. О подвигах, увы, давно не слышно, и наша цель все менее ясна… За что же покарал ты нас, Всевышний? Неужто мы не вспрянем ото сна? Нет, песня, нет, не умолкай вовеки. Дай правде силу. Пробудиться дай. Когда гроза, когда взбухают реки – то, значит, ждет нас добрый урожай.
!ПОСЛЕДНЯЯ ЦЕНА
Годы
Недавние и давние года Передо мной толпятся, словно люди, Гляжу на них и думаю о чуде: – Еще я жив – Гамзатов из Цада!
Года, года! Мне памятен любой, Они друг друга свергли, как владыки. И вот сошлись, но их не схожи лики, Почти как наши лики, меж собой.
В числе годов есть многие года, Которые остались дорогими Душе моей, но встретившись с другими, Печалюсь я, сгорая от стыда.
И если тех годов хотя бы день Вернется вдруг и встанет на пороге, Затмит мне душу аспидная тень И вздрогну я, и сна лишусь в тревоге.
Былые вспоминаю времена, Иные годы вправду что вершины. Где доблестью прославились мужчины, Чьи нашим дням созвучны имена.
И радуюсь, и плачу оттого, Что, с тех вершин беря свои истоки, Летят сквозь даль пленительные строки В пределы удивленья моего.
Недавние и давние года, Смятенье чувств и торжество и удаль, Смотрю на них и думаю, не чудо ль: – Еще ты жив – Гамзатов из Цада!
Сокурсникам по Литинституту
Когда-то стихи мы друг другу Читали в пылу молодом. И строфы ходили по кругу, Как будто бы чаша с вином.
Все помнят лицейские своды От святости и до грехов. Друг другу, как в лучшие годы, Уж мы не читаем стихов.
И лихо не спорим, как прежде, И песен былых не поем. И недругов в дерзкой надежде Анафеме не предаем.
Где бедные наши пирушки, Где крылья за нашей спиной? Где милые наши подружки, Слова о любви под луной?
Прошлись, как по вешнему лугу, Глас неба в нас словно притих. Все меньше вопросов друг другу, Все реже ответы на них.
Есть в славе опасность недуга, Взошли на вершины одни, Читать недосуг им друг друга И тех, кто остался в тени.
Но мы пред собою не лживы И трезвым достигли умом: Не все, что живет, пока живы, Жить будет, когда мы умрем.
И часто мне снитесь не вы ли, Незримых достойные крыл, И те, кто меня позабыли, И те, кого я не забыл?
Иду вдоль бульвара Тверского, Плывет надо мною луна, И счастлив по-дружески снова Я ваши шептать имена.
Чингизу Айтматову
Даруй душа, устам всевластным слово, Налей-ка, кравчий, в кубок не кумыс. Прекрасна жизнь – в том убеждаюсь снова, Приветствую тебя, мой друг Чингиз!
На праздник твой сквозь дымчатые дали Слетелись мы, но в этот звездный час Я оттого не в силах скрыть печали. Что нет твоих родителей меж нас.
И мысленно склоняю я колени Пред матерью твоей. И не впервой С ней заодно и не в обличье тени Мне предстает отец погибший твой.
Сумел, Чингиз, порадовать ты маму И не подвел отца наверняка Тем, что когда взошел на Фудзияму, Ни на кого не глянул свысока.
Шипучий дар играет в кубке, пенясь, Пью за тебя до дна, названый брат, Мой именитый полуевропеец, Мой знаменитый полуазиат.
И как бы волны ни метались шало И челны ни менялись в свой черед, Но в гавани всего земного шара Входил и входит белый пароход.
Ты не суди Гамзатова Расула, Завидует тебе он с той поры, Как Джамиля аварского аула Платком венчала шею Пульсары.
Скачи, наездник, на коня надеясь, Касайся неба и не знай преград, Мой именитый полуевропеец, Мой знаменитый полуазиат.
