Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"
Автор книги: Расул Гамзатов
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 62 страниц)
*
Желтой степью брел я в неизвестности, Изнывал от жажды и тоски. Были пусты на сто верст в окрестности, Как глаза Гомера, родники.
Вспоминалось мне, как, взяв за правило, Чтобы мог напиться хоть один, Мама летом у дороги ставила С ключевою влагою кувшин.
И о древнем не забыв предании, Как в пустыне путник был спасен, Из «Колодца Жизни» в Иордании Пил я воду, зноем истомлен.
И за раскаленною подковою Горизонта около вершин Видел я с водою родниковою Мамою оставленный кувшин.
МОЛИТВА ЛЮБВИ
Пускай любовь, небес касаясь, Из женщин делает богинь. Пускай горит огню на зависть И сложит песню вновь. Аминь!
Пусть, вознеся нас, заарканит Она, как горная гряда. Пусть взрослой в мыслях юность станет, А старость в чувствах – молода.
Пускай роднит нас с небосклоном, Но из заоблачных пустынь К земным нас возвращает женам В объятья райские. Аминь!
Пускай любовь царит меж нами, Храня от бед, как амулет. Где есть она, – меж племенами И меж людьми раздора нет.
Пусть сквозь сиреневую дымку Прольется свет медовых дынь. И пусть влюбленные в обнимку Уединяются. Аминь!
Пускай, как с первых дней ведется И завещалось неспроста, В любви мужчина не клянется, Клянутся лживые уста.
Пусть не считает ран сердечных Любовь – владелица святынь, Удерживая подопечных В отставку выходить. Аминь.
АМУЗГИНЦЫ
Ты нынче, амузгинское селенье, Походишь на подранка журавля. Чернеют очагов твоих каменья, И одичала скудная земля.
И два-три дома, словно в целом свете Они одни под сенью облаков, Печально льнут к разрушенной мечети, Чей возраст старше десяти веков.
И покосился памятников камень, Их оплела забвения трава, И превратился в прах под нею пламень Сверкавшего над горном мастерства.
Ушли творцы прославленных булатов, Клинков, чья суть, как истина, гола. И унесли, как будто в землю спрятав, Потомственную тайну ремесла.
Наполеону персы подарили Клинок Тимура, но велик Восток, И знатоки, взглянув, установили, Что это амузгинский был клинок.
И там, где в небе вздыбленные глыбы, Как лошадей взметенных косяки, Имам Шамиль и все его наибы Носили амузгинские клинки.
Царь почитал пред мужеством заслуги, И грозный пленник, по горам в тоске, Не потому ль Шамиль, живя в Калуге, Всегда при амузгинском был клинке?
Искусством оружейника немало Весь белый свет ты удивлял, Кавказ. И сабля амузгинская предстала Мне в лондонском музее как-то раз.
Я слышал о судьбе ее два сказа, Один о том, что некий из князей Бежал сюда и за клинок Кавказа Сто тысяч заплатил ему музей.
Был сказ другой не менее реален, Границ Европы разрешив вопрос, Под небом Ялты эту саблю Сталин Британскому премьеру преподнес.
Но вздрогнула даргинская вершина, Когда решили бравые мозги Переселить на плоскость до едина Всех жителей аула Амузги.
И мастерства великого не стало, Которое минувшие века Геройские легенды умещало На благородном лезвии клинка.
И златокузнецов аул соседний – Склонил свою папаху Кубачи, Он провожал, как будто в путь последний, Тех, кто ковал и сабли и мечи.
И понял, что теперь уже не нужно, Как прежде, ладить около луны Ему для амузгинского оружья На целый мир хваленые ножны.
И в Амузги пред временем не скроешь С обидной очевидностью того, Что нет среди утраченных сокровищ Сокровища ценней, чем мастерство.
*
И я слугою культа был, Сменял портреты в кабинете. Один из бывших на портрете Всех покоряться приучил.
О нем поэты многих стран Слагали выспренние оды, Но культом и в былые годы Был для меня – мой Дагестан.
И не менялась никогда В моей душе одна картина: Клубится облаков овчина, Дымится горная гряда.
На ней альпийские луга, На ней – мятежный бег потока, Отец над книгою Пророка И мама возле очага.
И, венчан скальною оправой, Изображен на ней и я – И молодой, и седоглавый, А рядом ты – жена моя.
ГОЛОВА ТЫ, МОЯ ГОЛОВА
Голова ты, моя голова, Не одну мы сносили папаху. Нес тебя я порой, как на плаху, А порой как на зов торжества.
Ты – ристалище мыслей моих, Им раздора знакомы повадки, И случалось, в отчаянной схватке Верх не лучшие брали из них.
Голова ты, моя голова, Всласть туманилась ты на пирушках И, грешна как людская молва, На чужих почивала подушках.
И не хмурил, я помню, чела, Приходя под кремлевские своды. Ах, какой ты беспечной была, Голова моя, в юные годы.
Только вскоре изрек я слова, Чтоб расслышал их пеший и конный, За которые ты, голова, Оказаться могла отсеченной.
Не тебя ли хвала и хула По людской овивали указке? И давно уже ты дожила До незримой кровавой повязки.
Голова ты, моя голова, Позабудешь безумства едва ли, Хоть все чаще теперь, как вдова, Ты исполнена скрытой печали.
*
На соломе в горском доме Я сидел пред очагом, Пел я в сладостной истоме, Пел в неведенье благом.
Где вы, гор туманных девы, Где ты, буйно-голова, Полудикие напевы, Не безликие слова?
Все смешалось: свет и тени, И вели меня, как в плен, Вверх казенные ступени Посреди казенных стен.
По лугам и по кутанам Мне б с отарою брести, Но держал к заморским странам Я воздушные пути.
Мне ячмень бы сеять в поле, Запрягать бы мне быков, Мне б гулять всю жизнь на воле Среди беглых облаков.
И кремлевская палата Часто видит свысока, Как на бланке депутата Появляется крылато Стихотворная строка.
*
Я старым друзьям позвонил и спросил: «Где нынче полдня пропадали?» «На кладбище к сыну мы ездили», – был Ответ, словно отзвук печали.
Я вздрогнул и замер, и горло на миг Стянуло мне, словно арканом. Их юного сына увидел я лик, Как месяца лик за туманом.
И сделался слышим в груди моей стук, Вернулось на круг все сначала. И думал о том я, что мука из мук Уделом друзей моих стала.
АУЛЬСКАЯ МЕЧЕТЬ
Как много себе нанесли мы потерь, За все прегрешенья в ответе. И вот открываю скрипучую дверь Я бедной аульской мечети.
По пятницам, помнится, в детстве сюда Чуть свет приходил я, бывало. Лампада светила здесь, словно звезда, И речь проповедно звучала.
В забытой мечети стоит тишина, Но много ль достигнуто прока, Что смолоду горцам свобода дана Кидаться в объятья пророка.
И страшных годов захмелевший юнец, Я не был обучен Корану. И тайно молился мой честный отец С душой, походившей на рану.
И к небу открыто в ауле вознес На камне могильном он руки. А я без любви, милосердья и слез К иной приращался науке.
Чем стал бы я хуже по мненью иных, Когда б золотого напева Звучал в моем сердце молитвенный стих, Меня охраняя от гнева.
Когда б с минарета пять раз муэдзин Людей призывал бы к намазу, Не меркла бы честь в окруженье вершин, Сверкая подобно алмазу.
Хоть век мне твердили: «Ты в Бога не верь!» На этом опомнившись свете, Открыл покаянно скрипучую дверь Забытой аульской мечети.
*
Спросила хозяйка зазывного взгляда: «А сколько, скажи, тебе лет?» «Зачем тебе знать это, женщина, надо, Когда еще молод твой свет?»
«Хочу по числу их на белом снегу я Костры запалить в твою честь». «Тогда поспеши в эту полночь благую Лишь двадцать костров ты разжечь».
А сам я подумал, как стоя над бездной: «Годам моим нету числа», – И вдруг увидал, как на черни небесной Костров она сонмы зажгла.
*
Когда бы был Корану я обучен И приобщен к молитвам мусульман, Лицо к нагорным обращая кручам, Тебе бы я молился, Дагестан.
Но возле эмиратских минаретов, Где путь прервал верблюжий караван, Велением любви, а не заветов Я за тебя молился, Дагестан.
Четверку белых лошадей окинув И слушая притихший океан, В лучах заката в стане бедуинов Я за тебя молился, Дагестан.
И видел я, но не с колен намаза, Как вновь забрезжил несказанный свет И, проходя по лезвию Кавказа, На равных с небом говорил поэт.
Был за грехи ничуть не преуменьшен Его земной пожизненный удел Обожествлять в стихах одну из женщин И чтить, как рай, отеческий предел.
*
Черной болью охвачена память моя, Стал Чернобыль ее неотвязным виденьем, Словно в мыслях о жизни, я, слез не тая, Счет веду не годам, не часам, а мгновеньям.
Горький след оставляют слова на губах, И с надеждой заблудшею схожа дорога. И не сердце в груди моей, а Карабах, И несется по жилам не кровь, а тревога.
Поздний стих мой, ты всех оскорбленных почти, Утоли их печали, утешь их обиды. Путь для крымских татар оказался почти В полстолетья длиной до родимой Тавриды.
Пел я дружбу народов в огромной стране, И была моя песня крылата, как бурка. Отчего ж в разъяренной она Фергане Не сумела спасти месхетинского турка?
Был людского согласья прекрасен костер, Отчего же сегодня в союзном пределе Впали в рознь племена и кровавый раздор Не щадит ни надгробия, ни колыбели?
Я Чернобыль, Тбилиси, Баку, Карабах, И живого во мне не осталося места. И взываю к единому небу в мольбах. Чтобы рознь и печаль улеглись повсеместно…
АХМЕД МУНГИ
Горским златокузнецам Доводилось, говорят, Из аула Кубачи До Парижа доходить.
И одним из мастеров, Кто обрел известность там, Был не кто-нибудь, а сам Ювелир Ахмед Мунги.
Могут златокузнецы Говорить на языке, Что понятен странам всем, Где в прекрасном знают толк.
Переводчиком Мунги, Как поведал он о том, Из московской стали был Ослепительный резец.
И французских модниц смог Покорить Ахмед Мунги, Что съезжалися к нему С золотом и серебром.
И кавказский звездный рой Словно нисходил с небес, Чтоб у модниц воссиять На запястьях и груди.
Но не знала ни одна Из французских щеголих, Что еще поэтом был Ювелир Ахмед Мунги.
Только вдруг затосковал Он от родины вдали. И вернулся в Кубачи Не в карете, а пешком.
Правда, злые языки Утверждали, что помог Трем мужьям в Париже он Сделать стройных сыновей.
Знали цену в Кубачах Прирожденным мастерам, Но Ахмед Мунги меж них Как поэт еще прослыл.
Говорят, однажды им На турнире побежден Был Омарла Батырай – Стихотворцев падишах.
И вознес он до небес Кубачинцев мастерство, Рассказав о золотом Ухе в золотых стихах.
Ну, а дело было так: Битву проиграл наиб, На позор ему отсек Ухо правое Шамиль.
«Искупить хочу вину, Дай отряд!» – сказал наиб. Вскоре о победе весть Шамилю привез гонец.
И тогда Шамиль велел, Как рассказано Мунги, Золотое ухо в срок Кубачинцам сотворить.
Золотое ухо он В дар наибу преподнес, «Чтобы слава приросла К одноухому навек».
Я стихи пересказал, Что сложил Ахмед Мунги. И познали бы восторг Вы, прочтя оригинал.
ЭТО ДЕЛО МОЛОДОЕ…
День ли, ночь ли…
Сквозь опаловую дымку Неспроста я видеть рад, Что влюбленные в обнимку Под окном моим стоят.
Посмотрел на них с укором Кто-то в этот час благой, Но прильнул завидным взором В одночасье к ним другой.
Но обнявшиеся двое Ото всех отрешены. Есть ли в мире слаще доля, Явь, что все затмила сны?
Небо, синью налитое, Ниспошли им благодать. Это дело молодое, Сам хотел бы так стоять.
Звезд мерцающая ясность, От влюбленных – тень одна. И нужна любви не гласность, Страсть взаимная нужна.
И покуда славить слитно Будут жизнь она и он, Будет здравствовать нескрытно Под луною связь времен.
И стоят в обнимку двое Возле моего окна. Это – дело молодое, Вечность в нем заключена.
*
Дети ангелам подобны, Но что ждет их, если мы Сами в душах не способны Избежать исчадья тьмы?
Нет доверчивей их взгляда, Нет честней, чем их уста. И за все людские чада Я тревожусь неспроста.
Вы над ними не затмите Света праведной звезды, Вы своей в них не вложите Ненависти и вражды.
Вы детей не погубите Вашей страстью роковой, Их никак не научите, Кто есть нации какой?
Пусть ласкают слух и впредь им Все людские имена. Вы в наследство дайте детям Дружелюбья времена.
Грешные перед столетьем, Чувства добрые одни Завещайте вашим детям, Чтоб простили вас они.
ЗАХОДЯЩЕЕ СОЛНЦЕ
Даль лиловеет вечерней порой, С небом простившись, дневное светило, Кузни аульской напомнив горнило, Рдея, садится за темной горой.
Окна закрыли. На уровнях двух В комнатах песня звучит и молебен. И отдает, запрокинувши гребень, Честь заходящему солнцу петух.
Солнце садится, и видится мне Отсвет закатный, подобный кизилу, И никому среди гор не под силу Солнце догнать и на белом коне.
Волны потока Восточной горы, Лбы поднимая на ложе высоком, Снова роднятся с кизиловым соком Волею завечеревшей поры.
Звездно число надмогильных камней, Но, представая небесному взору, Не торопись ты за черную гору, Солнце закатное жизни моей.
ГРУЗИИ
На тебя сквозь радость я и слезы Нагляжусь ли? Милость прояви: Пусть на грудь твои мне лягут лозы, Грузия – страна моей любви.
Пушкина и Лермонтова тени Обрели здесь царственную власть. И всегда я счастлив на колени Пред тобою, Грузия, упасть.
Ты прости мне молодую смелость, Что когда-то прибыл, как поэт, В твой предел я, Грузия, где пелось Истинное слово с древних лет.
Над Курой идя по скальной грани, Мог я сдвинуть к своему стыду, Если бы великий Чиковани Мне не подал руку на ходу.
Приезжал я гостем к Леонидзе, К Маргиани… Только вспомню их, Слезы сами начинают литься И с небес звучит грузинский стих.
Ночь была. Я шел, понять не в силе, Отчего как будто ночи нет? И сказал Иосиф Нонешвили: «Это нам Медея дарит свет» .
Как бы жизнь надежды ни ломала, Я в твою отправлюсь высоту, И меня Григол пусть и Ламара Встретят снова в аэропорту.
Чаровница и стихов и прозы, Чтобы смог свободно я вздохнуть, Ты свои божественные лозы Положи мне, Грузия, на грудь.
*
Лечу по небу. Кто ответит мне, Где облака проходят, как фрегаты, Какая там империя в огне, Какие там пылают эмираты?
А может быть, лихой тореадор Дразнит быка полотнищем багровым? Слыву я в небе путником не новым, Оно всегда мой обольщает взор.
Но вот уже внизу рокочет море, Корриды образ исчезает в нем. Вершины гор теперь предстанут вскоре, Прощальным озаренные огнем.
Жизнь отмеряю киноварью зорь я, И смысл в земной лишь находя судьбе, Аэродром любви – мое надгробье, Вернуться с неба счастлив я к тебе.
ВЕСЕННЯЯ РЕКА
Вновь время к маю повернуло, И обесснежел перевал, И мчит ручей вблизи аула Щенком, что из дому сбежал.
И солнечный на нем ошейник, И, слыша звон со всех сторон, Он не какой-нибудь отшельник, А для компании рожден.
Он двух себе подобных встретит Под сводом высей голубых, И шум они поднимут в свете, Как выпившие на троих.
И вот уже в папахах белых, Не оборачивая взгляд, Как трое арестантов беглых Тесниной буйственно летят.
И три ручья рекою стали, И к морю ринулась река, Над нею облачные стаи, И звезды, и моя строка.
И, одержимая не распрей, В объятьях волн могучих мчит. И дочь высот аварских Каспий В числе других удочерит.
И волн владычество седое Ей даст другое бытие, Хоть здесь исчезнет родовое Обличье горское ее.
Дана завидная ей участь Неограниченною быть: Дарить горам свою певучесть И в море корабли носить.
*
Одни решили в наши дни, Что издавать приказы вправе, Хотя умом своим они Не первозданные в державе.
Другие молят об одном: «Вы наш покой тревожить бросьте!» Хотя уснувшим мертвым сном Порой перемывают кости.
А третьи – зверя на ловца Не гонят, духом величавы. И добывают для державы Хлеб в поте своего лица.
Их праздник в будничности дел, Не я ль в долгу у этих третьих? Когда б мне бог помог воспеть их, Я мог бы славить свой удел.
О ЛЮБВИ НЕ СПРАШИВАЙ МЕНЯ…
Не таясь, спроси о чем угодно В час, когда присядем у огня. И хоть пламя сердцу соприродно, О любви не спрашивай меня.
Воины, поэты и визири, Грешники Востока и хаджи О любви не больше знали в мире, Чем теперь бывалые мужи.
И о ней среди людского толка Всякий раз – туманности родня. Спрашивай о чем угодно, только О любви не спрашивай меня.
Голос с неба был мне: «Ты не сетуй, Что земной любви сокрыта суть, Как ни бейся над загадкой этой, К тайне не продвинешься ничуть».
Если и пред женщиной одною Станешь строки превращать в «люблю», Все равно не хватит под луною Времени тебе, как февралю.
И успеешь ты понять едва ли, Отчего любовь во все века, Хоть порой немало в ней печали, Для любого смертного сладка.
Был мне голос… А потом на грани Ясной яви и ночного сна Женщины, как трепетные лани, Видились, связуя времена.
О любви не спрашивай меня ты, Потому что понял я давно: Нам, встречая зори и закаты, В тайну тайн проникнуть не дано.
ПАМЯТНИК ЖУРАВЛЯМ НА ГУНИБЕ
Вы длинноногие журавли, Вы остроклювые журавли, Вы белогрудые журавли, Вам поклоняюсь я.
Строем извечным вы держите путь, И, подавая вам знак, Клина наследственного во главе Ваш пребывает вожак.
Вас провожаю, любви не тая, Свет впереди или мрак. И наизусть, как стихи свои я, Знает дорогу вожак.
Сердце мое никакие из птиц Так покорить не смогли, Как это сделали в жизни моей Вы – белогрудые журавли.
В небе с Гунибом сливается даль, И в окруженье высот Здесь в изваянье не песня моя ль Ваш обратила полет?
Август кончается. Осень близка. Лик заалел у земли. В теплые страны, печально трубя, Вы отлетаете, журавли.
Но из Гуниба, хоть стынет простор, Вам уже не улететь. И на вершине разводит костер Горянка, чтоб вас обогреть.
Четверо братьев ее на войне Пали, прославив Кавказ. И кажется женщине, что в вышине Они превратилися в вас.
Может, и я буду в вашем строю, И от небес не вдали, Вновь перед вашей станицей стою, Мною воспетые журавли.
ОРЛЫ НА ГУНИБЕ
Аулов многих мне милей Гуниб – родня стихов и прозы, Где возле горских тополей Белеют русские березы.
Вокруг гряда отвесных круч, И по Гунибу, так высок он, Порой проходят орды туч, Клубящиеся ниже окон.
В бою последнем здесь не зря Схлестнулись, видевшие виды, Солдаты белого царя И шамилевские мюриды.
В могилах разных погребли Убитых стороны лихие, Но в землю общую легли Сыны Кавказа и России.
И говорит святая быль, Что, славную испивший чару, Неразоруженным Шамиль Предстал российскому солдату.
И голос слышится его Там, где орлов вольна держава, Зовет героя Ахульго Он храбреца Ахбердилава.
И говорит ему в ответ Ахбердилав, в бою убитый: «Я здесь, где нет движенья лет И венчан месяц звездной свитой».
И слышат горные орлы, Что рядом в небе, как когда-то, С крутого выступа скалы Шамиль зовет Хаджи-Мурата.
И отозвался в вышине Наиб, что знал свободы цену: «Прости, имам, грех тяжкий мне, Я смертью искупил измену.
Как долгожители небес, Орлы нас помнят молодыми. Я пред вершинами седыми Молюсь, чтоб ты, Шамиль, воскрес»
Подобно крови, горяча Людская память, что не ново. И возле левого плеча Мне орлий клекот слышен снова.
Перебираю четки я Затем, чтоб главопреклоненно Назвать погибших поименно Орлов имама и царя.
ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ О ТРЕХ СКУПЦАХ
«Молю тебя, ректор, помочь, Прими в институт мою дочь!» – Промолвил один из страдальцев, И пять растопыренных пальцев Прижал он при этом к груди.
Обиделся ректор: «Уйди!» И сидя как будто на троне, Он к сердцу прижал две ладони, Что значило: «Десять клади!»
В бутылку полез скопидом, И кончилось дело судом.
Встревожился ректор: «Не счесть В тюрьме без меня постояльцев». И перед судьею пять пальцев Он к сердцу прижал в его честь.
Судья возмутился: «Вконец Бесстыж и не склонен к порядку. Меня ты запомнишь, скупец!» И ректору вмазал десятку.
СКАЗАНИЕ О ЗНАМЕНИТОЙ БИТВЕ В СОЮЗЕ ПИСАТЕЛЕЙ ДАГЕСТАНА
Теперь весь мир в Москве, Париже, Риме, Забыв дела, за тем следит, как вы Бой меж собой в густом табачном дыме Ведете, не жалея головы.
Уже в ООН, о страждущем Ливане На долгий срок тревогу отстраня, Взамен ее о вашей грозной брани Вопрос поставлен на повестку дня.
О хлебе позабыв, как ни печально, Сегодня люди в уличной толпе Взволнованно толкуют все повально О схватке в дагестанском ССП.
Приводит в трепет горную вершину Призывный возглас: «Быть или не быть?!» Причем никто от женщины мужчину Не может в этой схватке отличить.
Обидчиво разыгрывает драмы Свобода, от невежества хмельна. И мечет в Кремль московский телеграммы То эта, то другая сторона.
Великие не утихают страсти, Идет вовсю метание словес. И есть большие мастера по части Срывания таинственных завес.
Джинн старой распри вылез из бутылки, Между племен – мила ему вражда. Все это видя из сибирской ссылки, Ирчи Казак сгорает от стыда.
Идет война в писательском союзе, И слышит не стихи родимый край. И слезы утирает горской музе При Пушкине рожденный Батырай .
И, отражая времени приметы, Я думаю, издатели должны К моим стихам все приложить наветы, Чтоб были мне во славу сложены.
ТЫ ОТВЕТСТВЕННЫЙ РАБОТНИК
Ты ответственный работник, Он ответственный работник, И со мною эта честь. Мы выходим на трибуны, Все настраиваем струны, Нас, ответственных, – не счесть.
Мы не сеем и не пашем, Служим нашим, а не вашим И негласно ценим лесть. Быть отрадно нашей плоти На ответственной работе, Нас, ответственных, – не счесть.
Ваше дело – производство, Наше дело – руководство, Мы умеем службу несть. Глуп иной, как второгодник, Но – ответственный работник, Нас, ответственных, – не счесть.
Не чабан ты и не плотник, Ты ответственный работник, Кто сумел тебя вознесть? Я и сам хоть греховодник, Но ответственный работник, Нас, ответственных, – не счесть.
Он не пахарь, и не скотник, И не божеский угодник, Кто ж тогда он в жизни есть: Добрый малый иль негодник? Он ответственный работник. Нас, ответственных, – не счесть.
В штатском или при погонах Мы сидим на телефонах, Подаем друг другу весть. И до власти всяк охотник, Как ответственный работник, Нас, ответственных, – не счесть.
СТИХИ МОИ, НАПИСАННЫЕ В ГНЕВЕ
И милость к падшим призывал
Стихи мои порвите под луною В минуты гнева, сложенные мною.
Их строки не поют над колыбелью, Возлюбленным в аулах не поют, Они в родстве с кинжалом, не свирелью, За них меня добром не помянут.
Я завещаю истребить в огне вам Стихи, мне продиктованные гневом.
Перед кладбищем, стоя на коленях, Пред полем, перед женщиною я Прощения прошу, что в песнопеньях Порой являлся, гнева не тая.
За прежний гнев корю себя сквозь слезы, Ломал не раз, как вешний снег, он лозы.
Учил Саади, словом не базаря, В душе лелея избранный напев, Поэт тогда сильнее государя, Когда в себе он побеждает гнев.
И понял я, что сила гнева – мнимость, Сильней перо, когда им водит милость.
Лети, мой стих, прослыв любвеобильным, Давай с тобой под небом родовым Оставим гнев поэтам слабосильным, Клеветникам и недругам своим.
Но если все же дьявольская сила Налиться гневом повелит строке, Пусть в одночасье высохнут чернила И карандаш сломается в руке.
Прослыть желаю, давний сочинитель, Как собственного гнева победитель.
Гнев не способен слезы осушать, Печаль не в силах утолить проклятья, Лишь от любви исходит благодать И мир спасется этой благодатью.
Метут снега иль верещат скворцы, Пой, Магомед, и ты за стих в ответе, Но что нам делать, если подлецы Никак не переводятся на свете?
*
Огонь любовный – мой калым: О как ты пламенно воспета. Казалось мне, огнем таким Смог обогреть бы я полсвета.
И, отражая времени приметы, Я думаю, издатели должны К моим стихам все приложить наветы, Чтоб были мне во славу сложены.
ТЫ ОТВЕТСТВЕННЫЙ РАБОТНИК
Ты ответственный работник, Он ответственный работник, И со мною эта честь. Мы выходим на трибуны, Все настраиваем струны, Нас, ответственных, – не счесть.
Мы не сеем и не пашем, Служим нашим, а не вашим И негласно ценим лесть. Быть отрадно нашей плоти На ответственной работе, Нас, ответственных, – не счесть.
Ваше дело – производство, Наше дело – руководство, Мы умеем службу несть. Глуп иной, как второгодник, Но – ответственный работник, Нас, ответственных, – не счесть.
Не чабан ты и не плотник, Ты ответственный работник, Кто сумел тебя вознесть? Я и сам хоть греховодник, Но ответственный работник, Нас, ответственных, – не счесть.
Он не пахарь, и не скотник, И не божеский угодник, Кто ж тогда он в жизни есть: Добрый малый иль негодник? Он ответственный работник. Нас, ответственных, – не счесть.
В штатском или при погонах Мы сидим на телефонах, Подаем друг другу весть. И до власти всяк охотник, Как ответственный работник, Нас, ответственных, – не счесть.
СТИХИ МОИ, НАПИСАННЫЕ В ГНЕВЕ
И милость к падшим призывал
Стихи мои порвите под луною В минуты гнева, сложенные мною.
Их строки не поют над колыбелью, Возлюбленным в аулах не поют, Они в родстве с кинжалом, не свирелью, За них меня добром не помянут.
Я завещаю истребить в огне вам Стихи, мне продиктованные гневом.
Перед кладбищем, стоя на коленях, Пред полем, перед женщиною я Прощения прошу, что в песнопеньях Порой являлся, гнева не тая.
За прежний гнев корю себя сквозь слезы, Ломал не раз, как вешний снег, он лозы.
Учил Саади, словом не базаря, В душе лелея избранный напев, Поэт тогда сильнее государя, Когда в себе он побеждает гнев.
И понял я, что сила гнева – мнимость, Сильней перо, когда им водит милость.
Лети, мой стих, прослыв любвеобильным, Давай с тобой под небом родовым Оставим гнев поэтам слабосильным, Клеветникам и недругам своим.
Но если все же дьявольская сила Налиться гневом повелит строке, Пусть в одночасье высохнут чернила И карандаш сломается в руке.
Прослыть желаю, давний сочинитель, Как собственного гнева победитель.
Гнев не способен слезы осушать, Печаль не в силах утолить проклятья, Лишь от любви исходит благодать И мир спасется этой благодатью.
Метут снега иль верещат скворцы, Пой, Магомед, и ты за стих в ответе, Но что нам делать, если подлецы Никак не переводятся на свете?
*
Огонь любовный – мой калым: О как ты пламенно воспета. Казалось мне, огнем таким Смог обогреть бы я полсвета. Стоит зима, аул в снегу, И хоть со мной ты не в разлуке, Чтобы согреться, к очагу Опять протягиваешь руки.
Скажи, ты знаешь ли невест, Чтоб перед горными верхами За них мужчины отчих мест Калым платили бы стихами?
Его, тщеславью вопреки, Всю жизнь плачу, любви не скомкав. И не осталось ни строки, Чтобы оставить мне потомкам.
*
Права какая сторона, Что хвалит прошлое иль судит? Жизнь мною прожита одна И никогда второй не будет?
Она не дальний свет чужой, А среди гор под облаками Она, как поле за межой, С колосьями и сорняками.
И я уже не повторю Дорог, что пройдены когда-то, И новой я не проторю Тропы в подножие заката.
Пускай хоть вспять река течет И станет черен снег, как порох, Меня душа не призовет Джигитовать, как прежде, в спорах.
Теперь привычнее всего Ругать вчерашние морозы, Но станут ли щедрее лозы, Теплее зимы оттого?
На разведенную жену За собственные неудачи Иной готов свалить вину: Теперь, мол, все пойдет иначе!
Но где уверенность, что он, Когда отринута помеха, Назавтра, как молодожен, Добьется верного успеха?
МАДИНЕ
Чему остаться суждено – останется оно. А что навек уйти должно – исчезнет все равно. Замолкнет музыка одна – начнет другая путь. Но в чем же истины цена? Где жизни смысл и суть?..
Вопрос мой в воздухе повис. Молчание – в ответ. На жизнь смотрю я сверху вниз, – с высот немалых лет. Ох, сколько пройдено дорог! Припомнить не берусь. Юг, Север, Запад и Восток… Сибирь и Беларусь…
И Миссисипи, и Непал… Моря и небеса… Куда я только не летал! Куда не забрался! Так я судил свои дела, пока сквозь боль и страх Ко мне Мария не пришла с младенцем на руках.
Был нежный лоб его высок. Из глаз струился свет. Хрустальный, чистый голосок промолвил: «Здравствуй, дед!» И я прижал к себе дитя… По жилам потекло Живое, свежее тепло… Чудесное тепло.
К ребенку я душой приник И понял в этот миг: – О дети мира! Я – должник! Я – вечный ваш должник!
ДАНАЯ
Патимат, не грусти, не плачь! Наша Саския вновь здорова. Реставратор – искусный врач – Возродил ее к жизни снова.
И она, как прежде, свежа, Возлежит на любовном ложе, Тело нежное обнажа – На рассвет весенний похожа.
Говорит, что здесь, над Невой, В столь любимом ей Эрмитаже, Для нее – точно дом родной, Здесь она молодеет даже.
Патимат, не плачь, не грусти! Вновь здорова наша Даная, И сегодня я по пути Подмигнул ей, все понимая.
ТВОЕ ИМЯ, ТВОЙ ОГОНЬ, ТВОЯ ЗВЕЗДА
Прошла, разожгла очаг… Были речи твои тихи. Твое имя шепчу в ночах. Без него замерзнут стихи.
Распахнула настежь окно. Весь рассвет упал на меня. Моим песням жить не дано Без игры твоего огня.
Как богиня на корабле, Кажешь путь через все года. Захлебнется Кавказ во мгле, Коль померкнет твоя звезда.
Что там бомба? Единого дня Не протянет все естество Без твоей звезды, без огня И без имени твоего.
ДВЕ МАТЕРИ
Трех дочерей Удрученная мать На дочерей Принялась гадать.
Младшая – девушка Зрелых лет. Муж есть у средней, А счастья нет.
Третья – не мужняя, Не жена: С мужем нелюбящим Разведена.
Трех сыновей Изможденная мать На сыновей Принялась гадать.
Странствует где-то Старший джигит. Средний джигит На войне убит. Младший Женою покинут давно.
Годы идут, На душе – темно.
ВЕЧЕРЕЛО
Было много гостей, И родных, и друзей. Потонули они, Как во мраке – огни.
Полночь било давно. На веранде – темно. Чуть заметны пути… Но куда мне пойти?
К земляку загляну. Погрозит он рукой: – Тс-с! Разбудишь жену! Час-то видишь – какой?
Я к министру зайду. Этот будет мне рад. Но прочтет, на беду, Свой готовый доклад.
Есть поэт… Тот не в счет, Коль к нему загляну, Он поэму прочтет Строк на тыщу в длину.
Где-то есть друг большой С очень давних времен. Он мне верен душой… Жаль, не знаю, кто он…
ОТКУДА ТЫ, ПЕСНЯ?
– Ты откуда, песня, взялась? – С люльки той, что качала мать. – А куда уходишь сейчас? – К детской люльке пойду опять.
– Ты откуда взяла напев? – Из отцовского очага. – А куда уйдешь, отзвенев? – В твой очаг… И вся недолга!
– Песня, ты откуда пришла? – С тех высот, где синеет лес, Из глубин, где скопилась мгла, С дагестанских небес.
От белеющих парусов. От родных печальных полей. От родных материнских слов. От курлыканья журавлей.
– Песня, ты к каким адресам Вновь уносишь благую весть? – Полечу по всем адресам, Адресов у меня – не счесть!
Столько их, городов и стран! Столько весен и столько зим! – А потом? – Вернусь в Дагестан, К ним, глазам моим дорогим!
– Песня! Где твой последний след? – У могилы, там, на юру! – Ты в могилу уходишь? –Нет! Я бессмертна. Я не умру.
ЛОТЕРЕЙНЫЙ БИЛЕТ
Лотерейный билет Я сегодня купил. Возврати мне, билет, Моей юности пыл,
Чтоб сиял я и жег, Чтоб других мог зажечь. Чтобы голубя смог Я под мышкой испечь.
Но билет проиграл: Видно, номер не тот. Я брожу между скал, Меж отвесных высот И, смотря на билет, Вопрошаю у них: Есть ли завтра иль нет У стихов у моих? Мельтешат номера, И смутна их игра: Этот вспыхнул сейчас, Тот блеснул и погас… Но счастливый билет Был мне с юности дан. Не погаснет твой свет, Мой родной Дагестан! Дагестан мой, пребудь, И пока ты велик, Будет радостен путь У стихов у моих!
АМИНЕ
С добрым утром! Засвети свой взгляд! С новым утром, птенчик мой хороший! Жизнь моя, идущая на спад, Видишь, хлопает тебе в ладоши!
Для тебя я песню приберег… Не поймешь пока, но все ж послушай! Вижу, что ступаешь на порог, Ты, малютка, – дар мой наилучший!
Как ни бейся, что там ни пиши, В ад спускайся, поднимайся к звездам, – Краше человеческой души Ни один поэт еще не создал!
Жизнь свою я отдавал стихам, Песни я писал, смеясь и плача… Но сейчас всю жизнь свою отдам За тебя… И все стихи в придачу!
