Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"

Автор книги: Расул Гамзатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 62 страниц)

И на лоб лошадиный ладонь Я кладу, не скрывая любви. Ты меня, белоногий мой конь, Как наездника переживи.

Лег на горы клубящийся снег, Смотрят звезды сквозь щели бойниц, Пусть и впредь продолжается бег Мной подкованных белых страниц.

НАДПИСЬ, СДЕЛАННАЯ МНОЮ НА КНИГЕ ОТЦА

«Тобой, отец, гордился я немало И лишь тебя боялся одного. А кем теперь гордиться, как бывало? По-прежнему бояться мне кого?»

И вдруг над материнскою могилой Раздался голос, излучая свет: «Отцом и впредь гордись, сыночек милый, Его лишь бойся до скончанья лет!»

НАДПИСЬ НА ПИСЬМЕ ЭФФЕНДИ КАПИЕВА ЛИТЕРАТОРУ Н. Н.

Ах, Эффенди, тебе прощенья нет, Для нас ты создал страшную угрозу, Когда Н. Н. писать еще и прозу Неосторожный подавал совет.

Слагал бы твой усердный адресат Стихи, как встарь, про соловья и розу, Так вот поди, он стал писать и прозу, И в этом ты пред нами виноват.

НАДПИСЬ НА РУКОПИСИ СОБСТВЕННОГО СЦЕНАРИЯ «ХАДЖИ-МУРАТ»

Лихой наиб, в отчаянном бою Давно срубили голову твою. Покоится близ отчего предела В могиле обезглавленное тело.

Но почему, хоть ты погиб давно, Тебя еще боится Госкино?

НАДПИСЬ НА СОБСТВЕННОЙ КНИГЕ «О ЛЮБВИ»

Усталый спутник рад наверняка Остановиться возле родника, А если держит путь ненастным днем, Мечтает отдохнуть перед огнем.

Всю жизнь от книг не отрывал я глаз. Страницы их листая, всякий раз Я говорил себе: останови Ты взгляд на описаниях любви.

А вот в тебе, на свет рожденной мной, Лишь о любви все строки до одной.

НАДПИСЬ НА ПИСЬМЕ, АВТОР КОТОРОГО РАССКАЗЫВАЕТ МНЕ О ЗАМЫСЛЕ БУДУЩЕЙ ПОЭМЫ

Еще твоя поэма впереди, И как, любезный, оценить мне ныне Черкеску с газырями на груди, Какой покуда нету и в помине?

НАДПИСЬ НА КНИГЕ ГОРСКОГО ПОЭТА, КОТОРЫЙ СТАЛ ПИСАТЬ ПО-РУССКИ

– Аллах милосердный, ты вправду велик, – Вздохнул с облегченьем аварский язык, – Меня этот пишущий горец оставил.

Печально откликнулся русский язык: – Был счет и без этого горца велик Всем тем, кто не чтил моей чести и правил.

НАДПИСЬ НА КНИГЕ ПОЭТА, КОТОРЫЙ ВЕЧНО ЖАЛУЕТСЯ НА ГОЛОВНУЮ БОЛЬ

Не от тебя ль, судить охочего, Мы все в черед узнали свой, Что ты во время дня рабочего Страдаешь болью головной.

Твои стихи прочли мы новые И к мысли вдруг пришли одной, Что их на головы здоровые Свалил ты с головы больной.

НАДПИСЬ НА АФИШЕ О ПРОГРАММЕ ТАНЦЕВАЛЬНОГО АНСАМБЛЯ «ЛЕЗГИНКА»

Мне из твоих зазывных слов Давно известно, что голов Почетней ноги. Харс!

Какая там еще душа?! Дух захватить, не оплошав, Куда важнее! Харс!

Увяли замыслов ростки, Мужчины встали на носки, Летя по сцене. Харс!

Кинжал ударил о кинжал, И снова свист вонзился в зал. Ах, что за удаль! Харс!

То бубен бьет, то барабан, И что ни вечер – Дагестан Танцует лихо! Харс!

НАДПИСЬ НА ГАЗЕТНОМ СООБЩЕНИИ, ПОЛУЧЕННОМ ИЗ КИТАЯ

Диковинная женщина одна В сегодняшнем Китае проживает. Передают, что будто бы она Ушами книги запросто читает.

А я знаком был с женщиной такой, Которая ушами пишет книжки, Вернее, создает их… понаслышке, Перо сжимая цепкою рукой.

НАДПИСЬ НА ПРЕДИСЛОВИИ К КНИГЕ СТИХОВ

В застолье с полными бокалами Мы ждем, поднявшись в полный рост, Когда толкать губами вялыми Окончит тамада свой тост.

Я с нетерпеньем в горском дворике Открыл стихи, но, как назло, Вдруг предисловие – дань риторике – Мне к ним дорогу перешло.

И в ярости насупил брови я, Невольный соблюдая пост. Ах, сочинитель предисловия, Когда же кончится твой тост?!

НАДПИСЬ НА КНИГЕ, ГДЕ В СНОСКАХ ДАЕТСЯ ОБЪЯСНЕНИЕ МНОЖЕСТВУ НЕПОНЯТЫХ СЛОВ

Читать не легче, чем попасть в аварию: На каждое из слов – по комментарию.

НАДПИСЬ НА КНИГЕ ПОЭТА, КОТОРЫЙ В ДЕТСТВЕ БЫЛ БАРАБАНЩИКОМ

Вспоминаешь о том, как ты был Барабанщиком в детстве и рьяно В белокожую грудь барабана, Бодрый мальчик, без устали бил.

Над ущельем клубится туман, Я открыл твою книгу и снова Слышу: праздно гремит барабан, Заглушая и чувство, и слово.

НАДПИСЬ НА ИЗДАТЕЛЬСКОМ ДОГОВОРЕ ДВУХ СОАВТОРОВ, РАЗОШЕДШИХСЯ В НАЧАЛЕ РАБОТЫ

Расстались вы, но горевать не надо, И впору небо вам благодарить, Что свет не увидало наше чадо И алименты не за что платить.

АВТОРУ СКУЧНОГО РОМАНА В СТИХАХ

Читал роман твой. Это, брат, не «Мцыри». Какой охват людского бытия! Мне стало ясно, что в подлунном мире Есть два несчастных: это ты и я.

Какое совпаденье роковое, Мы словно угодили под обвал: Несчастен ты, что написал такое, Несчастен я, что это прочитал.

НАДПИСЬ НА СБОРНИКЕ СТИХОВ ДАГЕСТАНСКИХ ПОЭТОВ

Я раньше думал, что на небосклоне Для всех восходит солнце поутру, Но заблужденье собственное понял, Когда прочел собратьев по перу.

В стихах аварских вечное светило Сияет для аварцев круглый год, То для даргинцев светит с новой силой, То для кумыков жару задает.

Я раньше думал, что в горах суровых У нас несхожи только языки, А в остальном, как всюду, право слово, Смеются дети, плачут старики.

Но оказалась мысль моя ошибкой, Поскольку я узнал на склоне лет, Что есть национальные улыбки И «да» национальное и «нет».

Что в Цудахаре руки пожимают Иначе, чем в Рутуле и Бежта, Что у лезгинов в реках голубая, А у ногайцев синяя вода.

Что даже небо делится на части, Как будто не хватает его всем… Бушуют поэтические страсти, Выплескивая воду из поэм.

Ведь каждый тщится к общему кувшину Приделать ручку собственным пером – И вот уже, как многорукий Шива, Он в сборник помещается с трудам.

И хочется мне крикнуть в полный голос: – К чему, собратья, спорить без причин?! Десятки зерен сочетает колос, Но корень, как республика – один.

РЕЗОЛЮЦИЯ НА ЗАЯВЛЕНИИ, В КОТОРОМ ЖАЛУЮТСЯ НА ПЛОХОЕ СОСТОЯНИЕ ТОРГОВЛИ В ДАГЕСТАНЕ

Ты пишешь в заявлении пространном, Что, дескать, не в пример былым годам, Убыточна торговля Дагестана: Куда ни глянешь – всюду стыд и срам.

Тут не хватает масла, там нет мяса, О прочем даже речь не заводи… И очередь такая возле кассы, Что невозможно крайнего найти.

Ну, правда, разве только на закуску Отыщешь меж консервных пирамид Какого-нибудь жалкого моллюска, Которым бы побрезговал и кит.

Не обессудь, товарищ незнакомый, Ты пессимист отпетый и чудак… Смотри, как важно шествуют из дома Торговые работники в продмаг.

Сверкают бриллианты в их сережках, Ключи от «Волг» в их кожанках звенят… Как будто знаменитые матрешки, Они друг другу кровная родня.

… А, знать, не так уж плохи в Дагестане Торгово-продуктовые дела, Коль заправляют ими ваньки-встаньки, Столпившись возле общего котла.

Твой пессимизм, по меньшей мере, странен… Иначе отчего тогда, скажи, Готовы без зарплаты в ресторане Трудиться и Гасаны, и Гаджи?..

Да, что они! Приятель мой старинный, Окончивший словесный факультет, Преподает не в школе, а на рынке Язык весов, поэзию монет.

Заслуженный артист и тот в буфете Торгует бойко влагою хмельной – Нет повести печальнее на свете, Чем очередь за пивом в летний зной…

Позволь, товарищ, мне не согласиться С несправедливой жалобой твоей – Смотри, как бодро сытые счастливцы Кивают нам из встречных «Жигулей».

НАДПИСЬ НА КНИГЕ ОДНОГО АВТОРА, КОТОРЫЙ В ПРОШЛОМ БЫЛ АКТЕРОМ

Тебе б играть на сцене в наши лета, Добился б ты успеха без труда, Ведь ты давно играешь роль поэта, Хотя поэтом не был никогда.

ОДНОМУ ПРОСИТЕЛЮ АВТОГРАФА

Способна быть безвольною рука ведь И увенчать автографом стихи, Но ты не заставляй меня лукавить, Зачем приумножать мои грехи?

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, КОТОРУЮ Я ПРЕПОДНЕС ДРУГУ МОЕГО ОТЦА СТАРОМУ АЛИ ИЗ АУЛА ЦАДА

В Цада не ты ли старший из аварцев На годекане коротаешь дни? Прошу тебя, почтеннейший из старцев, В мои стихи однажды загляни.

И если моего отца три этом Увидишь вдруг ты в окруженье скал, То это для меня по всем приметам Дороже будет всяческих похвал.

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, КОТОРУЮ Я ПОДАРИЛ АЛЕКСАНДРУ ТРИФОНОВИЧУ ТВАРДОВСКОМУ

Тебе я книгу поднося свою, Как будто на распутии стою И думаю, чего желать мне след, Чтоб прочитал ее ты или нет?

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, ПОДНЕСЕННОЙ КАИСЫНУ КУЛИЕВУ

Как лунь, голова моя стала седа, Не время ль, Кайсын, возвратиться к истокам, Тебе в твой Чегем, над мятежным потоком, А мне в мой аул – поднебесный Цада?

Пока еще в седлах мы крепко сидим, Пока не исчезли мы в суетном мире, Пока еще сами себе мы визири, Давай возвратимся к истокам своим.

И может быть, в силу немногих заслуг, Познавшим и славу, и горечь кручины, Отпустят грехи нам родные вершины, А мы не безгрешны с тобою, мой друг!

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, ПОДАРЕННОЙ МНОЮ ИРАКЛИЮ АНДРОНИКОВУ

Мои стихи, коль выпадет досуг, Прочти, Ираклий, в долгий шкаф не спрятав, Но утаи от Лермонтова, друг, Что эту книгу написал Гамзатов.

Ему другое имя назови; Теперь поэты, лишь в Союз их примут, Тщеславью предаваясь, как любви, Пред Пушкиным самим стыда не имут.

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, КОТОРУЮ Я ПОДАРИЛ МАМЕ

Все то, что мной написано доселе, Сегодня до строки готов отдать За песню ту, что мне у колыбели Вблизи вершин ты напевала, мать.

Там, где вознесся небу сопредельный Кавказ, достойный славы и любви, Не из твоей ли песни колыбельной Берут начало все стихи мои?

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, КОТОРУЮ Я ПОДАРИЛ ИРАКЛИЮ АБАШИДЗЕ

Три пожеланья шлю тебе, мой друг, Я с первыми рассветными лучами: Стократ пусть обойдет тебя недуг Красивого, с оленьими очами.

А если заболеешь – не тужи, К себе твое приблизив изголовье, Возьмут недуг твой горские мужи И отдадут взамен свое здоровье.

То строже озаряясь, то добрей, Твой взор глядит, как с фрески пред свечами, Еще тебе желаю: не старей, Ты – витязь мой с оленьими очами.

А если годы станут наступать, То с гор тридцатилетние мужчины Прискачут, чтобы молодость отдать Тебе, мой брат, и взять твои седины.

А третье пожеланье, чтоб и впредь Ты, ощущая крылья за плечами, В который раз мог Грузию воспеть, Ее поэт с оленьими очами.

АВТОГРАФ НА КНИГЕ СТИХОВ, ПОДАРЕННОЙ ЭДУАРДАСУ МЕЖЕЛАЙТИСУ

Вдали пределов выси нелюдимой Приличествует нам в родном краю Пред матерью, отцом лишь и любимой Клонить покорно голову свою.

А на плечах давай, мой друг, отважась, Нести не славы призрачной ярем, А лишь забот пожизненную тяжесть И павших, пока сами не умрем.

И перейдут к потомкам наши нравы, Чтоб на колени, как завет велит, Вставать им лишь пред знаменем державы И родником, и у могильных плит.

Отчизну петь и впредь нам, как поэтам, Не поминая собственных заслуг, И пленниками женщин быть при этом, И данниками времени, мой друг.

СТРОКИ, НАПИСАННЫЕ НА КНИГЕ, КОТОРУЮ Я ПОДАРИЛ ОМАР-ГАДЖИ ШАХТАМАНОВУ

Хочу тебе без околичности Сказать, что вольные крыла Есть удостоверенье личности С утеса взмывшего орла.

Людскому сердцу благородному Анкета разве говорит О том, что к племени свободному От века лань принадлежит?

Не всем поэтам в мире верили, Но я хочу, признав грехи, Чтоб в нем легко удостоверили, Кто я таков, – мои стихи.

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, ПОДНЕСЕННОЙ ГЕОРГИЮ ГУЛИА

Мы – сыновья прославленных поэтов, Которые, чеканя горский стих, Не разряжали в воздух пистолетов, И нам, Георгий, далеко до них.

Давай с тобой друг друга на досуге Мы перечтем, чтоб наших дорогих Отцов еще раз оценить заслуги И вновь понять: нам далеко до них.

Читают нас, но мы отцам не пара: Слегка содвинув шапки, набекрень, Они, как в праздник, держат путь с базара, А мы – из магазина в будний день.

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, ПОДАРЕННОЙ ЯКОВУ КОЗЛОВСКОМУ

Когда стихи Гамзата и Чанка Переводил ты, сам слывя поэтом, Я сожалел о том, что ты при этом Аварского не ведал языка.

Теперь ты переводишь молодых, Каких у нас в Аварии немало, А то, что с языком оригинала Ты не знаком – лишь ободряет их.

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, ПОДАРЕННОЙ ДМИТРИЮ МАМЛЕЕВУ

Когда, бывало, мысль сверкнет, То в это чудное мгновенье Коней четверку подает Мне преданное вдохновенье.

Где нынче страсть минувших дней? О ней напомнить лишь готовы Оставшиеся от коней Луноподобные подковы.

АВТОГРАФ НА КНИГЕ, ПОДАРЕННОЙ ПАТИМАТ

Ты знаешь, Патимат, над тем смеюсь я ныне, Что на заре непрозорливых лет Писал стихи, где отдал дань гордыне И мнил себя бог знает кем, мой свет.

Ты знаешь, Патимат, о том грущу я ныне, Что скуден хлеб посева моего, Что я порой, так легок на помине, Стучался в дом, где нету никого.

ЕЩЕ АВТОГРАФ НА КНИГЕ, КОТОРУЮ Я ПОДАРИЛ ПАТИМАТ

Написан стих, но вновь спешить не стану И, прежде чем, произнеся «аминь», Его прочесть решусь я Дагестану, Прочту тебе: одобри иль отринь.

И если Дагестана одобренье Я получу в небесной вышине, То всей стране явлю стихотворенье И за него не будет страшно мне.

И ЕЩЕ ОДНА НАДПИСЬ НА КНИГЕ, ПОДНЕСЕННОЙ МНОЮ ПАТИМАТ

Рожденное в бессоннице ночей, Творение мое нерукотворное Прими скорее, свет моих очей, Когда тебе прописано… снотворное.

АВТОГРАФ НА КНИГЕ СТИХОВ, ПОДАРЕННОЙ ВРАЧУ М.П. ТАРАСОВОЙ

Вас, милый доктор, я благодарю, И вы за грех, надеюсь, не сочтете, Что собственной болезни вам дарю Историю в нестрогом переплете.

От вас не утаил я ничего: Кардиограмма, пульс и пламень крови – Все налицо. Молю: не хмурьте брови Над вымыслом безумства моего.

ПОЭТУ, ПОДАРИВШЕМУ МНЕ СВОЮ КНИГУ С АВТОГРАФОМ: «МОИ СТИХИ – МОИ ДЕТИ»

Итак, ты лучше выдумать не мог, Когда свои стихи детьми нарек. Прими же, брат, сочувствие скорей По поводу кончины малышей.

Одни умолкли в люльке навсегда, Других настигла в ясельках беда. Каким же ты, приятель, был отцом, Коль загубил беспомощных птенцов?..

НАДПИСЬ НА ДОРОГОЙ ДЛЯ МЕНЯ КНИГЕ МОЕГО ОТЦА «МЕТЛА АДАТОВ»

Метла не для адатов, как когда-то, А для пороков нам нужна давно… Тот ливень, что стремился смыть адаты, Смывал и честь порою заодно.

Отец, твой посох пригодился б очень: Взгляни, как безнаказанно снуют Те, что язык и имя между прочим Порою по дешевке продают…

Отец, нет крови на моем кинжале, Взгляни, он не отточен до сих пор. Но чтобы мать с сестрой не обижали, Кинжал необходим в отрогах гор…

А если с головы сорвут папаху, Что – жалобу писать в Верховный суд На наглецов, что без стыда и страха Под чьим-то покровительством живут?..

Отец, да нужно ль было тратить годы, Чтоб все адаты осуждать подряд? Готов отдать я все новинки моды За ободинский свадебный наряд.

Мне грустно, что поблекли украшенья Кахибских женщин… Думаю, никто Теперь не смеет выносить решенья, Как нашим девушкам носить чохто…

Я огорчен – читатель мой поймет ли? – Что без следа исчезли как-то вдруг Старинные подносы из Голотля: Мне помнится – их было тридцать штук.

А праздник первой борозды!.. Едва ли Был радостней под горскою звездой! Отец, могу ль не пребывать в печали, Коль он утрачен – вместе с бороздой…

Доносчиков и взяточников вместе Всех вымести бы, не жалея сил! Ну, а калым, когда он – дар невесте, Не взятка: я и сам его платил…

Невесту выбрать пусть любовь поможет, Оповестив об этом целый свет… И пусть соседей строгих не тревожит – Ее лицо закрыто или нет.

О свадьбы дагестанские, о свадьбы!.. О молодость!.. Клубится до сих пор Пыль из-под каблуков – еще сплясать бы Хоть раз на свадьбе меж отрогов гор!

И нынче могут выпасть нам на долю Любовь и радость и душа в огне… Но все-таки, как пресной пище соли, Порой адатов не хватает мне…

Я время не хулю, хоть и жестоки Его дела, и скуден жар сердец. Но знаю, не адаты, а пороки Метлою надо выметать, отец!

Скажу, хоть это, может, неуместно, Хоть век во всех грехах я не виню: Как соли не хватает пище пресной, Так разума сегодняшнему дню.

Я обособить свой аул не жажду, Но я люблю, чтобы на горный склон В папахе выходил бы горец каждый Неспешно – как водилось испокон.

Эпиграммы

РЕЗОЛЮЦИЯ НА ЗАЯВЛЕНИИ В ЛИТФОНД

Прошу из соответствующих смет Подателю помочь деньгами снова. И нам известно: он плохой поэт, Но дети литератора плохого Не знают, что в семье талантов нет, И просят есть, как дети Льва Толстого.

ПОЭТУ, ПИШУЩЕМУ ЖАЛОБЫ

Поэт, чужие видящий грехи, Ей-богу, и тебе, брат, не мешало б Оставить в память по себе стихи, А не собранье анонимных жалоб.

ЮБИЛЕЙНОЕ

Организуем юбилей поэту, Ведь у него чины, награды, звания. Одна беда: стихов приличных нету Для юбилейного изданья.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

Жена министра вздумала писать И принесла стихов не меньше пуда. Что делать? Эти вирши не издать В сто раз труднее, чем издать Махмуда.

НА ПРОСЬБУ ДРУГА ПОМОЧЬ ЕМУ ИЗДАТЬ КНИГУ, КОТОРУЮ Я НЕ ЧИТАЛ

Мой друг, быть может, я глупец, Но дело делаю не сразу И не бросаюсь под венец, Невесту не видав ни разу.

ЛИТЕРАТОРУ ИЗ АУЛА АКСАЙ

Ты пишешь, что в Аксае двадцать пять Писателей – талантов несомненных. Скажи мне, в старых или новых ценах У вас в Аксае принято считать?

ПОЭТУ, СКЛОННОМУ К ЗАИМСТВОВАНИЮ

Хоть и в твоей отаре иногда Бывают славные ягнята, Но ведь в другой отаре, вот беда, Они уж блеяли когда-то.

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ ПО СЛУЧАЮ ПОЖАРА КУМЫКСКОГО ТЕАТРА

Воспламенилось зданье вдруг, А там свое проиизведенье Читал маститый драматург, Театру делал предложенье.

Мелькнула тень из тьмы веков, Когда невест от обрученья, От ненавистных женихов Спасало лишь самосожженье.

АВТОРУ ПЬЕСЫ О МАРИН АНХИЛ, КОТОРОЙ НАИБ СШИЛ ГУБЫ, ЧТОБЫ ОНА НЕ МОГЛА ПЕТЬ

Смотрели пьесу о Марин Анхил И кляли зрители наиба. А если бы тебе он губы сшил, Сказали бы ему спасибо.

МОЕМУ ДРУГУ-ПОЭТУ, О КОТОРОМ ЕГО МАТЬ, СТАРАЯ АВАРКА, СКАЗАЛА:

Когда-то говорить он не умел, И все же, мать, я сына понимала, Давно заговорил он и запел, И понимать его я перестала.

АВТОРУ, УПРЕКАВШЕМУ МЕНЯ ЗА ТО, ЧТО Я КРИТИКУЮ ЕГО СТИХИ, КОТОРЫЕ КОГДА-ТО ПОХВАЛИЛ

Возможно, поспешил я с выводом, Быть может, виноват я малость, И то мне показалось неводом, Что паутиной оказалось.

Готов грехи признать тяжелыми, Я, видимо, не понял что-то: Когда-то мне казались пчелами И мухи, что подохли в сотах.

ЕДИНСТВЕННОМУ ПОЭТУ

Других певцов в твоем народе нет, Ты с пользой для себя усвоил это: Ведь появись любой другой поэт, Тебя бы не считали за поэта.

НА ПОЭТА, ЧЬИ СТИХИ В ПЕРЕВОДЕ ВЫХОДЯТ РАНЬШЕ, ЧЕМ НА РОДНОМ ЯЗЫКЕ

Приятель, объясни, чтоб мы поверили, Ответь нам на такой простой вопрос: Как получилось, что сперва на севере, А не на юге вызрел абрикос?

Скажи, зачем с поспешностью ненужною, Намного птиц других опередив, На север улетают птицы южные, В родных горах себе гнезда не свив?

НЕКОЕМУ ПЕРЕВОДЧИКУ НА АВАРСКИЙ

Тебе, пожалуй, повезло в одном: Для автора твой труд мудрен и таен. Зато тебе не повезло в другом: Аварцы – мы язык аварский знаем!

ЖЕНЕ ОДНОГО ПОЭТА

Твой муж поэт других не хуже, И ты отлично ценишь стих: Хоть не читаешь строки мужа, Зато всегда считаешь их.

ЛИТЕРАТОРУ, КОТОРЫЙ ЧАСТО МЕНЯЕТ ЖАНРЫ

В своих исканьях ты как мой сосед: Он жен менял едва ль не ежегодно И людям объяснял: «Ребенка нет. С женою год мы прожили бесплодно!»

Брат по перу, тебе сказать хочу: Переменил ты жанров многовато. Нет у тебя детей – сходи к врачу, Возможно, что жена не виновата.

СЛОВО, СКАЗАННОЕ ИРЧИ КАЗАКОМ АВТОРУ ПЬЕСЫ О НЕМ

При жизни горя видел я немало, Но я тебе признаюсь, мой земляк, Что и тюрьма царя, и плеть шамхала В сравненье с пьесою твоей – пустяк.

НАЗОЙЛИВОМУ ПОЭТУ

Хвалил Омар, хвалил Али, Я погрешу хвалой немалой, Тебя ведь, брат, не похвали, Так не избавишься, пожалуй.

ПЕРЕВОДЧИКУ ЛЕРМОНТОВА НА АВАРСКИЙ ЯЗЫК

В котов домашних превратил ты барсов, И тем позорно будешь знаменит, Что Лермонтов, к печали всех аварцев, Тобою, как Мартыновым, убит.

НА ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДСТВА

Нам предпочел ты ангелов соседство, Но памяти не оборвалась нить, Твое литературное наследство Комиссия решила изучить.

Но ни строки найти она не в силах. А может быть, нерукотворный труд Ты взял туда, где нет нужды в чернилах И нет таких редакторов, как тут?

НА ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА ОТ ОБЕЗЬЯНЫ

Чтоб стала человеком обезьяна, Потребовалась вечность, а не век. Зато в одно мгновенье, как ни странно, Стать обезьяной может человек.

НА ПОСЕЩЕНИЕ ВЫСТАВКИ ОДНОГО ПОРТРЕТИСТА

На выставке смотрел твои работы, Не жди похвал. Лукавить нет охоты! Скажу одно: как никогда я ране Теперь аллаха начал понимать. Он запрещает, сказано в Коране, Обличие людей изображать.

ПРОЧИТАВ КНИГУ СТИХОВ ОДНОГО МАГОМЫ

– Почему такая шея У тебя кривая? – Человек спросил верблюда, Недоумевая.

– Ну, а разве остальное У меня прямое? В том и дело, что все тело У меня кривое!

… Магомы прочел я сборник, Чьи стихи – о чудо! – Мне напомнили во вторник Притчу про верблюда.

ПОЭТУ, КОТОРЫЙ В ОТВЕТ НА ТО, ЧТО ЕМУ НЕОБХОДИМЫ ЗНАНИЯ, СКАЗАЛ, ЧТО НАШ ГОМЕР СУЛЕЙМАН СТАЛЬСКИЙ ТОЖЕ БЫЛ НЕГРАМОТНЫЙ

Не нажимай на примеры: Не все слепые – Гомеры. Ссылки на чудо рискованны: Не все глухие – Бетховены. Не все хромые – Хаджи-Мураты. Орлы – не все, Кто пернаты!

МОЛОДОМУ ПОЭТУ-ФИЛОСОФИСТУ

Яйца курицу не учат, Но родителям поэт Объяснит, откуда дети Появляются на свет!

О, какой ужасный кашель И какой простудный свист В твоих песенках холодных, Молодой философист!

Ты балхарцев обучаешь Бить кувшины: все равно, Говоришь, издельям вашим Разбиваться суждено!

Искры нет для перекура В этой скользкой пустоте. Что за грипп в твоих стишатах, В философской мерзлоте?

ПАРИКМАХЕРУ ОДНОГО ПОЭТА

Сколько разного народа Год от года, год от года Над его трудилось бедной головой! Мама с папой, дяди, тети, Их коллеги по работе И учительский состав передовой!

Эту голову учили, В институт ее тащили, Ох, старались в эту голову вбивать Замечательные знанья! Даже будь она баранья, Научилась бы экзамены сдавать!

Сто приказов и решений, Убедительных прошений Эту голову спасали, видит бог! Было сто экспериментов, Сто ответственных моментов – Все равно не варит этот котелок!

Ох, спасибо, друг мой добрый, Парикмахер бесподобный, – Ты на славу эту голову постриг! Из такого табурета Сделал голову поэта – Ты постриг ее под гения, старик!

Знай, что, если б, как снаружи, Ты внутри бы форму ту же Ей придал своей искусною рукой, Поэтический бы гений Всех времен и поколений Голове бы позавидовал такой!

БЕЗДОМНЫЙ КОРОЛЬ (Дагестанскому артисту, играющему роли королей и царей)

На сцене он дворец имеет царский – И тысячи дворцов, а не один! Он – император, царь, эмир бухарский, Король и шах и мира властелин!

Все вертится вокруг его персоны, Все падает с небес к его ногам, И все министры бьют ему поклоны, И каждый – верноподданный слуга.

Но свет погашен. Публика одета. А ведь король – земное существо, И видят каждый день у горсовета Фигуру королевскую его:

«Я вас прошу, товарищ председатель, Не оставлять бездомным «короля»! Хотя бы угол для ночлега дайте, Где стол, кровать поместятся и я!»

И получает он ответ, в котором Написано: «Строительство идет! Пока не можем дать жилье актерам, А королей не ставим на учет!»

ДРУГУ, НА КОТОРОГО НАПАЛА СВАРЛИВАЯ ЖЕНЩИНА

Спасибо, мой товарищ дорогой, Спасая нас, ты жертвовал собой И грудью лег на этот пулемет, Геройски защищая целый взвод!

Последние проклятья посылая, Заглохла эта амбразура злая. Когда б не ты, она бы, как волчица, Всех сожрала, могу я поручиться!

Один язык такой сварливой злюки – Сто тысяч порций яда от гадюки! Спаси, аллах, и смилуйся над нами, От остального мы спасемся сами!

ПИСЬМО ГАМЗАТА ЦАДАСА В ПРАВЛЕНИЕ КОЛХОЗА ЕГО ИМЕНИ

Вчера отец явился мне во сне, В очах мерцала горькая угроза, И на листе бумаги в тишине Он написал: «В правление колхоза. Одно из двух, – потребовал отец, – Иль воровству, которое отвратно, Немедля вы положите конец, Иль имя заберу свое обратно!»

ГИПНОТИЗЕР

Один поэт, рожденный среди гор, Клянусь, был истинный гипнотизер. Он всякий раз, когда стихи читал, Мог усыпить неосторожный зал

.

СТРОКИ, КОТОРЫЕ Я НАПИСАЛ В МОЛОДОСТИ ПО ПОВОДУ ГИБЕЛИ МАХМУДА

«Мозг золотой в серебряном ларце, Нашел бы ты достойнее кончину, Под плеть когда бы не подставил спину И принял бой с улыбкой на лице».

СЛОВА, КОТОРЫЕ СКАЗАЛ МОЙ ОТЕЦ, УСЛЫХАВ ЭТИ СТРОКИ

«Прощу тебя за эту небылицу, Когда Махмуда мужество поймешь Или его таланта хоть крупицу Явить сумеешь, презирая ложь».

ЭПИТАФИЯ НА МОГИЛЕ ПОЭТА, ОТЛИЧАВШЕГОСЯ МНОГОСЛОВИЕМ И РИТОРИКОЙ

Лежащего под этою плитой Зачем судить за прошлое сурово? Охваченные вечной немотой, Его уста не вымолвят ни слова.

А вспомните, как жаждал он похвал, Зерна не отличая от мякины, Но все, что он при жизни написал, Сошло в могилу до его кончины.

АВТОРУ КНИГИ «ГОРНЫЕ ОРЛЫ»

Сегодня я чуть свет не потому ли Проснулся вдруг среди туманной мглы, Что громко кукарекали в ауле Твои на крышах горные орлы?

СТРОКИ НА КНИГЕ ПОЭТА, КОТОРЫЙ УГРОЖАЛ УМЕРЕТЬ ВО СЛАВУ ЛЮБВИ

Узнали мы, что за любовь он смело Все от стихов отдаст до головы, Но смерть, придя, его отвергла тело И увидала, что стихи мертвы.

ПОЭТУ, КОТОРЫЙ ПРЕЖДЕ БЫЛ ЧАБАНОМ

Ты пел овечек на плато, Они тебя ценили, И ныне пишешь, но никто Понять тебя не в силе.

СТРОКИ НА РУКОПИСИ, ОТОСЛАННОЙ РЕДАКТОРУ

Пред обрезаньем мальчику хитро Стремятся птичье показать перо: – Вот режем чем, потрогать можешь пальчиком.

Берет перо редактор мой стальной И начинает речь вести со мной, Как перед обрезаньем с горским мальчиком.

АВТОРУ БЕССМЫСЛЕННЫХ СТИХОВ

Звезда удачи над тобой повисла, И должен ты ценить как благодать, Что верная жена не может смысла В твоих стихах поныне отыскать.

Когда бы поняла во цвете лет Она одну простую аксиому, Что смысла в них и не было, и нет, То от тебя сбежала бы к другому.

ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ ОДНОЙ КНИГИ

Являя рукотворный пыл, Познав тщеславную надежду, Из строк ворованных ты сшил Себе печатную одежду.

Но если краденое вдруг Вернуть придется? Вдоволь срама Познаешь пред людьми вокруг В одежде грешного Адама.

МЕРКАНТИЛЬНОМУ ПОЭТУ

«Тебя корят иные, что стихи Ты предавать торопишься печати». «Но всякий раз бываю за грехи Земной я удостоен благодати».

Тельца златого сила немала, Когда – ведь сам слуга святого духа – Спешит молитву завершить мулла, Лишь звон монет его коснется слуха.

ПОЭТУ, КОТОРЫЙ ПРОСИЛ МЕНЯ НАПИСАТЬ ПРЕДИСЛОВИЕ К ЕГО СТИХАМ

Быть зазывалой при твоих стихах Мне не к лицу перед честным народом: И капелька смолы от слова «Бисмаллах!» Не станет никогда янтарным медом.

ПО ПОВОДУ ОДНОГО ЮБИЛЕЯ

Родился теленок, и, велика, Радость в честь этого режет быка. Вспомнил о том, мой собрат по перу, Я на твоем юбилейном пиру.

АВТОРУ СТИХОТВОРЕНИЯ «Я ПОЛЕЧУ К ЗВЕЗДАМ»

Мой друг, когда вернешься цел, Почти ответом однозначным: К небесным звездам иль коньячным Летал в загадочный предел?

С тех пор как начал ты полет Среди аульского тумана, Уж не один из ресторана Тебя разыскивает счет.

Стихи последних лет Переводы Марины Ахмедовой-Колюбакиной ПАМЯТНИК

Я памятник себе воздвиг из песен – Он не высок тот камень на плато, Но если горный край мой не исчезнет, То не разрушит памятник никто.

Ни ветер, что в горах по-волчьи воет, Ни дождь, ни снег, ни августовский зной. При жизни горы были мне судьбою, Когда умру, я стану их судьбой.

Поддерживать огонь мой не устанут И в честь мою еще немало лет Младенцев нарекать горянки станут В надежде, что появится поэт.

И мое имя, как речную гальку, Не отшлифует времени поток. И со стихов моих не снимут кальку, Ведь тайна их останется меж строк.

Когда уйду от вас дорогой дальней В тот край, откуда возвращенья нет, То журавли, летящие печально, Напоминать вам будут обо мне.

Я разным был, как время было разным – Как угол, острым, гладким, как овал… И все же никогда холодный разум Огня души моей не затмевал.

Однажды мной зажженная лампада Еще согреет сердце не одно, И только упрекать меня не надо В том, что мне было свыше не дано.

Я в жизни не геройствовал лукаво, Но с подлостью я честно воевал И горской лирой мировую славу Аулу неизвестному снискал.

Пусть гордый финн не вспомнит мое имя, Не упомянет пусть меня калмык, Но горцы будут с песнями моими Веками жить, храня родной язык.

На карте, что поэзией зовется, Мой остров не исчезнет в грозной мгле. И будут петь меня, пока поется Хоть одному аварцу на земле.

ПОКАЯНИЕ

Ты прости меня, солнце закатное, Что на склоне желаний моих Меня больше, как прежде, не радует Отблеск этих лучей золотых.

Ты прости, пожелтевшее дерево… На мосту между ночью и днем Ничему уже больше не верю я, Не жалею уже ни о чем.

Ты прости меня, горная родина, Что тебе я служил не сполна. Миллионы дорог мною пройдены, А нужна была только одна.

Тот цветок, что сорвал на вершине я, У подножья увял уж почти… Путь мой долгий отмечен ошибками, Но другого не будет пути.

Колесо мое вниз уже катится, Где зияет, грозя, пустота, И в тумане от глаз моих прячется Моей робкой надежды звезда.

Но не стану просить я Всевышнего Мои годы земные продлить. Много в жизни наделал я лишнего – Ничего уже не изменить.

Где те четки, что маму тревожили И печалили вечно отца? Столько лет пересчитано, прожито, Все равно нет у четок конца.

Свой намаз совершаю последний я, И ладони мои, как шатер. Всемогущий Аллах, на колени я Ни пред кем не вставал до сих пор.

Ты прости меня, время безумное, Что и мне не хватало ума… За меня чьи-то головы думали, Мои строчки прессуя в тома.

И шайтанская сила незримая По бумаге водила порой Мою руку неисповедимую, Искривляя прямое перо.

Ты прости меня, солнце закатное, Что на склоне желаний моих Меня больше, как прежде, не радует Отблеск этих лучей золотых.

БЕЛЫЕ ПТИЦЫ В СИНЕМ НЕБЕ

В синем небе знакомые птицы Острым клином куда-то летят… Ничего уже не повторится, Ничего не вернется назад.

До свиданья, мои дорогие, Я не знаю, дождусь ли вас вновь. Уже зимние ветры седые Остудили былую любовь.

И один я остался в раздумье На родимом хунзахском плато… Скоро ль ветер смертельный подует, Мне, родные, не скажет никто?

Если вдруг вы назад возвратитесь В эти горы в положенный час, А меня не найдете – простите Вы певца, воспевавшего вас.

Этой осенью рано упала Золотая листва с тополей. Слишком много охотников стало В этом веке на честных людей.

В синем небе прекрасные птицы На прощанье печально трубят… Ничего уже не повторится, Ничего не вернется назад.

Вам счастливой желая дороги, Я прошу об услуге одной – Покружитесь хотя бы немного Вы над крышею женщины той

Что меня столько лет ожидала У горящего ночью окна, Что сама уж, наверное, стала Белоснежною птицей она.

Красным клювом в окно постучитесь, Если там не найдете меня, Навсегда в синеве растворитесь Золотого осеннего дня.

Белоснежные верные птицы, Ничего уже не повторится…

***

Лишь два упрека в сердце затаил Я к Шамилю, не знающему страха. Зачем убить он ханшу допустил Владетельницу древнего Хунзаха?

Зачем он детской кровью Булача Позволил обагрить мужскую руку, Героя сердце славой палача Зачем обрек на тягостную муку?

К Хочбару тоже предъявляю иск – Зачем в огонь с детьми он прыгнул вместе? Ведь месть отцу, как и смертельный риск, Не могут быть значительнее чести.

Ребенок хана, как и бедняка – Всевышнего невинное созданье… А глупое геройство – чепуха, Что помрачает ясное сознанье.

Давайте же беречь своих детей От злобы и коварного возмездья. Ведь на закате наших с вами дней Они взойдут, как новые созвездья.

ПЛАЧ ПО ХУЗУ

Солдат, в балашовской земле погребенный, Недобрую весть я тебе принесу: Померк нынче полдень июньский зеленый – Не стало твоей драгоценной Хузу.