Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"
Автор книги: Расул Гамзатов
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 62 страниц)
Она танцевала неловко, Прямая, как будто стрела. И скрыть дорогая обновка Больших ее рук не могла.
Мальчишки карманы набили Конфетами разных сортов, И вниз головою ходили Пять свадебных ловких шутов.
И снова лезгинка звучала, Взлетали папахи в толпе. О горская свадьба, немало Веселья и грусти в тебе!
Луна поднялась над вершиной, И тут в полумраке двора Послышался крик петушиный: Сигнал – расходиться пора.
Гость свадебный, трезв или пьян ты, Пора этот дом покидать. Устали уже музыканты, И ждет новобрачных кровать.’
И все разошлись. И не так ли, Как в логове волчьем коза, Стояла в Османовой сакле Невеста, потупив глаза.
*
«Салам! Поздравляю. Ты дома! Стяни-ка с меня сапоги, Жмут, словно они не из хрома, Полегче… Не вырви ноги.
Вот так! Хорошо! Молодчина! С тобой мы поладим, поверь. В таз воду налей из кувшина И ноги помой мне теперь.
Послушною будь, как жена, ты. Эй, что отвернулась? Ужель Забыла о том, что должна ты Стелить нам обоим постель?
Ну-ну!.. Да не стой же ты пешкой! Одежу на стул положи. Ночь с клюв воробьиный… Не мешкай. Что сказано?.. Лампу туши!»…
Подумал с тоской, как на тризне: «Сердца ваши бьются не в лад: Такой бы супружеской жизни Могла б ты не знать, Супойнат.
Лишишься ты имени даже. И так поведется у вас: «Эй!» – коротко муж тебе скажет, И ты отзовешься тотчас.
Где печь, разгораясь сердито, То фыркнет, то выстрелит вновь, Половник, кастрюлю и сито Вручит тебе завтра свекровь.
Крутись, мол, невестка, на кухне, Тебе отдыхать недосуг… Нарядные платья и туфли Ты спрячешь в глубокий сундук.
В нем будут лежать без отрады Годов они много – не дней. На свадьбу все эти наряды Подаришь ты дочке своей».
*
Читатель, с тобой я согласен: Покинув османовский двор Пора бы вернуться нам к Асе, Продолжить о ней разговор.
Ты прав. Да что делать с Супою, – Нейдет из моей головы. То, вижу, шагает тропою С тяжелой охапкой травы.
То чистит опять у порога Осману она сапоги. Спит мало. Работает Много. Темны под глазами круги.
Тверды на ладонях мозоли, И под вечер ноет спина. Приходится в доме и в поле Трудиться Супе дотемна.
Она – не чета дармоеду. Ей отдана кухня в удел, Но в рот попадает к обеду Лишь то, что Осман не доел.
Не вынесет сора наружу, Хоть муж изобьет – все равно, Ее уважение к мужу В покорности заключено.
Жена у Нафи захворала. Сам воду принес он в обед. Супа, засмеявшись, сказала: «Подмочит свой авторитет!»
Слова эти слышать мне больно. Бог мой, до чего же глупа Лихую судьбу добровольно Избравшая в жизни Супа!
Пускай не о ней эта повесть, Но должен, о женщина гор, Я прямо, как требует совесть, Сказать тебе нынче в укор:
Разумно от пороха спички Подальше держать, а душой Быть глупо по старой привычке В сторонке от жизни большой.
Идешь по камням ты, хоть рядом Дорога открыта для всех. Ждешь, хворая, знахарку на дом, Хоть доктора вызвать не грех.
Не сядешь с мужчинами вместе К столу ты. «Садись, не робей!» Как мужу не бить тебя, если Сама говоришь ему: «Бей!»
Сама виновата, коль ныне Считаешь, прабабкам под стать, Что ты недостойна мужчине «Салам!», повстречавшись, сказать.
По темным углам перед светом Не прячься ослепшей совой. Мужчин уважай, но при этом Их ниже не будь головой!
Растет моя дочка. До свадьбы Немало воды утечет. Но все же сегодня сказать бы Хотелось мне, глядя вперед:
Коль буду, насупившись тучей, Я вроде Али виноват, Пусть из дому дочь моя лучше Уйдет, как ушла Асият!
*
Достигнув в пути перевала, Мы смотрим вперед с высоты… Я рад, Асият, что не стала «Османовой Асею» ты.
Во мглу погрузились нагорья, Туман по ущельям клубя, Ушла босиком ты, и вскоре Подружки догнали тебя.
Догнали. Гурьбой обступили. Сняла свои туфли Марин: «Возьми. Мне другие купили, Размер у нас вроде один».
Жакетом укрыв твои плечи, Сказала Айша, в свой черед: «Он теплый, из шерсти овечьей, К тому же тебе он пойдет…»
Тебя от семьи отлучили, Ушла ты из дома отца, Но на стороне твоей были Аульских подружек сердца.
Их чувства тебя согревали. Уже позади перевал. И ветер в бескрайние дали Лететь тебе с ним предлагал.
А речка умчаться по склонам Звала тебя с ней заодно… Но вот уже в центре районном Беседуешь ты в районе.
И под вечер в этом селенье, Найдя у знакомых приют, Перо обмакнув, заявленье Ты стала писать в институт.
Лиловые сохли чернила, Сливались с тревогой мечты. В четырнадцать строк уместила Свою биографию ты.
В таком родилася году, мол, В таком-то, мол, в школу пошла. А сколько я дум передумал, Дней сколько провел у стола!
И с осени рыжей к апрелю, Глянь, сколько я строк написал, Но в них про одну лишь неделю Я жизни твоей рассказал.
Была бы, конечно, ты рада На почту тотчас поспешить, Да две фотокарточки надо К бумагам еще приложить.
И утром по улочке тесной Дошла до второго угла И тут фотографии местной Шедевры увидеть смогла:
Вот скачки. Лихой из Гуниба Наездник, а чуть в стороне Гафурова Абуталиба Портрет, что запомнился мне.
Вчерашний лудильщик, он скуки И часа не знал одного, С набухшими жилами руки Лежат на коленях его.
Подтянутый летчик в пилотке, А вот вся семья, словно взвод, – Старик поседелый в середке, Со дней Шамиля он живет.
Доярка со знатной коровой, С колхозной отарой чабан. На белой подушке пуховой – В чем мать родила – мальчуган.
Красавица с гордой осанкой, С портфелем – ученый пострел, Водитель такси – за баранкой, На бочке верхом – винодел.
А рядом, поднявшая бубен, На сцене артистка Муи. Она исполняла здесь в клубе Любимые песни свои.
По узенькой тропке кремнистой Вершину, что в дымке видна, Идут штурмовать альпинисты, Меж ними горянка одна.
Молоденький киномеханик – Любимого дела знаток. Чуть выше – народный избранник: Над сердцем багряный флажок.
Цовкринские канатоходцы. Из Итля Кура, что здоров И весит, как сам признается, Без малого десять пудов.
На каждом мужчине папаха. Доступно здесь чудо вполне: Смотри-ка, вот агент соцстраха На вздыбленном снялся коне…
Фотограф, хоть я и потрафил В стихах тебе, глянь-ка вокруг: Жизнь ярче любых фотографий, Пойми меня правильно, друг.
А день разгорался погожий… Перо мое, к делу быстрей! Фотографа звали Сережей. Вот Асю увидел Сергей.
Он, галстук поправив зачем-то, Сказал: «Заходите. Прошу». «Две карточки мне. К документам». «Для вас что хотите. Прошу».
И вот ты застыла на стуле, Назад отступил он на миг. «Головку слегка перегнули. Вот так. Улыбнитесь! Вот так!»
Побыв под накидкою черной Согнувшимся, как старичок: «Снимаю!» – сказал и проворно Сиял желтый с трубы колпачок…
Увидел я снимки назавтра И был огорчен как поэт. Нет, это не Ася. Неправда! Вот я нарисую портрет.
Взгляните: на этом портрете, Как день, ее щеки белы, Алей, чем восток на рассвете, И, будто бы вечер, смуглы.
А брови – летящие птицы. Такие встречал я порой У женщин в казачьих станицах И в селах над быстрой Курой.
Как мне, вам нисколько не странно, И вы не смеетесь в усы, Что родинку дочь Индостана Рисует на лбу для красы.
Здесь должен я без промедленья Сказать, что, темней, чем агат, На левой щеке от рожденья Есть родинка у Асият.
А стан ее тонок, как будто У стройных черкесских невест. А косы такие, что трудно В один описать их присест.
Когда я на Асины косы Гляжу, то, поверьте, друзья, Мне кажется, будто с утеса Два черных сбегают ручья.
Их утром, бывало, в ауле Она расплетет у окна, И словно полночного тюля Окно заслоняет волна.
Всю жизнь бы, до смерти хотелось Мне петь о глазах Асият. В них робость, и нежность, и смелость. Сражает сердца ее взгляд.
С днем каждым в горах хорошея, Красавицей стала она. И грудь, и улыбка, и шея Достойны, клянусь, полотна.
О бедный фотограф, как многим, Тебе не везет по сей день! Ведь ты аппаратом треногим Лишь снял ее облика тень.
*
С ветвей утомившихся свесясь, Пылают хурма и кизил. Богатства созревшего месяц – В права свои август вступил.
И, схожий с зеленой подушкой, Забытой на старом ковре, Стог сена с широкой макушкой Сверкает росой на заре.
Птенцы повзрослели и круто Взвиваются в небо, парят… И вызов из пединститута По почте пришел к Асият.
В надежде она и тревоге, В сомненьях она и тоске, У края Хунзахской дороги Стоит с чемоданом в руке.
Никто ее не провожает, Стоит у дороги одна. И руку опять поднимает, Завидев машину, она.
И вскоре, сжимая баранку, Ей крикнул водитель: «Садись! Пешком ты ходила, горянка, И так уже целую жизнь!»
И скрылась с певучим сигналом, Вздымая по ветру дымок, Полуторка за перевалом – Царица районных дорог.
И в сторону горской столицы Отправились вслед Асият Поля невысокой пшеницы, Гривастый, как лев, водопад.
Сердечные песни Махмуда, И отчего дома порог, И гребень вершины, откуда Срывается шумный поток.
Проклятье отца дорогого, Кинжала его лезвие, И матери горькое слово, И тайные слезы ее.
Читатель, с судьбою не споря, И мы, оглянувшись назад, Последуем на берег моря За нашей с тобой Асият. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Баюкает Каспий мятежный В объятьях своих небосвод, Где город Махача прибрежный, На белый похож пароход.
Я помню, как в солнечных бликах Сверкал он в преддверии дня, Когда в остроклювых чарыках Впервые увидел меня.
Безусый юнец, не без страха На город глазел я в пути. Большая, как туча, папаха Весь лоб закрывала почти.
Окрашенный краской багряной, С висячим железным замком, В руке чемодан деревянный Был с дедовским схож сундуком.
Пустой, но закрытый, он, видно, Тому из дворов был под стать, Овец на котором не видно, Но пса продолжают держать.
Шла улица, как портупея, Вдоль города наискосок. И щепкой казался себе я, В людской угодивший поток.
Хотелось вернуться мне в горы. Они громоздились вдали, Но ты удержал меня, город, Мы вместе с тобою росли.
Влюбляться не раз еще буду Во многие я города. А спросят, встречая: «Откуда?», А спросят, прощаясь: «Куда?» —
Я гордо тогда – не иначе – Вновь имя твое назову, О доблестный город Махача, Ушедший по плечи в листву!
Лишь на море гляну – и близкий Встает предо мною моряк, Что вынес на берег каспийский, Огнем полыхающий флаг.
Ночные туманы, растаяв, Росой покрывают причал. О, если б Махач Даходаев Из смертного плена восстал!
Он гордо расправил бы плечи, Увидел бы город в цвету. И сорок гортанных наречий Его б окружили в порту.
Пред ним бы предстали впервые – На нас, военком, мол, взгляни – И вышки в строю нефтяные, И лова ночного огни.
Он, помнящий грохот тачанок, В час утренний встретил бы тут С портфелями юных горянок, Шагающих в свой институт.
Снега, на вершинах растаяв, Несутся по склонам, звеня. Хочу, чтобы горский Чапаев На цоколе вздыбил коня.
Хочу, чтобы ночью и днем он Привычно встречал поезда И чаек проснувшихся гомон Над ним не смолкал никогда.
Хочу, чтобы видел он зори, Бульваров и улиц красу И то, как в распахнутом море Братается с Волгой Койсу.
По Цельсию тридцать четыре. Колышется воздух. Жара. Как будто бы в каждой квартире Печь топит хозяйка с утра.
Стал мягок асфальт, как резина, И, в полной дорожной красе, Покрытая пылью машина К почтамту свернула с шоссе.
Водитель в кабине горячей Сказал, не скрывая тепла: «Желаю, студентка, удачи! Пока…» И машина ушла.
Ушла в направленье вокзала Какой-то разыскивать склад. И очень тоскливо вдруг стало На сердце моей Асият.
Ей людная площадь казалась Шумящим чужим островком. Она постояла здесь малость И двинулась дальше пешком.
Зеленый бульвар. На дорожке Прохладные тени лежат, И тоненьких веток ладошки Тянулись к плечам Асият.
И тот, кто так памятен с детства Приехавшей девушке с гор, Ее поздравляя с приездом, Навстречу он руку простер.
И на сердце не потому ли Растаяла горечь, как снег, Что встретился, словно в ауле, Ей этот родной человек.
«Иди! Я надеюсь, что цели Ты сможешь, горянка, достичь. Не бойся ни бурь, ни метели», – Безмолвно сказал ей Ильич.
Прошла еще несколько улиц. Вот каменный красный фасад. Заветные двери, волнуясь, Открыла моя Асият.
*
Средь улиц, сей повести близких, Есть в горской столице одна, Что в честь комиссаров бакинских Давно уже наречена.
Был в каменном здании красном Во время войны еще тут Решением партии властным Особый открыт институт.
Табличка у входа. Не глянув, Читаю ее наизусть. Друзья, с институтом горянок Я вас познакомить берусь.
Зачеты папахи носившим В нем не приходилось сдавать, Как не приходилось кассиршам Стипендию им выдавать.
Не роясь в студенческом списке, С любым я поспорить готов, Что здесь комендант для прописки Не брал у парней паспортов.
Я многое видел на свете, Но только скажу без прикрас: Нигде института не встретил Такого, как этот у нас.
Звонков его всех расписанье Когда-то неплохо я знал И с ним по соседству свиданья Студентке одной назначал.
Марьям ее звали… Забуду ль? Была из Мискинжа она… Любовь моя, молодость, удаль, Да будет вам память верна!..
…Седой, с красноватым оттенком, Рокочет вечерний прибой. Давай в общежитье к студенткам Заглянем, читатель, с тобой.
На час невидимками станем, Чтоб нас не заметил никто. Нашла у себя в чемодане Одна из студенток чохто.
Смеется. «Ей-богу, девчата. Сойти можно просто с ума! В Анди эту тряпку когда-то Не я ли носила сама?!»
А тонкая девушка справа, Шитье разложив на столе, Сказала: «У всех свои нравы. Вот в нашем Кахибском Кале
Украшены бронзой у женщин Чохто с незапамятных лет. Два с четвертью фунта – не меньше Уходит на это монет.
Для тонкости талий полезный, Не кожаный носят они, А кованый пояс железный, Что обручу только сродни.
И головы также несчастным Пред свадьбою брили».– «Вот жуть!..» «И мазали сливочным маслом…» «Да ты сочиняешь?» «Ничуть!
Мол, если луч солнца заметит На темени хоть волосок, Согласно старинной примете, Оставит без дождика бог.
Должна пред аулом экзамен Была там невеста держать. Серп – в руки: Посмотрим, мол, сами, Как можешь ты, девушка, жать?
Вручали топор для потехи, Тупой, как балды голова: «Колоть ты умеешь орехи, А как, мол, ты колешь дрова?..»
Не в девичьей горской натуре Бежать разговора подруг, И девушка из Хелетури С улыбкою вспомнила вдруг:
«На клубной играла я сцене, А тот, кто признался в любви, Сказал мне порою весенней: «Оставь увлеченья свои!»
Устроил он ревности сцену (При всех целовалась с другим): «Пускай драмкружковцы замену Найдут. Не обязана им».
Пришлось мне сказать поневоле: «Чудак, не тебе ли под стать Сегодня все женские роли, Как в древнем театре, играть?»
И спор наш окончился длинной Размолвкой. Но месяц назад Явился жених мой с повинной: «Прости, говорит, виноват…»
Есть в каждом ауле обычно И речка своя, и родник, И даже особый, отличный От прочих селений язык.
Вот так и у девушки каждой, Что учится здесь, приглядись: Свой день за плечами вчерашний, Судьба своя, чаянья, жизнь.
Как звезды в полуночной сини, В круг судьбы сошлись их. Я рад, Что в этом созвездье отныне Ты будешь сиять, Асият.
*
Экзамены. Памятна многим Тревожная эта пора. А сдашь их – забыты тревоги, Что так волновали вчера.
Пока все идет без оказий, Уже на «четыре» и «пять» Сданы два экзамена Асей. А третий ей в среду сдавать.
Пять дней впереди, и к тому же Устала уже голова. Ей отдых немедленный нужен: Подруга, пожалуй, права.
И вышла с подругою этой Она погулять вечерком. Аварский цветок, мной воспетый, Сдружился с кумыкским цветком.
Был возраст у них одинаков, Как хочешь его назови. То возраст несорванных маков, Проснувшейся жажды любви.
Обид, остывающих скоро, Заветных надежд золотых… Шли девушки рядом. И город Смотрел, как влюбленный, на них.
Он будто затем, чтобы взгляды Привлечь этих юных подруг, Театра и летней эстрады Афиши развесил вокруг.
Вокзал. Не отсюда ли разве Идут на Москву поезда? И тут же увидели Каспий, Что был величав, как всегда.
И обе смотрели на море, Как будто бы на мудреца, Что много поведать историй От первого может лица.
Знал Каспий и скорбь, и напасти, Пьет реки, бегущие с гор, Шторма, словно бурные страсти, Волнуют его до сих пор.
То станет седым, разъяренным, То синий он, как небосклон. То кажется полем зеленым, То в красный наряд облачен.
То лунным ремнем подпоясан, То в тучи, как в бурку, одет. Наверное, в жизни обязан Я многим ему как поэт.
Заставив разуться красавиц, Он нежно коснулся их ног. И брызги его оказались У девушек в ямочках щек.
И долго еще целовал он Следы их ступней на песке, На берег бросавшийся в алом, Вечернем своем башлыке.
Подруги в кино побывали, А вышли когда из кино, Окутались сумраком дали, Звезд на небе стало полно.
Серебряный месяц лобастый Вплывал уже с моря в горсад. Вдруг голос послышался: «Здравствуй! Откуда ты здесь, Асият?»
И юноша гор в гимнастерке С улыбкою к ней подошел. Простой, как слова в поговорке, Смутился, а с виду – орел.
И были при свете фонарном От снятых погон полевых Заметны у этого парня Следы на плечищах крутых.
Подруга сейчас же смекнула В сторонку тайком отойти. «Вах! Здравствуй, Юсуп! Из аула Давно ли ты ?» «Месяц почти.
Твой голос случайно в толпе я Услышал – и сразу вослед, Шагаю, окликнуть робею, Все думаю: ты или нет?»
И встретились. «Люди не горы, Хоть время летит, как поток С высокой вершины…» «В который Ты бросила красный цветок…»
Дошли до дверей института. Свет падал на них из окна. Печальна прощанья минута… «Пора мне», – сказала она.
«Когда же мы встретиться сможем?» «Не знаю». – «Ты занята?» – «Да…» Он думал: оглянется все же. Да где там! Знать, слишком горда.
Тонка, как серебряный месяц. Светла, точно свет из окна. Кто знает, быть может, раз десять В душе оглянулась она.
У встреч есть особое свойство: Приносят иные из них Блаженнейшее беспокойство Горячим сердцам молодых.
Понять ее чувства несложно: Давно этот парень ей люб. И сладко душе, и тревожно, Ах, что ты наделал, Юсуп?
Подруга смешком залилася: «Клянусь, не пойму ничего! Ведь ты говорила мне, Ася: Не знаю, мол, здесь никого».
Ответила Ася смущенно, Зардевшись, как спелый кизил: «То парень один из района, В соседнем ауле он жил…»
*
Подруги уснули. Уж поздно. Не спит только Ася одна. В окно заглядевшись на звезды, Чуть слышно запела она:
«Море ворчит, словно спящий медведь. На небе белую вижу тесьму. Бедное сердце мое, ты ответь: Сон не приходит ко мне почему?
Месяц как брат самоходной ладьи, Каспий седой погрузился во тьму. Иль часовые вы, очи мои, Гоните сон от себя, почему?
Счастлив утес, на груди у него Свила голубка гнездо себе вновь. Без разрешения ты моего Сердце в гнездо превращаешь, любовь.
Мысли, как лани, когда их вспугнет Выстрел охотника у родника. Ветер, сорвись ко мне с горных высот, Сердце мое остуди хоть слегка».
*
Два сердца держу на примете. И вновь убеждаюсь и вновь Я в том, что бывает на свете Невысказанная любовь.
Давно о Юсупе и Асе Речь эта зайти бы должна. В десятом учился он классе, И в пятом училась она.
Экзамены сдал не без блеска, А через четыре денька Из военкомата повестка – Он призван в ряды РККА.
Для проводов люди по тропам Сходились. Был стар тут и млад. Юсуп на коне белолобом Подъехал в толпе к Асият.
И девочка на годекане Зарделась вдруг ярче огня, Когда протянул на прощанье Он руку, склонившись с седла.
Уехал далеко, а вскоре Рванулась к оружью страна: Народу на горькое горе Как гром, разразилась война.
И ветры, пропахшие дымом, Касаясь крылами земли, Вначале родным и любимым Печальные вести несли.
Казалось, с простреленных крыльев Кровь наземь роняют они… Был слух, что Юсупа убили На Припяти в первые дни.
Потом говорили, что ранен, Что сгинул в германском плену. Трудились в полях аульчане И слали сынов на войну.
А матери в гордой печали На танки сыночкам своим Алмазные серьги сдавали И кольца с огнем золотым.
Ох, кто эти годы забудет, Беду, отступленья, бои! Но чудо свершили вы, люди, Товарищи, боги мои!
В письме сообщал аульчанин: «День каждый на фронте горяч. Сегодня смертельно был ранен В атаке Алиев Махач.
Дополз до ложбинки он, силясь Снять с пояса флягу свою. Из боя Юсуп его вынес, Хоть сам был, контужен в бою.
И кто-то вернувшийся в горы Кому-то при встрече сказал, Что будто бы в чине майора В Берлине Юсупа видал.
Весною победного года, Чуть сдвинув фуражку свою, Военный – видать, из похода – У школы присел на скамью.
Прислушался жадно к урокам, Морщинки легли возле губ. В окно посмотрел ненароком, Воскликнула Ася: «Юсуп!»
Юсуп! Это он, без сомненья, Звонок прозвучал через миг. И девушками в окруженье Без боя был взят фронтовик.
Забыв об исхоженных далях, Пред ними сержант, не майор, При двух орденах и медалях Стоял, улыбаясь в упор.
Волос его тьму полуночи Прорезала млечная нить. Шепнул Асият он, что хочет До дому ее проводить.
Она опустила ресницы, Вся вспыхнув, как спелый ранет, Пошла по тропе, что змеится, А парень за нею вослед.
Она от него, как нарочно, Пустилась бежать до дверей, И утром с мальчишкой-нарочным Записку отправил он ей.
Она не взяла той записки, А дня через три, как судьба, У речки, взметающей брызги, Свела их случайно тропа.
И парень сказал, что учиться Он едет в сельхозинститут И хочет он с Асей проститься, Обидных не помня минут.
И Ася с тревогою новой На парня взглянула в тоске И бросила в речку пунцовый Цветок, что держала в руке.
*
«Взгляни, Асият, будь любезна! – Ажай закричала чуть свет. – Не твой ли внизу у подъезда, Под окнами бродит сосед?»
Вмиг девушки все повскакали. Повеяла в окна теплынь. И шеи у девушек стали Длинны, как у белых гусынь.
«Он красного солнышка ране Поднялся сегодня, видать!» «Чтоб Асе назначить свиданье!» «Иль «доброе утро» сказать!»
«Подвиньтесь! Мне глянуть охота!» «Красавец! Ему не до нас!» «А может быть, Ася, он что-то Забыл у тебя в прошлый раз?
Верни поскорее обратно Не мучай его, Асият!» «Любовь он забыл, вероятно!» «Вернуть ее трудно назад!»
*
Наполнено сердце тревогой. «На счастье» билет со стола Перед комиссией строгой Алиева Ася взяла.
Испуганно, хоть и прилежно, Глядела в билет Асият. Потом на подружек с надеждой Растерянный бросила взгляд.
И в нем, убежден глубоко я, Легко прочитали бы вы: «Да как же могло вдруг такое – И вылететь из головы!»
Мне бедную девушку жалко! Я был бы воистину рад, Когда б от подруги шпаргалка Попала тайком к Асият.
Она погибает в пучине Реки, ей знакомой давно. Досаду, что горше полыни, На сердце унять мудрено.
Юсуп ли виновен был в этом – Он сердцу смятенье принес – Иль хитрый, как ларчик с секретом, Доставшийся Асе вопрос?
А может быть, просто устала, Как лань устает на бегу? «Сегодня, – чуть слышно сказала, – Экзамен держать не могу…»
Отчаянно сердце забилось, Ладонями голову сжав. На жесткую койку свалилась Она, в общежитье вбежав.
Лицо все омыто слезами. Несчастна моя Асият. «О, горе! С какими глазами Вернусь я в аул свой назад?
Что Вера Васильевна скажет? Больнее не знала я ран. Во всем себя блеске покажет, Смеясь надо мною. Осман.
«Ха-ха! – загогочет ехидно Он, щипля подстриженный ус. – Ты очень способная, видно: Так быстро окончила вуз…»
Достигнутых с боем, обратно Нельзя отдавать рубежей. О, как мне близка и понятна Печаль героини моей!
Волнуясь, пишу до полночи И слезы над строками лью. А вдруг издавать не захочет Редактор поэму мою?!
*
Бумажка – попутчица века, С печатью сойдясь гербовой, Живого не ты ль человека Порой заслоняешь собой?
Стремишься быть главным мерилом Способности, знанья, ума, Хоть видом болезненно-хилым Всегда отличалась сама.
Дочь замуж родные толкнули – Шестнадцати девочке нет. Два года ей в горном ауле Прибавила ты – не секрет.
То взятка в тебе отзовется, – И можешь, спорхнув со стола, Ты мула назвать иноходцем, Из ворона сделать орла.
По мненью чинуш аккуратных, На папках покоится мир. С бумажкой о подвигах ратных К ним смело войдет дезертир.
И, строгие, без канители Они обласкают его. А честные шрамы на теле Не значат для них ничего.
В бою не до справок солдату. Там писарь порою и тот, Очки протерев, не по штату С другими в атаку идет.
И справку о том, что здоровью Работа в колхозе вредит, Имеющий шею воловью Порой поднимает, как щит.
Бывает крива в человеке Душа, как дверная скоба, И в руки не бравший вовеки Ни молота, ни серпа,
Неправду скрепляет святою Печатью Советской страны. Где молот и серп над звездою Колосьями обрамлены…
…Мой добрый читатель, постой-ка, Ты, видно, подумал, собрат, Что нос свой склонившая двойка Решила судьбу Асият;
Что люди с холодностью строгой, На двойку взглянув, не учтут, Какой каменистой дорогой Горянка пришла в институт,
Что вряд ли коснется их слуха Стук сердца в груди Асият И что в канцелярии сухо Ей школьный вернут аттестат.
Пожалуй бы, так и случилось, Когда б, по привычке дурной, Суть дела была бы на милость Душе отдана ледяной.
Но с этой привычкою круто Вступила в решительный спор Директор того института, Сама она – женщина гор.
Вплелась седина в ее прядки, Собрались морщинки у глаз. Ей, как говорится, на пятки Беда наступала не раз.
Умела она, коммунистка, Где надо, быть твердой, как сталь. И к сердцу горячему близко Людей принимала печаль.
Когда бы так мало на свете Мог значить внимательный взгляд, Вопрос на ученом совете Не встал о моей Асият.
Она не спешит восвояси, В аул, на родное крыльцо. Студентки Алиевой Аси Счастливое вижу лицо.
*
Лохматые тучи нависли Над морем и дальней горой. И осень в студенческих письмах Свой след оставляет порой.
Все ново на первом семестре, Кругом интересного – тьма. Пусть дома, в родимом семействе, Узнают о том из письма.
Уже на рассвете морозит, На юг потянуло гусей. И кто-то деньжат уже просит Прислать на пальто поскорей.
Спешат из аулов нагорных К студентам посылки. И в них Находится белых и черных Немало вещей шерстяных.
Шарфы, башлыки и перчатки, Из козьего пуха платки, Жакеты на теплой подкладке И вязки цутинской носки.
Под небом, что сделалось строже, Летят Асият моей дни, Но чем-то с апрельскими схожи Счастливыми днями они.
Багрянцем и золотом ясень Осыпал приморский бульвар. Скучать не приходится Асе: То лекции, то семинар.
То снова над книгой склонится В том зале моя Асият, Где шелест рождают страницы,. Где шепотом лишь говорят…
Влюбленный коня через пропасть Бросает, настойчив и смел. Преодоленная робость – Влюбленной горянки удел.
Проводит почти каждый вечер С Юсупом теперь Асият. То падает дождь им на плечи, То под ноги листья летят.
Иль купит заранее в кассе Юсуп два билета в кино И шепчет там на ухо Асе Заветное слово одно.
Иль снова они на галерке В театре бок о бок сидят И хлопают в шумном восторге, Чтоб спела еще Рагимат
(Поет свои песни артистка На десяти языках), Звучит ли на сцене даргинский Кумуз у артиста в руках,
Звенит ли волшебницей лакской, Как будто в ауле, зурна, – Глядит на любимую с лаской Юсуп: «Как прелестна она!»
Любви их волшебные нити Чисты и светлы, как апрель, Когда Асият в общежитье Вернется и ляжет в постель,
Она, о Юсупе подумав, Ресницы смежит и уснет. И, может быть, вновь к ней угрюмый Отец в сновиденьях придет.
Ладонь – не приветствия ради – На сердце положит: болит, Все чаще приходится за день Класть руку на сердце, как щит.
Он скажет: «При людях не в силе Я гнев свой неправым признать. Сам выгнал тебя я. В могиле Мне было бы легче лежать.
Теперь ни тебя, ни Махача – Забыл меня, видно, аллах…» Иль явится мать к ней и, плача, Вздыхая, промолвит в слезах:
«Одна я и в доме и в поле, Все валится нынче из рук. Письмо написала б ты, что ли, Спасла б меня, дочка, от мук.
Велел бы, шумя для порядка, Отец его бросить в огонь, Но сам прочитал бы украдкой, К груди прижимая ладонь…»
Спит все общежитье устало. Еще далеко до светла, Но Ася встревоженно встала, Настольную лампу зажгла.
И, вспомнив печальную маму, Достала перо Асият. В тиши об оконную раму Дождинки стучат и стучат.
*
«Здравствуй, милая мама. Отцу и тебе Столько шлю пожеланий, согретых приветом, Сколько желтых песчинок на горной тропе И травинок на пастбище летом.
Может, весточки этой – пиши не пиши – Ты не станешь читать, не окажешь ей чести. Но я – дочка твоя. Как рукой ни маши, Пальцы все остаются на месте.
Уж, наверно, хабары пошли обо мне, Люди грязные рады ославить другого. Но спокойно могу я в родной стороне Глянуть в очи отца дорогого.
Можно жажду свою утолять без конца, Но упавшей слезы не заметишь в кувшине. Чистой совесть моя была в доме отца И ничем не запятнана ныне.
Распахнул институт предо мной свою дверь. Я такою счастливою не была сроду. Сто подруг у меня, и за них я, поверь, Хоть в огонь, хоть в январскую воду.
Я одета, сыта, но лишь вспомню как дочь И тебя, и отца с его горем немалым, Я тайком ото всех плачу целую ночь Под казенным своим одеялом.
Мне писала Файзу, что с отъездом моим Заросла наша крыша травой, как бедою. Что над нашей трубой не колышется дым И не ходишь ты, мать, за водою.
Свет, как прежде, не льется у вас из окна, Нашу саклю покинула радость былая. Днем и ночью стоит на дворе тишина, И не слышно собачьего лая.
Говорят, что женился Осман на Супе, Что колотит ее и живет она, мучась. А когда-то была (иль не страшно тебе?) Предназначена мне эта участь.
Как мне грустно и больно, хоть криком кричи! Дождь увижу – в слезах предо мною ты снова. А раскаты прибоя услышу в ночи – Гнев отца вспоминаю седого.
Когда из дому письма к подругам моим В общежитье приходят – о, если б ты знала, Как в душе я завидую, бедная, им! Хоть словечко бы ты написала.
Холода наступили в столице у нас, С моря тучи летят, мое сердце пугая: Есть ли на зиму дров в нашем доме запас? И здорова ли ты, дорогая?
Пусть письмо от тебя привезут хоть в арбе, Поклонюсь прямо в ноги я почте районной. Обращаюсь с единственной просьбой к тебе: Напиши от семьи отлученной.
Умоляю об этом еще и еще. Лед обиды растает пускай до кусочка. Обнимает, целует тебя горячо Асият – непослушная дочка…»
*
Полсуток уходит на то, чтоб, Поставив свой штемпель-клеймо, Махачкалинская почта В район отослала письмо.
А писем написано много. И радости в них, и печаль. Машина идет, а дорога Петляет, как будто спираль.
Чем выше, тем круче отроги Суровых, как крепости, гор. На всех поворотах дороги Сигналить обязан шофер.
Покрыл сединою морозец Поблекшие склоны вдали. В ворота стучит письмоносец – Ни звука из дома Али.
«Здесь раньше встречали с почетом!» Вновь стукнул раз десять подряд. Тут голос послышался: «Кто там?» «Письмо получай, Хадижат!»
*
Куда от тревог тебе деться? Стуча с незапамятных дней, О материнское сердце, Других ты слабей и сильней!
Смелее других и пугливей, То мягче, чем воск, то алмаз. Всех прочих сердец терпеливей И беспокойней в сто раз.
От радости ты молодеешь, Печаль тебя ранит, как нож. До смерти любить ты умеешь, До смерти надеждой живешь.
О материнское сердце, Не помнишь ты зла, говорят. Куда от судьбы своей деться В ауле могла Хадижат?
Любя, она дочку растила, Не смея ее баловать. Порой для науки бранила, Как всякая строгая мать.
А если, бывало, невольно В сердцах она дочь ущипнет, То лишь для острастки, не больно: Мол, будешь умней наперед.
