Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"
Автор книги: Расул Гамзатов
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 62 страниц)
Труба и флейта. Скрипка и рояль. Весь воздух здесь мелодией пронизан. Родится радость вон под тем карнизом, За тем окном рождается печаль.
Струятся между трав путем своим Повсюду звуки, сказочные звуки… Как телеграммы – средство от разлуки – От сердца к сердцу, от одних к другим.
Вот – радость в честь рожденья сыновей. А вот – тревога за подросших дочек… Мелодии не нужен переводчик, Она понятна сущностью своей.
Ожгли траву палящие лучи… Красавице подобна чернобровой Армения… Над красотой суровой, О дивная симфония, звучи!
Порою взаперти – ночь ото дня Не отличить готовы ненароком… Здесь каждый в своем творчестве высоком – Отдельная держава для меня.
Но, услыхав неповторимый звон Мелодии иной – свою работу Забыв, вдруг высыпали все без счету На все балконы с четырех сторон.
И, двери и окошки растворив, Той музыке внимали и молчали: Над Дилижаном моросил вначале, А после – ливнем хлынул тот мотив.
Дождь вниз бросался с крыш по желобам, Деревья он омыл живою влагой… С каким весельем, радостью, отвагой Мелодия врывалась в души к нам.
Вот каждую дождинку, как дитя, Севан к груди широкой прижимает, Ручьи пути привычные ломают, В долину сломя голову летя…
В коттеджах Дилижана – тишина: Творцы умолкли все в благоговенье, Природы силу ощутив в мгновенье И власть, что ей над музыкой дана.
В ГОСТЯХ У МАРТИРОСА САРЬЯНА
Там – Арарат, у края, у черты, А здесь – Севан, в столетиях воспетый. И между ними славный мастер – ты, Ты – повелитель синевы и света.
За Араратом – скорбь далеких дней, А гордость – здесь, на берегу Севана. И ты – как всадник между двух коней, Рукам твоим покорных без обмана.
Одной рукою ты прижал к груди Армению родную. А другая Протянута вперед… Там, впереди, Земля иная, тоже дорогая…
Передо мною – сена тяжкий воз Навьючен на худую спину мула. Хотя поля уж прихватил мороз – Весна тот воз нам заново вернула.
Задерживаю восхищенный взор На персиянке под неплотной шалью… О сколько миновало лет с тех пор – Она все молода за этой далью!..
И аравийской пальмы красота Лишь славной кисти мастера подвластна: Сохранена на белизне холста, Свежа та пальма так же и прекрасна.
Вот замираю я средь тишины: Три возраста. Три женские портрета. Все три – твоей единственной жены. (Сперва-то я не так воспринял это…)
Так пребывал я у тебя в дому С Востоком в соприкосновенье странном… Беседуя с носящими чалму, Бредя в песках с верблюжьим караваном.
Хоть старое и новое видал В различном сочетанье и сплетенье. Признаюсь: я Армении не знал Такой – какой ее твой создал гений.
Как розовы деревья и кусты! Как пламенеют кони на равнине! И лепестки, что тронул кистью ты, Уж не увянут никогда отныне.
Армения! Благословенна будь!.. Я был в гостях у самого Сарьяна И разгадать твою пытался суть Сквозь магию стихов Исаакяна…
ИНДИЙСКИЕ СТИХИ
Тебя я посетил не раз, не два, Но не сложил тебе и песни краткой. Нет в стихотворцах у тебя нехватки – Их сосчитать сумеешь ты едва.
Случалось мне бывать во всех концах Твоей земли… Но в слове не являлись Мои раздумья: немы оставались… Нет у тебя нехватки в мудрецах.
Сейчас январь. По пояс высоки В горах снега. Стволы оледенели… А вот в Калькутте солнца или в Дели Хватило бы на все материки!
Лучам, дождям и звездам, что звеня Роятся, – нет числа! Ты языками Богата… А зажженные веками Забуду ли я праздники огня?!..
Обилие религий, каст, идей, Обитель будд, пристанище ислама… Коровы, выходящие из храма, – Почтенней и почетнее людей…
Чего же пожелать тебе?.. Твоих Детей я вижу… Памятные встречи… Глаза их жгут, мерцают будто свечи, «Хлеб…» – тянутся бессильно руки их.
Что мне сказать? Без двери, без стены Жилища с обезьянами в соседстве На ветках люди выбирают с детства, – Бездомные к ним зависти полны…
Что мне сказать? Вот светятся легки Вдоль Ганга огоньки, жизнь воплощая. Людей угасших в пепел превращая, Развеиваешь над свинцом реки.
Меня пленило песен волшебство, Тот строй особый музыкальной фразы… Но песнь голодных не слыхал ни разу На машаварах я ни от кого…
Другие песни я забыл уже, Хоть повторял не раз их втихомолку… Как песня-стон подбитой перепелки – Напев той песни жив в моей душе.
СТИХИ, ПРИШЕДШИЕ КО МНЕ В ДОМЕ ТАГОРА В КАЛЬКУТТЕ
Великий пророк!.. Как я поздно приехал – Когда ты ушел уже… Я опоздал… Но кто запрещал мне, что было помехой – Порог преступить твой?… Как я опоздал!
Хоть раз бы взглянуть на тебя… На минуту Увидеть… Чего б я за это не дал! Пожать твою руку, приехав в Калькутту… Но как поспешил ты!.. Как я опоздал!..
Я видел людей здесь, что песни и речи Слыхали твои, чьи ты руки пожал. Они вспоминали те давние встречи… Я – гость из далеких краев – опоздал.
С другими калькутцами вел я беседы – Тебя одного не слыхал, не видал. Каков ты?.. Сказали, что ты на соседа Простого похож был… Как я опоздал!
О как же длинна для аварца дорога К порогу пророка… Как я опоздал! Какая обида! Дошел до порога – А ты уже вышел… Как я опоздал!
А мог ведь аллах сократить между нами Разрыв хоть лет на десять!.. Только – не стал… В Москву приезжал ты… Но я-то годами Не вышел тогда… Ах, как я опоздал!
ПЕРСИДСКИЕ СТИХИ
ПЕРСИЯ
В Иран приехав вешнею порою, Трех женщин я повсюду встретить мог. Одна тысячелетнею чадрою Окутана была до самых ног.
Красивых женщин пели не случайно Поэты здесь в былые времена. – Кто вы, ханум, чей лик сокрыт, как тайна? – Я – Персия, – ответила она.
Чадра другой была под стать вуали, Приметить позволяя неспроста Жемчужины, которые сверкали В полуоткрытой киновари рта.
Казалось, проплывавшая в зените, Слегка прикрылась облаком луна. – Кто вы, ханум? Как вас зовут, скажите? – Я – Персия, – ответила она.
Точеные, как будто из самшита, У третьей были ножки. И, смугла, Мне улыбалась женщина открыто, И я подумал: «Боже, как мила!»
Прекрасный лик. Точеная осанка, И дерзко грудь почти обнажена. – А вы, мадам, наверно, парижанка? – Я – Персия, – ответила она.
В ШИРАЗЕ
Я спросил в Ширазе речку малую: – Как случилось, что не первый век, Осенясь звездою семипалою, Стала ты известней многих рек?
Отвечала речка светло-сизая: – Потому завиден мой удел, Что поила некогда Хафиза я, И меня он некогда воспел.
Я спросил в Ширазе розу красную: – Почему не первый век подряд, Называя самою прекрасною, О тебе повсюду говорят?
Почему ты, как звезда вечерняя, Выше роз других вознесена? – Пел Хафиз, – сказала роза чермная, – Обо мне в былые времена.
И на женщин бросив взгляд не издали, Я спросил в Ширазе как-то раз: – Почему считают в мире исстари Первыми красавицами вас?
– Жизнь сравнивший с чашею пригубленной, Так считал Хафиз. И, не скупой, Самарканд за родинку возлюбленной Отдавал он вместе с Бухарой.
ХАФИЗ НЕ ОСТАВИЛ ШИРАЗА
Манивший из разных сторон мусульман, Сверкавший подобьем алмаза, Хоть был недалек голубой Исфаган, Хафиз не оставил Шираза. Мерцал полумесяц над свитком дорог, Но их опасался, как сглаза, Хафиз потому, что оставить не мог Печальными розы Шираза. Владыки Востока из белых дворцов, За честь они это считали, С дарами к нему посылали гонцов И в гости его приглашали. Гонцы увозили, нахмурясь, как ночь, Любезные строки отказа. Писал он владыкам: «И на день невмочь Оставить мне женщин Шираза». Саади бывал и в далеких краях, Где пел он над струнами саза, Но в жизни ни разу – любви падишах – Хафиз не оставил Шираза. И к женщинам лик обращал, как привет, Он даже во время намаза. Покинуть боялся, наверное, свет Хафиз в отдаленье Шираза.
МОГУЩЕСТВО ХАФИЗА
Памяти Сергея Есенина
В голубом мерцающем тумане Прошептали женские уста: – Принято гадать у нас в Иране На стихах Хафиза неспроста. И тебе дана въездная виза, Чтоб воочью убедился ты, Каково могущество Хафиза В слове незакатной высоты. Замерев, гадавшие внимали Черной вязи белого листа, Потому, что правду мне сказали В этот вечер женские уста. Где стоит между ветвей зеленых На мечеть похожий кипарис, Тайной властью тысячи влюбленных Сделал приближенными Хафиз. Как велит обычай, в знак привета Прикоснувшись к сердцу и ко лбу, Я, склонясь над книгою поэта, Стал свою загадывать судьбу. – Отвечай, – спросил я у газели Голосом беззвучным, как во сне: – В этот час тоскует обо мне ли Дорогая в отчей стороне? – О себе гадал, и о любимой, И о том, что связывает нас. И давал Хафиз ответ правдивый На любой вопрос мой всякий раз. И тогда спросил я в изумленье: – Как, Хафиз, все знаешь ты про нас, Если от Шираза в отдаленье Славится не розами Кавказ? – Лунный свет лила ночная чаша, И сказал задумчиво Хафиз: – Знай, любовь существовала ваша С той поры, как звезды смотрят вниз.
МЕЧЕТЬ ШАХ-АБАСА В ИСФАГАНЕ
К себе приковывая взор, Земли и неба сблизив грани, Стоит, векам наперекор, Мечеть, красуясь, в Исфагане.
Мечети было суждено, Чтоб сумрак тайн ее окутал. Шепнешь в ней слово, и оно Плывет, озвученно, под купол.
И повествует мне рассказ, Не сгинув в древностном тумане: «Решил однажды шах-Абас Мечеть построить в Исфагане.
И разослал глашатых он В пределы дальних мест и отчих. И во дворец со всех сторон Сошлися лучшие из зодчих.
И со ступени голубой, Вблизи журчащего арыка, Сложив ладони пред собой, К ним слово обратил владыка:
– Должны построить вы мечеть, Покуда царствовать я буду, Но чтоб она могла и впредь Стоять в веках, подобно чуду.
Они ответили ему: – Не торопись на нас гневиться, Ты стар уже, и потому Не сможем в срок мы уложиться.
И лишь один сказал: – Мой шах, Клянусь: по собственной охоте, Обдумав трезво этот шаг, Готов я приступить к работе…
Отменно двинулись дела, Сам шах держал все на примете. И в срок заложена была Основа будущей мечети.
И вдруг над шахом, словно плеть, Взметнулась весть, грозой чревата: Мол, зодчий, строивший мечеть, Бежал из города куда-то.
– Догнать! – взъярился шах-Абас, – Живым иль мертвым, но доставить, А не исполните приказ, Всех вас велю я обезглавить…
Исчез беглец. Лет пять с тех пор Прошло. Но вот доносят шаху, Что из бегов к нему во двор Явился зодчий, как на плаху.
И прежде чем его казнить, Спросил у зодчего владыка: – Сумев основье заложить, Почто бежал от нас, скажи-ка?
– Ты был похож на седока, Что шпорит скакуна до крови, А чтобы строить на века, Окрепнуть следует основе.
Случалось, рушились во прах Столпы держав. Что хмуришь брови? И вера может рухнуть, шах, Когда нет твердости в основе.
Не испугавшись топора, Я потому явился снова, Что стены класть пришла пора, Достигла крепости основа.
Взглянув на звездный календарь, Сумей себя переупрямить. Приступим к делу, государь, Чтоб о тебе осталась память.
И зодчий шахом был прощен, Но стал печальней шах, чем ране… Стоит над бурями времен Мечеть, красуясь, в Исфагане.
САБЛЯ НАДИР-ШАХА И РУБАЙ ОМАР ХАЙЯМА
Отгарцевавший в царствии подлунном И превращенный временем во прах, С клинком в руке на скакуне чугунном Седым Мешхедом скачет Надир-шах.
Не изменивший собственной натуре, Надменный всадник грозен и упрям. И белой чашей в древнем Нишапуре, Как будто сам венчал себя Хайям.
И восклицает сабля Надир-шаха: – Мне власть была завидная дана, Я всласть рубила головы с размаху, Приказу высочайшему верна.
Царя царей – великого Надира Я славила, сверкая и звеня, И в двадцати походах он полмира Смог покорить при помощи меня.
Придворные поэты фимиама Мне не жалели, словеса граня. Но почему вас, рубаи Хайяма, Умельцы не вчеканили в меня?
– Мы рождены для разного напева, – Хайяма отвечали рубай, – Ты пела смерть, исполненная гнева, А мы любовь – глашатаи любви.
Хозяин твой и в праздник хмурил брови, А с нашим – радость век была дружна. Твои уста карминились от крови, А наши – от багряного вина.
Тебя боялись больше вести черной, А нас встречали, как благую весть. Ты принуждала к робости покорной, А мы свободе воздавали честь.
Владелец твой, вдевая ногу в стремя, Немало городов чужих сторон Смог покорить, но покорить на время, А нами мир навечно покорен…
В Мешхеде Надир-шах, подобный буре, Как будто бы грозит чужим краям, И белой чашей в древнем Нишапуре Желает с вами чокнуться Хайям.
ОТВЕТ ХАЙЯМА
Собственному преданный исламу, Чьи не слишком строги письмена, На поклон придя к Омар Хайяму, Осушил я полный рог вина,
И, оставшись трезвым, как арыки, Вопрошал душевен я и прям: – Чей ты будешь? Персы и таджики Спорят из-за этого, Хайям?
Словно из таинственного храма, Прозвучал ответ его сквозь смех: – Я не беден, и богатств Хайяма Под луной хватить должно на всех.
Я ХОДИЛ ПО ЗЕМЛЕ ШАХИНШАХОВ
Я ходил по земле шахиншахов И однажды над лунной водой Там не в праздном кругу вертопрахов Персиянке внимал молодой.
На устах неподдельный багрянец, А в глазах – чуть лукавая синь: – Говорят, что у вас, чужестранец, Нет ни шахов давно, ни шахинь?
– То неправда, ханум! И поныне Шахи есть у нас в образе гор. И возлюбленной рад, как шахине, Поклоняться любой до сих пор.
ОТНОШЕНИЕ К ЖЕНЩИНЕ…
Я спросил на вершине, поросшей кизилом: «Что мужского достоинства служит мерилом?» «Отношение к женщине», – молвило небо в ответ.
«Чем измерить, – спросил я у древней былины, – Настоящее мужество в сердце мужчины?» «Отношением к женщине», – мне отвечала она.
«Чем любовь измеряется сердца мужского?» «Отношением к женщине…» «Нет мерила такого», – возразили служители мер и весов.
НА ЗОЛОТОМ ПЕРГАМЕНТЕ ВОСТОЧНОМ…
У Мелик-шаха заслужив почет, Высокого исполненные смысла, Писал алгебраические числа Омар Хайям – придворный звездочет.
Арабская цифирь, а по краям На золотом пергаменте восточном Есть где сверкнуть стихам четырехстрочным, Которые сложил Омар Хайям.
Пергамент, словно пиршественный стол, Он головы легко насытит ваши, А по краям стоят хмельные чаши На дне – кто пил их – истину нашел.
СТИХИ, В КОТОРЫХ ТЫ ВОСПЕТА
Такого нету амулета, Чтоб от сердечных ран спасал. И персиянкам я читал Стихи, в которых ты воспета.
И, хоть в стихах вознесена Ты всякий раз была высоко, Не высказала мне упрека Из многих женщин ни одна.
А ты, лишаясь белых крыл, Бросаешь снова мне упреки За то, что преданные строки Одной из них я посвятил.
*
Вижу я: твои руки как руки, Не похожи на звезды глаза. И бровей неприметны излуки, Хоть черны они, словно гроза.
И собой драгоценного лала Не стремятся напомнить уста. Но обличьем твоим, как бывало, Я любуюсь опять неспроста.
Что возникнет, когда на странице В книге слово от слова отсечь? Но сольются слова в вереницы, И поймешь, как пленительна речь!
ГУГУШ
«Верю, верю, Люблю, люблю». Трепет коснулся душ. «Верю, верю, Люблю, люблю», – Петь начала Гугуш.
Бьет в маленький бубен ее рука, Ах, милая ворожея, Не знаю персидского языка, Но все понимаю я.
«Верю, верю, Люблю, люблю». Свет вокруг бирюзов. И, очарованный, я ловлю Песенки тайный зов.
«Верю, верю, Люблю, люблю». Кто-то кому-то люб. «Верю, верю, Люблю, люблю». Клятва слетает с губ.
В песне два слова, но снова они Вместили близь отчих сторон Ночи, которым завидуют дни, Очи, где я отражен.
«Верю, верю, Люблю, люблю». Это как дождик в сушь. И, очарованный, я молю: – Спой мне еще, Гугуш!
РОЗЫ ШИРАЗА
Мирзо Турсун-заде
Венчают стихов виноградные лозы Столетия каждою грудь. Ты помнишь, Мирзо, как ширазские розы С тобой провожали нас в путь?
Быть может, завиднее нет их удела, Где утренний купол цветаст. И сколько бы времени ни пролетело, Хафиз им завянуть не даст.
Клубились над городом первые грозы И первые вились стрижи. Ты помнишь, Мирзо, провожали нас розы, Как будто надев паранджи.
Они нам шептали: «Грешно торопиться, Хоть на день отсрочьте отъезд, И наши пред вами откроются лица, Как лучших ширазских невест».
Поверь мне, Мирзо, я с утра до заката Красой любоваться горазд. Ах, розы Шираза! Воспев их когда-то, Хафиз им завянуть не даст!
ПЕСНИ ГОР
ГУНИБ
Вот я снова стою На знакомой кремнистой вершине. Здравствуй, славный Гуниб, Дагестана живая краса! Подо мною аул, Где всегда на зеленой равнине, Словно солнечный свет, Мне цветы обжигают глаза. Я дышу высотой. Облака мне ложатся на плечи. Слышу вздохи Койсу – Ледяной своенравной реки. И, как верных друзей, Тополя обнимаю при встрече И приветствую горы Торжественным взмахом руки. Я готов, словно в детстве, Влезать на деревья с весельем, Слушать эхо в горах, По стремительным кручам сбегать, Засыпать на меже, Беззаботно бродить по ущельям И аульской девчонке В любви признаваться опять. Ты прекрасен, Гуниб, Что с твоей красотою сравнится? Я за то благодарен Своей беспокойной судьбе, Что под небом твоим Довелось на земле мне родиться, И в разлуке всегда Мое сердце стремится к тебе. Здесь орлят обучают Орлицы летать на свободе, И хранят сыновья В своих душах заветы отцов. Здесь немало преданий Живет в моем гордом народе, И чунгуры поют О немеркнущей славе бойцов, Про геройских мужей, Что во имя свободы и мира, Бросив громкий свой клич По аулам в родимом краю, Разгромили в сраженье Персидского шаха Надира, Отстояв свои горы – Исконную землю свою. Знаю: предки мои Были люди, видавшие виды, Сохраняют легенды О них знаменитую быль. Спят под камнем седым Шамиля боевые мюриды, Но живет среди горцев С царем воевавший Шамиль. Мой Гуниб дорогой, Я люблю твое гостеприимство, Твои звонкие песни, Прекрасных твоих дочерей И рассказы ашугов О нерасторжимом единстве Твоих подвигов прошлых И подвигов нынешних дней. Назову твое имя – Я слышу в нем сад соловьиный. Пусть тебя, мой Гуниб, Стороною обходит беда, Пусть любуется солнце На долы твои и вершины, Отраженье которых Ношу в своем сердце всегда.
*
Всему я на свете Люблю свою меру: И утру, и полдню, И сумеркам серым, И снам, и покою, И песням старинным, И даже траве В наших горных долинах.
Но только в одном Не хочу я предела: В бурлящем кипенье любимого дела. Хочу я прожить плодотворно и много Не ради того, чтоб бродить по дорогам И греться под солнцем родимого края, И даже не ради тебя, Дорогая.
И где б я ни жил, Моя песня стремится К родимым аулам, К любимой столице… Как в песне без жизни – ни слов, ни мотива, Так в жизни нет жизни без песни правдивой.
ПЕСНЯ СОЛОВЬЯ
Слышишь песнь соловья? В ней звучит торжество. Но о чем он поет? Неизвестно, увы, никому. Я уверен: О родине песня его. Ведь другая давно б надоела ему!
*
П. Ю.
Дождик за окном – о тебе я думаю, Снег в саду ночном – о тебе я думаю. Ясно на заре – о тебе я думаю, Лето на дворе – о тебе я думаю. Птицы прилетят – о тебе я думаю, Улетят назад – о тебе я думаю. Зелены кусты, скрыты ли порошею, – Ни о чем невмочь, – о тебе я думаю. Уж, наверно, ты девушка хорошая, Если день и ночь о тебе я думаю.
*
Скоро, скоро настанет весенний рассвет. Люди спят, до влюбленного дела им нет. Мне всегда был приятен предутренний сон, Но и этого нынче тобой я лишен. Для того чтобы знала ты, как я люблю И от этой любви постоянно не сплю, Я б хотел свое сердце вложить тебе в грудь, Но тогда и тебе до утра не уснуть!
*
Много родников в моих горах, Все они прозрачны и певучи. Словно близнецы, в полях цветы, И не отгадать, который лучше.
Много девушек в моих горах, Все они прилежны и пригожи. Словно сестры, схожи меж собой, На тебя, пригожая, похожи.
Я друзьям не хвастал никогда, Что красивей ты своих соседок, Но перед дорогой лишь тебя Увидать хотел я напоследок.
Вижу лица милые вокруг – В них твои глаза, твои улыбки; А твое лицо мне никого Не напомнит даже по ошибке.
Ярко светят звезды в темноте, Друг на друга все они похожи. Но одна – не знаю почему – Самых ярких в небе мне дороже.
*
Я в горы поднялся – Чиста и звучна, Устало мечтала Свирель чабана о нас.
В ущелье сошел я – Быстра и легка, Летела, шумела, Звенела река о нас.
Я по лесу шел, Где в слезинках смолы Рыдали, скрипели И пели стволы о нас.
А мы-то с тобой Говорили не раз, Что нам только Ведома тайна о нас.
*
Часто я вспоминаю в далеком краю Двухэтажную саклю родную мою. Часто я вспоминаю то поле меж скал, Где на резвом коне я мальчишкой скакал. Часто я вспоминаю родник у села, Где она мне впервые кувшин поднесла. Часто я вспоминаю тот путь на ветру, Где она провожала меня поутру. Но ни разу не вспомнил я ту, что любил, Потому что ни разу о ней не забыл.
ПИСЬМО
Здесь еще снег не стаял, Крыши – в белых папахах, А ты с земляком прислала мне С горных лугов цветы… И в дымный вокзал ворвался Легкий весенний запах, И, знаешь, мне показалось, Что это приехала ты.
Я принял их, как встречают Гостя в домах кавказских! Поставил на видном месте, Свежей водой поил. Но мало они погостили: Скоро поблекли краски, И стебли к свету тянулись Уже из последних сил.
Венчики наклоняя, В руках моих увядали. Как я хотел спасти вас, Ранней весны ростки!.. Вдали от лугов зеленых, От горной солнечной дали Медленно опадали На письменный стол лепестки.
И опустело в доме, Будто мы вновь простились… И за окном капели – Уходит, уходит зима! И на Тверском бульваре Ландыши появились… Знаешь что, дорогая, Ты приезжай сама!
ПРОСТО ТАК НИЧЕГО НЕ БЫВАЕТ
Шуточная песня
Ночь темна. Над аулом туман, Но крадется домой Сулейман, Где то мысли его вдалеке, А ворота давно на замке. А наутро по комнатам бас: «Где ты шлялся опять, лоботряс?!» «Просто так я вчера опоздал», – Неуверенно сын отвечал.
Кто ж поверит ему! Кто ж не знает: Просто так ничего не бывает, Без причины совсем неумно Не в калитку входить, а в окно.
А соседская дочка Айшат Облачается в новый наряд, А в ауле соседи о том Что то шепчут друг другу кругом. И спросила у дочери мать: «Что все это должно означать?» Отвечает Айшат: «Разве жаль? Просто так надевала я шаль…»
Кто ж поверит ей! Кто ж не знает: Просто так ничего не бывает, Просто так три недели подряд Наряжаться б не стала Айшат.
Молодая луна, на беду, Осветила тропинки в саду, А в саду Сулейман средь ветвей Обнимался с подругой своей. Но характер у сторожа крут: «Говорите, что надо вам тут?» «Просто так мы зашли в этот сад», – Говорят Сулейман и Айшат.
Кто ж поверит им! Кто ж не знает: Просто так ничего не бывает, Просто так разве надобно нам По чужим хорониться садам?
А в один из безоблачных дней Созывали веселых гостей, Где-то бубна послышался звон, С женихом прогремел фаэтон. Для соседних аулов задача: «Как понять это? Что это значит?» Посылали с вопросом, А там: «Просто так», – отвечали гонцам.
Кто ж поверит им! Кто ж не знает: Просто так ничего не бывает, Ни с того ни с сего, сам собой Не затеется праздник такой.
ПОСЛЕ ДОЖДЯ
Ребенок плачет, но подходит мать – Он в люльке улыбается опять. Вот так и листья. Ты на них взгляни: Лишь дождь прошел, И вдоль сверкнувших улиц, Еще в слезинках, мокрые, они При виде солнца снова улыбнулись. И с новой силой в этот светлый час Ручьи в горах заводят песнопенья, Вот так звенит в руках ашуга саз , Когда придет к ашугу вдохновенье. Ты посмотри: Вблизи и вдалеке Под небом вся природа посвежела, Как девушка, что вымылась в реке, А высохнуть на солнце не успела.
ДОЧЬ ЛЕСНИКА
Шуточная песня
Луна не взошла, и в лесу темно, Одно лишь окошко освещено. Дочь лесника стоит у окна, – Коса у нее, словно полночь, черна. Коса как темень, лицо как свет, Как летний полдень… Светлее нет!
Вдруг шорох нарушил тишину, Путник усталый подходит к окну. Кто этот путник? Ведь ночью сюда Люди не ходят почти никогда. Дочь лесника стоит у окна. «Кто там?» – испуганно шепчет она.
«Не бойся меня, я не зло несу. Охотившись, я заблудился в лесу. Я шел и свет увидал в окне, И отдохнуть захотелось мне. Но если гостю не рады здесь, В лесу достаточно места есть!»
Как бурка Али, ночь темнеет вдали, И как темень ночная бурка Али, Но чернее бурки его глаза… Такого джигита прогнать нельзя. Отвернулась Пари, не сказав ничего, И отдохнуть впустила его.
А рано утром, еще до зари, Поднялся с постели отец Пари. «Не вор ли, не зверь ли к нам в дом проник?» – Косясь на двери, спросил старик. «Не вор к нам крался, не хищный зверь – То ветер подул, и открылась дверь!..»
И снова ночь, и в лесу темно, Одно лишь окошко освещено. Дочь лесника стоит у окна, – Коса у нее, словно полночь, черна. Коса как темень, лицо как свет, Как яркий полдень. Светлее нет!
Никто в эту ночь не подходит к окну, Никто не тревожит тишину… Дочь лесника стоит у окна, Пристально смотрит в темень она, И думает девушка: «Почему Опять бы не заблудиться ему?»
ПОЛДНЕВНЫЙ ЖАР ОТЦОВСКИЙ ДОМ И ПАШНЯ
Отцовский дом и пашня. Вот он, дом, Стоит, как и стоял… Но где же пашня? Следов ее не сыщешь и с трудом, Не восстановишь – как и день вчерашний.
И нет у птицы одного крыла, Одна струна осталась у комуза… Но дом и пашня – нет добрей тепла, Но дом и пашня – нет мудрей союза…
Все видится: полетам нет конца, Все слышится – комуза двухголосье… Все помнится, как были для отца Легчайшим оперением – колосья…
Остался дом отцовский. В очаге Огонь не гаснет, хоть и не пылает. Его тепло вблизи и вдалеке Меня сейчас, как прежде, согревает.
Но пашня где?.. Как вовсе не была!.. Ни там, ни здесь – недалеко от дома… Никто не спросит, как идут дела, Как молотьба?.. Ни сена, ни соломы…
Остался дом отцовский… И кинжал. И звук пандура долетел сквозь годы… Какой безумный фокусник смешал Все наши пашни, словно карт колоду!..
И землю, что считалась тучной встарь, Под стройку забирают без печали: Разбит благополучия фонарь, Хозяйству ногу попросту сломали.
Остался дом… В предчувствии тепла Стучатся птицы весело и дробно В стекло… Но где же пашня, что была Молитвенному коврику подобна?
А кладбище расширилось… Гляжу – Надгробья те – не на отцовской пашне? С кого спрошу – ума не приложу, – Ответит кто за урожай пропавший?
Остался дом о четырех стенах, Но крыша уж не та, сказать по чести: На саклях нынче горских нет папах, А кепки все – из шифера и жести.
Печалюсь, что не высится скирда Отцовская… А крыши? Что там – крыши!.. …Что станем сеять нынче – и когда, Мать говорит. Я – как сегодня – слышу.
Былые дни пред взором потекли: Отец за плугом, и быки в тумане… О этот запах вспаханной земли, – Я не припомню ничего желанней!
А после – лето. День и ночь подряд – Об урожае были все заботы… В горах не выпал снег… Какой же град Все погубил – по воле злой кого-то…
Отцовский дом остался… Бастион, Он вечный в скалах, крепость – у подножья. Но что же будет, если только он Один остался – на скалу похожий?
Откуда быть аулу, если нет Домов?.. И, значит, поздно или рано Аулов всех исчезнуть может след, А значит, и не станет Дагестана?..
Но разве не хозяева мы здесь?.. Здесь наши очаги и колыбели! Не мне ли звезды посылают весть? И дом отцовский охранять не мне ли?..
Отцовский дом и пашня… Пролилось Здесь столько крови… Шли бои веками… Здесь стольким горцам драться привелось За пядь земли. За каждый дом и камень.
И если сам Хаджи-Мурат ступал На пашню и звенела сталь в ауле, – Забуду ли я пашню среди скал, Отцовский дом я позабыть могу ли?..
*
Куда скрылись все те, кто нам прежде уроки давал? Оказались кривыми тропинки, чуть что – и провал… Отменили старинный напев и обрушился град, Когда старую песню на новый заладили лад.
Пусть ответит, кто в пору молитвы играл на зурне: Что за ветер подул и откуда на древней земле? На надгробиях больше не пишется славных имен – Не веревки ль из шерсти – уроки прошедших времен?
Но как трудно б они ни петляли, тропинки отцов, Запоздалая мудрость явилась в конце-то концов… Я потоков бурлящих понять не умел до поры, Пока снегом и льдом не покрылась вершина горы.
В САМОЛЕТЕ
Кочуют внизу облаков табуны, И звезды, как овцы, послушно Отарой бредут за козлом, чуть видны, По черной долине воздушной.
Лечу в самолете, с собой не в ладах, Сквозь ветер попутный и встречный, И думаю о повседневных делах, О жизни мгновенной и вечной.
Где небо с землею слилось – в этот час Огонь загорается рыжий: Как наши мечты, он все дальше от нас, Тем дальше от нас, чем мы ближе.
В полете любовь моя ночи и дни, На тысяче крыльях в движенье. Приблизилась ночь. Застегните ремни, Наш лайнер идет на сниженье…
*
Красавицы, как ваша жизнь?.. Поэты Вас что-то нынче стали забывать, Не ищут больше вас по белу свету, Во сне вас перестали призывать.
Я настроеньям этим не поддался И точно знаю – не поддамся впредь. Красавицы, я, кажется, остался Один – за вас готовый умереть.
Красавицы, увы, не без причины В поклонниках у вас я одинок: Теперь в стихах так много чертовщины, Что оттеснен любви всесильный Бог.
Красавицы, и все же тем не менее Ответьте, как живете вы сейчас? Активно молодое поколенье – Все митингует, позабыв про вас.
Красавицы, угрюма и сурова Идет зима… И в этой стуже кто Захочет вам сказать три нежных слова? Красавицы, кто вам подаст пальто?
Красавицы, ответьте, если можно: А есть ли польза в вашей красоте?.. Веревки, что из шерсти, понадежней, Чем рыцари несбывшиеся те!
ТРИ ОСТРОВА
Три острова моих в просторах океана – Без остановки к ним, без отдыха плыву. Вот первый: он не чужд лукавству и обману, И страсти в нем кипят, и грезы наяву.
Как он сверкает весь, хоть волны мутноваты… Поплыть бы мне туда, где прежде счастлив был?.. Ах, кабы удаль мне – ту, что была когда-то, Своим желаньям вслед я без оглядки б плыл!
Вот остров мой второй, достичь его не силюсь: Я до него доплыл – и на закат смотрю… Не видел прежде я, чтоб волны так бесились, Встречая, как врага, вечернюю зарю.
Уняться не хотят: больших и малых – сотни! То лезут на корму, то прыгают с кормы: Пропавшее вчера – мы все вернем сегодня, И завтрашним ветрам не поддадимся мы.
И третий остров мой в просторах океана, Мой завтрашний – его мне видеть не дано. Он за зыбями скрыт, за пеленой тумана: Не Атлантида – он не спустится на дно…
Аэродромы там, вокзалы, светофоры, И гавань тоже там последняя моя… К трем островам моим стремлюсь я сквозь просторы, К трем островам плыву без остановки я.
Я И САМ БЮРОКРАТ
Я и сам бюрократ… Кабинет у меня Меньше вашей квартиры едва ли. Я чиновник и сам. Не проходит и дня, Чтоб собрания строчек не крали.
И мои телефоны звонят и звонят… «Заседание…» «Некогда…» «Занят…» Стихотворцы с трибун воспевают, винят, Да от этого легче не станет.
На зеленых нагорьях напевы полны И любви, и надежды, и веры… Но любовь, словно лань, подстрелили чины, Веру предали ради карьеры.
Не подстрелена вовсе – убита она: Гром оваций и грохот событий!.. …Ходят стройные девушки мимо окна, Я ж – в бумажной погряз волоките.
Бюрократом назвал меня выпавший снег, Подтвердил это дождь легкокрылый… Но, меня пожалев и умерив свой бег, Мне шиповник весна подарила.
Да, я сам виноват, что с утра дотемна Митингую я многие годы. Я – причина тому, что была не слышна, Лишена была песня свободы.
И на звезды взглянуть было некогда мне, Что над нашим аулом светили, С добрым словом с утра обратиться к жене, Подойти к материнской могиле.
Куст осенний еще до конца не засох… Снова слово Махмуда я слышу: «О, горящего солнца безрадостный вздох!» Нет, наверное, должности выше…
