Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"
Автор книги: Расул Гамзатов
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 62 страниц)
В Сайгоне, В Сеуле, у черта в зубах – Везде воевал, а не ранен ни разу… И спьяну признался, что это – судьба, Хотя он не может терпеть желтомазых.
Моряк из Техаса по свету кружит, И я с моей песней кружусь недопетой – Она без конца и начала, как жизнь, Где следуют за пораженьем победы.
Но все возвратится на круги своя И все устремится к своей сердцевине, Где мама моя и жена, и семья, Которым так много я должен отныне.
Но вновь центробежная сила меня, Отторгнув от дома, помчала по свету, Чтоб в полночь или среди белого дня Я встретился с песней моей недопетой.
Но где она?.. Может, в Париже хмельном, Где тень Нотр-Дама нависла громадой? А, может, в Мадриде стоит под окном, Лаская изысканный слух серенадой?
Иль, может, в каком-то шальном кабаре Опять донага раздевается где-то, Судьбу подчиняя азартной игре, Ведь даже планета, как девка, раздета!
И падают, словно снаряды с небес, Ее голубые святые одежды: Честь, верность, любовь – и уже она без Того, без чего не бывает надежды.
И азбукой морзе летит ча-ча-ча Опять триумфально из города в город, Но совесть, как шуба, слетает с плеча И ахают все, ведь король-то наш голый!..
В его государстве вновь царствует зло И ложь ковыляет на глиняных ножках, И пьяная баба своим помелом До блеска дворцовые чистит дорожки.
Запретная зона… Я здесь никогда Свою недопетую песню не встречу, Уж лучше мне снова вернуться в Цада, Где громче поется и дышится легче.
А, может, податься мне в шумный Бомбей, Где девушки смотрят из окон печально В надежде дождаться любимых парней, Что их окольцуют венком обручальным?
О, как же униженна их красота, Годами, которые тянутся долго, Пока, наконец, молодая мечта Состарится, так и не выйдя из дома.
В Берлине, в Гонконге, в Сеуле – везде, Где я побывал в своих поисках вечных И где поклонялся земной красоте, Печалясь о том, как она быстротечна.
Как будто бы женщин преследует рок – В семнадцать наивны они и прекрасны, Но только коснется лица их порок, Они уже и через год безобразны.
И плечи покаты, и ноги кривы… А сердце?.. Как будто гадюка живая, Но та от природы такая, увы, А что же девичью судьбу искривляет?
Нет, я никого не пытаюсь винить: Ни девушек этих, ни дальние страны… Во мне недопетая песня звенит, На миг заглушив даже рев океана.
И вновь ускользает, как рыба из рук, Густой чешуею на солнце сверкая. И сразу сжимается сердце, а вдруг Уже никогда я ее не поймаю?..
Неспетая песня… Но, может быть, я Искал ее вовсе не там и не с теми, Когда устремлялся в чужие края, Преодолевая пространство и время?
В Сантьяго, в Чикаго, в Оттаве – везде: И в солнечном Рио, и в пасмурном Осло, При свете неоновом и в темноте Мне было найти эту песню непросто.
Но интуитивно я шел наугад, Блуждая один в городских лабиринтах, Где каждый квартал, будто каменный сад В греховной ночи пламенел гиацинтом.
В безумной Америке, где авеню Манят ослепительным блеском рекламы, Я видел умопомрачительных ню На грязных подмостках нью-йоркских бедламов.
Там царствовал доллар – невежа и плут, И с пьяной ухмылкой бахвалился рьяно, Что в мире подлунном, где все продают, Ему даже совесть купить по карману.
Какую угодно на ощупь и цвет У нищего нигера и президента, Поскольку нигде такой совести нет, Чтоб не продавалась согласно моменту.
Все цену имеет – и плоть, и душа, И только лишь то неподкупно на свете, За что не дается никем ни гроша, Чтоб зря не выбрасывать деньги на ветер.
И тысячи двадцатилетних сердец Внимают с восторгом губительной речи, Которая, их превращая в овец, На бойне какой-нибудь всех искалечит.
В Корее, Вьетнаме?.. Не все ли равно, Где в голову юного выстрелит юный, Как будто бы не наяву, а в кино Сражаются на смерть хазары и гунны.
Но мы же не варвары в веке своем, Тогда по какой же указке незримой Палим без разбора и ночью, и днем По мирным селеньям, как по Хиросиме?
Одно из таких называлось Сонгми… Теперь его нет уже больше на карте. Но те, кто отважно сражались с детьми, О Божьей, как видно, не ведали каре.
О двадцатилетние, мир полон слез, Так не приближайте агонию мира, Чтоб «быть иль не быть?» – этот вечный вопрос Остался навек лишь в твореньях Шекспира.
IV.
Не знаю, с чего эту песню начать, Таинственную, как лицо под вуалью, Которое виделось мне по ночам, Но утром скрывалось за синею шалью.
И вдруг мне припомнилось время, когда Я сам был мальчишкою двадцатилетним… В тот год к нам нагрянула в саклю беда, Которая так и не стала последней.
Мой брат в Балашове скончался от ран… И старый отец наш – поэт и философ, Над свежей могилой стоял до утра, Роняя скупые отцовские слезы.
А мама достала свой черный платок, Чтоб спрятать под ним побелевшие пряди… Об этом я несколько горестных строк Тогда записал в своей школьной тетради.
И средний мой брат не вернулся с войны, В земле черноморской остался навеки, Чуть-чуть не дожив до победной весны, Что в горный аул ворвалась, словно ветер.
Раздвинула занавес туч грозовых, Чтоб хлынуло майское солнце на скалы, Которые в шапках своих снеговых Стояли угрюмые, как аксакалы.
И мир засиял, словно медный кувшин. Наполненный чистой прохладной водою, Небесную высь и равнинную ширь От вечной вражды заслоняя собою.
Так было когда-то в том мае хмельном, Что выцвел с годами, как старое фото, Которое время в семейный альбом На память упрятало бесповоротно.
Но тут же забыло… И снова вражда Из пепла воскресла, из мрака, из тлена, Чтоб облаком смрадным накрыть города, Земле угрожая и целой вселенной.
И вновь старику уподобился мир, Который в предчувствии смертного часа Не может о страхе забыть ни на миг И с криком о помощи медленно чахнет.
Наш мир! Сотворенный из многих страстей, Из зла и добра, как из плоти и духа, Вновь корчится в противоборстве идей, Как будто лишен он и зренья, и слуха.
То в море невежества блещет умом. То в куче отбросов сверкает талантом. То тускл он, как грязи слежавшийся ком, А то ослепляет глаза бриллиантом.
Он проклят стократно и столько ж любим, Наш мир многоликий, великий и странный. Готов на колени я пасть перед ним, Прижавшись щекою к груди океана.
Чтоб слушать огромное сердце его – Биенье источников, волн и вулканов И взрывы торпедных ракет и всего, Что совесть во мне бередит, словно рану.
Сверкающий мир!.. Кто ты?.. Юный жених, На свадьбе познавший бессмертную силу? А, может, худое затеявший, псих, Что смотрит с восторгом в свою же могилу?
Блуждающий мир!.. Кто ты?.. Слабая плоть, Что ждет исцеленья от долгой болезни? Иль тот самурай, что упал, словно плод, Пронзив себя насквозь смертельным железом?
Ты песня о жизни иль стон о конце Той двадцатилетней японки прекрасной, Что с невыразимой тоской на лице Навеки покинула юности праздник?
Обманчивый мир!.. Сколько светлых надежд Швырнул ты, играючи, в темную бездну?.. И вcе же меня хоть намеком утешь, Что жизнь моя грешная небесполезна.
Что я не напрасно карабкался ввысь По горной тропинке, блуждающей в скалах. Что по сердцу все мои песни пришлись Юнцу желторотому и аксакалу.
И матери старой, что ждет у окна Из долгого странствия сына седого. Страшась, что его не узнает она, Когда, наконец, он появится снова.
И женщинам всем, как единственной той, Что, будто пророчество, необъяснима – Вращается в сердце, как шар голубой, Где горы и степи проносятся мимо.
Изменчивый мир!.. Все равно сохраню Я верность тебе до последнего слова. Которое не превратится в броню, А будет открыто для ветра любого.
И в этом волшебном японском саду, Где празднуют двадцатилетия праздник, Хочу я открыто у всех на виду Тебе пожелать оставаться прекрасным!
Пускай же хороший не станет плохим И злой человек в добряка превратится. Здоровый вовек пусть не будет больным И жизнь его светлая долго продлится.
Скупой станет щедрым, а трус – смельчаком, Дурак станет умным, хмельной протрезвеет. Богач пусть поделится с нищим куском, Голодный насытится, сытый прозреет.
Мир создан для всех, не тяните его Вы в разные стороны, как одеяло, Не то не достанется вам ничего, Живите на свете, довольствуясь малым.
Пусть лучше еще станет каждый из вас, И пусть этот мир заключит вас в объятья И вихрем закружит вас юности вальс, Как будто воздушное бальное платье.
Влюбляйтесь друг в друга! Приснитесь во сне! Пусть день друг без друга вам кажется скучным. Прошу, заслоните дорогу войне, Что вновь надвигается грозною тучей.
Давайте навеки мы соединим Народы, мелодии, разные страны, Чтоб за руки крепко держались они, Коварному не поддаваясь обману.
Как звезды на небе, деревья в лесу, Как птиц перелетных крылатая стая, Как бурные волны в Аварском Койсу, Что к морю Каспийскому путь пролагают.
Всем место найдется под солнцем у нас: Горе и равнине, пичуге и зверю… Пока в небесах этот свет не погас, Надеяться будем, любить мы и верить.
Пускай необъятен людской океан. Но каждой волне места хватит в нем тоже, Как сердцу любви, от которой я пьян, И нет ничего мне любимой дороже.
Но длинные руки у злобы людской, Она ненавидит счастливые лица. Когда на земле воцарится покой, От зависти жгучей ей ночью не спится.
И снова взрываются бомбы тогда, Когда миром правят пустые обиды. И ненависть губит опять города И страны, что канули, как Атлантида.
Одни убивают друг друга, увы, Другие себя убивают жестоко. Планета, как рыба, гниет с головы, И нет, к сожаленью, в ней больше пророка.
И в мире по-прежнему царствует страх, Он крутит колесики явно и тайно. Но длится безумная эта игра, Где выиграть можно всегда лишь случайно.
Ведь мир этот болен и время больно. Но где от болезни смертельной лекарство? Неужто совсем не найдется оно, И рухнут когда-нибудь все государства?
О молодость мира! Одна только ты Способна еще исцелить землю эту, Из вечной пустыни кровавой вражды В пленительный сад превращая планету.
Чтоб солнце сияло, звенели дожди, И реки весной разливались, как море. Чтоб мать прижимая младенца к груди, Не ведала больше ни страха, ни горя.
Чтоб в Индии не голодали вовек И чтоб во Вьетнаме война прекратилась, И чтоб милосердным вновь стал человек, И чтоб снизошла на него Божья милость.
Чтоб снова вернулись весной журавли, Чтоб вновь из руин Хиросима восстала И чуткое сердце ранимой земли От вечных трагедий земных не устало.
О молодость века! Что будет с тобой? Родишь ли ты нового Гейне, Шекспира? Скажи мне, где Лермонтов твой и Толстой? Что завтра ты дашь обновленному миру?
Бетховена? Лорку или Пикассо? А, может быть, Гитлера и Муссолини? Чтоб вновь люди стали похожи на сор, И жизнь их была даже горше полыни.
О молодость века! Вновь в колокол бей, Чтоб не повторилась трагедия эта, Чтоб в мертвом саду обгоревших камней Опять расцветала вишневая ветка.
И к сроку на ней пусть созреют плоды, Как будто пурпурные капельки крови. Пусть сбудутся все молодые мечты, И юность пусть не разминется с любовью.
И песня, которую я так искал, Пускай зазвучит вдруг аккордом мажорным В Японии также, как и среди скал Цадинских, и в каждом селении горном.
О молодость всей необъятной земли! Я верю в твою чистоту не напрасно, Пускай улетают мои журавли, Но ты оставайся такой же прекрасной!
1965 год
Последняя цена
*
Не верю, что в космической дали Вокруг Земли летают корабли. Когда 6 они из мрака свет бросали, Летучих звезд земные близнецы, – К ним запасные части на базаре Имели б тегеранские купцы…
В набег привычно царствие товара Цен золотую двинуло орду. Вдоль лавок тегеранского базара По лабиринтам крытым я иду.
Мерцает обольстительно с рассвета Прославленная в мире бирюза, Как будто персиянок из Мешхета Зеленовато-синие глаза.
Таинственный над ней струится пламень, Как свет небес, начавших вечереть. И кажется – зазывно шепчет камень: «Купи меня, чтоб после не жалеть!»
Жемчужины сиятельные в сборе, Как на парад выходят мировой. Добыть сумели их в Японском море Ныряльщики, рискуя головой.
Чем более товара, тем дешевле В лавчонках он, похожих на шатры. И только исключением издревле Являются персидские ковры.
Гляжу на них и вижу я поляны Вблизи Хунзаха с небом во главе, Где зорями наполнены тюльпаны И куропатки прячутся в траве.
Купить вас заклинает зазывала Громкоголосый, с бородой густой, Когда бедны – хоть четки из сандала, А при деньгах – хоть перстень золотой.
– На счастье, уважаемые гости, – Кричит другой, усердствуя с утра, Слонов купите из слоновой кости, Купите амулет из серебра!..
Слыхал я, что такие амулеты Под небесами всех на свете стран Измены отвращают и наветы, Уберегают от сердечных ран.
Готов, любуясь тонкостью чекана, Признать, что кубачинцев мастерство В прямом родстве с искусством Исфагана И обладает почерком его.
А вихрь платков тавризских на базаре Напоминает, грея зеркала, Мне свадебные пляски в Цудахаре И женские не руки, а – крыла.
Казалось, все настойчивей и резче, Людей встречая каждый раз гуртом, Взывают ослепительные вещи: «Купите нас, чтоб не жалеть потом!»
Схож исстари с чистилищем и раем Базар, где, прозорлива и слепа, К товарам льнет и караван-сараям Густая разномастная толпа.
Кого в ней нет! Бродяги и туристы, Хаджи здесь и китайский баламут, Газетчики, воры, контрабандисты, Ватаги хиппи и посольский люд.
Иду по тегеранскому базару, Где свой товар в рассветные часы С прошедшим и сегодняшним на пару Планета положила на весы.
Все продается, что имеет цену, Что спрос имеет в наши времена. И даже есть на черную измену, Как на товар, здесь красная цена.
И вряд ли могут в звездном океане Мчать корабли над вымыслом земным, Раз запасные части в Тегеране Не продаются на базаре к ним.
*
На торжище, как на аренду, Вновь две выходят стороны, Одна – заламывает цену, Другая – не дает цены.
Базарной схватке почитают Они неторопливый лад И торговаться начинают, Как перетягивать канат.
Две стороны, как два атлета, Достойна чья друг друга суть, Не потому ль, что власть расчета Одну им страсть вложила в грудь?
Кто верх возьмет из них в упорстве, Неведомо и знатокам, И не спешат в противоборстве Они ударить по рукам.
Являясь многого мерилом, Цена товара в свой черед, Как будто пламя над горнилом, То возлетит, то упадет.
И на базарном зодиаке Все знаки ей посвящены. Глядят досужие зеваки На вечный бой из-за цены.
Из-за нее бывали схватки Пожарче тех, когда в игре Один другого на лопатки Бросает лихо на ковре.
Цена распутна и лукава И потрафлять должна купцу. Воистину продажность нрава Ей искони была к лицу.
Спрос на товар ей потакает На всех подлунных берегах. Цепа товара возникает Не в мастерских, а на торгах.
Она мышей летучих слухом Магически наделена И обладать собачьим нюхом Во все умела времена.
Учует первая, к примеру, (То возлетит, то упадет), Неурожай, войну, холеру И на верхах переворот.
Клянусь, когда бы нам в угоду Она, держа по ветру нос, Взялась предсказывать погоду, Всегда бы верным был прогноз.
Играючи людской судьбою, Она видала, и не раз, Владык, склоненных пред собою, Как совершающих намаз.
Ее считать канатоходцем Мечтатель рыночный привык: Вот пошатнется, вот сорвется, Вот золотой затмится лик!
И должен я не без досады Сказать, слагая этот стих: Цена изменчива, как взгляды Журнальных критиков иных.
Порою, как пивную пену, Чтоб высока была она, Они того вздувают цену, Чьим сочиненьям грош цена.
Хвала мастеровому дару! И честно в каждой стороне Цена пусть будет по товару, Товар пусть будет по цене!
И там, достойные рутины, Плодятся бездари вокруг, Где мастера лишь в день кончины Цена осознается вдруг.
Ханжи прикинуться хаджами Сумели в наши времена – И совесть этими ханжами В живой товар обращена.
*
Театру базар Тегерана Под стать с незапамятных пор, И в драмах не терпит обмана Жизнь – главный его режиссер.
В ее постановках нет места Для щедрых, возвышенных чувств, Сильней здесь и слова и жеста Кармана властительный хруст.
И в сценах продажи и купли Здесь призваны разных мастей Играть не бесстрастные куклы, А люди, не пряча страстей.
И, верный речистому дару, Слагает впрямь как на духу Похвальное слово товару Купец, словно сват жениху.
Но вновь покупщик несговорчив. Не веря купцу, как лисе, Он, словно невеста, разборчив, Которую сватают все.
Не станет податливым воском Хозяин товарной орды. Под стать театральным подмосткам Базарных лавчонок ряды.
И нет ни конца им, ни края, И словно сюда на «гастроль» Случайно попал я, играя Статиста носатого роль.
Я просто участник массовки, Для этого мне никакой Не требовалось подготовки Актерской и языковой.
И мною освоена даже Персидская фраза одна – Могу вопрошать: – Какова же Последняя будет цена?
А рядом, порочный и славный, Даруя печаль и восторг, Усердствует в роли заглавной Владыка по имени Торг.
Мир целый держа на примете, Властительней прочих владык, Что все продается на свете, Считать он издревле привык.
Продажны, мол, песня и танец, И совесть – товару сродни, И нет у любви уже таинств: В товар превратились они.
Все сущее в мире он, присный, На шумных базарах годин, Имея расчет закулисный, На собственный мерит аршин.
Мол, все заклинанья бумажны, Мол, свет обезумел давно, В нем радиоволны продажны И схоже со шлюхой кино.
О чести к лицу ль бизнесмену Рядить, воспарив к облакам? Назнача последнюю цену, Ударить пора по рукам!
Не шелк с караваном верблюжьим Плывет сквозь пустынную тишь. – Чем нынче торгуем? – Оружьем! Дает наивысший барыш!
Там пулей поставили точку, Там угнан опять самолет. И слышится: – Деньги на бочку! – Разбой обретает почет.
Посольская нота – химера, Она не страшит никого. – Купите, купите премьера Со всем кабинетом его!
И, к новым проделкам готовясь, Доволен не зря сатана… – Замарана, лорд, ваша совесть, За черную нефть продана!
По воле великого Торга, Когда это надо, швырнут Живого в объятия морга, А мертвого к жизни вернут.
И, сердцем придя в сокрушенье, Восточный философ исторг: – Мир грешен, и правит им мненье Владыки по имени Торг.
С пером ты по этому миру Пройди, неподкупная Честь, Каких и не снилось Шекспиру, Трагедий в нем нынче не счесть.
*
Золото купит четыре жены,
– Война, говорите? – Что делать: война! – Платите! – Последняя ваша цена, Но кровь дешевеет, учтите!
За ребра подвешен соперник на крюк: – Плати отступного, А то, брат, каюк! – Чуть сбавьте! – хрип слышится снова.
Старик у молодки, как снег у весны, Ночует во славу Последней цены, Вновь джиннов потеша ораву.
Обрел по наследству богатство дурак: – Прислуживай, разум, Даю четвертак! – И разум откликнулся разом!
Как с ясного неба свалившийся вдруг, Здоровья последнюю цену Недуг Дает, не прибегнув к безмену.
– Эй, сколько ты стоишь, вчерашний вещун, Что рьяно Глаголил с высоких трибун? – Не стою теперь ни тумана!
Ложь Истине шепчет: что хочешь проси, Но только за это Язык прикуси – И в золото будешь одета!
Уродство беснуется с пеной у рта: – Последнюю цену Скажи, Красота! – А сколько с меня за измену?
Спросила папаха: – Скажи, голова, Цена тебе красная впрямь Какова? – Узнаешь! Сперва дай надену!
И красную цену лихой голове Узнала папаха, Оставшись в траве На поле кровавом, как плаха.
*
Сторговать бы песню на базаре, Заплатив лишь стоимость чернил, Но опять я, будучи в ударе, Взял пандур и песню сочинил.
Видно, делать это мне не внове, И, клянусь, не ягода кизил, А зарделась в слове капля крови, Словно взял и сердце прострелил.
Легче было б общего напева На базаре песню сторговать, А не лазить самому на небо, Тайных слез в ночи не проливать.
Я страдал, но обреченно кто-то Произносит, глядючи во тьму: – Ты пиши, когда тебе охота, Только, верь, все это ни к чему.
Устарели вздохи на скамейке, Глянь: на ней играют в домино. Что стихи, брат, если ни копейки Жизнь не стоит. То-то и оно!
С той поры, как предок на верблюде Путь через пустыню проложил, Много сказок выдумали люди, А кончалось все на дне могил.
Землепашец, государь и нукер Уходили. Не сочтешь могил. Ты пиши, пиши, но знай, что флюгер Многих правдолюбцев пережил.
Если лет неодолима память, Велика ль цена горючих слез? Память, говоришь? Какая память? Бабий Яр травой уже зарос.
Жизнелюбы, напрягаем силы, Словно на последнем берегу. И, как волны, множатся могилы, Замерев безмолвно на бегу.
Утверждал один, что смерти нету, Искушал лукавицу судьбу И не знал, что близкой смерти мету Носит сам на безрассудном лбу.
Тайно смерть на людях ставит знаки, И на жизнь не велика цена. Унесли две атомных атаки Сонм людской! Прожорлива война!
Вот гляди: на этом камне стертом Тень того, кто словно дым исчез. В одночасье, если верить мертвым, Рухнули на землю шесть небес.
Все века двадцатое столетье Затмевает по числу могил. А еще в запасе – бомба третья… К смерти мир себя приговорил.
Ты пиши стихи, коль есть потреба, Только помни, сжав перо в руке, Что уже само седьмое небо Всякий день висит на волоске.
*
Я смерть готов без страха повстречать. Хафиз
Руками скорбно потрясая, Себя жестоко били вновь Шииты в день шахсай-вахсая И лица раздирали в кровь.
– Зачем живем мы в царстве блуда, Где не ценнее жизнь, чем прах? Будь милосердным и отсюда Скорей нас забери, аллах!..
И, на могилы взгляд бросая, Склоняя голову опять, Порою сам шахсай-вахсая Не мог я в мыслях избежать.
Казалось: вся земля в могилах, Куда ни глянь – сплошной содом. Был улыбнуться я не в силах, И жгли стихи меня стыдом.
Кровоточила грудь, как рана, Ударов сыпался черед, Но выплывал, как из тумана, Надежды белый пароход.
И мой шахсай-вахсай кончался, И пробивался в сердце свет, И я, как мальчик, забывался, Что был Айтматовым воспет.
*
Был, как шахсай-вахсай, мой сон, И на рассвете, встав с постели, Я в тегеранском «Парк-отеле» Поспешно вышел на балкон.
И свежевымытое утро Меня пленило блеском чар. А солнце было рыжекудро И направлялось на базар.
Спросил я солнце: – Чем торгуешь? Быть может, золотом колец? – Заезжий гость, о чем толкуешь, Не ювелир я, не купец.
И, шествуя по всем базарам, Я ничего не продаю, А золотые кольца даром Хорошим людям раздаю.
И выметаю в час игрений С базаров метлами лучей Я мусор лживых заверений И пыль обманчивых речей.
Пока горю, мир будет вечен! – Ах, солнце, лучше бей в набат: Мир обезумевший беспечен, Доверчив и подслеповат.
Иные вертят им привольно, А жизнь его тонка, как нить. – Здесь вышел мир вперед: – Довольно! Меня не смеешь ты хулить.
Я жизни верная основа, Опора всех его опор. В моих устах бессмертно слово, Как на плечах вершины гор.
И знай, что всякого тирана, Задумавшего мной вертеть, Я на оси своей и впредь Смогу подвесить, как барана.
Известно: чем древней изделье, Тем выше на него цена, А как изделье был досель я Древней, чем звезды и луна.
И, сотворенный безупречно, Дышу любовью и тоской. В пространствах собственных навечно Прописан мною род людской.
*
Если сотканные в Иране На ковер положить ковер, То могу я сказать заране, Что родится гора всех гор.
Если сотканные в Иране Расстелить ковры как один, То предстанет, скажу заране, Величайшая из долин.
Писан киноварью тюльпана Иль под цвет бирюзы узор?.. Больше прочих ковров Ирана Мне запомнился Шах-ковер.
Может, я небеса обидел, Но подумал, ковром пленясь, Что таких, как на нем, не видел Радуг на небе отродясь.
Слишком просто назвать красивым Яркий вымысел старины. Шах-ковер мне казался дивом, Вправду нету ему цены.
Сто искуснейших персиянок За год выткать его смогли, Воплотили сто басурманок Облик отческой в нем земли.
«Наша Персия золотая» Нарекли они свой ковер. Торгашей налетела стая И к нему обратила взор.
И, ломя последнюю цену, Продавала его не раз. И, владельцев запомня смену, Скрылся за морем он из глаз.
Но приходит однажды белый Пароход, что надеждой зван. Через годы, живой и целый, Возвратился ковер в Иран.
Не последней цены ль он данник? И под небом его страны Говорю, очарованный странник: – Шах-ковер, тебе нет цены!
*
Я, в пределы мира вторгшись, Где страстей не гаснет пыл, Наблюдал за буйством торжищ И при этом говорил:
«Пусть становится дешевле В мире хлеб из года в год, Но дороже и душевней Станет слово в свой черед.
Покупается одежда Пусть задешево вдвойне, Только б вера и надежда Не снижалися в цене.
В баре девочкам за выход Пусть заплатит фирма вновь, Лишь бы не искала выгод Драгоценная любовь.
Пред купцом мы не ударим В грязь лицом, не из таких, А что женщинам подарим, Будет дорого для них!
Пусть умчится сочиненье Вдаль, завидно, сквозь года, Но дешевле вдохновенья Будет рукопись всегда».
*
Прекрасна жизнь!.. Саади
Под небом твоим повидавший немало, Тебя покидал я, Иран. Дымил паровоз у платформы вокзала, Словно куривший кальян.
И солнечным утром не жизни ли ради, Где яблонь извечен меджлис, Меня провожал жизнелюбец Саади И женолюбец Хафиз.
Летел к персиянкам – земным чародейкам Мой взгляд, словно ловчий сапсан. И всем говорил: «Ассаламу алейкум!» – Я, покидая Иран.
Из окон вагона мне виделись горы И гнезда на ветках дерев. Гимн жизни слагали крылатые хоры, Радостен был их напев.
И юность в честь жизни сходилася в пары, Был мир – словно брачный чертог. И жизни во славу шумели базары У перепутья дорог.
Хоть счет они знали рублям и копейкам, За словом не лезли в карман. И жизни сказал: «Ассаламу алейкум!» – Я, возвратясь в Дагестан.
*
К ракетам – не секрет – В продаже части есть, А к нашей чести – нет, В чести храните честь!
Над Черной речкой кровь Дымилась на снегу, Но вновь, и вновь, и вновь Пред честью мы в долгу.
А тем, кто честь продаст, Загубит свой талант, Оружья не подаст Незримый секундант.
В любые времена, В дни мира и войны, Дана нам жизнь одна, Которой нет цены.
Друг, памяти держись, Не рви с минувшим связь. Платили жизнь за жизнь, Под пули становясь.
За отчую страну Была, и не одна, Заплачена в войну Последняя цена.
И, вставший под ружье, Как рядовой солдат, Смог заплатить ее В бою мой старший брат.
В любые времена, Что следует учесть, Последняя цена У всех в запасе есть.
Суров ты, как гранит, Иль ангел во плоти, Но если долг велит Платить ее – плати!
526 строк Пять пальцев
1
Годы, встав на стремена, Мчат стремглав сквозь времена. Сколько лет дано ни будет, Жизнь дается нам одна.
Много звезд – одна луна, Много верст – одна страна, Та, что родиной зовется И пожизненно одна.
Вновь тревога иль война Иль из рога пьешь до дна, Друг мой, помни, ради бога: Женщин – много, мать – одна!
И отец в кругу вершин Есть у каждого один. Будь он грешен, но отречься От него не может сын.
И единственным от рода Ликом мы наделены, За двуликого природа Не должна нести вины.
Представай в своем обличье, Сохраняя в каждый миг От змеиного в отличье Нераздвоенный язык.
У тебя, к чему считать, Три папахи или пять, Голова одна, чтоб было, Чем у плахи рисковать.
Уважай чужое мненье, Но, достойный мудреца, Сам высказывай сужденья Лишь от первого лица.
В мире сто пороков есть, Лжепророков в нем не счесть. Хоть одна, как перст, но вызов Им бросает наша честь!
Знаю, орды двойников Есть у всех клеветников, Но двух истин не бывает, Облик истины таков.
Высь ясна или темна, Бал ли правит сатана Или ангелы пируют, Жизнь одна и смерть одна!
2
Друг, запомни: не для счета, Не для ровного числа, А даны нам для полета Два незримые крыла.
И два уха в спорах важных Настораживают слух. Заседателей присяжных Быть должно не меньше двух.
И глядим на свет и тени В оба мы во все года. Двух свидетелей, не мене, Призван суд иметь всегда.
Тишина иль грохот бури, Но созвучия полны На отзывчивом чунгуре Две натянутых струны.
Суть гармонии напевной В том, что всякою порой Нет второй струны без первой, Нету первой без второй.
И два лезвия кинжала Назначение свое Видят в том, чтоб их сливало Воедино острие.
И не дрогнут плечи наши, Будь хоть ноша тяжела, Но качаются две чаши На весах добра и зла.
Лихо свистнув взмахом плети, Из-за гор летит гонец, У пути на этом свете Есть начало и конец.
И хоть видятся на тризне Многим мрачные черты, Не дадут погаснуть жизни Страсть познавшие четы.
И любовь нас сводит в пары, И любви ликует жар. И желанных женщин чары Похмельнее винных чар.
Две руки у нас, и точно Знать должна наверняка Правая рука про то, что Левая творит рука.
Две руки – вернее братьев, И, как речку берега, Я хочу держать в объятьях Ту, что сердцу дорога.
3
Правда к выдумке причастна, Сказки складывались впрок, И стоял герой в них часто На распутье трех дорог.
И воочью сколько раз он Видел смерть, неволю, ложь. Вправо, влево – путь заказан, Прямо – тоже не пойдешь.
Пред огнем и я когда-то Слушал с трепетной душой, Как пустились в путь три брата – Старший, средний и меньшой.
Наша жизнь порой превратна И суровых тайн полна, И готова троекратно Нас испытывать она.
Смелость дарит упованья, Но, хоть трижды будешь лих, Помни: третье испытанье Поопасней двух других.
Берегись его пристрелки: Недолет и перелет… На часах у нас три стрелки Не вольны замедлить ход.
И не схож, клянусь вершиной, Если пальцы в кулаке, С золотою серединой Третий палец на руке.
И когда взметнет трезубцем Разыгравшийся Нептун, В море лайнеры трясутся, Паруса летят со шхун.
Грозовые видя знаки, Забывать мы не должны, Как две атомных атаки Грянули в конце войны.
Две их было за столетье, А не вырвать из груди. Ну а если грянет третья?.. Бог того не приведи!
Сквозь года тропу торишь ты И воскликнуть прав вполне: «Будь на свете проклят трижды Всяк, кто спор ведет к войне!..»
Вновь у неба цвет топаза, И пропел петух три раза. Ночь двоих прошла без сна, Третий бледен, как луна.
Знаю я, страстей невольник, Тот, кому претит узда, Что любовный треугольник Не исчезнет никогда.
Говорят, его всевышний Неспроста нарек «судьбой». Не печалься, Третий Лишний, Я и сам бывал тобой!
4
Кто дело доброе посеял, Пусть будет славен, как пророк, И пусть о нем узнают север, И юг, и запад, и восток.
Ведь так устроен мир, что в мире Пред ликом солнечным равны Открытых свету все четыре Необозримых стороны.
Седеет рыжий лес под небом, Весны и лета зелен дых. Год кажется мне круглым хлебом, Что поделен на четверых.
То буйствуют, то дремлют реки В пределах года одного, И упоительны вовеки Четыре времени его.
И двух волов четыре рога Почти вонзились в небеса. Благословенна будь, дорога, Арбы четыре колеса.
Хоть домоседства и не чужды Всю жизнь привязанности мне, Но в четырех стенах нет нужды Отсиживаться в тишине.
И слышу я, проснувшись рано, Как омывают шар земной Четыре властных океана – По океану за стеной.
И мир распахнут, словно книга, И над душою у меня Летит крылатая квадрига – Четыре огненных коня.
И все порывы чувств сердечных Куда сложней внутри эпох Арифметических, извечных, Беспечных действий четырех.
И рокот грома и затишье Дано мне право заключать В единое четверостишье – Оно души моей печать.
Иной словесною игрою Рад обелить себя в грехах: Мол, конь о четырех ногах, А спотыкается порою.
Но мужу грешному, признаться, Случалось волею жены Из дома кротко убираться На все четыре стороны!
