Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"

Так я окончил свой далекий путь. А мама… больше не вернуться к маме! Со стаей журавлей когда-нибудь – Я верю – пролетит она над нами.

Мать отдала земле и плоть и кровь. Все приняла у ней земля родная, Но мамина нетленная любовь Горит в высоком небе, не сгорая.

И в день февральский, на закате дня, Где б ни был я, в родной аул приеду. Приду домой и сяду у огня, Чтоб тихую с тобой вести беседу.

Все мелкое отбрасывая прочь, Душа моя очистится от сора. И будут слушать нас дожди и ночь, Деревья влажные и наши горы.

И побледнеет ложь и суета, Как будто в мире прекратились войны. И жизнь мудра, прекрасна и чиста И нас, людей, поистине достойна.

Да, в этот день – единственный в году! – Я в чудеса любые верить вправе, Когда с тобой беседу я веду, Грядущий мир я осязаю въяве.

Он радостен и светел, как дитя, Мир, измененный стотысячелетьем, И в нем, Нетленной красотой светя, Вернутся матери обратно к детям.

Отринув тяжесть каменной плиты, Из-под земли они предстанут снова, Как снова появляются цветы Весной из-под покрова снегового.

Как речки воскресают, сбросив лед. Как корабли к земле стремятся милой… Походкой легкой к сыну мать придет, Забыв о мрачном холоде могилы.

Придет, к плечу притронется, любя. Как будто снимет сразу всю усталость… «Ты слышишь, сын?.. Я здесь. Я у тебя. И никогда с тобой не расставалась».

И речь ее горячею волной Прихлынет к сердцу, радуя, колдуя… Я слышу, мама, как рукой родной Ты гладишь голову мою седую.

И я тебе чуть слышно говорю: – Теперь, когда ты не живешь на свете, Кому, скажи, отдам любовь свою?.. И слышу голос: – У тебя есть дети.

– В родных ущельях и в чужой стране Гордился я твоей душевной силой. А кем, скажи, теперь гордиться мне?.. – Гордись детьми. Детьми гордись, мой милый!

– Ты мне всю жизнь, всю душу отдала. А я что дам тебе? Ведь ты – не с нами! – И мамин голос отвечает: – Память. И песни все. И добрые дела.

Да, песни я все о тебе пою, Слова сплетая… Как их лучше сплесть мне, Чтоб на могилу тихую твою Они легли венком печальной песни?!

Песни о матерях

Песня первая

Журавли, вы все в чужом краю, Вы когда сюда вернетесь снова? Я же маму потерял мою, Не вернуть мне мамы из былого!

Не спешат покинуть гуси юг, И весна с приходом припозднилась. Только мама в путь пустилась вдруг, Лишь она одна поторопилась.

Ты, трава, что в теплый летний день Для коров она в горах косила, С дальних склонов опустись, одень Мягкой зеленью ее могилу.

Солнце, чей восход когда-то в рань Ясные глаза ее встречали, В головах ее могилы встань, Раздели со мной мои печали!

Дочка в нашем доме родилась! Радуемся нашей младшей самой… Что же внучки ты не дождалась? Что же ты поторопилась, мама?..

Песня вторая

Знаешь, мама, мне всегда казалось, Что, пока в дороге сыновья, Побеждая годы и усталость, Не погаснет свечечка твоя.

Твой огонь, всесильный из всесильных, Озареньем был в моем пути… Но угасла ты. Потух светильник. Свет погас. Дороги не найти.

Почему-то мне казалось, мама, Что, покуда в море корабли, Будет сыновьям светить упрямо Твой маяк в другом конце земли.

Годы жизни яростно-кипучи, Мой корабль обступает мрак, Где он, где? В какой он скрылся туче? Где он, мой недремлющий маяк?!

Мне еще всегда казалось, мама, Что, законам смерти вопреки, Будет выситься все так же прямо Дерево, чьи корни глубоки.

Дерево мое грозой сломало И с корнями бросило на склон. Я кружусь, подобно птице малой, Чей приют грозой испепелен.

Мне казалось… Нет, я был уверен: Все-таки нарушит смерть черед, Не казнит меня такой потерей И тебя сторонкой обойдет.

Если б знал я, если б мне сказали, Если б хоть предупредили сны, – Мой корабль стоял бы на причале, Я не уезжал бы до весны.

Гордый тем, что ты меня взрастила, Был я точно кипарис в горах. Нынче же к холму твоей могилы Горы клонят головы во прах.

Песня третья

Знаю: вянет и цветок, Но цветет ведь луг вокруг. Где ж ты, сил моих исток, Где ты, мой весенний луг?!

Знаю: сохнет в летний зной Под скалой струя ручья. Но скала стоит стеной… Где же ты, скала моя?!

Знаю: рушится во тьму Одинокая волна. Но, скажите, почему Море высохло до дна?

Знаю: прячет солнце лик, Но извечен ход светил… Кто же солнце дней моих Беспощадно погасил?!

Песня четвертая

Старшая сестра моя, Все чаще Провожу с тобою вечера. У постели мамы уходящей Ты сидела, старшая сестра.

Я далеко был… А ты с любовью, Не смыкая утомленных глаз, Наклонялась к маме к изголовью, Материнский слушала наказ…

– Ты скажи, сестра, скажи мне прямо: Завершая трудный путь земной, Верно, горько жаловалась мама, Что не едет долго сын домой?..

– От нее я не слыхала жалоб, Не срывался с губ ее упрек… Раз она вздохнула: «Прибежала б К нам весна скорее на порог!»

Говорила: «Долго ль до рассвета? Что сегодня – солнце иль туман? Неужели журавли на лето Прилететь забыли в Дагестан?!»

– Ты скажи, сестра, ты вспомни точно, Что еще тревожило ее? – Все молчала… Только спросит: «Дочка! Как в ауле там житье-бытье?

Может быть, родился в эту зиму Мальчик или девочка в Цада?» И еще: «Далеко ль Хиросима? Верно, там большие холода…»

– Старшая сестра, какое слово В час последний свой сказала мать? – Что сказала?.. Ничего такого. Люльку попросила показать.

«Старой люльке пустовать не нужно, Без детей, мол, в доме нет тепла…» Прошептала нам: «Живите дружно. Помните меня». – И умерла.

Песня пятая

Говорят, что древний эллин, Погружая в небо взгляд, В глубях облачных расселин Видел бога, говорят.

Дома ль я иль на чужбине, Но везде в часы тревог Маму вижу в звездной сини – Вот единственный мой бог.

Говорят, индиец старый, Наблюдая ход светил, Отвращал судьбы удары, Верный путь свой находил.

Дома ль я, в чужом ли крае, Но, когда от звезд светло, В мыслях к маме я взываю: «Где добро мое, где зло?..»

Песня шестая

Как ты просила, мама, – камень скромный Могильный холмик осеняет твой. Но для меня и неба свод огромный, И вся земля – твой памятник живой.

– Скажи мне, дом, скажите, стены, рамы: Кто охранял святой уют жилья?.. – И дом в ответ прошепчет имя мамы: – Все мама, все – родимая твоя.

– Скажи, очаг, кто зимнею порою Не уставал огонь в тебе вздувать? Скажи мне, ключ, кто свежею струею Кувшины полнил?.. – Отвечают: – Мать.

И голосами вторят золотыми Им вытканные на ковре цветы. И повторяют дорогое имя Те песни, что когда-то пела ты.

Когда б не ты, то был бы сад заброшен, Посевы б заглушили сорняки… Гляжу в себя: ведь всем во мне хорошим Обязан я теплу твоей руки.

Кто подарил мне сказки Дагестана? Кто небо дал, где влажных звезд не счесть? Теперь звезда, мерцая из тумана, Не о тебе ль мне посылает весть?!

…Как ты просила – камень самый скромный Могильный холмик осеняет твой. Но для меня и неба свод огромный, И все вокруг – твой памятник живой.

Песня седьмая

Меня ты вспоила, вскормила, мама, Вдохнула и волю, и силы, мама. И твердость рук ты дала мне, мама. И гордость строки ты дала мне, мама.

За что же теперь, свой уход ускоря, Ты горе дала мне, одно лишь горе?! Дары твои были бесценны, мама. Меня ты рукой незабвенной, мама, Весной одарила нетленной, мама. Всем солнечным блеском вселенной, мама!..

За что ж, уходя, ты вручила сыну Жестокий подарок – тоску и кручину?!

Беды я не ведал с тобою, мама. Сбегались удачи гурьбою, мама. От счастья не знал я отбоя, мама. Была моею светлой судьбою мама.

Так что же теперь ты ушла до срока?! И в мире так сыро… Так одиноко.

Песня восьмая

Друг на друга матери похожи, Как моря между хребтов крутых. И друг с другом схожи горы тоже – Нагляделся с неба я на них.

Возле гроз стоят вершины эти, И чем выше кручи, тем верней, А из всех высоких гор на свете Нет вершин превыше матерей.

Для меня и в радости, и в горе Ты была надежной, как скала. Звезды ночи, утренние зори – Все ты в сердце, мама, вобрала.

И теперь везде, куда ни гляну, Образ твой встает передо мной. Он вместимей моря-океана, Многоцветней всей красы земной.

…Как же ты, кому и свод небесный, И земля подчас была мала, В дом дощатый, низенький и тесный, Как же, мама, ты в него ушла?

Песня девятая

Любовь твою не исчерпать до дна, Измерить боль привычной меры мало. Та сила, что тобою рождена, Мир создавала и оберегала.

Не издан сердца твоего устав, Но здесь и там твои единоверцы Боролись, на знаменах начертав Слова, что им подсказывало сердце.

Когда б он был всевластен – твой указ, Светлее стал бы мир наполовину. Грехов довольно на земле у нас, Но ни в одном ты, мама, не повинна.

Твоя бы воля – не было бы зла, Растаяли бы ненависти глыбы. И мы, когда б нас песнь твоя вела, Быть может, раньше к звездам взмыть могли бы…

Ты мать отважных горских сыновей… Лишь только нам известно о вселенной. И я, к могилке наклонясь твоей, Прошу тебя о помощи смиренно.

Песня десятая

Только я?.. Нет, мама, я не прав! Где б я ни был – далеко ли, близко, – Видел я, как люди, шляпы сняв, Замедляют шаг у обелиска.

Где покой обрел героев прах, На земле, где воевали дети, В городах и в селах, и в горах Я встречал их – памятники эти.

В Чехии, над Вислою-рекой, На крутом Мамаевом кургане Ограждают мир своей рукой Матерей печальных изваянья.

Вглядываюсь в строгие черты Женщин, каменеющих на страже… – Мама, ты! Конечно, это ты! Ты почти не изменилась даже!

Как же ты в чужие города Добралась, войдя хозяйкой смелой? Ты ж не покидала никогда Наши дагестанские пределы!

Ты на всех дорогах в полный рост, И тебе шепчу я, узнавая Образ твой, что величав и прост: – Здравствуй, милая, навек живая!

Песня одиннадцатая

Знаешь, мама, в странах разных, Где случалось мне бывать, Есть один хороший праздник – День, когда в почете мать.

В эту праздничную дату Поспешают в дом родной Люди, словно бы ягнята На зеленый луг весной.

Астронавт из дали звездной, Водолаз из глуби вод В этот день, пусть даже поздно, В гости к матери придет.

И, забыв о прежних спорах, Для нее найдут слова Те счастливцы, у которых Мама старая жива…

Вот и стало мне обидно: Просчитал я четки лет, Дней таких у нас не видно, Праздника такого нет.

Мы, душевно уважая То, чем наша жизнь крепка, Знаем Праздник урожая, День врача. День горняка…

Как же мы, гордясь трудами Городов и деревень, Вечной труженице – маме Посвятить забыли день?!

«День?!» – себя прервал я гневно. Только день из многих дней?! Разве мы не ежедневно Всей душой стремимся к ней?!

Не всегда нам светит разве Нежности ее звезда?.. Так ли нужен этот праздник, Если в сердце мать всегда?!

Смысла мало в укоризне! Календарь нам не указ! Каждый день разумной жизни – Праздник матери для нас!

Песня двенадцатая

Если мать хоронит сыновей, Плачет мать и слез унять не может. На могиле матери своей Сына совесть чуткая тревожит.

Вот и ныне, мама, я стою Пред холмом, понурясь виновато, С болью вспоминаю жизнь свою, Все, чем огорчал тебя когда-то…

Мне бы, как велит сыновний долг, Безотлучно, мама дорогая, Сторожить, чтоб голос твой не смолк, Быть с тобой, тебя оберегая.

Мне б, как часовому на посту, В день, когда склонилась ты устало, Отражать своим оружьем ту, Что к тебе с косою подступала.

Мне б, подобно дубу над рекой, Пить корнями воду, но упорно Думать, что настанет миг такой – И не будет влаги животворной…

Мама, сколько раз просила ты, Чтоб не заплывал я в бурном море Дальше той положенной черты, От которой не видать нагорий.

Но увлек меня могучий вал, И наказ твой я забыл, к несчастью, Опоздал я, мама, опоздал! Не успел к руке твоей припасть я!

Занесло меня в такую даль!.. Да и ты поторопилась очень, Побыла б у нас хотя февраль – Ведь февраль всех месяцев короче!..

…Если мать хоронит сыновей, Плачет мать и слез унять не может. На могиле матери своей Сын молчит. И сына совесть гложет.

Песня последняя

Песни мамы!.. Сколько разных самых Пелось дома, в поле, у ручья… Не было б на свете песен мамы – Я бы не был, я бы не был я.

Слезы, что в глазах ее застыли, Звуки, что блистали на устах, Словно звезды, в сумраке светили, И нестрашно было мне впотьмах.

Песни мамы… Скромность и величье. Сердце мамы – кладезь тайных сил… «Вашей мамы не могу постичь я», – Сколько раз отец нам говорил.

По земле прошла война, бушуя, Всем она прибавила седин. Мама, мама, что теперь скажу я – Твой седой, твой постаревший сын?!

Братья, погибая в дальнем крае, Поручили мне свои долги. Завещал отец мне, умирая: «Душу дома, маму, береги!»

Может статься, лишь затем дарован Мне судьбою некий жизни срок, Чтоб тебя я возвеличил словом, Шаль тебе соткал из нежных строк.

Ты такой при жизни не носила. Видишь, как нарядна и светла! Не твою ли песенную силу, Мама, сыну ты передала?..

И теперь из радости, печали, Из твоих же песен тку узор. Нарисую образ твой на шали, Подниму над цепью наших гор.

Я хочу, чтоб в эту шаль, чаруя, Все цветы весенние вошли. Эту шаль – о мама! – подарю я В честь тебя всем матерям Земли! Брат

1

Вовеки не забудется такое. В те дни дышалось тяжко и в горах, А тут была равнина за рекою Сера, как пепел, как летучий прах.

Тропа вела вдоль мутного канала Туда, где от воды невдалеке Лопата одинокая лежала На осыпи, на свежем бугорке.

…Я не забыл глаза скорбящей мамы И горький взгляд Гамзата Цадаса, Когда плясали строки телеграммы В ладонях потрясенного отца.

– Сынок, поедем… Собирайся к брату, – Сказал он, обернувшись на ходу. Судьба несла нам новую утрату В том сорок третьем памятном году.

Мать, обессилев от немых страданий, От злых предчувствий и глухих тревог, Впервые в жизни августовской ранью Нас проводить не вышла за порог.

О, как ты изменилась, дорогая, Под гнетом иссушающих вестей! Отчаянье свое превозмогая, Отец печально улыбнулся ей.

Над Каспием дышали раскаленно Пески, жаровней неоглядной став. И от махачкалинского перрона, Протяжно свистнув, отошел состав.

А в том составе был вагон почтовый. Не прерывалась письменная связь. И мы с отцом пустились в путь суровый, В купе служебном скромно примостясь.

Нас приютили вопреки закону, Но были сплошь забиты поезда, И доступ к неприступному вагону Открыла нам семейная беда.

Мы всю дорогу тягостно молчали, Стремясь в далекий город Балашов. Казалось, нам вослед глядят в печали Вершины гор в наплывах ледников.

О Балашове в первый раз, пожалуй, Мы услыхали. Брат мой Магомед, Опасно ранен, полыхая жаром, Был в тамошний доставлен лазарет.

Еще живой, в бреду, на узкой койке Он там пылал уже немало дней. Засевшие в груди его осколки Огнем горели и в груди моей.

Я помню час, когда средь многих горцев, Родню покинув и цадинский дом, Он твердо стал на путь противоборства, Свой стан армейским затянув ремнем.

О Каспий, отчего ты так спокоен? Слух до тебя неужто не дошел О том, что рухнул твой земляк, твой воин, Что бурей расщепило стройный ствол.

…Вагоны застревали на вокзалах Среди руин, чернеющих вокруг. Навстречу нам везли солдат бывалых, Кто без ноги, кто без обеих рук…

За окнами в селеньях обветшалых Дома безлюдны были и темны, Как птичьи гнезда на аварских скалах, Что вспышкой молнии разорены.

Так длился путь томительный и долгий В пыли кромешной, в сумрачном дыму. Но впереди забрезжил облик Волги, Как свет надежды, пронизавший тьму.

У Сталинграда, в стареньком вагоне, Отец, приблизясь к узкому окну, Прикрыл глаза широкою ладонью, Стоял и грустно слушал тишину.

Стоял он так и час, и два, как будто Ему глаза лучами обожгло. Потом вздохнул он, повернулся круто, На полку опустился тяжело…

Отец, безмолвье ты хранил угрюмо, Но я, присевши рядом, на краю, Мгновенно угадал, какие думы Все ниже клонят голову твою.

Терзает брата жженье вражьей стали, Напрасно ждут его в родном дому. Родитель мой, неужто опоздали Мы к первенцу, любимцу твоему?

2

Мы опоздали с тобой, опоздали… Вспомню – и вновь разрыдаться готов. Госпиталь встретил нас тихой печалью, И безутешно молчал Балашов.

С коек страдальцы с участьем глядели Двум посетителям скорбным вослед. Возле пустой и холодной постели Мы задохнулись… Его уже нет!

На костыли опираясь, солдаты Нас обступили. Но где Магомед? Стены и двери, и окна палаты – Все на местах. А его уже нет.

Даже врачи – победители смерти – Нам виновато твердили в ответ: – Сделано все, что возможно, поверьте… – Верим, друзья. Но его уже нет.

Был среди них санитар-дагестанец. Он поначалу стоял в стороне. Но подошел к нам, когда мы остались С горем безжалостным наедине.

Тихо поведал земляк наш, аварец: – С вами мечтал повидаться сынок. Ждал он. Слезами душа обливалась. Жаждал свиданья. Дождаться не смог.

Как он мечтал, чтоб закрыл ему веки Кровный отец из аула Цада… – Не зарубцуется это вовеки, Не остывает такая беда.

– Он вам писал… – Из кармана аварец Бережно вынул тетрадный листок. «Мама, отец…» – Но строка, обрываясь, Вниз поползла. Дописать он не смог.

Книгу отца, что в боях обтрепалась, Брат нам оставил на память. А в ней Карточка нашей Пати оказалась – Он тосковал по дочурке своей.

Девочке этой – смотрю я на фото – Больше родителя не увидать. Брат мой, ушел от семьи далеко ты, Как обездолил ты бедную мать!

…Но продолжается путь наш трехдневный. От Балашова большак повернул К избам саратовской тихой деревни, Маленькой, словно аварский аул.

Дальше тропинка вела вдоль канала К месту, где горец недавно зарыт. Нет, не свидание нам выпадало, Только прощанье, навеки, навзрыд.

Рядом теснились могилы другие. В них после боя почили сыны Армии нашей бескрайней России, Разных народов, единой страны.

…Ехали мы сквозь тревожные дали И к Магомеду взывали: – Держись!.. – Брат мой держался. Но опоздали. Мы опоздали на целую жизнь.

3

Пылало небо блеклое, сквозное, Поникли травы на степных буграх. Была земля под августовским зноем Сера, как пепел, как летучий прах.

Лежала степь в пожарищах, в руинах, Мерцала обмелевшая вода. Как далеки от этих мест равнинных Аул Хунзах и наш родной Цада!

Как далеки отсюда наши скалы, Где в сакли заплывают облака, Где юность Магомеда протекала, Бурливая, как горная река.

Вновь школьный колокольчик услыхать бы, Или веселый барабанный бой, Или бурленье многолюдной свадьбы, Весь гомон жизни, прерванный войной.

Доселе брата ожидают горы, Его состарившаяся жена И ученики его, которых Уже, увы, покрыла седина.

Учитель молодой, простым солдатом Покинул ты свой дом, родную высь, И нет конца каникулам проклятым, Которые в то лето начались.

…Ты в пору обороны сталинградской Не оплошал среди однополчан, В разноязычье фронтового братства Достойно представляя Дагестан.

Иссечен сталью и свинцом прострочен, Держался город, мужество храня. Здесь дымный день вставал темнее ночи, А ночь была багровой от огня.

Все сотрясал сражений гул зловещий, Но в ноябре у заданной черты Противника умело взяли в клещи Взаимодействующие фронты.

А в феврале ты видел, брат мой старший, Как пленные по улице брели, Как из подвала вышел их фельдмаршал, Худой, озябший, в бункерной пыли.

Но впереди простерся грозный, длинный, Тернистый путь – числа сраженьям нет. Дорогой той до самого Берлина Тебе пройти хотелось, Магомед.

Прямое попаданье, вспышка взрыва… И ты доставлен в госпитальный тыл, Под скальпелем хирурга терпеливо Немыслимую боль переносил.

Надежды затаенной не утратив, Ведя со смертью непрестанный бой, Ты запрещал соседям по палате Писать известье грустное домой.

Уже с весною птицы возвратились И щедро щебетали за окном. Ты слушал их, вернуться к жизни силясь, Желанием немеркнущим влеком.

Хоть покрывала смертная остуда Мельчайшим потом бледное чело, Врачи еще надеялись на чудо, Но только чуда не произошло.

Уже к Орлу сраженье подходило, Разросся наступления накал. А у тебя вконец иссякли силы, И ты проститься с нами пожелал.

Но мы непоправимо опоздали, Посланцы сиротеющей семьи. Мы опоздали. И бессмертьем стали Бессрочные каникулы твои.

…В саратовской земле останки брата Покоятся среди других могил. Лежит на скромном бугорке лопата – Ее могильщик унести забыл.

Два пришлых горца, с горем и любовью Склонились мы над холмиком родным. Скорбели и у ближних изголовий Приезжие… Мы поклонились им.

Товарищи по боли, по разлуке, По праву безутешного родства, Друг другу молча мы пожали руки. Что скажешь тут? Беспомощны слова.

Обычай гор, что освящен веками, Велит над свежим траурным холмом Воздвигнуть наш цадинский скромный камень И высечь эпитафию на нем.

Но в Балашове нет ни гор, ни скал, Нет мастеров работы камнесечной. И Цадаса слова печали вечной На временной дощечке начертал.

Вершины гор связав с раздельной степью, Он деревцо на память посадил У ног твоих, чтоб юных листьев трепет Судьбу испепеленную продлил.

4

Покоя не ведали мы в Балашове Три дня и три ночи подряд. Согбенный отец на могиле сыновьей Встречал и рассвет, и закат.

И солнце, и месяц, друг друга сменяя, Почетный несли караул. Нас тихо омыла вода дождевая, Степной ветерок охлестнул.

Но мы не заметили ветра и зноя, Вечерних и утренних рос. Покрылся отец снеговой белизною, А я потемнел и оброс.

Но вот расставанья минута настала, Упал на колени Гамзат, Он к небу взывал и к земле припадал он, Отчаяньем черным объят.

«Прощай, твои годы прошли быстротечно, Надежда моя, Магомед! Ты праведно жил, воевал безупречно, Мой мальчик, души моей свет.

Любовь моя, первенец мой незабвенный, Джигит, устремившийся в бой, Когда б не помехи дороги военной, Я мог бы проститься с тобой».

Две горьких, две трудных слезы обронили Два горца, домой уходя. Казалось, что с круч дагестанских к могиле Скатились две капли дождя.

5

Не будет нам и в старости покоя, Мы позабыть такое не вольны… В степи, над легендарною рекою, Не умолкают отзвуки войны.

О ратники, залечивайте раны И снова отправляйтесь в дальний путь. И вы, врачи, трудитесь неустанно, Мы вас ни в чем не можем упрекнуть.

Бегут враги, клубится пыльный след их, Но слышен плач сиротский, вдовий стон. Где душегуб, убивший Магомеда, Где он петляет, где укрылся он?

Сжимаю кулаки, глотаю слезы, Шагаю по вагону взад-вперед. И рыжий шлейф над старым паровозом, Раздваиваясь, медленно плывет.

Расколот мир, и кажется, что мчится Состав по этой трещине земной. Мелькают избы, полустанки, лица, И Волга остается за спиной.

А хлопья гари за окном повисли, Земля летит за треснувшим стеклом, Раздваивая тягостные мысли, Что мечутся между добром и злом.

Прислушиваясь к скрежету и гулу, Мы сумрачно торопимся назад. Чем ближе мы к родимому аулу, Тем дальше мой незаменимый брат.

Отца изводит новая утрата, В окно глядит он, видит мглистый дым, Но перед ним стерильная палата, Забытая лопата перед ним.

Как будто в госпитале в Балашове Мы все еще находимся досель. И убрана подушка с изголовья, И стынет опустевшая постель…

Мы едем по воюющей России, Начав обратный безнадежный путь. Я прикрываю веки, обессилев, Уже не смея на отца взглянуть.

О, как он трудно и тоскливо дышит, Как постарел певец Кавказских гор. Его сейчас не вижу я, но слышу Безмолвный непрестанный разговор.

Знакомые слова аварской речи Звучат и под землей, и на земле, И та несостоявшаяся встреча Мне чудится в вагонной полумгле.

Доносится глухой гортанный клекот, Улавливаю в скорбной тишине: «О Магомед!..» И голос издалека Вещает: «Не печалься обо мне.

Ведь ты не одного меня утратил. Моя душа об Ахильчи скорбит. Подумаем вдвоем об этом брате, Он был моложе, раньше был убит.

Я хоть в земле почил. Мою могилу Душа родная навестить придет. Но Ахильчи волна похоронила, Приняв его подбитый самолет.

Морской орел парил за облаками… Подводный пантеон необозрим. Уж тут не водрузишь могильный камень И не посадишь деревце над ним.

Отец, мой век недолог был, но все же Я сладость жизни кое-как вкусил. Наш Ахильчи совсем немного прожил, Пал, не растратив юношеский пыл.

Два истых горца, мы не знали страха, Местами поменяться мы могли б. Ты первым на меня надел папаху, Уж лучше бы я первым и погиб».

«Ах, Магомед, не знаю, что ответить. Кто знает меру горечи моей? Как дальше буду жить на этом свете, Утратив двух любимых сыновей?

Один ушел в пучину Черноморья, Другой дождаться не сумел отца… Лишь тот, кто испытал двойное горе, Меня понять сумеет до конца».

«Отец, – в ответ я слышу, – нам труднее На дне морском и в глубине земли. Ведь гибелью безвременной своею Мы нашим близким горе принесли.

Мы принесли вам новые морщины, Отец родной и дорогая мать. Я бедную жену свою покинул, Как без меня ей дочку воспитать?

Но ты учил нас побеждать страданье, Не замыкаться в горести своей. Взгляни – на бесконечном поле брани Убиты миллионы сыновей.

Ты знаешь, от какой погиб я раны. Тебе мой друг поведал обо мне. А сколько есть героев безымянных, Чей след исчез в прожорливом огне?

Я, может быть, в стихах твоих воскресну, В строке Расула оживу на миг. А сколько их, достойных, но безвестных, Что не войдут в проникновенный стих?

Ты не казнись, не думай непрестанно О нас, ушедших, – мы живем в тебе, В твоих делах во славу Дагестана, В твоей неиссякающей судьбе».

…Опять вокзалы, деревеньки, люди, А впереди и Каспий, и Цада. Крутые горы, как седые судьи, Нас встретят, что мы скажем им тогда?

Сначала выйдет мать. Куда нам деться? Невестка спросит: «Где же мой супруг?» Ее дочурка спросит: «Где отец мой?» Папахи снимем. И замкнется круг.

Познала мать немало испытаний, Жене пришлось в горнило их войти. Всего труднее ранить возраст ранний, Сказать всю правду маленькой Пати.

Быть может, на далеком перегоне Из Балашова в наш аварский тыл Отец в почтовом обжитом вагоне Стихи для бедной внучки сочинил?

Те строки, продиктованные горем, Цадинцы могут вслух произнести. Теперь на память знает каждый горец Стихотворенье «Маленькой Пати».

Теперь оно и в русском переводе Звучит, войдя в наследие отца, Напоминая о суровом годе, О мужестве Гамзата Цадаса.

6

Среди раздора и печали Земных красот не знали мы, Весенних дней не отличали От будней тыловой зимы.

Но вот за всю войну впервые Открылся мир листвы и трав. Солдаты шли домой, живые, Победу в мае одержав.

Весна обильно увенчала Вернувшихся под отчий кров. В те дни, казалось, не хватало Вершинных луговых цветов.

Война из каждого аула Призвала многих сыновей. Она, увы, не всех вернула. Но стало на земле светлей.

Боец вернулся с поля брани, Людей надеждой озарив, Пускай контужен или ранен, Но все-таки он жив, он жив!

И это счастье стало общим, Оно и к нам стучится в дверь. Мы радуемся, мы не ропщем, Наследники своих потерь.

Оборотясь к теплу и свету, Стремясь управиться с бедой, Воспел стихами славу эту Гамзат, совсем уже седой.

Гремели щедрые салюты, Везде видны, везде слышны. Но выпадали и минуты Святой и горькой тишины.

Когда смолкает ликованье, Задремывая до утра, Тогда бессонной старой ране Открыться самая пора.

Отец мой, бодрствуя ночами, Накинув бурку в тишине, Молчал… Но суть его молчанья Опять была понятна мне.

Он видел тех, кому Победа Сплела прижизненный венок. Любой похож на Магомеда, Вот так и он прийти бы мог…