Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"
Автор книги: Расул Гамзатов
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 62 страниц)
Я вспоминаю вновь картину эту, Когда сжимает сердце мне беда, Когда от взрывов ежится планета: Кап-кап, кап-кап – то кровь, а не вода.
Я вижу матерей от слез незрячих, Их горечи стихами не унять. Кап-кап, кап-кап – мир переполнен плачем… Неужто, люди, я проспал опять?
ПЕРЕМЕНЫ
Дождь то льет, то затихает, То совсем перестает… Нам природа изменяет Безнадежно круглый год.
День то плачет, то смеется, Будто малое дитя. И заигрывает солнце, Из-за тучи выходя.
Мне оно напоминает Тех людей, что без конца Наспех должности меняют, Мысли, чувства и сердца.
Туча со звериным рыком Мечется на небесах – Я ее сравнил бы с рынком, Где цена растет, как сад.
Покачав косматой гривой, Расширяется она, Гордо и неторопливо Нарастает, как волна.
И осенний день, как поезд, Ускользает в полумрак… Только дождь, как чья-то повесть Не кончается никак.
Я звоню из автомата… – Занят, – Мне в ответ бубнят… Все торопятся куда-то Без оглядки наугад.
Словно в интересном месте Обрывается кино… Никого, наверно, здесь мне Отыскать не суждено.
С кем под дождик этот серый Мог бы душу отвести И раскрыть, как книгу, сердце, Где написан лучший стих.
Даже слово – то, что в муках Отыскал наверняка, Ускользает, точно щука Из рыбацкого садка.
Наважденье это что ли?.. Дождь в окно мое стучит Головной несносной болью, Для которой сто причин.
И когда свои печали Я не в силах скрыть уже – Ты, как музыка, нечаянно Прикасаешься к душе.
***
Люблю я робкий миг первоначальный, Когда восходит солнце из-за гор… И ветер, кроны сонные качая, С природой затевает разговор.
Люблю костер, зажженный на поляне. И самый первый в жизни сенокос. И фильм, который наш киномеханик В аульский клуб из города привез.
Люблю зимой бодрящий первопуток, Когда, как снег, все помыслы чисты. Люблю гортанный клекот диких уток И вешний праздник первой борозды.
И первый шаг от отчего порога В столицу, что впервые увидал. И первозданный гнев морского бога, Швыряющего волны на причал.
И незакатный тот далекий вечер В Гунибе среди девственных берез, Когда, накинув шаль тебе на плечи, Я первое признанье произнес.
Люблю и тот апрель: когда в эфире Послышался взволнованный сигнал И первый космонавт в подлунном мире; – Поехали… – застенчиво сказал.
Всего ж сильней люблю я величавый Простой напев народа моего… Хоть сладок фимиам столичной славы, Мне горький дым Цада милей его.
***
Я и сам, конечно, пес из псов, Но покорным никогда не стану… Лишь один мне дорог в мире зов – Моего родного Дагестана.
Как услышу посвист отчих гор, Так любой барьер преодолею. Только с ними славу и позор Разделить я поровну сумею.
Никому я не принадлежу, Не ищу поддержки злобной стаи. Днем покой любимой сторожу, Ночью сон ребенка охраняю.
Дня меня не сыщется цепей Ни простых, ни золотых тем боле. Пусть в хозяйском доме веселей – Я предпочитаю жить на воле.
Запирайте души на засов. Сторожите двери неустанно… Я и сам, конечно, пес из псов, Но из тех, кто служит Дагестану.
Надпись на книге, подаренной Джаминат Керимовой
Джаминат, в Японии вишневой, В госпитале давнею весной Встретил я японца пожилого В изголовье дочери больной.
За окном палаты Хиросима Розовою сакурой цвела, А в глазах отца невыносимо Боль испепеляла все дотла.
Он сказал, что в молодости тоже Сочинял когда-то горячо… Но стихами горю не поможешь, Потому решил он стать врачом.
Джаминат, цветок равнины хрупкий, Почему при встрече, без конца, Когда ты протягиваешь руку, Вспоминаю вдруг того отца?..
Я не маг, не доктор умудренный, Не дают молиться мне грехи, Но пускай коленопреклоненно К Богу припадут мои стихи.
И, взмолившись каждою страницей, Выпросят пусть лучший из даров, Чтоб из крыл кумыкской певчей птицы Не упало ни одно перо.
***
Кружится снег в подлунном мире… А жизнь до горечи мала. Сверкнет она огнем в камине И поседеет, как зола.
– Обиды не носи с собою И с другом примирись сполна. – Такую музыку порою Наигрывает чагана .
Но я молчу… И вы молчите, Расстроенные струны дней. Мой поезд все быстрее мчится К последней станции своей.
Я мировую выпью с другом. Но что изменится, когда Опять по замкнутому кругу Помчатся дружба и вражда?..
Нет, не смирится песня с визгом, Заполонившим белый свет, И не унизится до свиста Эстрадной прихоти поэт.
Как Феникс, Вновь воскреснет вера, И не убавится талант. Что мне до щупальцев карьеры, Ведь жизнь до горечи мала.
Пускай искусство на подделку Еще меняют иногда… Что толку склеивать тарелку – В ней не удержится вода.
И сердце склеить невозможно: Коль сквозь него сочится боль О тех, кто ставил мне подножку И сыпал мне на рану соль.
Но если этого им мало, Пусть поторопятся, пока Еще мне время не настало – Ведь жизнь обидно коротка.
И все же, как огонь в камине, Горит любовь в душе моей… А снег идет в подлунном мире Все беспокойней и сильней.
Уже не этой ли порошей Заметена моя весна?.. Прошу тебя – Не пой о прошлом Так безысходно, чагана.
Иную музыку я слышу, Ту, от которой не устал. Она всего на свете выше, Как наша совесть, Дагестан!
ТЕНЬ
Тень ни любви не знает, ни вражды И от работы не изнемогает. Тень не боится вечной мерзлоты И в пламени внезапном не сгорает.
Глухонемой – ей песня не нужна. Незрячей – ей неведомо прозренье. Бесплотная – не чувствует она Мучительную дрожь землетрясенья.
Тень – сирота без близких и родных, И детский смех ей противопоказан. Но все же она бродит средь живых И разъедает души, как проказа.
Такой актрисы мир еще не знал, Копирующей мимику и жесты. Она гипнотизирует весь зал Своим талантом к перемене места.
А зрители под действием его Лишаются и воли, и сомнений – И незаметно все до одного Становятся покорными, как тени.
Прикажут им – кивают головой, Единогласно руки поднимая… Поманят их – бесформенной толпой Несутся, друг на друга наступая.
И у стихов есть тени-близнецы… Давным-давно постиг я их повадки – Они плетут терновые венцы И с правдою, шутя, играют в прятки.
Их невозможно даже пнуть ногой, Они всегда в тени, всегда в засаде: Скрываются за каждою строкой, Охотятся за каждою тетрадью.
Я вездесущность их не выношу, Не принимаю гибкости беспечной, И потому на выборах прошу Лишить их права голоса навечно.
Чтоб чистоту завещанных идей Угодничество их не запятнало… Пусть тени будут только у ветвей, Склонившихся над путником усталым.
РАЗДУМЬЯ НАД НОВЫМ СТИХОТВОРЕНИЕМ
День завтрашний… Когда же он наступит? Не рухнет ли попутчиков стена?.. В кольце желаний дерзких, как поступки, И эта ночь короткая длинна.
О, сколько кропотливого таланта Вложила в перстень мастера рука! Так и в душе, как в гранях бриллианта Сверкают лица, судьбы и века.
Где мама – безнадежная, как горе, И где невеста – девственный цветок?.. Как лодка, затерявшаяся в море, Как Одиссей, я так же одинок.
Морская пена кровь мою впитала И в полночь челн брала на абордаж, Но только от последнего причала Его хранит бессмертный экипаж…
… Убитые и канувшие в вечность Герои всех народов и времен Встают и оживают, и навстречу Решительно спешат со всех сторон.
Вновь из пучины сумрачного Эго, Сияя первозданной чистотой, Потерянная Богом, словно эхо, Всплывает Атлантида над водой.
И скорбная земля Святой Елены, Где пленник знаменитый угасал, В тот миг, когда склоняю я колено, Мне салютует черным блеском скал.
И остров Крит изяществом порталов Своих дворцов манит издалека… Как будто бы еще не прикасалась К их совершенству варвара рука.
Так тянется воспоминаний лента Картины черно-белой, будто жизнь. Так тикают часы во тьме вселенной. Так возникают ночью миражи.
… Но вот уже заря зарделась ало, И Дагестана славного певец, Я гордо поднимаю покрывало, Чтоб показать невесту, наконец.
СТАРЫМ ДРУЗЬЯМ
Друзья мои старые, я не хочу Поверить в безумие ваше… Ведь если и я, оробев, промолчу, Никто больше правды не скажет.
Коль бедная кляча свой срок отживет, Хозяин ослабит подпругу. Да, что говорить, Дикий лебедь – и тот, В беде не оставит подругу.
Он вскормит птенцов желторотых своих, Научит летать их высоко… Об этом расскажут вам лучше, чем стих, Прибрежный камыш и осока.
А вы, потерявшие разум и стыд, Покинули дом без волненья. Как камень надгробный, очаг ваш остыл А как в нем трещали поленья!
Но разве состарили женщин родных Не ваши грехи и ошибки, Которые честно они на двоих Делили с покорной улыбкой?
И эти-то руки, что вас уберечь Могли от любого дурмана, Сегодня небрежно вы сбросили с плеч, Как сор с пиджаков иностранных.
Друзья мои старые, я не хочу Поверить в безумие ваше… Ведь если и я, оробев, промолчу, Никто больше правда не скажет.
Когда вы в атаку по тонкому льду Бежали, звеня орденами, И в смертном бреду, И в кровавом поту Не их ли клялись именами?
А где-то в тылу на работе мужской Они без упреков и жалоб От доли лихой, от могилы сырой Хранили ребят ваших малых.
Когда же стихи тяжких лет фронтовых Вам добрую славу снискали, Вы вдруг позабыли тех женщин седых, Что в юности вас вдохновляли.
Опасен успех, как лавина в горах, Заманчивы юные лица… Они отражаются в ваших глазах, Мелькают на ваших страницах.
И вот уже снежный предательский ком Несется по склону с разбега, Сметая и память, и совесть, и дом – Лишь стекла торчат из-под снега.
Разбился навек драгоценный сосуд, Лет сорок не знавший угрозы. И только по темным морщинам текут Скупые холодные слезы…
Пусть муза устала и стала больной, Но вспомните – в простеньком ситце Она прибегала полночной порой, Бесшумно листая страницы.
То ярко сияла, как будто звезда. То робко, как свечка, светила. В чернильницах ваших при ней никогда Не пересыхали чернила.
А новая вихрем джинсовым влетит, Наделает шума и гама. Неоновым светом стихи озарит, Слепящим, как эпиталама.
Друзья мои старые, я не хочу Поверить в безумие ваше… Ведь, если и я, оробев, промолчу, Никто больше правды не скажет.
Вы губы кривите и морщите лбы – Мол, в дело чужое не суйся. Мол, это не прихоть, А выбор судьбы, Что чувства, как карты, тасует.
Мол, вещи и деньги, квартиру и сад Мы бывшим оставили честно… А кто и насколько во всем виноват Теперь разбирать неуместно.
… Ах, как вы гордитесь своей прямотой, Своим благородством упрямым. Спешите в театр с красивой женой, Как будто с ходячей рекламой.
Но те, кого вы не водили туда, Вас не осуждают, ей-богу. Хоть вы и сбежали трусливо, когда Зима подступила к порогу.
Живут себе тихо, а не напоказ, Предчувствием тягостным мучась: А что, коль нежданно-негаданно вас Постигнет такая же участь?
Друзья мои старые, я не хочу Поверить в безумие ваше… Ведь если и я, оробев, промолчу, Никто больше правды не скажет.
А, впрочем, приятели, Бог вам судья – Утешьтесь последней любовью! Но если бы смерть подступила моя И встала бы у изголовья.
Как вешенский тот знаменитый казак, Великий мудрец и писатель, Я смерти бы на ухо тихо сказал: – А-ну, отойди от кровати…
Позволь напоследок увидеть жену, Мне данную раз и навеки. К горячей ладони губами прильнуть, Вздохнуть… И закрыть свои веки.
КОГДА УШЛИ ГОСТИ
Один я остался в квартире пустой – Друзья разошлись, попрощавшись со мной… И друг мой любимый унес, как на грех, Гитару свою и раскатистый смех.
И в доме напротив погасли огни, Все разом – как будто устали они. А я, как ни странно, и бодр и без сна Готов до рассвета стоять у окна.
И вновь вспоминать до пустых мелочей Всю глупость и мудрость застольных речей: И кто с кем шептался, не тронув бокал, И кто минеральной вино разбавлял.
И кто, не дослушавши тост тамады, К тому же не будучи другом воды, Спешил поскорей опрокинуть стакан И снова наполнить, покуда не пьян.
Ах, как удивительно вечер прошел! Не знаю я – плохо или хорошо? Но что бы там ни было, жаль мне сейчас По комнате скучной слоняться без вас.
Друзья мои верные, пусть никогда Не лазал я с вами по скалам Цада В Москве не делил ни угла, ни гроша, И руку впервые кому-то пожал.
Вы все одинаково дороги мне, Как братья, оставшиеся на войне… Товарищ старинный и юный, и тот, Кого только завтра судьба ниспошлет.
Поэтому горько мне думать теперь, Что рано закрылась парадная дверь И даже любимый мой друг, как на грех, Со мной не простившись, ушел раньше всех.
***
Оседланный конь ждет меня у подножья, Готовый своей подчиниться судьбе… Пускай я умру раньше срока, Но все же Взберусь на вершину по скользкой тропе.
Смоленая лодка стоит у причала, И парус напрягся, как мускул тугой… Пускай я погибну, Но все же сначала Я в ней переправлюсь на берег другой.
Былой мореплаватель Васко да Гама Открыл континент не для братской любви – На тропах звериных И в нищих вигвамах Еще не засохли подтеки крови.
Но я был рожден для открытья иного: Чтоб птица и зверь, И прохожий любой Откликнулись разом на доброе слово, Забыв на мгновение жгучую боль.
МОЛОДОМУ ПОЭТУ
Мой юный друг, За прежние грехи В наставники я попаду едва ли… Но помни – не рождаются стихи В душе, где нет и отзвука печали.
Я оптимизму искреннему рад, /Сам должное отдал ему с лихвою/. Но саван, как и свадебный наряд, В горах одной и той же шьют иглою.
Поверь… Я знаю это не из книг – Что по пятам за счастьем ходит горе. Что солнце, пробудившее родник, Рождает реку, хлынувшую в море.
Воспой любовь крылатою строкой, Но не забудь поставить многоточье… В груди того, кому претит покой, С любовью рядом ненависть клокочет.
Не торопи перо, как скакуна, Чтоб из седла не выпасть ненароком. Не пей недобродившего вина И плод незрелый без нужды не трогай.
***
Камиль Даниялович, друг мой старинный, Сказал мне однажды, вздохнув тяжело, Что молодость нашу, Как будто лавину, Палящее солнце с вершины смело.
Что зрелость в никчемных прошла разговорах, В пустой трескотне телефонных звонков. Что время бесценное Мы, точно воры, Украли у будущих наших стихов.
Что те, кого мы горячо обнимали, Пленяясь цветущею юностью их, Негаданно дряхлыми вдовами стали С неровным оскалом зубов золотых.
Он мне говорил, головою качая, Что прав был Махмуд, Написавший о том – Как в спешке ослицу хромую, седлая, Мы путаем часто с лихим скакуном.
Камиль Даниялович, друг мой сердечный, Я с мнением этим поспорить готов: Ни жизнь, ни любовь, ни случайные встречи Не канули в бурном потоке годов.
И разве кого-нибудь стих наш обманет, В который мы кровь перелили свою?.. Когда он был найден в нагрудном кармане Солдата, погибшего в правом бою.
Пускай наши стрелы не все до единой Попали, Камиль, в золотое кольцо… Но, небо свидетель – Хотя б половина Его поразила в конце-то концов.
Нам трудное время досталось с тобою, Где все получалось с грехом пополам. Но только и мы увезли под полою Гордячек красивых, подобно Марьям.
Камиль Даниялович, друг мой любезный, Прошу тебя – С горечью не повторяй: Что молодость наша была бесполезной И зрелость напрасно лилась через край.
Мы этой земле не дарили по крохам Ни дружбу, ни ярость, Ни злость, ни любовь! Так значит достойная нашей эпохи В сердцах клокотала горячая кровь.
РАБОТА
I.
Терпение покинуло мой дом… А тот, кому я верил, как себе, Расставив сети – скрылся за кустом, Доверившись охотничьей судьбе.
И недруг старый вылез из норы В неподходящем месте, как назло. И конь мой добрый выбыл из игры И потерял уздечку и седло.
Да и жена ввязалась в ближний бой, Бессмысленный, как жизненный пустяк, Где все равно победа не за мной, Хоть атакуй, хоть выбрось белый флаг.
Тогда я хлопнуть дверью захотел, Пальто набросить, мелочью звеня, И убежать туда от важных дел, Где никому нет дела до меня.
Хоть на Чукотку, хоть на Колыму… На Крайний Север, Дальний ли Восток Куда-нибудь, где, судя по всему, Я так, как здесь, не буду одинок.
Но пыл погас… И уходящий день, Увидев, что я тяжко занемог, Мне прописал бесчувственную лень, Как будто врач снотворный порошок.
Я долго спал…Потом глазел в окно. Не брился и журналов не читал. Хоть дождь, хоть снег – мне было все равно, Что телеясновидец предсказал.
Я с влагою искристой и хмельной Беседовал, как с другом, но она Убила суть отравленной стрелой, Лишив меня спасительного сна.
Казалось обо мне забыл весь свет… Стихи, молчите! Карандаш, замри! Хотя я жил не так уж много лет, Но что-то надломилось изнутри.
Сковал недуг мучительный меня… О, музыка!.. Твой звездный час истек. И все же дай погреться у огня, Переступая жизненный порог.
II.
Но жизнь расхохоталась надо мной: Мол, ты забыл добро в плену невзгод. Да надо ль отправляться в мир иной, Коль в этом мире дел невпроворот?
Встряхнись, побрейся – окна распахни! Возьми бумагу, перья отточи… В пыль превратятся каменные дни, И музыка былая зазвучит.
… И пальцы снова стиснули перо, Как злой клинок отважная рука. На белый лист, как чернь на серебро, Легла, быть может, лучшая строка.
От напряженья страх мой побледнел, Как на заре ущербная луна. И на столе осталась не удел Бутылка чужеземного вина.
Забыл я про чукотские снега… Да что они? Не нужен мне Мадрид! И здесь быка схвачу я за рога, Каким бы грозным не был он на вид.
Пусть хороши Камбоджа и Непал – Моя не закружится голова. На золотую жилу я напал, Где вспыхнули бесценные слова.
Работа и работа – лишь она Дороже всех сокровищ на земле. В бессмертье погоняя скакуна, И день, и ночь качается в седле.
Теперь я понял, почему гниет От ржавчины машина в гараже И первым на земле стареет тот, Кому не труд, а отдых по душе.
Но молод я и горд, как аргамак, Почуявший вдали кинжальный звон… А где же мой до гроба верный враг?.. Пускай теперь шушукается он.
***
Махмуд, хоть век недолог твой Оплакивать его не стану, Затем, что не было такой Любви в аулах Дагестана.
Пусть безответной, пусть слепой… Но позавидуешь ли зрячим, Когда не стоит их покой Одной слезы твоей горячей.
Что толку умереть седым?.. Уж лучше лечь и не проснуться. И ныне именем святым Влюбленные в горах клянутся.
Махмуд, страдание твое Я не оплакиваю тоже – Пусть в песню целится ружье, Оно убить ее не сможет.
Ах, если б «Мариам», как ты, Я написал сегодня ночью, То завтра бы без суеты В конце судьбы поставил точку.
Тебе отпустятся грехи, Но на земле, а не в могиле, Поскольку за твои стихи Свинцовой пулей заплатили.
Махмуд, других, а не тебя Я вслух оплакиваю даром – Тех, что любили, не скорбя, Но получали гонорары.
И даже нищенскую страсть За грудою макулатуры Скрывали, трепетно страшась Не то жены, не то цензуры.
Бог с ними – Пусть себе живут Глухонемые музыканты… Оплачем вместе мы, Махмуд, Их конъюнктурные таланты.
***
Пора уже довольствоваться малым И близко к сердцу зло не принимать. Есть время для стихов… И для начала Найдется в доме ручка и тетрадь.
А большего, пожалуй, и не надо – Другое пусть другие совершат. Но для таланта – Высшая награда: Поэзией, как воздухом дышать.
У каждого своя на свете доля. И лишь пространство поровну дано Одно на всех – Как вспаханное поле, В котором дремлет вечности зерно.
Пусть всякий делом собственным займется Для высшей цели, а не для игры. Пускай в Цовкра растут канатоходцы, В Цада – певцы, В Балхаре – гончары.
Мы не киты, что держат землю эту, Хотя порой могущественней их… Ах, только, жизнь, Не заставляй поэта Сверлить клубок из ниток шерстяных.
***
Говорят, земная жизнь подобна Странному предмету одному – Что сначала кажется удобным, А потом не нужен никому.
Говорят, что бытие земное, Как лавина снежная в горах – Раскалится солнце золотое, – И она растает в пух и прах.
Как вода в кувшине убывает, Так и дни проходят чередой… Говорят, что люди убивают Время безнадежной суетой.
Я же не сторонник этой мысли… Если бы и вправду было так, На планете вместо светлой жизни Воцарились пагуба и мрак.
Только корни жизненного древа Никому не вырвать из земли – В глубину таинственного чрева Они крепко-накрепко вросли.
И пускай приблизился мой вечер, И умолк веселый щебет птиц – Вечна мысль и подвиг бесконечен, И таланту тоже нет границ.
Вечен тот, кто пашет на рассвете И в полуночь пишет дерзкий труд, Чтобы было чем гордиться детям – Вечен Данте, Пушкин и Махмуд.
Кто сказал, что канет все бесследно В роковой мифической реке?.. Мы с тобой останемся легендой На родном аварском языке.
ЧУНГУР СУЛЕЙМАНА
I.
В тот черный год, когда цвела несмело Увы, его последняя весна, Душа веселых песен петь не смела, Неведомой тоской удручена.
В тот роковой Тридцать седьмой, далекий Его чунгур пылился на стене… Когда-то он, как перышко, был легким. А нынче стал, как ноша на спине.
Молчали струны, затаив обиду На мрачного хозяина, а тот Внезапно протянул чунгур Хабибу1: – В твоих руках он снова оживет.
Мое наследство, как поэт поэту, Тебе я завещаю одному. Пусть сыновья простят меня за это, Когда порыв мой искренний поймут.
… И вскоре на каспийском побережье Был погребен прославленный ашуг. Но тот, кого он звал своей надеждой, Его чунгур не выронил из рук.
И, продолжая, дело Сулеймана, Без устали трудился Эффенди, Так, словно он предчувствовал, как мало Ему на свете выпадет пути.
А перед ним, как талисман заветный, Висел чунгур старинный на стене, И главы знаменитого «Поэта» Уже были написаны вчерне.
Но вдруг война… Как тяжкая работа – Поездки репортерские на фронт. Последняя страничка из блокнота, Как будто заключительный аккорд.
Молчи чунгур… Тебя, оберегая, Не выпустят из отчего гнезда. А тот, кто вечно на переднем крае, Домой не возвратится никогда.
Вдова по мужу черный траур сносит, Касаясь скорбно лопнувшей струны. И в волосах ее густая проседь Останется, как метка, той войны.
II. Минули годы… Стал и я поэтом. И как-то раз осеннею порой В день именин друзья мои с букетом Ворвались в дом компанией хмельной.
И среди них Капиева Наталья Одна лишь оставалась в стороне, Застенчиво вздыхая, словно тайну Какую-то пришла доверить мне.
Она была оратором неважным, Но в этот миг, румяна и смела, Срывающимся голосом отважно Торжественную речь произнесла:
– Расул!.. Подарок славного ашуга Достался мне от мужа моего. И вместо поздравления прошу я Прими, как завещание, его.
Я взял чунгур дрожащими руками, Предательскую проглотив слезу. И бережно, как драгоценный камень, Держал перед собою на весу.
С тех пор в моей кунацкой над диваном С отцовскими вещами на стене Висит чунгур ашуга Сулеймана С пандуром и кинжалом наравне.
Когда я песню новую слагаю, Гляжу на них, не отрывая глаз, И чувствую, как музыка живая Незримой нитью связывает нас.
А если я внезапно петь устану, Пусть кто-нибудь подхватит мой мотив О безднах и вершинах Дагестана – Ориентирах нашего пути.
Пусть молодость заносчивая злее И саклю распродать спешит на слом, Забыв о том – что чем дрова древнее, Тем дольше в очаге хранят тепло.
Надпись на книге, подаренной Магомеду Омарову
Возьми-ка гитару, Омаров, Настрой-ка ее, Магомед. Ведь с ней, звонкострунной, недаром Ты дружен уже столько лет.
Пусть голос твой льется свободно В согласии с сердцем твоим, Могу его сколько угодно Я слушать – он всеми любим.
Пусть песня летит прямо в душу О страсти горячей в груди… Ее невозможно не слушать – Она, словно посох в пути.
Пусть песня твоя огневая Не даст сдаться в плен Шамилю, Пускай от тоски погибая, Как женщина шепчет: “люблю”…
И храброму Хаджи-Мурату Пускай оступиться не даст, Пусть мощным летит камнепадом Твой неподражаемый бас.
Пусть каменной станет стеною И пуле той путь преградит, Что пущена подлой рукою И в спину Махмуда летит.
Пускай он из Бетля Лауру, Прекрасную нашу Муи, Разбудит, как звуки пандура, Как в майском саду соловьи.
Омаров, возьми-ка гитару, Настрой-ка ее, Магомед. Ведь с ней, сладкозвучной, недаром Ты дружен уже столько лет.
Она и с землею, и с небом Язык может общий найти. Стать ветром, посыпаться снегом И горной айвой зацвести.
Свободно пусть музыка льется В согласии с голосом вновь. Так пой же, пока нам поется Про нашу земную любовь!
И чашу вином наполняя, Ее осуши ты до дна, Чтоб песня твоя огневая Хмелела с тобой от вина.
Аллахом простится, быть может, Тебе эта тайная страсть. Но петь без нее невозможно Так искренно, трепетно, всласть.
Пускай все на свете кинжалы Твой голос сейчас примирит. Пусть щедрыми сделает жадных Игры зажигательный ритм.
Как будто бескрылая птица, Душа без мелодии, друг. Не дай ты ей остановиться, Продолжи скорее игру.
Ведь край наш для радостных песен Когда-то был создан Творцом, Без них он невзрачен и пресен, Как будто без соли яйцо.
Как будто гора, без вершины, Как будто очаг без огня… Как будто семья без мужчины, Как будто джигит без коня.
Играй, Магомед, до упаду И пой, чтоб под песню твою Все мертвые встали из ада И ангелы пели в раю.
Надпись на книге, подаренной Хизгилу Авшалумову
– Хизгил, поедем в Персию, мой друг, Ведь там поймут тебя без перевода. – Где я родился, там я и умру, – Ответил мне на это друг мой гордо.
Потом добавил, что милей всех стран, Которые на свете существуют Ему его родимый Дагестан, Что он не примет родину другую.
Из этих мест пошел он на войну, Сюда вернулся он после Победы. Он воевал отважно за страну И разделил с ней радости и беды.
– Хизгил, в Израиль, поезжай со мной, Ведь там понятны всем твои молитвы. – Обетованною моей землей Стал Дагестан – очаг мой и обитель.
Потом добавил, что судьба его С родной навеки связана землею И в жизни нет дороже ничего, Чем эти горы, полные покоя.
– Хизгил, дай руку мне, товарищ мой, Дербент – нам Рим, Гуниб для нас – Монако. Нарынкала – Акрополь золотой, Где светит нам история из мрака.
Таких преданий нет в краях чужих, А если есть, то мне не тронут душу Они, Хизгил, сильнее слов твоих, Которые готов я вечно слушать.
***
Лев, лежа в логове, дичь не убьет. Трусу булатная сталь не нужна. Ряской зловонной вода зарастет, Если стоит без движенья она.
***
Я не старик еще, но все же Болезни мучают порой… Когда звонок звенит в прихожей, Мне кажется – Пришли за мной.
Все реже любит оставаться Наедине со мною век. Все резче дальний гул оваций Летит на голову, как снег.
Но на земле ничто не вечно – Всего мгновение одно Играет музыка беспечно И смотрит женщина в окно.
Не променяю на бессмертье Прощальный взмах ее руки… Еще любовь моя безмерна И мускулы, как сталь, крепки.
Пускай зовет остепениться Меня седая голова, Вино по-прежнему искрится, Рождая светлые слова.
Мои шаги все тяжелее, И все короче долгий путь… Но все равно ты не сумеешь, Двадцатый век, меня согнуть.
Переводы Алексея Бинкевича
Третий мир
Когда я окажусь на свете том – Отца и маму снова повстречаю! Беседу не отложим на потом. – Как на земле? А я не отвечаю… Как праведным поведать правду им?.. Уж лучше бы родился я немым.
Когда я окажусь на свете том… И встречу там войной убитых братьев: – Ну, как страна? Как Родина? Как дом?.. Впервые им захочется солгать мне. Как павшим на полях большой войны Сказать, что больше нет уж их страны?..
Когда я окажусь на свете том И встречусь с закадычными друзьями. Они, узнав меня с большим трудом, Вопросами засыплют, как цветами. – Где лучше – на земле иль здесь, ответь?.. В глаза им не посмею посмотреть.
Когда я окажусь на свете том, То в третий мир хочу попасть без спроса, Где тишина, и где Аллах с Христом, Не задают мучительных вопросов.
***
Ни от кого любви своей не прячу, Я по законам времени живу. Когда смеются все, я горько плачу, Когда все спят, я брежу наяву.
Страсть двух сердец не подлежит обману, Желаньям я веду обратный счет. Один твой взор залечит даже рану, И насмерть неожиданно убьет.
Как новый нищий я стою у стенки, Забытым чувствам не вернуться вновь! Не знает распродажи и уценки Тобою унесенная любовь.
Песня
Музыку, женщин, славу, вино Мерю своим аршином. Мудрость пришла, только ей все равно – Все ли я взял вершины.
Тот, кто был другом мне – стал врагом… В чаше вино иссякло. Я за добро платил добром, Мне отвечали – всяко.
В горле стоял от измен ком, Шла голова – кругом! Тот, кто когда-то был врагом, Стал неожиданно другом.
Время сквозь пальцы течет, как песок. Память заносит илом. Но и от смерти на волосок Не изменил я милой.
***
Родина – рука без пальцев, Как отель без постояльцев. Бывший красный стал зеленым, Вновь меняются знамена…
Где он, голос великана? Мой Кавказ – сплошная рана! Отовсюду слышен крик… Что мне лгать? Ведь я – старик…
Палачи, те дело знают – Крылья журавлям ломают, Нынче воронье в чести, Боже, нас за зло прости…
Как колосс гнилой и ржавый, Распадаются державы – Ветви есть, но нет корней, Вечна лишь вражда идей.
Век, принесший столько горя, Как Сатурн с картины Гойя, Пожирающий детей, Уходи же поскорей!..
Перевод с аварского Алексея БИНКЕВИЧА
Содержание
Третий мир Перевод А. Бинкевича «Ни от кого любви своей не прячу…» Перевод А. Бинкевича Песня («Музыку, женщин, славу, вино..») Перевод А. Бинкевича «Родина – рука без пальцев…» Перевод А. Бинкевича
Переводы Якова Козловского
МОЛИТВА
Молю, Всевышний: рассеки мне грудь, Чтобы душа очистилась от скверны. Бывали, и за то не обессудь, Слова мои порою легковерны.
Не облачный, земной мне выпал путь, Я предавался мыслям греховодным, К тому же я считал себя свободным, А может, вовсе не в свободе суть?
Слыхал, что в бездну адского огня Отправил ты, не послабляя рока, Певцов любви, что были до меня Во всех пределах твоего пророка.
Но каяться ли в том, что пил вино, Что всласть делил я с женщинами ложе? А если б и покаялся – ты, Боже, Поверить мне не смог бы все равно.
Но заклинаю, праведный судья, В том моего не усмотри порока, Что хадж любви, как мусульманин, я Держал не только к женщинам Востока.
Ты мне другие отпусти грехи: Обиду, нанесенную в гордыне, И дружбу с подлецом, и те стихи, Которые я не написал бы ныне.
Признаюсь по житейской простоте: Меня в мечети люди не видали. Где жил я, боже, ангелы и те Святыми оказались бы едва ли.
Несу в душе я не один изъян, Но верь на слово мне – я не безбожник. И душу досмотри ты, как таможник, Что заглянул для вида в чемодан.
*
Как лампада на окне любимой, Ночью песнь затеплилась во мне. – Уходи! – с душой невоспалимой Я сказал, – забыться дай во сне.
Но не по ее ли наущенью Конь крылатый встал передо мной? И умчался сон мой по ущелью, С облаками слившись под луной.
Я молил: – Уйди, моя отрада, Старых ран не береди и впредь, Без того полшага мне до ада. – Не спеши, успеешь умереть.
Ты заложник мой, а я – господня Воля на эфесах высоты. – Уходи. Ты не нужна сегодня, Взорваны над пропастью мосты.
И тебе на торжище свободы Грош цена с любовью наравне, Где сошлись, как кровники, народы В тайной скорби о былой стране.
– Вот перо и белый лист тетради, верю в эхо слова твоего. – Уходи, я в круговой осаде, Как Шамиль в ауле Ахульго.
– Не забудь, что вырваться сумел он, Отшвырнув гремучее ядро. Вдохновись лихим его уделом… Я открыл тетрадь и взял перо.
МАГНИТНЫЕ ДНИ
Года свои проводят межи, Но все же по иной вине С друзьями старыми все реже Приходится встречаться мне.
Зову друзей поднять стаканы, Но отвечают мне они, Что стали чувственны их раны К магнитным бурям в наши дни.
