Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"

Автор книги: Расул Гамзатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 62 страниц)

К Отечеству в любви мы все едины, И в том твоя заслуга велика, Что сделались киргизские вершины Во много раз видней издалека.

Ответ Ираклию Андроникову на приглашение с группой поэтов поехать в Михайловское

Благодарю, Ираклий, что меня По старой дружбе ты не забываешь И к Пушкину поехать приглашаешь По случаю торжественного дня.

Но стоит ли, Ираклий, для речей Врываться нам в Михайловское с шумом, Где он творил, где предавался думам, Где в тишине был слышен треск свечей?

Хозяин дома окна закрывал, Чтоб слуха не тревожили сороки, Когда роиться начинали строки И с неба ангел стремя подавал.

Со школьных лет до роковой черты Весь век стихами Пушкина мы бредим. Давай с тобой вдвоем к нему поедем, Служенье муз не терпит суеты.

Не знаешь ли, Ираклий, почему Я вспоминаю нынче постоянно О том, как Пущин тихо и нежданно Примчался на свидание к нему?

Давай с тобою Пушкина почтим И, не сказавши женам и соседям, В Михайловское тайно мы уедем И головы седые преклоним.

***

К. И. Чуковскому

I

Причастный к событиям многим, Судьбою ты был возносим, Как мудрость над знаньем убогим, Как совесть над словом кривым.

И мир с четырьмя сторонами К тебе незабвенно привык. И вновь ты беседуешь с нами, Бедовый и вещий Старик.

И высятся гордые сосны Над этой беседой вокруг, Связуя зеленые весны И время клубящихся вьюг.

На посох слегка опираясь, Ты бродишь со мной дотемна, Иным из ушедших на зависть, Связуя собой времена.

II

Ровесник разных поколений, Среди других ты и меня Почтил вниманьем, добрый гений, Вблизи очажного огня.

И я познал страстей пучину, Куда давно себя ты вверг, И на тебя, как на вершину, Всегда смотрел я снизу вверх.

И всякий раз при нашей встрече Сходились, как в былые дни, Мои великие предтечи, Друзья старинные твои.

И не меня ль на перевале Венчал ты, будто бы Казбек, Рукой, которую пожали Минувший и двадцатый век.

Костер Твардовского

Полуопавшею листвой Окрест кровоточили дали, Когда с тобою мы лежали В одной больнице под Москвой.

Тех дней душа забыть не в силе, Все было, кажется, вчера. Дожди, я помню, зарядили, Шла поздней осени пора.

В лес, покидаемый грачами, Нередко за полдень, до тьмы, На разрешенную врачами Прогулку выходили мы.

Вставали ельнику на смену Там чернолесия кусты. И властно раздвигал их стену Рукою бережною ты.

И на тропу, что ведал ране, Вступал, чуть голову клоня, И к полюбившейся поляне Привычно выводил меня.

Вздыхал, закуривал и хворость Благоговейно забывал, Когда опавший лист и хворост Неспешно в кучу собирал.

И я включался в это дело, И вспоминаю до сих пор, Как в дни ненастья ты умело Мог вестовой разжечь костер.

Дым улетал к другим планетам, Свиваясь в горькое кольцо. И золотой огонь при этом Твое подсвечивал лицо.

Ты любовался поединком Огня и ветра, щуря взор. Манил бродивших по тропинкам Иных больных к себе костер.

И жаждущие утешенья Среди казенного двора, Они просили разрешенья Побыть у твоего костра.

И, всласть вдыхая воздух дымный, Готовы были до утра Внимать тебе, гостеприимный Хозяин вольного костра.

И в том была твоя заслуга, Что всякий раз наперекор Грозе смертельного недуга Ты вел о жизни разговор.

И откровенный норов слога, Как чистой совести сестра. Тобой взлелеянная строго, Являла правда у костра.

В ее удаче не изверясь, Желал ты ближнему добра. И походил костер на ересь Среди больничного двора.

И вот однажды не печальник, Чей искони приветлив лик, А местный сумрачный начальник Перед костром твоим возник.

И заявил: – Больной Твардовский, Я отвечаю за надзор. И вы, коль есть запрет таковский, Извольте погасить костер!

Но ты в пожаре листопада Ему достойный дал отпор: – Ступайте прочь! Вам знать бы надо, Что мой неугасим костер!..

Когда несли тебя к могиле, Шел снег. Печаль была остра. Молюсь, как годы мне сулили, На пламень твоего костра.

И у свободы он в почете, И не подвластен никому, И ложь в сусальной позолоте Не смеет подступить к нему!

Нас двадцать миллионов

От неизвестных и до знаменитых, Сразить которых годы не вольны, Нас двадцать миллионов незабытых – Убитых, не вернувшихся с войны.

Нет, не исчезли мы в кромешном дыме, Где путь, как на вершину, был не прям. Еще мы женам снимся молодыми, И мальчиками снимся матерям.

А в День Победы сходим с пьедесталов, И в окнах свет покуда не погас, Мы все от рядовых до генералов Находимся незримо среди вас.

Есть у войны печальный день начальный, А в этот день вы радостью пьяны. Бьет колокол над нами поминальный, И гул венчальный льется с вышины.

Мы не забылись вековыми снами, И всякий раз у Вечного огня Вам долг велит советоваться с нами, Как бы в раздумье головы клоня.

И пусть не покидает вас забота Знать волю не вернувшихся с войны, Когда вы отличаете кого-то Иль снова не прощаете вины.

Все то, что мы в окопах защищали Иль возвращали, кинувшись в прорыв, Беречь и защищать вам завещали, Единственные жизни положив.

Как на медалях, после нас отлитых, Мы все перед Отечеством равны Нас двадцать миллионов незабытых – Убитых, не вернувшихся с войны.

Где в облаках зияет шрам наскальный, В любом часу от солнца до луны Бьет колокол над нами поминальный И гул венчальный льется с вышины.

И хоть списали нас военкоматы, Но недругу придется взять в расчет, Что в бой пойдут и мертвые солдаты, Когда живых тревога призовет.

Будь отвратима, адова година. Но мы готовы на передовой, Воскреснув, все погибнуть до едина, Чтоб не погиб там ни один живой.

И вы должны, о многом беспокоясь, Пред злом ни шагу не подавшись вспять, На нашу незапятнанную совесть Достойное равнение держать.

Живите долго, праведно живите, Стремясь весь мир к собратству сопричесть, И никакой из наций не хулите, Храня в зените собственную честь.

Каких имен нет на могильных плитах, Их всех племен оставили сыны. Нас двадцать миллионов незабытых – Убитых, не вернувшихся с войны.

Падучих звезд мерцает зов сигнальный, А ветки ив плакучих склонены. Бьет колокол над нами поминальный, И гул венчальный льется с вышины.

Ремонт рейхстага

Под сенью собственного флага На стенах взятого рейхстага Мы начертали письмена: «Конец войне!», «Победа!», «Слава Тебе, советская держава!» А рядом – наши имена.

Перед грядущими веками Мы начертали их штыками. Когда окончили поход. И слез не прячут ветераны, Подняв не рюмки, а стаканы, Вернувшись в сорок пятый год.

Но лег рубеж в самом Берлине, И на заречной половине Отремонтирован рейхстаг. Велась работа быстротечно, И не без умысла, конечно, Осуществлялся этот шаг.

Хоть камень крепче, чем бумага, Был дан приказ: со стен рейхстага Стереть автографы солдат. Притом в заносчивой гордыне Решили в Западном Берлине И время повернуть назад.

Но время не переупрямить, И сохранит людская память, А с ней свободная молва, Какие были на рейхстаге Начертаны рукой отваги Неистребимые слова.

В окружении

Мариэтте Шагинян

Была в окружении рота, Сражаясь в смертельном кругу, И вскоре не выдержал кто-то И сдался на милость врагу.

Но бой продолжался, как прежде, И волею был одержим Приказ оставаться в надежде, Приказ пробиваться к своим.

А недруг сулил им другую Судьбу не ценой головы: – Сдавайтесь! Прорвать круговую Засаду не сможете вы!

Но верность хранили зароку Солдаты, шатаясь от ран. И вел их, подобно пророку, В кровавых бинтах капитан.

Он не обещал им почета, А только – на волю права. Прорвав окружение, рота Была ни жива, ни мертва.

И славной свободы при этом Известна ей стала цена… Бывать в окруженье поэтам Случалось во все времена.

Чуть теплились звезды надежды, Мерцая над словом живым. – Сдавайтесь!– кричали невежды, К мундирам прильнув голубым.

Страшась, что имеют поэты Над словом пророческим власть, – Сдавайтесь!– кричали клевреты, Меняя крапленую масть.

И кто-то сдавался на милость Поправшему совесть врагу, Но кровь непокорно дымилась На грозном январском снегу.

И гроб на санях до рассвета Сокрылся, а рядом конвой. Но юноша в чине корнета Бесстрашно рискнул головой.

Отважно поэты сражались, И честь им была дорога. К потомкам они прорывались, Прорвав окруженье врага.

Всех лучше им стала при этом Свободы известна цена. Бывать в окруженье поэтам Случалось во все времена.

***

Неслась звезда сквозь сумрачные своды, И я подумал, грешный человек. Что, промотавший собственные годы, Живу, чужой присваивая век.

Не раз об этом думал я и ране, Как будто каясь на хребтах годин. Не оттого ль, что надо мной в тумане Трубил прощально журавлиный клин?

Бродил ли я ущелием забытым, Ручей ли видел, что в жару зачах, Охотника встречал ли я с убитым Оленем неостывшим на плечах.

Смотрел ли на огонь закатнокрылый, Дрова испепелявший не впервой, Стоял ли перед братскою могилой, Как будто бы с повинной головой.

Мне снова вспоминалися поэты. Что не достигли лермонтовских лет, Но песни, что когда-то ими спеты. Еще поныне изумляли свет.

А может, взял я крылья их тугие И слово, что роднится с высотой, Как взяли в жены их невест другие, Окольцевав под свадебной фатой?

И мнилось мне, достойному свободы, Покорства слов и непокорства рек, Что, словно дни свои растратив годы, Живу, чужой присваивая век.

Не потому ль других надежд на свете Милей одна мне – умереть в чести. Пред памятью погибших я в ответе, Душеприказчик сгинувших в пути.

Идущий за мною вслед

Стремлюсь, сединой повитый, Узнать, что ты за поэт, Молодостью знаменитый, Идущий за мною вслед.

Стрелок ли ты из хваленых, А вдруг настоящих нет В твоих газырях патронов, Идущий за мною вслед?

Что людям поведать хочешь, Решив удивить весь свет? Грядущему что пророчишь, Идущий за мною вслед?

Я сам себя предвосхитил, Чтоб ты, не страшася бед, У неба огонь похитил, Идущий за мною вслед!

Как в схватке, держаться между Двух сабель тебе не след. Мою оправдай надежду, Идущий за мною вслед!

Являя свою повадку, В подножье семи планет Бросай мне скорей перчатку, Идущий за мною вслед!

И верь, променять готов я Известность, как амулет, На юность твою годов я, Идущий за мною вслед.

***

День и ночь рождены для добра – Дети времени – брат и сестра.

И от века они по планете Только порознь ходят всегда, А Земли первозданные дети – Это люди, огонь и вода.

Над рекою костер языкато Рвется в небо. И рад до утра Видеть я красноликого брата, Слыша, как напевает сестра.

Открыл я книгу вековую

Любви чреваты рубежи Всем, от измены до коварства,– Здесь гибли многие мужи, Как на границе государства.

Печальной повести листы. Открыл я книгу вековую: Скажи мне, женщина, где ты Была в минуту роковую?

Зачем в неведенье спала, Задув огонь оплывшей свечки, Когда два черные ствола Нацелились у черной речки?

Ты перед вечностью в долгу За то, что с белыми крылами Тогда не встала на снегу Пред воронеными стволами.

Не ты ли в час, когда сожгла Письмо, чей пепел сжала в горстке, Спасти поручика могла От глупой ссоры в Пятигорске.

И не взяла б под Машуком Поэта ранняя могила, Когда бы с вечера тайком Его в объятья ты сманила.

Когда бы светом звездных глаз Ты подсветила путь возврата, В лесной трясине б не увяз Горячий конь Хаджи-Мурата.

Невеста из аула Чох, Тебя сумел я оправдать бы, Когда б издать не просто вздох Решилась бы во время свадьбы.

Зачем твой крик не прозвучал И не узнали люди тут же, Что яд подсыпан был в бокал Эльдарилава из Ругуджа.

Верней, чем верный талисман, Среди житейской круговерти Спасай нас, женщина, от ран И заблуждения и смерти.

Но пусть, страдая и любя, Лихой достойные кончины, Готовы будут за тебя Собой пожертвовать мужчины.

Баллада о женщине, спасшей поэта

День ушел, как будто скорый поезд, Сядь к огню, заботы отложи. Я тебе не сказочную повесть Рассказать хочу, Омар-Гаджи.

В том краю, где ты, кавказский горец, Пил вино когда-то из пиал, Знаменитый старый стихотворец На больничной койке умирал.

И, превозмогающий страданья, Вспоминал, как, на закате дня К женщине скакавший на свиданье, Он загнал арабского коня.

Но зато в шатре полночной сини Звезды увидал в ее зрачках, А теперь лежал, привстать не в силе, С четками янтарными в руках.

Почитаем собственным народом, Не корил он, не молил врачей. Приходили люди с горным медом И с водой целительных ключей.

Зная тайну лекарей Тибета, Земляки, пустившись в дальний путь, Привезли лекарство для поэта, Молодость способное вернуть.

Но не стал он пить лекарство это И прощально заявил врачу: – Умирать пора мне! Песня спета, Ничего от жизни не хочу.

И когда день канул, как в гробницу, Молода, зазывна и смела, Прикатила женщина в больницу И к врачу дежурному прошла.

И услышал он: Теперь поэту Только я одна могу помочь, Как бы ни прибегли вы к запрету, Я войду к поэту в эту ночь!

И, под стать загадочному свету, Молода, как тонкая луна, В легком одеянии к поэту, Грешная, явилася она.

И под утро с нею из больницы Он бежал, поджарый азиат. И тому имелись очевидцы Не из легковерных, говорят.

Но дивиться этому не стали Местные бывалые мужи, Мол, такие случаи бывали В старину не раз, Омар-Гаджи.

И когда увидят все воочью, Что конца мой близится черед, Может быть, меня однажды ночью Молодая женщина спасет.

***

Захочет любовь, и в клубящейся мгле Багряный цветок расцветет на скале, И снег зажурчит на вершине.

Но в каменном сердце во все времена Не в силах посеять она семена, В нем терн прорастает поныне.

Смиряла любовь даже царственный гнев, И кротким, как агнец, вдруг делался лев, Лань рядом паслась, не робея.

Я видел воочию, как, зла не тая, Под флейту факира танцует змея На площади людной Бомбея.

И тихо любовь мне шепнула: – Умей Ты действовать, как заклинатели змей.– И грустный напомнила случай:

Одна балерина в недавнем году, Что с флейтой волшебной была не в ладу, Змеей обернулась гремучей.

Словами любви, это помнит весь свет, Великий целитель и славный поэт, Недуги лечил Авиценна.

Завидная участь, счастливый удел, Такие б стихи написать я хотел, Где слово – лекарству замена!

***

Чтобы рвануться в схватку, у мужчины Есть только две достойные причины. И первая: родной страны защита, Граница чья пред недругом закрыта.

Вторая – долг, что предками завещан, Мужчинам всем повелевает он: Собой рискуя, защищайте женщин, Как на дуэлях пушкинских времен.

Чтоб песню спеть, от века у мужчины Есть только две достойные причины. И первая: любовь к земле родимой, Которая вошла нам в плоть и в кровь И сделалась звездой неугасимой. Вторая – это к женщине любовь!

Коня увидишь – поклонись

Наездник спешенный, я ныне, По воле скорости самой, Лечу к тебе в автомашине: – Встречай скорее, ангел мой!

Там, где дорога неполога, Давно ли, молод и горяч, В седло я прыгнуть мог с порога, Чтоб на свиданье мчаться вскачь?

Был впрямь подобен удальцу я, Когда под вешнею хурмой Коня осаживал, гарцуя: – Встречай скорее, ангел мой!

Случись, потянет ветром с луга И ржанье горского коня Вдруг моего коснется слуха, Вновь дрогнет сердце у меня.

Хоть в небесах извечный клекот Над головой еще парит, В горах все реже слышен цокот Железом венчанных копыт.

Но все равно в ауле кто-то С коня под звездной полутьмой Ударит плетью о ворота: – Встречай скорее, ангел мой!

И до сих пор поет кавказец О предке в дымной вышине, Как из чужих краев красавиц Он привозил на скакуне.

В конях ценивший резвость бега, Надвинув шапку на чело, Во время чуткого ночлега Он клал под голову седло.

И помню, старец из района Сказал, как шашку взяв подвысь: – Коль из машины иль вагона Коня увидишь – поклонись!

И все мне чудится порою, Что я коня гоню домой, И вторит эхо над горою: – Встречай скорее, ангел мой!

Откровение коварной жены

Дрожи оттого, что забыла покой Я, собственной мести во всем потакая! Еще покажу тебе, кто ты такой, Еще покажу тебе, кто я такая.

Предать постараюсь стоустой молве Хабар, что мужчиной ты стал недостойным. При всех на ослиной твоей голове Папаху ведром заменю я помойным.

Скомандую, как наведу пистолет: Усы свои сбрей подобру-поздорову, Теперь их подкручивать времени нет, Обед приготовишь, подоишь корову!

А станешь противиться – целый аул Заставлю подняться, тревогой объятый, Как с крыши начну я кричать: – Караул! Меня порешить хочет муж мой проклятый!

Поклонишься мне, словно куст на ветру, Захочешь сбежать – сразу кинусь вдогонку. Я шкуру с тебя, как с барана, сдеру, К зиме из которой сошьют мне дубленку.

Запомни: обучена грамоте я, Недолго грехов приписать тебе гору. И явится в дом к нам милиция вся, Когда я письмо настрочу прокурору.

И, властная как восклицательный знак, Приема потребовав без проволочки, Где надо ударю я по столу так, Что вмиг разлетится стекло на кусочки.

Узнаешь, разбойник, кто прав, кто не прав, Тебе отомстить мне возможность знакома. Могу, на себе я одежду порвав, Войти и без пропуска в двери обкома.

Хизриевой быстро найду кабинет, Рыдая, взмолюсь: – Патимат, дорогая, Спаси, погибаю в цветении лет, Мучителя мужа раба и слуга я.

Живу как при хане, о воле скорбя, Стократ этой доли милей мне могила.– Хизриева голову снимет с тебя – На деле таком она руку набила.

Но если ее не сумеет рука Настигнуть тебя беспощадней затрещин, Тогда напишу заявленье в ЦК, Где чутко относятся к жалобам женщин.

Еще пред партийным собраньем ответ Ты будешь держать! Позабочусь об этом, Еще ты положишь партийный билет, Прослыв на весь свет негодяем отпетым.

Потом разведусь я с тобой, дураком, Останешься с тещей средь отческих стен ты, А я загуляю с твоим кунаком И стану с тебя получать алименты.

Запомни, что женщина в гневе сильна, Как в страстной любви, и тонка на коварство. Когда-то в былые она времена Умела, озлясь, погубить государство.

Я стану твоею судьбой роковой И, гневом, как молния в небе, сверкая, Еще покажу тебе, кто ты такой, Еще покажу тебе, кто я такая.

***

Впервые провинившись пред тобою, – «Прости меня», – я прошептал с мольбою.

Когда второй я провинился раз, Пришел к тебе, не поднимая глаз. Ты посмотрела на меня с упреком, Напоминая, словно ненароком, Что есть у милосердия предел.

И в третий раз я провинился вскоре И сам признался в собственном позоре И ни на что надеяться не смел.

Я видел взгляд, наполненный тоскою Над пересудом ветреной молвы.

И вдруг великодушною рукою Коснулась ты повинной головы.

Завещание Махмуда

Могильной землею нетяжко меня Укройте, почтенные люди селенья, Чтоб слышать я мог, как пандуры, звеня, Любовь, что воспел я, хранят от забвенья.

Еще вас молю: в изголовье моем Оставьте оконце, чтоб мог я воочью Увидеть, как песню затеплила ночью Печальница в черном пред поздним огнем.

Молю вас: оставьте пандур мой со мной, Чтоб здесь не терял я пожизненной власти И слился в постели порою ночной С возлюбленной стих мой, исполненный страсти.

***

Читая вас, я удивляюсь снова, Как вы могли, глашатаи сердец, О матерях не написать ни слова, Махмуд, Эльдарилав и мой отец?

И говорит Махмуд из Кахаб Росо: – Я не сводил с Марьям влюбленных глаз, Ты своего не задал бы вопроса, Когда бы увидал ее хоть раз.

Марьям я поклонялся безраздельно, Ее певцом прослыв между людьми, И вспомнил мать лишь в миг, когда смертельно Был выстрелом сражен из-за любви.

И вторить стал Эльдарилав Махмуду: – Клянусь, и я не мог предугадать, Что, Меседо увидев, позабуду И целый свет, и собственную мать.

И лишь когда отравленную в Чохе На свадьбе чашу осушил до дна. Окликнул мать я на последнем вздохе И предо мной явилася она.

– А что же ты под небом Дагестана Мать не воспел? – спросил я у отца. – Не помнил я, осиротевший рано, Ее заботы, песен и лица.

Завидных строк наследник полноправный, О, как бы я, глашатаи сердец, Воспел бы мать, имея дар ваш славный, Махмуд, Эльдарилав и мой отец.

***

Как на схватку ашуга ашуг, Сам себя вызываю я в круг:

– Чем ты славен и чем ты силен? – Тем, что смолоду вечно влюблен! – А в кого? Расскажи не тая! – Знают женщины лучше, чем я!

– Что ты понял, ответь? – Лишь одно, Что грешу я стихами давно. – А чего ты не понял, хоть сед? – Я от бога поэт или нет!..

Как на схватку ашуга ашуг, Сам себя вызываю я в круг:

– Кто ты будешь?– Я горский посол! – Что ты знаешь?– Откуда пришел! – А чего ты не знаешь тогда? – Дня, когда я уйду и куда!

– Что ты видишь, касаясь пера? – Вижу то, что случилось вчера. Но как в дымке все то для меня, Что случилося третьего дня…

Как на схватку ашуга ашуг, Сам себя вызываю я в круг:

– Что ты слышишь с отеческих круч?. – Голос неба из аспидных туч. – А еще что ты слышишь с тропы? – Слышу рукоплесканье толпы, Черной зависти ропот глухой За спиною удачи лихой.

А хотелось услышать бы мне Голос горных вершин в тишине…

Как на схватку ашуга ашуг, Сам себя вызываю я в круг:

– С красным солнцем за левым плечом, Давний путник, покаешься в чем?

– Видел, грешный, я улиц гульбу, В честь веселья из ружей пальбу, Но заметить порой, видит бог, Горя в доме соседа не мог.

– Если встать, крутизне вопреки, Над седой колыбелью реки, Что предстанет с вершины внизу? – Мир, себя погрузивший в грозу.

И не зря в этом мире хочу Я надежды затеплить свечу.

– Даль познав с перезвона стремян, Где бывал ты? – Во множестве стран. – А куда не проник ты за век? – В тайну смысла, чем жив человек!

Пять песен Хаджи-Мурата

Пять раз моя прострелена папаха, Наиб, достойный сабли и коня, Хаджи-Мурат я, родом из Хунзаха, Как пять молитв, пять песен у меня.

И первая для матери, чтоб знала: Моя еще не срублена башка, И скакуна мне удаль оседлала, И неразлучна с саблею рука.

Вторая песня, схожая с молитвой, Для Дагестана, чья бедна земля, Где наречен был, вознесенный битвой, Я – правою рукою Шамиля.

Хочу, чтобы земля родная знала: Моя еще не срублена башка, И скакуна мне удаль оседлала, И неразлучна с саблею рука.

А третья песня для жены, с которой Нечасто я бывал наедине. Наследник мой пусть будет ей опорой, Когда она заплачет обо мне.

Я песню для нее пою, чтоб знала: Моя еще не срублена башка, И скакуна мне удаль оседлала, И неразлучна с саблею рука.

А песнь моя четвертая для сына, Вблизи и вдалеке родных вершин Врагов моих всех знает до едина Воинственный, единственный мой сын.

Хочу, чтоб в нем душа лихая знала: Моя еще не срублена башка, И скакуна мне удаль оседлала, И неразлучна с саблею рука.

А недругу, над лезвием булата, Пред боем песню пятую пою: – Не отступай, встречай Хаджи-Мурата, Я по тебе соскучился в бою.

Хочу, чтоб сторона чужая знала: Моя еще не срублена башка, И скакуна мне удаль оседлала, И неразлучна с саблею рука.

Я свиданье женщине назначил

Не хочу, мятежный мой Кавказ, Чтоб стрельбой меня ты озадачил, Потому что нынче в звездный час Я свиданье женщине назначил.

Не торгуй трехлетних жеребцов На торгах, что ломятся от гулов, Верховых не шли ко мне гонцов И уйми глашатаев аулов.

Сделай милость, вздыбленный Кавказ, Как быкам в обуглившейся сини, Черным тучам ты отдай приказ, Чтобы лбов не сталкивали ныне.

Я молю тебя: угомонись И в лихом Гунибе и в Хунзахе, Перестань, засватывая высь, На луну забрасывать папахи.

Бурной крови славя колотье, Я назначил женщине свиданье, Не пугай обвалами ее, Прояви, Кавказ мой, пониманье.

Я прошу тебя: повремени Вскачь коней бросать, паля из ружей, Амузгинской сталью не звени, Не дыши с вершин каленой стужей.

Если б только ведал ты, какой Я свиданье женщине назначил, Может быть, ты собственной рукой Многое во мне переиначил.

Старых ран, Кавказ, не береди И не строй завалы на дороге. Отмени на этот день дожди, Отмени на эту ночь тревоги.

Не греми каспийскою волной, Что приводит скалы в содроганье, Потому что женщине одной Я назначил в звездный час свиданье.

***

Изнывая в любовной тоске, Я, познав нетерпения муки, Профиль твой на приморском песке Рисовал, словно мальчик, в разлуке.

Под осколком скалы на скале Возникал он в небесном чертоге. И на мерзлом вагонном стекле, Как резцом, нанесенный в дороге.

Вот заветных стихов черновик, Где легко под моею рукою Как созвучие лик твой возник По соседству с начальной строкою.

Взором мысленным изображал Я на кубках черты твоей стати, Как насечкою ими венчал Серебро боевой рукояти.

А в стихах рисовал я, любя, Отвергая границы степенства, В многих образах женских тебя, Но достичь не сумел совершенства.

***

Много скакунов из табуна Оседлал я и родным пределом Мчался, опершись на стремена, Но не стал наездником умелым.

Написал я много тысяч строк, Только на Кавказе, мной воспетом, Истинный поэт – всегда пророк. Скажет время, стал ли я поэтом.

Знали женщин горцы под луной, От любви которых кости млели, Я такой не встретил ни одной, И судить о женских чарах мне ли?

Доблестью когда-то я считал Каждый день слагать лихие строки, Чтоб рождали эхо среди скал, Как громокипящие потоки.

А теперь, наверно, в честь добра, Не скрывая собственной отваги, Я все чаще сторонюсь пера, Чистым оставляя лист бумаги.

О родине

1

Понять я не мог, а теперь понимаю – И мне ни к чему никакой перевод, – О чем, улетая, осенняя стая Так горестно плачет, Так грустно поет.

Мне раньше казалось: печаль беспричинна У листьев, лежащих в пыли у дорог. О ветке родной их печаль и кручина – Теперь понимаю, А раньше не мог.

Не знал я, не ведал, но понял с годами, Уже с побелевшей совсем головой, О чем от скалы оторвавшийся камень Так стонет и плачет Как будто живой.

Когда далеко от родимого края Судьба иль дорога тебя увела, И радость печальна – теперь понимаю, – И песня горька, И любовь не светла, о Родина…

2

Под гром твоих колоколов Твое я славлю имя. И нет на свете слаще слов, И звука нет любимей.

А если смолкнет песнь моя В ночи иль на рассвете – Так это значит, умер я И нет меня на свете.

Я, как орел, парю весной Над весями твоими. И эти крылья за спиной – Твое святое имя.

Но если вдруг сломает их Недобрый темный ветер – Ты не ищи меня в живых Тогда на белом свете.

Я твой кинжал. Я был в бою – Мятежный, непокорный. Я постою за честь твою, Коль день настанет черный.

А если в строй бойцов твоих Я в скорбный час не встану – Так значит, нет меня в живых, Исчез я, сгинул, канул.

Я по чужой земле иду, Чужие слышу речи И все нетерпеливей жду Минуту нашей встречи.

А будет взгляд очей твоих Не радостен, не светел – Так значит, мне не быть в живых Уже на белом свете.

3

О чем эта песня вагонных колес, И птиц щебетанье, И шелест берез? О родине, только о родине.

О чем, уплывая, Грустят облака? О чем кораблей уходящих тоска? О родине, только о родине.

В дни горьких печалей и тяжких невзгод Кто выручит нас? Кто поможет? Спасет? Родина. Только лишь родина.

В минуты удачи, В часы торжества О чем наши мысли и наши слова? О родине, только о родине.

Кто связан и счастьем с тобой, и бедой – Тому и во тьме Ты сияешь звездой, О Родина!..

***

Поверьте, первая ошибка не страшна, И первая обида не важна, И самый первый страх сродни испугу. И коль в твоей судьбе случилось вдруг, Что в первый раз тебя обидел друг – Не осуждай, понять попробуй друга.

Наверное, на свете не найти Людей, ни разу не сбивавшихся с пути, Сердец, ни разу не окутанных туманом. И коль у друга твоего стряслась беда: Сказал не то, не тем и не тогда – Его ошибку не считай обманом.

Друзья, что, глупый промах мой кляня, Когда-то отказались от меня,– Для вас всегда мой дом открыт. Входите! Всех, кто со мной смеялся и грустил, Люблю, как прежде. Я вас всех простил. Но только и меня, друзья, простите.

Подводы

Подводы одних Еле плетутся Дорогою горной. Другие подводы Под горку несутся Легко и проворно.

Молодость, Бег твоих жарких коней Красив и свободен. Тянешь весь мир Ты на своей Чудо-подводе.

Подводы одних Издалека Ползут по дороге… В них впряжены Кривая клюка, Посох убогий…

Резвый твой конь У облаков, Молодость, мчится. Топот его Быстрых подков В сердце стучится.

Кто мне ответит, Что там за груз На пыльных подводах? Воспоминанья, Давняя грусть, Долгие годы.

Молодость, Что на подводе твоей – Я-то уж знаю: Только любовь И вера в людей, И радость земная.

Санта-Клара

До утра брожу я по бульвару, Все не нагляжусь на Санта-Клару. Может, он из древнего сказанья – Этот город с ласковым названьем?

Все твержу я нежно: Санта-Клара. И зову с надеждой: Санта-Клара. И шепчу печально: Санта-Клара. И стою в молчанье: Санта-Клара.

Кто построил в честь своей любимой Город красоты неповторимой? Кто же подарил своей невесте Этот город-сказку, город-песню?

Слышу, вдалеке звучит гитара. Я тебе признаюсь, Санта-Клара: Жизнь моя прекрасна и богата Именами, что для сердца святы.

Это мать – ты слышишь, Санта-Клара. Это дочь – о, тише, Санта-Клара. И сестра моя в ауле старом. И жена моя, ах, Санта-Клара!

Если б сотворить умел я чудо – Я бы городов настроил всюду. Города за реками, горами Милыми назвал бы именами.

Если б каждый город был обвенчан С именем прекраснейшей из женщин, Люди спать могли б тогда спокойно И исчезли бы вражда и войны.

Все б тогда твердили ежечасно Имена подруг своих прекрасных– Так же, как в тиши твоих бульваров До утра твержу я: Санта-Клара…

***

В тебя я вновь влюблен и очарован… Такого не бывает – говоришь? Но в каждый мой приезд волшебным, новым, Загадочным мне кажется Париж.

Бывает так. Живешь, живешь на свете. Идет весна —и словно в первый раз Ты чувствуешь, как молод этот ветер И нов капели сбивчивый рассказ.

Впервые я пишу стихотворенье – Хотя пишу стихи давным-давно. Пусть много было радостных волнений, Но помню лишь последнее – одно.

Бывает так… Ни убыли, ни тленья Не знает страсть, рождаясь вновь и вновь. Ты – первое мое стихотворенье И первая, бессмертная любовь.

Журавли

1

У них всего две песни есть, Хоть кажется – не счесть: О том, что было и прошло, Цветет и отцвело.

Весною шлют они привет Цветам полей, лесов. И ничего печальней нет, Чем их осенний зов.

И эти песни журавлей Везде, в любом краю, Как песню о судьбе своей И я теперь пою.

У них всего две песни есть, Хоть кажется – не счесть: О том, что было и прошло, Цветет и отцвело.

2

Вновь журавли улетают на юг – К солнечным землям, к неведомым странам. Птицы небесные, сделайте крюк, Чтоб не лететь над моим Дагестаном.

Горы угрюмые смотрят вам вслед, Смотрят с тревогой и тихой печалью. Громкий ваш крик разрывает рассвет. Вот вы и скрылись за серою далью.

Кончился, кончился праздник земли! …Желтые листья, дожди без просвета – Словно на крыльях своих унесли Вы и надежду, и солнце, и лето.

Все, что с собой принесли вы весной, Даль поглотила, укрыли туманы… Клин журавлиный летит над землей, Вечной землей моего Дагестана.

3

И снова летят журавли, И клин режет небо рябое. О, если бы только могли Вы взять меня, птицы, с собою!

Но я на земле тут стою, Свое ощущая бессилье. Что ждет вас в далеком краю, О птицы, судьбы моей крылья?

И мысли мои, и мечты Летят без раздумья за вами, И песнь неземной красоты С понятными небу словами.

А я остаюсь на земле, Печальный – без крыльев и песни. И крик ваш прощальный ко мне Летит из глубин поднебесья.