Текст книги "Собрание стихотворений и поэм"
Автор книги: Расул Гамзатов
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 62 страниц)
Говорят, что просторы нив и селений Кровью своей обагрил народ. Наверно, поэтому так мы ценим Землю и все, что на ней растет.
Говорят, что веками в потемках, в ненастье Шли наши предки, спасаясь от бед. Потому, наверно, обретшие счастье, Так мы ценим тепло и свет.
Люди тянули век свой голодный, Мечтая о хлебе, питаясь травой. Не потому ли, друзья, сегодня Так нам сладок хлеб трудовой?
Край наш бывал и поруган и продан, Тяжкие цепи звенели во мгле. Не потому ли мы ценим свободу Больше всех и всего на земле?
ПОСТОЯНСТВО
Мне было шестнадцать и двадцать – тебе, Любви нас связало шаманство, И я, покоряясь святой ворожбе, Поклялся хранить постоянство.
Мне стукнуло двадцать. Мы сверстники, и Лесов зеленеет убранство. И, двадцатилетней, тебе я в любви Все так же храню постоянство.
Мне стукнуло тридцать. Летели года, Порой проявляя тиранство, Но, двадцатилетней, тебе, как всегда, Я честно хранил постоянство.
Теперь мне за сорок. Но наперекор Летам, что легли, как пространство, Я, двадцатилетней, тебе до сих пор Безумно храню постоянство.
ЗДЕСЬ НА ВЕРШИНАХ
Мой друг, кончай пустые споры, Смех прекрати, сотри слезу, Быстрее поднимайся в горы, Ты, суетящийся внизу!
Не бойся головокруженья От высоты, Не бойся здесь лишиться зренья От красоты!
Быстрее поднимайся в горы, Свои сомненья успокой, Свобода твой раскроет ворот Своей невидимой рукой!
Покой тебе протянет руку И мимолетно, на ходу, Сожмет ладонь, раздавит скуку И с нею ложную вражду.
Замрешь, и где-то в отдаленье Послышится негромкий хруст, Покажутся рога оленьи, Как на скале нелепый куст.
В полночный час на небо глянешь, Достанешь пальцами луну, Вдали непуганые лани Запляшут под твою зурну.
Здесь все равны чины и лица, Здесь всем достаточно наград. Здесь человеку только птицы, И то по неразумью, льстят.
Здесь каждый человек почтенен, Со всеми дружен и знаком. Здесь должен преклонять колени Он только перед родником.
Друзья мои, кончайте споры, Из духоты своих квартир Быстрее поднимайтесь в горы, Чтоб с высоты увидеть мир.
Не бойтесь здесь лишиться зренья От красоты, Не бойтесь головокруженья От высоты!
МОЛИТВА
Когда поднимешься к вершинам синим, Где достают рукою небосвод, Когда услышишь, как река в теснине Который век все ту же песнь поет, Когда увидишь: в небе кружит птица, А по изгибам гор ползут стада, Родной земле захочешь ты молиться, Хоть не молился в жизни никогда.
Когда за далью моря корабельной Увидишь ты, как солнца шар поблек, И, будто в лампе десятилинейной, Прикрутит вечер блеклый фитилек. Когда увидишь: солнце в море тонет И режет солнце пополам вода, Ты склонишься в молитвенном поклоне, Хоть ты и не молился никогда!
Увидишь ты, как пожилые люди Сидят, свои седины теребя, Как женщина ребенка кормит грудью, – И в сотый раз все потрясет тебя, И все, что на земле, что в небе синем, Захочешь ты постичь, и вот тогда Замолкнешь, и молитва горлом хлынет, Хоть ты молитв не слышал никогда!
СТИХИ О ГАМЗАТЕ ЦАДАСА
1
Не на карточках в толстом семейном альбоме Возникаешь пред взором и памятью ты, Не ваятель искусный в скульптуре знакомой Обессмертил твои дорогие черты.
И портреты точны, и скульптуры похожи, Но не в них, неживых, я тебя узнаю, В старике чабане, в каждом горце прохожем Вижу взор твой и вижу улыбку твою.
В каждом горце, я знаю, есть нечто такое, Что всегда мне напомнит отца моего. Ты, отец, был народом, и он был тобою, Ты причастен к бессмертью его.
2
Весна пришла, но нет тебя, отец! Она прошла, но нет тебя, отец! Уходит день за тридевять земель, Но холодна, пуста твоя постель В той комнате, где все у нас хранится, Как ты оставил в час, когда ушел, Где книжный шкаф, где твой рабочий стол, Где том стихов, раскрытый на странице, Которую уже ты не прочел, Где рядом лист, исписанный на треть. Ни строк, ни слов я издали не вижу, Я третий год хочу его прочесть И не решаюсь подойти поближе: Ведь ты всегда наказывал мне строго, Чтоб я черновиков твоих не трогал.
Я и сейчас робею, как всегда, И слышится мне шорох недалекий, И кажется, что ты идешь сюда Окончить неоконченные строки.
3
У детей на все особый взгляд, Дети – удивительные люди. Наша маленькая Патимат Мне сказала: «Дедушку разбудишь!»
И она вцепилась мне в рукав, На твою могилу показав. Дорогой, когда б я только мог Разбудить, поверь, ни на мгновенье Я не отходил бы, я стерег, Я берег бы труд твой, жизнь и бденье.
И других не надо мне наград, И не надо большего на свете… Мы вдвоем стояли с Патимат… Люди – удивительные дети.
4
Вижу я тебя издалека. Добрый взгляд и мягкая рука.
Вижу, как на крыше утром ранним Ты сидишь, к себе прижав меня; Под твоею шубою бараньей Я пригрелся, словно у огня. Вижу я: сидишь ты хмурый в доме, Вспомнив вновь историю одну, Как в ауле горец незнакомый Больно оскорбил свою жену. Вижу, как седой и смуглокожий, Сгорблен чуть, но все еще красив, Ты, за пояс руки заложив, Балагуришь вместе с молодежью. Вижу я тебя на склоне лет, Вижу с молодым, горящим взором, Вижу я тебя смотрящим вслед Солнцу, уходящему за горы. Вижу удрученным, огорченным, Вижу радостным и увлеченным, Вижу на каспийском берегу И в родных горах, где даль туманна. Вижу всюду, вижу непрестанно… Но тебя в могиле, бездыханным, Я себе представить не могу.
5
Я о смерти твоей не писал ничего, Словно маленький мальчик, я до конца Не поверил тому и не понял того, Что теперь на земле живу без отца.
Мне от дома вдали в суете ль, в тишине Все мерещится – дома ты меня ждешь. А потом приезжаю, и кажется мне, Что куда-то ушел ты и скоро придешь.
Я молчу, я чуть слышно стараюсь ступать, Потому что, отец, ты всегда предо мной, И все время мне слышится, будто опять Ты бормочешь стихи у себя за стеной.
Как всегда, почтальоны стучатся в дверь. Как всегда, телеграммы приносят чуть свет, А мне кажется странным даже теперь, Почему для тебя ничего у них нет.
Я о смерти твоей не писал ничего. Словно маленький мальчик, я до конца Не поверил тому и не понял того, Что теперь на земле живу без отца.
6
Что б ни было со мною, каждый раз, Как прежде, прихожу я за советом К тебе в безлюдный час, безмолвный час И остаюсь с тобою до рассвета.
Прошла одна весна, прошла вторая, Уже и я немного поседел, Я думать стал о бездне важных дел, Как ты, руками щеки подпирая.
Вокруг цвести цветам и птицам петь, Омоют грозы твой могильный камень. Я здесь, отец мой! Я учусь смотреть На жизнь твоими ясными глазами.
Клянусь: я буду честным и простым. И, где бы ни был, до скончанья века Клянусь, отец мой, сыном быть твоим, Что значит – быть хорошим человеком!
Клянусь я быть с народом в час любой, Чтоб нас одна судьба соединила… И да не высохнут, отец, чернила, В чернильницу налитые тобой.
7
Смогу ли когда-нибудь я научиться, Как ты, любить облака, и цветы, и весну, Как ты, понимать задушевную песню птицы, Завывание ветра и гор тишину!
Смогу ли, как ты, полюбить серебристый и звонкий Снеговой ручеек, сбегающий к нам с высоты? Смогу ли погладить теплую шерстку ягненка С любовью, с которою гладил ты?
Смогу ли когда-нибудь я научиться печали, С которою ты, дорогой, провожал каждый раз Ласточек и журавлей, когда они улетали На юг, до весны оставляя нас?
Смогу ли встречать с улыбкою детской Солнце, севшее на подоконник соседский?
Смогу ли остаться самым веселым в ауле, Позабыв про то, что давно уж не молод и сед? Сердце свое молодым сохранить я смогу ли, Смогу ли остаться мальчишкой на старости лет?
Тебя седина не могла состарить, Года не смогли замутить твой всевидящий взор… Должно быть, поэтому на Комсомольском бульваре Воздвиг тебе памятник город гор.
8
Промолвил отец мой, вздыхая, Пред тем как навеки угас: «Я знаю, вода ключевая Меня б исцелила сейчас, Мне горная влага поможет, Я, выпив ее, не умру!» И воду в сосудах из кожи Ему принесли поутру.
И поднялся старый отец мой, Холодной воды отхлебнул И вспомнил далекое детство, Повисший над бездной аул. И щеки его заалели, И стал он ровнее дышать, И ожил отец на неделю, Но вот ослабел он опять.
Промолвил отец мой, вздыхая, Пред тем как навеки угас: «Цветы луговые, я знаю, Меня б исцелили сейчас». И дети, услышав об этом, С нагорий родимой земли Десятки пунцовых букетов Наутро отцу принесли.
Вдохнул он знакомый и сладкий Далекий лугов аромат И вспомнил о той, что украдкой Любил он полвека назад. И щеки его заалели, И стал он ровнее дышать, Он ожил еще на неделю, Но вот ослабел он опять.
Сказал мой отец, умирая, Пред тем как навеки угас: «От песен родимого края Мне стало бы легче сейчас!» Услышав об этом, горянки Прошли через гору и лес И в город пришли спозаранку, И песня взмыла до небес. И вспомнил старик поседелый Все то, чем дышал он и жил, Все песни, которые спел он, Которые в жизни сложил.
Хожу я по отчему краю, Дорогам не видно конца. Журчит ли вода ключевая, Цветы ль головами кивают, Доносится ль голос певца, Встает мой отец, оживая, И тихие слышу слова я – Последние просьбы отца.
9
Мой отец вставал на зорьке ранней И, еще в предутреннем дыму, Отправлялся в путь к вершинам дальним По тропе, известной лишь ему.
По крутым уклонам и пологим Шел отец, покуда мог идти, Обходя проезжие дороги, Презирая легкие пути.
Как-то погрешил я словом праздным, Я спросил с улыбкою тупой: «Мой отец, не проще ли гораздо Проторенною идти тропой?»
Отвечал отец: «Мой путь известен, Ничего, что он тяжел и крут, Там – следы моих стихов и песен. Мне легко – они меня ведут».
Многое на свете миновалось, С той поры прошло немало дней, Нет отца, тропа его осталась, Я идти попробовал по ней.
Горная тропа, куда же делась Сила, вдохновлявшая отца? Шел я по тропе, а мне не пелось, И казалось, нету ей конца.
Но услышал как-то, слава Богу, Я знакомый голос впереди: «Мой сынок, ищи свою дорогу, Проторенной тропкой не иди!»
10
Шагая к людям собственной тропою, Не замыкаясь в тесный круг семьи, Делил отец мой, родина, с тобою И горести, и радости твои.
Улыбкою приветствовал с порога Твое светило на рассвете он, А под вечер печалился немного: Ведь солнце покидало небосклон.
Любил твои созвездия считать он, На крыше сакли проводя ночлег, И был ему в любом краю понятен Язык твоих больших и малых рек.
Казалось: становился он моложе, Когда взбирался на вершины гор, Любил он море, но ему дороже Любого моря был земной простор.
Не потому ль, что хлеб родится в поле И вьются тропы к холмикам могил, Познавший цену радости и боли, Твою, отчизна, землю он любил!
Еще он птиц любил под небесами, И облака, и ливня вешний гром. Я на тебя смотрю его глазами И думаю о будущем твоем.
Нет, мой отец не мог с тобой расстаться, И у минут последних на краю Он завещал мне все свое богатство – Любовь к тебе нетленную свою!
11
Не потому, что ты не слышишь их, Тебе стихов я новых не читаю, А потому, что свято почитаю Адат, что был незыблем для двоих.
По этому адату мы своих Стихов с тобой друг другу не читали И всякий раз, отец, предпочитали В ауле их услышать от других.
12
Если раньше меня все заботы Вдруг оставишь ты, старец больной, Дорогого отца моего ты Разыщи в стороне неземной.
Разыщи, расскажи, ради Бога, Как я падаю и возношусь На подлунной земле, где немного Я, наверно, еще задержусь.
Расскажи, что у всех на примете И заслуги мои, и грехи, Что малы у меня еще дети, Но давно повзрослели стихи.
И, оплаканный горной грядою, Не тая от него ничего, Ты поведай, что стала седою Голова моя, как у него.
Что во время веселья порою Прячу слезы на дне своих глаз, И покуда глаза не закрою, Будет в них отражаться Кавказ.
Расскажи, отдышав облаками, – Пусть он будет известию рад, – Что дружу я с его кунаками, А врагам – объявил газават.
Сколько раз доброта его мнилась Мне огнем на холодной скале. Милость к падшим, к униженным милость Призывал он на грешной земле.
Пьем родник, подставляя ладони. Неужели исчезнуть навек Должен он на базальтовом склоне, Чтоб его оценил человек?
Лишь вступив на житейскую сцену, В предназначенной роли, старик, Я отца настоящую цену Поневоле с годами постиг.
И любовь, и терпенье, и слово, И крутая тропа в вышине Воедино сливаются снова, Потому что отец мой во мне.
Если раньше меня с белым светом Ты расстанешься, старец больной, Непременно поведай об этом Ты ему в стороне неземной.
*
«Отчего ты, родной, молодой, а седой?» – Мне вопрос задаешь удивленно, Словно майской зарей невзначай пред собой Ты увидела снег заоконный.
Дорогая, поверь, я не знаю и сам, Почему белокрылые птицы, Не спросясь, прикоснулись к моим волосам И надумали в них поселиться.
Нет, не старость приходит, поверь, не года Прибавляют мне в волосы проседь, Я, ей богу, не думал еще никогда Стать степенным и рифмы забросить.
И украдкой я прозой еще не грешу, До сих пор, как мальчишкой, бывало, Где хожу, где дышу, там стихи и пишу, – На ветру, на снегу, где попало.
Я, как прежде, мечтаю взлететь в высоту, Я шепчу о тебе, засыпая… В мае месяце яблони в самом цвету, А порой их снежком присыпает.
Может, я потому сединой убелен, Что тебя полюбил я до гроба. Как влюблен я в тебя! Как я долго влюблен! От любви поседел я, должно быть!
Может быть, от тоски поседел я, мой друг, Поседел, отправляясь в дорогу. Месяц встреч мимолетней недели разлук… От разлук поседел я, ей богу!
Ты со мною порою была недобра, Ты со мной обходилась сурово. Может, я поседел оттого, что вчера Ты сказала обидное слово.
Я ходил по земле, в облаках не витал, Может, я поседел от печали, – Я порою врагов благородней считал, Мне порою друзья изменяли.
Нет, не злоба врагов, не наветы друзей, Мне гораздо больнее бывало От печали твоей. От печали твоей У меня седина заблистала.
А быть может, от радости стал я седым, Оттого, что была ты со мною, Дав мне счастье, которого, будь я другим, Лет бы на сто хватило с лихвою.
В мае месяце сад припорошит снежком, Одеялом прикроет пуховым… Я с тобою не буду седым стариком – Буду мальчиком белоголовым.
*
В тебя я не влюблен. Я опоздал Лишь на одну весну… И не суметь мне Пройти к тебе всего один квартал. Я просто рад, что ты живешь на свете.
Я просто рад Но и печален я Из за того, что светлый сон не сбылся, Что ты живешь на свете без меня, Что, увидав тебя, я не влюбился.
Я не прошу ни слов твоих, ни ласк. К чему мне равнодушье иль участье, – Ты не в горах родимых родилась, И это – наше общее несчастье.
Ты родилась от гор моих вдали А может, это к счастью? Я бы не был Спокоен так среди своей земли И под своим, под дагестанским, небом.
Ты родилась в Москве. Быть может, там Я был бы взгляду твоему покорен, Но жизнь дала иную встречу нам, Столкнув, как волны в синем Черном море.
О, это море! Я порой хвалю, Порой браню его… И я не скрою: Мне кажется порой, что я люблю, Что не люблю, мне кажется порою.
Я знаю, простота твоя горда, А гордость так проста, что невозможно Тебя обидеть ложью никогда, Как невозможно и возвысить ложью.
И все-таки в тебя я не влюблен. Соединив, нас разделяет море, Уже неделю длится этот сон. Уже неделю я с любимой в ссоре.
*
Река мала… Ах, как она подходит Для маленького чешского села! И на Койсу далекую походит, Как будто с гор она разбег брала.
Я замер. Стоит только оглядеться – И сотни совпадений я найду. Уйду по этой самой тропке в детство, За плугом, словно сеятель, пойду.
Трепещут надо мной густые кроны, Над ними проплывают облака, Лениво дремлют бурые коровы На солнечной опушке дубняка.
И зерна в землю опускает пахарь, И всё тучнеют облаков стада… Здесь пилят лес, как и у нас, в Хунзахе, Арба скрипит, как и у нас, в Цада.
На Татрах снег лежит. Снега такие Я видел издавна в родных горах. Здесь люди и обычаи другие, Но думаю меж них – о земляках.
ДВЕ ПЕСНИ ИЗ ПЬЕСЫ «ГОРЯНКА»
1
О красная любовь, о черная любовь, О ты, любовь бесцветная, как дым! Красивой ты была, Была, как снег, бела. Спросил я: «Как зовут?» В ответ: «Гм-гм, гм-гм». О тонкая любовь, о толстая любовь, Какой мне за тебя отдать калым? Была, как лепесток, Как на заре восток. Спросил: «Откуда ты?» В ответ: «Гм-гм, гм-гм». О ты, моя любовь, упрямая любовь, Еще таких не видел я дурех. Взял за руку: «Постой!» В ответ: «Ой-ой, ой-ой», А посмотрел в глаза, В ответ: «Ох-ох, ох-ох!»
2
Есть ли у вас молодое вино? Лейте, ребята, стаканам на дно! Налейте, налейте, налейте его! Есть молодой ли барашек в котле? Пусть же он будет скорей на столе! Подайте, подайте, подайте его! Есть ли, ребята, молодки у вас? Ах, подавайте сюда их тотчас! Давайте, давайте, давайте сюда! Есть ли, ребята, старухи у вас? Оставьте, оставьте себе про запас! Не надо, не надо, оставьте себе!
*
Нет, о тебе стихов я не писал, Не замечая сам, я просто пел их. Так раненый, не замечая сам, Тихонько стонет на носилках белых.
Нет, о тебе я не писал стихов, Не замечая, пел их, как поется. Так горец, услыхав лезгинки зов, Не замечая сам, вдруг в пляс рванется.
Когда, бывает, нет тебя со мной, Мысль о тебе мне светит ярким светом. Об этом я не говорю, друг мой, Не замечая сам, пою об этом.
НА СМЕРТЬ ДРУГА – ГАМИДА ТЕМИРХАНОВА
И ты уходишь той дорогой, Где нету места для живых, По ней и так уж очень много Друзей отправилось моих
В тот край, где за чертою мира Знакомый расселился люд, Где людям ордер на квартиры Без волокиты выдают.
Там нет ни званий, ни мандатов, В том крае не жалеют мест, Там с путников, как с депутатов, Не просят платы за проезд.
Там нет с деньгами затруднений, И не выходят там из смет, Там нет больных и бюллетеней, Да и болезней тоже нет.
А здесь, верша свой скромный подвиг, Ночами не смыкал ты глаз. Ты правом на покой и отдых Воспользовался первый раз.
Мы знаем чудо возвращенья На землю с междузвездных трасс, Нет лишь оттуда возвращенья, Куда тебя несут сейчас.
И все ж, привыкшему к потерям, Мне кажется, что это ложь. Гамид, ты слышишь, мы не верим, Что к нам ты больше не придешь.
ПЕСНЯ, КОТОРУЮ ПОЕТ МАТЬ СВОЕМУ БОЛЬНОМУ СЫНУ
Наполняй весь дом табачным духом, Пей бузу, вина захочешь – пей, Можешь не жалеть меня, старуху, Только выздоравливай скорей!
В край далекий уезжай, сыночек, И оттуда писем не пиши, В жены выбирай кого захочешь, С городскими вдовами греши.
Я тебя баюкала когда-то, Согревала на груди своей. Пей вино, кури табак проклятый, Только выздоравливай скорей.
ДОКЛАДЧИК БЫЛ ДОВОЛЕН
Уборки время подошло, Текло зерно со звоном. И вдруг приехал к нам в село Докладчик из района.
На зал он посмотрел в упор, Сказал: «Пора начать!» Отпил воды, очки протер, Раскрыл свою тетрадь.
И напряженно стали ждать В рабочий день бригады, Что смогут ценного узнать Из этого доклада.
Он от стола не поднял глаз, Он не смотрел нам в лица, Он только кашлял каждый раз, Когда листал страницы…
Читает долго свой доклад Оратор из района, А люди в зале говорят: «Каким бы длинным был канат, Из этих слов сплетенный!»
Давно пора кончать ему: Работа ждать устала! И люди все по одному Выходят вон из зала.
И снова на поле народ, Уборка движется вперед! Лишь в положенье глупом Сидит один завклубом.
Он слушал, слушал, задремал И выспался на славу, Но бросить этот скучный зал Он не имеет права.
А в зале три часа подряд Идет томительный доклад…
Но вскоре выход он нашел Он встал, к трибуне подошел И, прозвенев ключами, Сказал: «Запрете сами!»
Последний звук слетает с губ, В окне – заката луч. И наконец затихший клуб Уже закрыт на ключ. Отправился докладчик в путь, И он не огорчен ничуть.
Обратно полем он идет, Он горд и очень рад. Он видит: трудится народ, Уборка движется вперед – Знать, вдохновил доклад!..
ПИСЬМО ОДНОГО ВОРА К ОДНОМУ ПОЭТУ
«Прочел я стихи твои, друг, про меня. Как лихо ты пишешь в них, вора браня! Читал с удовольствием и не солгу, Сказав, что твой слог упрекнуть не могу: Удачны слова, да и рифмы крепки, И я хохотал после пятой строки. А это вот место, – удар так удар! – Где вор превращает квартиру в амбар… Но есть у меня лишь одно возраженье: Задолго до нашего, братец, рожденья Другой эти строчки придумал мудрец, В тот год, когда мула украл мой отец. Коль хочешь проверить ты память мою, Под звуки пандура те строфы спою. Ты в них переделал иные места, Девятая строчка как будто не та, Пропущено пятое слово в восьмой… Такое же, друг мой, бывает со мной. И я, чтоб хозяин дознаться не смог, Ломаю корове украденной рог Иль ставлю другое клеймо ей на грудь – Придумаю хитрость какую-нибудь. Выходит, коллеги мы. Что ж до сих пор С тобой не беседовал прокурор? Вдвоем у народа добро мы крадем: Я– ночью, а ты – беззастенчиво днем. Воруешь шутя ты, я в поте тружусь, И, значит, тебе я в друзья не гожусь. Хоть хватке твоей и завидую я, Но строже твоей, видно, совесть моя…»
… … … … … … … … … … … .
Я слышал, что вора спиною вперед Сажал на осла в Дагестане народ, Чтоб целый базар осмеять его мог, Чтоб стыд ему щеки бесстыжие жег. Поэта, крадущего голос чужой, Я сам бы, как вора, пред гневной толпой Возил по земле, посадив на осла, Чтоб вкус он забыл своего ремесла!
ТАИНСТВЕННОСТЬ
Смеемся или хмурим брови, Для нас в любые времена В раздумии, в поступке, в слове Таинственность заключена.
Не все понятно для меня, И рад я мыслить не предвзято О таинстве рожденья дня, О таинстве его заката.
От века женщина полна Таинственности, и не скрою, Что в силу этого она Обожествляется порою.
Таинственность в ее глазах И в стати, что подобна скрипке, Таинственность в ее слезах, Таинственность в ее улыбке.
Огонь – таинственность: в огне Свои черты мы наблюдаем. И сон – таинственность: во сне Мы, словно ангелы, летаем.
Всегда таинственна луна, А в дымном сумраке духана Таится в капельке вина Таинственность на дне стакана.
Таинственна несхожесть лиц, И души многих поколении Пленяет таинство страниц, Которые оставил гений.
Во всем таинственность, во всем – Она в любви и милосердье, И мы таинственность несем В рожденье, бытии и смерти.
Нам страсть познания сладка. Ее подвластны интересу, Приподнимаем лишь слегка Таинственности мы завесу.
Но в мире следствий и причин, Спускаясь в тайные глубины, Не смог добраться ни один До истины, до сердцевины.
Столетья таинства полны, И не исчезнет жизнь, покуда Есть ощущенье новизны, И удивления, и чуда.
ПРОЩАНИЕ С АУЛОМ ЧЕРКЕЙ
Прощай, мой Черкей ненаглядный, Сородич седой высоты! Увитый лозой виноградной, Собою пожертвовал ты.
Стою на высокой плотине. И передо мной в глубине Лежишь, знаменитый поныне, Ты, как Атлантида, на дне.
Запомнивший страсти мирские, Расстался ты с древней молвой. И волны сомкнулись морские Над буйной твоей головой.
Уже мне под синью небес ты С кувшином на правом плече Не вышлешь навстречу невесты, Подобной горящей свече.
И впредь на гранитном майдане В ближайшем соседстве веков Твоих не увижу, как ране, Беседующих стариков.
Мне дым твой очажный был сладок. И многое значить могло, Что борозды каменных складок Твое отличали чело.
Гулял я на свадьбах немало, Мужей твоих славя и жен. И жаль, не смогу, как бывало, К умершим прийти на поклон.
Прощай, погребенный Сулаком, Черкей мой, чья совесть чиста. Окрест молодая над мраком Заря вознеслась неспроста.
Воды одержимо движенье, Летит, как табун кобылиц. Скользит над тобой отраженье Несуетных царственных птиц.
И венчан ты клёкотом воли, Что верен в горах небесам. И я твоей жертвенной доле Все чаще завидую сам.
АФРОДИТА
С древней амфорой схож, что разбита, Остров Кипр, где воочию я Вижу горе твое, Афродита, Дорогая Киприда моя.
В окруженье морского простора Ты с оливковой веткой в руке Держишь путь вдоль границы раздора, Белоликая, в черном платке.
И горька твоя участь богини, Если, пальцами грея курки, Не тебе поклоняются ныне Ослепленные злобой стрелки.
И, возвысясь над волею рока, Ты с укором глядишь неспроста На поборников ярых пророка, На поборников старых Христа.
Где засадой тропа перекрыта, Страстно их к примиренью моля, Поклоняюсь тебе, Афродита, Дорогая Киприда моя!
Протяни, снизойдя ко мне, руку. Мы уедем с тобой на Кавказ. Там забудешь сердечную муку, От которой льешь слезы сейчас.
Как на мраморной гулкой ступени, На ристалище белого дня Преклонить пред тобою колени Каждый всадник заставит коня.
И огонь, чьи нетленны трофеи, Там в словах и сердцах не потух. Молодые в аулах орфеи Усладят твой изысканный слух.
И седой, нестареющий Каспий Станет ноги твои целовать… Ты вздыхаешь: – Охваченный распрей Остров Кипр мне нельзя покидать.
И проходишь, как встарь знаменита, Сокровенных надежд не тая… Поклоняюсь тебе, Афродита, Дорогая Киприда моя!
Я ВАМ ЖЕЛАЮ ДОБРЫХ НОВОСТЕЙ…
Три четверти отмерил век двадцатый, К финальному приблизясь рубежу. Я вестник ваш, я радиоглашатай И снова к микрофону выхожу.
Мои слова доходчивы и четки. Они летят через земной предел. Событий я перебираю четки, Но разве ныне легок мой удел!
Прошу у вас, благих вестей достойных, Прощение за то, что вновь и вновь Я каждый день вам говорю о войнах, О том, что под луною льется кровь.
И снится мне порой не потому ли: До вас донесся мой свободный глас. И в этот час нигде не свищут пули, И правит миром разум в первый раз.
Никто не угоняет самолеты, Взорвать их угрожая на лету, И невооруженные пилоты Спокойно набирают высоту.
И судят не по слухам, не по сплетням О нас другие И, потупив взор, С тюремным надзирателем последним Простился навсегда последний вор.
Ничьи не превышаются заслуги, И нет приуменьшения заслуг. Побеждены опасные недуги, В числе их ложь – погибельный недуг.
К велению годов небезучастлив, Поведав о событиях сперва, Вам о любви читать стихи я счастлив, Отмеченные знаком божества.
Пусть торжествует пламень языкатый – Наследник обнажившихся страстей. Как вестник ваш, как радиоглашатай, Я вам желаю добрых новостей.
ИЗ БЕЛОРУССКОЙ ТЕТРАДИ
Аркадию Кулешову
*
Ты сказал: «Приезжай, калi ласка , Гостем будешь, как друга приму. Не уступит щедротам кавказским Братский стол в белорусском дому. Но сама-то земля белорусов Не похожа, учти, на Кавказ. Нет в республике нашей Эльбруса, И Казбек не прописан у нас. Есть пригорки в раздольях низинных. Нет ущелий и сказочных скал, Где орел в первозданных теснинах Прометея нещадно терзал. Нам по нраву неброские краски, Бор, торфяники, лен голубой. Не у нас простирается Каспий И гремит черноморский прибой. Тут не сыщешь потоков отвесных И обрывистых снежных высот. Наши реки, как тихие песни. Мы – лесной и озерный народ…»
Друг мой, с гордостью, с давней печалью Углубляюсь я в пущу твою. Все мне чудится, соснами стали Партизаны, что пали в бою. Тесно сдвинув широкие кроны, Утвердившись корнями в земле, О войне, о сердцах непреклонных Ветераны поведали мне. Обитатель вершин дагестанских, Обращаю к созвездиям взор. Их лучи отразились в пространствах Полноводных равнинных озер. Может, это блестят не озера, А глаза белорусских сынов, Смерть принявших в суровую пору, Защищавших родительский кров. Я – твой гость, приобщенный к святыне, Прихожу в достопамятный день Поклониться сожженной Хатыни И останкам других деревень. Время, пепел печальный развеяв, Складку скорби хранит на челе. Сколько выросло здесь Прометеев На седой белорусской земле! Время в колокол бьет на курганах, Чтобы мир никого не забыл. Сколько здесь Хиросим безымянных, Сколько братских солдатских могил! Эти холмики выше Казбека, А курганы круты, как Эльбрус. На плечах беспокойного века Нашей памяти горестный груз, И в душе моей слиты навеки Шум берез и безмолвие гор, Могилевские синие реки И зеленый каспийский простор.
АДРЕС МОЕЙ ЛЮБВИ
Ты – адрес нестареющей любви. И я постигнуть заново стремлюсь, Как, воплотив достоинства твои, Возникло в мире имя – Беларусь. Вообразим желанье двух сердец Дочерней чистоте названье дать. – О, белая моя! – сказал отец. – О, русая моя! – сказала мать. Ты – адрес неизменной красоты, Певуч и ласков твой живой язык, В нем обаянья твоего черты, Он в душу беспрепятственно проник. В нем колокольный слышится металл И щебет птиц на утренней заре. Когда я слышу звон твоих цимбал, Светлеют горы даже в декабре. Ты – адрес огнестойкой правоты. Когда над Бугом полыхнул пожар, Явила доблесть истинною ты И грудью первый приняла удар. В твоих глазах – тревожных молний след, В твоих ушах гремит недавний бой. С волнением внимает целый свет Той повести, что создана тобой.
ПРИЗНАНИЕ
Свои года считаю не без грусти. Но, верен романтическим порывам, Взираю на красавиц белорусских, Охваченный предчувствием счастливым. Да, я готов без памяти влюбиться В одну из них – близ Нарочи, в Полесье, На воскрешенных улицах столицы, В Янину, в Зосю, может быть, в Олесю. Стихи ей посвятить и в полный голос Их прочитать, как в юности бывало. Меня за это не бранил бы Колас, Надеюсь, не корил бы и Купала… Я верю, Кулешову бы по нраву Пришелся мой порыв. А все ж боюсь я, Что, полюбив одну, утрачу право Боготворить всех женщин Беларуси. Они, как песни у Днепра и Сожа, Звучащие светло и задушевно, И каждая по-своему – пригожа, И каждая по-своему – царевна. А уж какая сила им присуща, Когда война лютует, все сметая! В беде, в полоне, в партизанской пуще Не пошатнулась верность их святая. Здесь выделить избранницу не просто, Моя любовь ко всем не убывает. Так дождь весенний не одну березку, А целиком всю рощу обнимает.
ПИСЬМО УЧИТЕЛЮ
В родном ауле, юный небожитель, Я мог укрыться под крылом орла. Но выше всех парили вы, учитель, И двойка мне поставлена была. Ваш строгий стол казался мне утесом, Большая карта украшала класс. И я врасплох застигнут был вопросом: – А где тут Белоруссия у нас? Что знал я? Наши сакли, наши скалы, Речушку, что внизу текла, бурля. Беспомощно рука моя искала Лесистый край, далекие поля. На карте были контуры и краски, Я озирал и запад и восток. Однако даже с помощью указки Достичь успеха в поисках не мог. Задачу непосильную решая, Я, обведя простор цветистый весь, Ответил: – Белоруссия большая, Я думаю, она и там и здесь… От крымских пляжей до таежной дали Все заключил я в этот круг сполна. Вы сокрушенно головой качали: – Да это ж Енисей, а не Двина… Тогда я двойку получил в награду И выслушал суровый ваш упрек. – У карты фантазировать не надо, А надо честно выучить урок. На критику я отвечаю редко, Обиду в сердце долго не ношу. Но, мой учитель, давнюю отметку Исправьте… Я почтительно прошу. Я оказался прав. Поверьте чуду. Да, Беларусь бескрайна. Так и есть, Поскольку ныне славятся повсюду Ее отвага, мастерство и честь. Ее грузовики гудят в Сибири, Ее поэтов любит Дагестан. Года идут, но не померкло в мире Наследье белорусских партизан. О, мой учитель, эти факты взвесьте И двойку ликвидируйте мою. …У крепостной стены в бессмертном Бресте Я с непокрытой головой стою.
РАЗГОВОР С ЧАСАМИ
В доме я и часы. Мы одни. Колокольной достигнув минуты, Медно пробили полночь они И спросили: – Не спишь почему ты?
– В этом женщины грешной вина: Накануне сегодняшней ночи Нанесла мне обиду она, От которой заснуть нету мочи.
