Текст книги "Лапти"

Автор книги: Петр Замойский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 49 страниц)

– Мне, Алексей Матвеич, не до этого, – нашелся Авдей, ощупывая повязку.

– Я только спрашиваю – верно она говорит?

– Пусть лежит на ее совести.

– Стало быть, отрицаете? А скажите, она не говорила вам, что с ней приключилось?

В тишине было слышно, как тяжело и часто дышала Юха, с лица ее градом катился пот.

– Это загадка, – чуть помедлив, ответил Авдей. – Думаю, такие спички купила в Алызове.

– Да, спички, – торопливо подтвердила Варюха.

– А о какой склянке вы спорили сейчас с Перфилом?

– Перфил привык врать.

В зале послышался смех.

– Вот так родня!

Перфилку этот возглас разозлил. Он действительно на этот раз говорил правду, а ему не верят.

– Ты сама врешь! – закричал он. – Ты что нам говорила? Авдей, слышь, в кладь тряпичку засунул, а ты подглядела, да вынула, да в карман положила! И хотела показать нам, глядь – загорелось. Чего ты?.. Э-эх, пропадешь!

При последних словах Перфилки Роза Соломоновна укоризненно покачала головой и подошла к Алексею:

– Дайте я скажу.

Выйдя к столу и обращаясь в зал, она от волнения долго не могла подыскать слов.

– Или вы, гражданин, лжете, – обратилась она к Перфилке, – или она клевещет на Авдея Федоровича Эта женщина, – указала пальцем на Юху, – классовый враг. Мы с Авдеем Федоровичем догадываемся о ее делах. И если не удалось ей совершить очередное преступление, так она решила взвалить все на Авдея Федоровича. Злоба у нее на него с тех пор, как я уговорила его вступить в колхоз. Ожоги произошли по ее неосторожности. Не забудьте, она ездила к мужу на свидание и везла оттуда для колхоза несчастье. Она определенно хотела повторить то, что на днях произошло в третьей бригаде. Граждане, перед вами страшная женщина. Я даже отказалась ее лечить. И только Авдей Федорович пожалел и сам пошел делать ей перевязку. А чем она его отблагодарила?

Авдей прислонился головой к стене. То, чего боялся, как раз произошло. Сунуло же ее с языком. Но отмалчиваться уже теперь нельзя.

Не дожидаясь, когда к нему обратится Алексей, он подошел к столу и, дотронувшись до бинта, взволнованно начал:

– Граждане, хоть я и плохо себя чувствую, но раз дело касается меня, расскажу. Я пока не разобрался, что произошло, только помню, верно, она лежала в мазанке, и я согласился сделать ей перевязку. Прихожу, говорю: перевязку надо. Она заявляет: «Пусть Роза Соломоновна придет сюда». – «Ну, нет, – говорю, – она теперь знает, кто ты, и отказывается». – «Ага, так тебя убить подослала? Не дамся», – и не успел я ответить ей, как она ударила меня по голове палкой. Тут я упал…

– Ври, да складно, – ожесточенно прервала Варюха и стукнула кулаком по столу.

– Тише, – заметил Алексей. – Потом ты скажешь.

– И скажу, все скажу. Перфилка правду говорил.

– Перфил тебе зять, – тихо произнес Авдей. – Пусть Минодора лучше скажет.

– Говори хоть ты, Минодора! – крикнула Юха. – Все расскажи про этого черта… Э-эх, дья-а-а-вол! – взвизгнула Юха и бросилась было на Авдея.

– Варвара! – строго окликнул Алексей. – Не буянь. Ты про какие спички говорила?

– Никаких спичек… А положила я в карман… У-ух! – вдруг затряслась она и сжала кулаки на Авдея, – Не Карпуньку в тюрьму, а тебя. И эта московская барыня: «Уговори-и-ила», – он сам тебя десять раз уговорит, сволочь, африкан.

– Ты лайся, авось поверят, – упавшим голосом заметил Авдей.

– Где склянка? – неожиданно обернулась она к нему.

– Какая?

– Все знаю.

– Чего ты, гулена, знаешь?

– Я гулена? – опять ринулась к нему Юха. – Вот ты как? Забыл Якова?

– Какого тебе Якова? – совсем понизил Авдей голос.

– Абыса!

Испугавшись сама, Юха молча глядела на притихших людей. А Минодора часто-часто замигала и невольно шагнула к Юхе. В открытые окна с улицы смотрели люди. Все были внезапно поражены ее напоминанием о пьянице Абысе, который так неожиданно умер зимой в печке. Минодора, опомнившись, схватила Юху за руку:

– Что с Яковом?

– Молчи! – прикрикнула на нее Юха. – Молчи, не раздражай меня. Я теперь ничего не боюсь. Мне все равно. Натерпелось мое сердце, окаянна ваша сила!

– Эй, люди, да она никак впрямь с ума спятила! – раздалось из зала.

– А, это ты, сухой черт? Тоже пришел?

– Опомнись, шутоломная! – крикнул ей Митенька.

– Граждане! – отчаянно завопила Юха, видимо, решившись на все. – Тут живые мертвецы. Один – сзади меня, другой – вон голос подает. Они это, они, проклятые, Абыса отравили. Они в вино мышьяку ему насыпали.

– Ой! – вскрикнула Минодора и повалилась.

Кто-то заплакал, кто-то выругался. Задвигались люди, некоторые привстали, в испуге жались к двери.

– Собака! – на весь зал крикнул Митенька. – Это вы с мужем сделали.

– А к Авдею кто за ядом ходил?

– Ты!

– Спроси его.

– Никому ничего я не давал, – быстро отозвался Авдей.

– Отпирайся! Кто мышьяк для крыс у тебя брал? Почему отговорили везти Якова на вскрытье?

– Братец? – завопила сестра Абыса из окна. Плача, она просила Варвару: – Милая, говори, говори, за что сгубили невинну душу.

– Много знал, вот и сгубили, – ответила Юха, не обернувшись к окну.

– Слушать тошно, – опять выкрикнул Митенька, – попалась, так молчи!

– Утону и вас потяну. Тебя – в перву голову.

– Такую дуру слушать больше нет сил, – и Митенька, проталкиваясь, направился к двери.

– Подожди, Карягин! – окрикнул Алексей. – До конца послушай.

– Некогда мне на глупые побасенки время терять, – и снова направился к двери.

– Приказываю идти сюда! – резко произнес Алексей.

Митенька пошел к сцене. Проходя мимо Юхи, бросил на нее злобный взгляд.

– Продолжай, Варвара, – сказал Алексей.

– Говорить больше нечего. Зимой они Абыса отравили. А за что, Минодора сама расскажет. Про Митеньку вот еще: молитвы от папы римского они с Авдеем писали.

– Совсем, сплетница, завралась! – развел Митенька руками.

Минодора очнулась и, когда Варюха замолкла, подошла к Алексею. Все еще всхлипывая, тихо что-то ему сказала.

– Говори, если можешь.

Превозмогая дрожь и качаясь, она начала несвязный рассказ:

– Если правда, как они отравили Якова, я знаю, за что. В ту ночь пил он у Лобачевых. И я ругалась с ними – зачем спаиваете. А был суд в селе, и Якову хотелось рассказать судье про все, а его выгоняли. А они боялись – скажет, и давай его поить. И, стало быть, он не в печке уморился, а отравимшись. Травили его, выходит, не один Митенька с Авдеем, а свекор Варварин и муж ее, Карпуха. И как теперь озлобилась я, расскажу, за что сгубили моего мужа. А за то, знал он ихни проделки. А проделки эти такие, что сидеть в остроге им всю жизнь и не отсидеть. Он, Яков-то, знал, кто с Хромым Степкой плотину взрывал и кто кооператив сжег. А сжег кооператив и пятнадцать дворов Митрий Архипыч!

– Ой, ведьма! – выкрикнул Митенька. – Вот брешет…

– Не горячись, Карягин. – успокоил Алексей, – дам и тебе слово.

– Патрон под плотину положили Степка Хромой и Карпунька, – продолжала Минодора. – Только один сгиб на месте, – отбежать, видно, не успел, – а другой скрылся. Все это мне Яков, выпивши, на ухо шептал. А порох брали у охотника Прокопа. И шнур брали у него.

Алексей подозвал Сотина, и шепнул, чтобы послали за Прокопом и Лобачевым. Минодора продолжала рассказ.

Народ валил к клубу, но в зале было совсем тесно и жарко. Люди становились возле окон, заполняя сельсоветский сад. Бурдин сидел на сцене. Он не вмешивался. Сначала удивился, почему Алексей решил сам вести публичный допрос, а не вызвал для этого милиционера, но потом понял, что милиционер один на один никогда бы не узнал таких подробностей. Роза Соломоновна все еще ничего не могла понять. Когда говорила Варвара, она не верила ей, но рассказу Минодоры начинала верить и теперь искоса посматривала на Авдея. Она ждала с нетерпением, что скажет этот сухощавый Митенька, про которого многое слышала.

Когда Минодора уже заканчивала свой рассказ, в зал вошли Прокоп и Лобачев. Прокоп, чернобородый, огромного роста, увидев Минодору, остановился и удивленно смотрел на нее. Лобачев стоял позади и, переминаясь, тяжело дышал. Алексей позвал их на сцену, потом предложил Митеньке:

– Говори теперь ты, да вчистую.

– Я завсегда чист, – не глядя на Алексея, заявил Митенька. – Грехов за мной нет. Про Абыса – верно, пил он на чужие деньги, и если умер, стало быть смерть ждать не захотела. В тот день пил он у Семена Максимыча, и я там случайно оказался и тоже полстакана выпил. Вскорости ушел скотину убирать, а до каких пор Абыс у них сидел, не знаю. Только утром пронесся слух, будто умер. Не помню зачем, но пошел я в тот конец и там повстречал Авдея Федоровича. Его как фершала потребовали на осмотр. Я тоже поинтересовался, как мог человек в печке умереть.

Федор, сосед Абыса, который вынимал труп из печки, крикнул Митеньке:

– Почему ты не посоветовал везти Абыса на вскрытие?

– Будет зря-то.

– Вот те раз. Да Устя может подтвердить. Устя, ты тут?

– Вот я, – отозвалась вдова.

– Ну-ка, подтверди.

– Ты что же это, – набросилась Устя на Митеньку, – отказываешься? Свидетелей была полна изба. Так при всех и сказал: «Ну, отвезете, изрежут там на куски, а толк какой?»

– Говорил так? – спросил Алексей.

– Память у меня слабая, – потер Митенька лоб.

В зале засмеялись. Кто-то безнадежно выкрикнул:

– Эх, дядя Митя, ты уж сыпь, как Юха с Минодорой.

– Про крыс тоже не забудь.

– Да, про крыс, – спохватился Митенька. – Верно, дал мне Авдей мышьяк, и заплатил я за него четыре с полтиной наличными. Заплатил я тебе, Авдей Федорович, аль нет?

– Заплатил, – подтвердил Авдей.

– Мышьяк ты к себе отнес или Лобачеву отдал? – спросил Алексей.

– Пущай он сам расскажет. Я вскорости ушёл. Мое дело тут сторона. Меня зазря суд в то время трепал.

Алексей обратился к Лобачеву:

– Скажи, Семен Максимович, давал тебе Дмитрий мышьяк?

– А то разь нет? – быстро ответил Лобачев и, сняв картуз, отер лысину.

– Теперь расскажи, старик, как вы склад кооператива жгли.

– Лучше я сам расскажу, – решился Митенька, – а то опять наговорят на меня. Юха тут наболтала много, а я человек правдивый и прямо заявляю, в этом деле нет моего участия. Склад сжег Абыс. Было это дело осенью, ночью. На плотину отправились Карпунька с Хромым, к складу пошел Абыс.

– Сам Абыс решился или кто его научил?

– Как бедняку не было Абысу резону вред власти приносить! Но пьянство – это абсолют.

– То есть как – пьянство абсолют? – не понял Алексей.

– У Абыса внутри червяк сидел.

Снова поднялся шум и злой смех. Но Митеньке было не до того. Облизывая сухие губы, он выкрикнул:

– Червяк вас рассмешил? Мозгов у вас не хватает. Алкоголь – вот червяк. И напитка он требовал, а денег Абысу где взять? И давал ему деньги вон… – неожиданно указал на растерявшегося Лобачева.

– Ты что все на меня да на меня сваливаешь, черт? А сам через мои руки сколько передал? – озлобился и Лобачев.

– Успокойся, старик, – заметил Алексей, – ты свое тоже скажешь.

– А если твоя сноха наплела три короба, я молчать буду? – прищурился Митенька. – Вы сговорились, чтобы конец положить и все на меня свалить. У кого Абыс брал бурав провернуть дырку в стене кооператива? В чьем керосине мочил паклю? Сам ты где был в то время? Головой качаешь. Скажи, Минодора, где Лобачев стоял?

– Покойник говорил – на крыльце будто.

– Митрий, в крыльце стоять запрету никому нет, а буравом орудовал ты.

– Адиёты! – вдруг закричал Прокоп. – Душевно сознавайтесь, а то я начну.

Неожиданному выкрику Прокопа зааплодировали. Знали, он человек молчаливый, а тут вдруг сам вызывается. Не дожидаясь, когда ему дадут слово, он подошел к Митеньке, отвел его к скамейке и усадил.

– Отдыхай, адиёт, моя очередь. Можно мне по чистоте сердца?

– Говори, как хочешь, – разрешил Алексей.

Прокоп мрачно посмотрел в зал. Черная борода его казалась гуще. Потом снял шапку, которую носил зимой и летом, положил ее на стол и ударил кулаком себя в грудь.

– Как перед истинным богом, темная моя душа и великий на ней грех. Простите, Христа ради, – совершенно неожиданно стал он на колени. – Как в древние времена всенародно преступники каялись, и я открываю вам сердце.

– Встань, Прокоп, – смутился Алексей.

– Нет! Буду стоять на коленях и глядеть народу в глаза. Мучает меня грех, и места в природе не найду. Каждый кустик и травка глядят на меня и качают головами. Издетства люблю я природу, и думы мои никому неведомы. Диву давался, какой же господь бог мудрец, но теперь начинаю и тут терзаться искушением.

Алексей не просил больше Прокопа, чтобы он встал, и не нарушал его витиеватую речь. Намолчался, видимо, человек, и вот пришло ему время говорить.

– Хожу по лесам, как охотник, и наблюдаю за природой. И заметил мой глаз, как все в ней подобно устроено. Зверь-волк ходит в одиночку, питается слабыми, коих силой одолеет. Птица-ворон дружит с волком, и, ежели полетит, вслед ей смотрит волк и тоже бежит. Знает – летит ворон на падаль. И оба питаются, и ссоры нет. Хороша трава в степи, а почему стоит среди нее колючий татарник? Скотина боится к нему подойти, птичка не садится, только шмель-насекомое сосет цветок. Дубы, осины, березки. Все тянется к солнышку, и все норовят заглушить под собой маленьких. Большие нелады в природе. А люди каковы?

– Ты встань, дядя Прокоп!

Он послушался, отряхнул колени и еще более воодушевился.

– Кто есть волк? – Это Авдей. Бродит он в одиночку, питается живыми и мертвыми. Кто есть дуб? – Это Лобачев. Сколько он под собой поглушил людей! А татарник – Митрий. До сего дня никто взять его не в силах – колется. По книгам он ученый и все статьи в законах знает. – Обернулся к Митеньке и молча погрозился ему пальцем. – Зимой возле церкви избивали, а я хотел пристрелить уполномоченного. За свой грех отбыл наказание. Был в степи пожар. Кто поджег? Не знаете, а я знаю.

– Кто, кто? – раздались голоса.

Пришел к ворону волк и говорит: «Полетишь в лес, прихвати с собой эту штуку и брось на верх стога, а эту на верх другого, а эту на третий».

– Скажи, кто ворон?

– Я!

Зал замер. Все испуганно смотрели на Прокопа, а он стоял огромный, с густыми, уже седеющими волосами, с маленькими острыми глазками, и лицо его, казалось, было покрыто густым мхом.

– Да, сено сжег я. Шел в то время на охоту в Дубровки. Отчего загорелась на Юхе снаряда? От этого вещества.

– А кто кладь сжег в третьей бригаде?

– Митенька! Я все вам как на духу расскажу, коль пошел на открытое сердце. Сговорились мы еще дел натворить. Митеньке сжечь большой амбар и этот клуб, Авдею – гумно второй бригады и врачебный пункт, а мне – мельницу да церковь.

Слова Прокопа покрыл сплошной крик и ругань. Кричали не только колхозники, но и единоличники. Потрясая кулаками, мужики бросились к сцене. На сцену вместе с братом порывался пройти кузнец Илья. Алексей стучал кулаком по столу, сам был бледен, а за его спиной, сжавшись, сидели и дрожали те, против кого кипела у всех злоба. Чем бы все это кончилось, неизвестно, только в окне появилась голова милиционера. Он только что прискакал из соседнего села. Заглушая крики, громко и властно произнес:

– Что за базар? – и влез в окно.

Шум и гул начали стихать.

Милиционер забрался на сцену, головой едва не задев за балку. Алексей тихо ему сообщил:

– Сзади меня сидят арестованные.

Затем обратился к Прокопу, который стоял и дожидался конца галдежа:

– Продолжай!

– Не удалось Авдею поджечь кладь во второй бригаде. Видать, Юха помешала. А вспыхнуло бы гумно сегодня к вечеру, коли бы не любопытство Юхи. От этого и пострадала теперь. Но Стигнею удалось. Велено ему навтыкать железные прутья на просяных полях, и дело он сделал.

– Послать за Бутковым, – обратился Алексей к милиционеру.

– Сам схожу.

– Мне, граждане, – продолжал Прокоп, – тоже не довелось совершить. Поворот у меня пошел в мыслях. Иду однажды полем, навстречу Бурдин. Поклонился ему, и мелькнуло – остановить да все рассказать. Нет, не хватило смелости. О церкви так уговорено: поджечь ее, когда будет в ней много хлеба. Заходил я туда во время засыпки, в алтарь заглядывал. Нет, чую, не поднимется рука. Войду, вешают колхозники хлеб, шутят, со мной разговаривают, в колхоз, мол, вступай, а я: «Э-эх, до чего дошел!» В таком раздумье раза три приходил я в церковь и от нее прямо в лес. А они свое: «Ну как, что?» А я им: «Подождите, зерна еще мало!» Как-то собрались мы вчетвером, я и спрашиваю Авдея: «Зачем все это делаем? Зачем изничтожаем народно добро?» А он и говорит: «Не народно, а колхозно, и ты ничего не понимаешь». – «Ну, а дальше что нам?!» Тогда Митенька говорит: «Мы знаем, что делаем, и мы не одни». – «Кто еще?» – «В каждом селе такие есть. И в районе». – «Откуда тебе знать?» – «Дурак ты, – говорит. – Такие дела спустя рукава не делаются. Твое дело молчать. Придет время, узнаешь и в обиде не будешь». А я опять: «Ты сам-то хоть видишься с ними?» – «С обозом ездил, виделся». – «Стало быть, центра есть?» – «Центра, – ответил Митенька, – только молчи». Шел я домой и думал: «Какая же будет власть, ежели эту изничтожим? Опять старая с отрубами, участками? Там и до помещиков недолго». И стало мне страшно. Вот и все.

– Сумасшедший! – крикнул Митенька.

– Какой тебе порошок Авдей давал? – напомнил Алексей Прокопу.

– Не знаю. Держит он его в воде, а на вольном воздухе сам воспламеняется.

– Авдей Федорович, скажи!

– Прокопу приснилось, – ответил Авдей. – Если он сознался в поджоге сена, пусть сам и отвечает.

– Вот как?! – удивился охотник. – Я начистую, а ты опять в кусты? Ну, сейчас докажу.

Отвернул полу пиджака, залез в глубокий карман, вытащил синюю склянку и поставил ее перед Алексеем.

– На, держи!

Тот открыл ее и, усмехнувшись, кивнул головой. Юха, увидев склянку, отшатнулась.

– Такая, такая!

– Признаешь, адиёт? – крикнул Прокоп Авдею.

– Мало ли разной падали везде валяется. На то ты и ворон.

Роза Соломоновна склянку в руки не взяла, но, наклонясь, спросила Алексея:

– Что в ней такое?

– Ваш подзащитный химию знает не хуже нас.

Склянку взял Сотин.

– Этим, что в ней, жгли? – спросил он Прокопа.

– Да, Ефим.

– Э-эх! – выругался Сотин и замахнулся склянкой на Митеньку.

За руку его схватил Прокоп:

– Что делаешь?! Мы сгорим тут.

Трясущимися руками поставил склянку перед Алексеем.

– Дайте поглядеть, – раздались голоса.

– Объясните народу.

Алексей встал, взял склянку в руки и показал всему залу.

– Здесь, в этой склянке, лежат четыре пожара. Чтобы поджечь не надо спичек. Взять кусочек, завернуть в мокрую тряпку, сунуть в омет и идти спать. Наутро или в обед, когда влага выветрится, поминай кладь. Сейчас мы вам покажем, как это делается.

Попросив у Розы Соломоновны шпильку, он вынул из баночки беленький квадратик. Обдул его, положил на обрезок доски. Некоторое время издали едва заметный квадратик лежал недвижим. Кто-то крикнул:

– Не выходит.

– Вы Прокопу дайте, он покажет.

Но Прокоп стоял спокойно, не обращая внимания на выкрики.

– Спичкой поджечь надо, – посоветовал кто-то.

Вдруг все зашевелились и приподнялись.

– Э-э, дым, глядите, дым.

Сначала струйкой, затем густым клубом пошел дым к потолку. Вдруг словно из середины кусочка, прорезался ослепительный огонь.

– Электричество! – крикнули из зала.

Все ярче и ярче становилось пламя. По залу пошел удушливый запах.

Скоро огонь стал слабеть, несколько раз мигнул, а потом и совсем погас. Люди кашляли, чихали, терли глаза.

Алексей затоптал тлевший обрезок доски.

– Видели?

– Люминация хорошая.

– На все село хватит.

Вошел милиционер с Евстигнеем.

– Еще привели! – оживились в зале.

Евстигней, вдохнув удушливый запах, начал чихать.

– Доброго здоровья, борода! – пожелал ему милиционер, а потом и сам зачихал.

– Чем это вы, чхи! – ах, пропасть! – навоняли?

– Евстигней Бутков пришел? – спросил Алексей.

– Попросили меня, я и пришел, – ответил Евстигней.

– Попросили? Чхи! Это я тебя попросил? – удивился милиционер. – Ах ты, борода!

– Здесь на тебя показывают, – начал Алексей усталым голосом, – что ты железные прутья в колхозные проса втыкал. В результате у шести жнеек лопнули шатуны, поломались ножи. Сознавайся!

– Никаких прутьев сроду в руках не держал, – спокойно ответил Евстигней.

– Вредитель! – вдруг рассвирепел Илья и бросился к Евстигнею.

Евстигней пошатнулся, словно его уже ударили, и растерянно смотрел то на Алексея, то на Илью.

Кузнец кричал и рвался из чьих-то рук.

– Убью! Не держите!

– Всех убить! – крикнул брат кузнеца, такой же жилистый. – Бей их, братка, нечего там дожидаться суда. Оправдает он, как было зимой.

– Дайте мне! – опять рвался Илья из рук мужиков.

– Да ты что? – крикнул на него Алексей. – Ты член партии?

– Алеша, – вдруг заплакал Илья, – лучше тут убить и самим отсидеть. Дайте карахтеру волю!

– Еще раз тебя спрашиваю – ты член партии?

За Илью вступился брат Васька:

– Ежели брат партейный, я нет, – и ринулся на Евстигнея, давя народ.

Евстигней нырнул в дверь к сцене, спрятался за декорацию. Ваську задержал милиционер, что-то внушая ему, но тот продолжал кричать:

– Я беспартейный! Мне можно.

Кузнецов кое-как успокоили.

Алексей подозвал Евстигнея и указал ему место возле стола.

– Рассказывай всему народу, какой ты вред делал. Один вред известен: зимой бросился тащить сбрую, увел жеребца, второй вред – подговорил баб закопать силосные ямы. Что еще делал, сам говори. А не скажешь – я за Илью не ручаюсь.

– Кому говорить-то? – с дрожью в голосе спросил Евстигней.

– Кому вредил, тому и кайся.

Евстигней передохнул, ощупал ухо. Лицо его, окаймленное рыжей бородой, было красно. Посмотрел он в грозные глаза собравшихся здесь людей и ни слова не мог вымолвить.

– Язык, что ль, прикусил! – крикнули ему.

– Сейчас, сейчас…

Собравшись с духом, выпалил:

– Прутья втыкала дочь моя Степанида.

– Она ведь колхозница?!

– А я на поля ваши и глаз не показывал.

– Сама дочь надумала или кто подговорил ее? – спросил Алексей.

– Сейчас… вспомню… Да, да… что-то сказал я, а что… да. Я говорю ей… А-эх! – и, отчаянно взмахнув рукой, пятясь, он пошел вглубь сцены.

В зале все еще чувствовался острый запах сгоревшего фосфора.