Текст книги "Лапти"
Автор книги: Петр Замойский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 49 страниц)
– Да ничего не будет. Спасибо скажут.
Афонька, свалив с ног полдюжины баб, ускользнул из толпы и побежал к Дарье:
– Алексея треплют!
Охнув, Дарья торопливо набросила шубу и, не чувствуя ног под собой, побежала к церкви. Увидев ее, некоторые бабы злорадно закричали:
– А-а, вот и сама прибежала! Только тебя и не хватало тут.
– Где он? – смертельно бледнея, спросила Дарья.
– А вон!
Кто-то взял ее за руки и потащил к толпе.
– Зачем пришла? – злобно выкрикнул Алексей, увидев жену.
– Алеша, милый! Говорила – не ходи!
Он попытался было вывернуться, но сзади схватили и так дернули, что он упал. Бабы с визгом насели на него, некоторые прокричали:
– Мала куча!
Дарья бросилась в этот копошащийся ком людей и остервенело принялась хватать баб за полушубки, за волосы, царапала им лица и сама отчаянно визжала. Но сзади на нее набросились, оторвали от кучи и толкнули к другой невдалеке стоящей группе. Толчок настолько был силен, что Дарья не удержалась и головой врезалась в толпу баб. Те, не дав ей опомниться, оттолкнули ее обратно. Оттуда, сильно ударив в грудь, снова отбросили. Особенно старалась Юха.
Ефим Сотин, стоявший у кооператива вместе с группой мужиков, увидав, как избивают Дарью, отошел и кому-то насупленно бросил:
– Пойду отсюда.
– Знамо, иди, – посоветовали ему, боясь, что, если сам Сотин вступится в драку, добра не видать: убьет.
Он вышел из толпы, торопливо зашагал к своей избе, но, словно вспомнив что-то, завернул к углу правления. Там стояли сани. Подошел к ним, нагнулся, взял в руки оглоблю, как бы осматривая, потом так дернул ее, что сразу оборвал завертку. Вскинув оглоблю на плечо, широко взметывая толстыми ногами, двинулся на ту самую толпу, которая избивала Дарью. Сотин зарычал, быть может первый раз в жизни выругался, тяжело и неуклюже:
– Эй… убью!!!
Увидев Сотина, да еще с оглоблей, бабы замерли. Юха взвизгнула:
– Окаянщина, сам Ефим!
Разбегайтесь, бабыньки, убьет!
Не сознавая того, что действительно может сшибить сразу с кого-нибудь голову, Сотин принялся размахивать оглоблей. Страшное орудие, прорезая воздух, со свистом носилось над головами. Там, где взметывалась оглобля, от одного лишь воздуха кувыркались бабы в снег. Следом за Сотиным выступали и другие колхозники на подмогу, и скоро возле Дарьи, лежавшей без движения, уже не было никого. Отступили и от Алексея. Он бросился к жене. И несколько из тех же баб, которые только что избивали Дарью, подошли, бережно взяли ее и понесли в клуб.
Сотин направился к Скребневу. Тот все еще стоял, прижавшись в угол. Кто-то угодил ему кирпичом в грудь, и он, почти задыхаясь, одной рукой ухватился за нее, а другую, с маузером, низко опустил.
Прокоп, в силе не уступавший Сотину, встретил Ефима злобно:
– Куда с оглоблей?
– Уходи!
– Брось, Ефим, грех выйдет…
– У-уйди, говорю!..
Подоспевший Ванька совал Прокопу двустволку. Ноги подкосились у Сотина, когда увидел у Прокопа ружье. А тот привычно вскинул его к плечу. Миг бы… но высвист оглобли – и двустволка далеко отлетела вверх. Прокоп, не ожидая, что Ефим решится ударить, перекинулся и плашмя упал в снег. Сотин, подобрав ружье, взял его за ствол и так ударил по каменному столбу ограды, что от ложи лишь щепки полетели.
– Постреляй теперь! – погрозился он Прокопу изогнутым дулом.
Я тебе, адиёт, припомню!.. – обещал Прокоп и, не оглядываясь, пошел от церкви.
Обессиленный Скребнев, ничего не сказав Сотину, направился в совет.
Толпа разошлась. Остались только те, кто в свалке растеряли платки, шали, некоторые – рукава от полушубков. Очевидно, в этой драке исподтишка сводились давнишние счеты между бабами.
Дарья лежала на столе в клубе. Бабы подстелили под Дарью свои полушубки, две побежали к Авдею за нашатырным спиртом, но Авдей ответил им:
– Был, да сплыл.
Спирт принесла учительница. Алексей стоял перед Дарьей и, ничего не соображая, глядел на ее осунувшееся лицо. Огромная тяжесть давила ему грудь. Прасковья, во время драки не выходившая из дому, сейчас тоже пришла в клуб. Видя, что все растерялись, она приказала Афоньке запрягать лошадь. Особенно почему-то бросилось в глаза Алексею, что у Дарьи выступила розовая сукровица в правом углу рта. Он старательно вытирал эту сукровицу носовым платком, но она снова выступала. Учительница держала у носа Дарьи платок, пропитанный нашатырным спиртом, потом принялась растирать виски. Дарья глаз не открывала. Лишь когда к клубу подъехала подвода, она очнулась и безучастно уставилась в потолок. Алексей тихо окликнул ее, но она не отозвалась. Прасковья принялась одевать и укутывать больную.
– Ты меня слышишь, Даша? – спросила Прасковья.
Дарья пошевелила губами и прошептала:
– Пи-ить…
Вливая ей в рот воду, Алексей опять заметил сукровицу. Хотел вытереть, да не успел: вода смыла розовый пузырек, и Дарья проглотила его. Попыталась было подняться, но вскрикнула так, что Алексей вздрогнул.
«Сын-то»!» – мелькнуло в его голове, и резко подкосились ноги.
Был сынПо такой ухабистой дороге, что вот-вот опрокинутся сани, гнал Алексей лошадь. Прасковья придерживала Дарью.
В Алызово приехали к вечеру. Дарью положили в больницу, Алексею сказали, чтобы пришел завтра утром.
Алексей остановился в районном Доме колхозов. Въехав во двор, распряг лошадь, поставил ее в конюшню и сам направился в контору. Ему дали место в комнате, где стояли еще две свободные койки. Уже совсем стемнело, но Алексей не зажигал огня. В темноте ему отчетливее представлялось все, что произошло за этот день. Перед глазами вновь, сменяя одна другую, промелькнули страшные картины.
А в ушах звенел тихий, смиренный голосок: «Вам, бабы, ничего не будет!»
Он знал, кто произнес эти слова. Но самое страшное до сих пор гневно звучало: «Говорила – не ходи!»
Он не винил баб. Главным виновником считал себя. Почему пошел за Скребневым? Неужели испугался какого-то упрека в оппортунизме? Глупейшей статьи в газете?
В такое напряженное время – Алексей ясно осознал – зря свернул с правильной дороги, по которой шел до сих пор. Вместо того чтобы потакать Скребневу, надо было не один раз съездить в райком, жестче поговорить с секретарем. Если бы это не помогло – поехать в округ.
Что теперь? Теперь тяжело завоевать потерянный авторитет. И опять – в который уже раз! – назойливо закопошилась мысль: уехать из Леонидовки. Вспомнил, что секретарь окружкома обещал прислать двадцатипятитысячника. Вспомнил и горько усмехнулся. Прислали… Скребнева.
Но как ни думал о другом, как ни представлял, что, быть может, сейчас уже и все колхозное имущество растаскивается, – из головы не выходила Дарья.
Внезапно охватило непреодолимое желание сейчас же бежать в больницу и во что бы то ни стало увидеть ее. Увидеть и сказать ей какое-то большое-большое слово. Какое это слово, он пока не знал, но оно нашлось бы, стоило только увидеть Дарью.
Он оделся и направился к двери. И чуть не столкнулся с Прасковьей.
– А я к тебе. Пойдем ужинать.
– Не хочу.
Как – не хочу? Весь день ничего не ел.
– Я… я в больницу хочу…
– В больницу?! – уставилась на него Прасковья. – Это ты в больницу собрался? Раздевайся сейчас же! Больница заперта, и никто тебя туда не пустит. Ну-ну, пойдем ужинать.
Народу в столовой было много, люди ели торопливо и спешили попасть в кино, которое помещалось в соседнем зале.
Алексей поужинал и сидел молча, нахмурившись. Сколько Прасковья ни заговаривала с ним, он не отвечал ей. И совсем не слышал, как она ушла наверх.
«Что же сейчас делается там? – думал он. – Что предпринимает Скребнев? И кто он, этот Скребнев? Нет, как только выздоровеет Дарья, уеду с ней в город. В город! К черту деревню… К черту?! – и холодок пробежал по телу. – А два года работы? А «Левин Дол»? Артель? Плотина? Мельница? А бессонные ночи? И все это к черту?!»
«Поживи тут годика два – узнаешь, как трудно работать!»
Чьи это слова? Ах да, Петька… Да-да. Он уперся черными глазами в лицо Алексею. Разговор был на берегу Левина Дола. Петькины слова оправдываются. И стыдно стало Алексею. Он заранее представил, что бегством своим не только разрушит уже налаженную работу, но и взвалит тяжелый груз на чьи-то плечи. На чьи? Конечно, больше на Петькины. И молодые плечи парня согнутся под тяжестью… Ведь Петька растет, ведь он только на дорогу выходит, и в этом помогает ему Алексей. И Петьке еще учиться бы надо, учиться… Он-то, Алексей, учился ведь, а Петька по-прежнему больше на нутро налегает.
«Нет, – встряхнулся Столяров, – нет!»
В комнате, куда он вернулся, горел огонь. За столом сидели два человека. Один – совсем молодой, второй – пожилой, лицом похожий на Сотина. Сначала Алексей подумал, что ошибся комнатой. Повернул назад, но, взглянув на вешалку, увидел свой тулуп.
– Заблудился? – заметив на лице Алексея недоумение, спросил пожилой.
– Как будто здесь никого не было?
– Мы только что приехали.
– Откуда? – спросил Алексей.
Пожилой назвал дальнее село. В свою очередь тоже спросил, откуда Алексей.
– Подожди-ка… – вспомнил пожилой. – Леонидовка. Не та ли, про которую недавно в окружной газете статью пропечатали?
– Она, – покраснел Алексей.
– Вот-вот. Читали мы. То-то смеху было!
– Над чем? – спросил Алексей.
– Здорово сельсовет он прохватил, – усмехнулся пожилой. – Вот подлец!
– Кто?
– А тот, кто писал. Ведь это он, сам Скребнев.
Алексей, не выдавая волнения, подошел к столу.
– Вы что же, знаете… Скребнева?
– А он у вас там уполномоченным?
– Да… уполномоченным…
– Как же не знать, ежели он наш односельчанин! Это он статью грохнул.
– Почему так думаете?
– И думать нечего. Не впервой ему.
– Говорят, Скребнев, – славный малый, – схитрил Алексей, чтобы выведать.
Мужики захохотали:
– Ты этого человека видел?
– Как же, приходилось.
– То-то, приходилось. А мы вплотную работали с ним.
– Он, кажется, член партии…
– Чирей на партии…
Скребнев, Скребнев… – тихо произнес Алексей и потер лоб. – Что-то о нем я слышал от наших мужиков. Интересно, если бы вы рассказали, кто он.
– Можно. Другим поведаешь. Скребнев этот… а лучше возьмем для разбегу с его дедушки, чтоб понятнее было, – начал пожилой. – Дед его – подрядчик по плотницкой части. Сыновья – плотники. Народ тверезый, староверы. Только отец Скребнева удался не в них. Сварливый, злой и что ни день – пьян. Старик отделил его, да, видать, при дележке обидел. Еще больше запил мужик. Спустил весь инструмент, бросил семью и уехал невесть куда. Так и пропал. Жена с ребятишками по миру пошла, а старшего, этого вот Скребнева, в подпаски отдала. Стыдно стало богатым дядьям, что из ихней родни пастух растет, и один – тоже подрядчик – взял парня к себе. После революции Скребнев куда-то скрылся и приехал в наше село году в двадцать седьмом. Партийцем приехал. Принялся поднимать хозяйство. Но как ни старался, ничего не выходило. Непривычно, видать, это дело. Обратился к дяде: «Помогай». А чем он поможет? Стариком стал. Но хотя и старик, а хватка крепкая. Уцелел в нашем селе промышленник по лесному делу. Лес хоть и отобрали, а он открыл торговлю скотом. Пошептались, дядя ему: «Партиец парень». И сосватал за своего племянника его дочь. Ну и свадьба была! Дальше понятно. Зачем поднимать хозяйство, ежели есть готовое? Скребнев вступил в дом. Тесть торговлей занялся, а он землю в аренду снимал. Но как партиец землю снимал не на свое имя, а на тестево. Сам же в председатели сельсовета пробрался. И умно повел дело. На собраниях так кричал против кулаков, что, кто его не знал, сказал бы: «Вот это партиец что надо!» А мужики стали перечить: «Если кто и кулак, то ты сам и твой тесть». Доняли его. И однажды он предложил лишить голоса и тестя своего и дядю. И всем язычки прикусил. Зачастил в район с докладами. Назначили его уполномоченным в наше село. Совсем пошел парень в гору. Только во время коллективизации дело захромало. Всех раскулачил, а главных – дядю и тестя – ни в какую. Председателем был уже я. Бились-бились мы, созвали ячейку и, как Скребнев ни обзывал нас троцкистами, постановили раскулачить его родню. И дальше пошли. Предложили Скребневу выселиться из дома тестя. Вот как. Увидел парень, дело плохо, метнулся в район. А там ему пригрозили из партии выгнать. И что же, как оборотень он, – переменился сразу. Пока я был на окружном совещании, он вызвал двух милиционеров и без меня раскулачил двадцать пять семейств. Середняк к середняку! Приехал я – и опять ехать. Уже в райком. Кричу секретарю: «Или Скребнева долой, или нас по шапке!» Сняли Скребнева. Послали в татарское село. Первым делом он три мечети закрыл, а потом принялся раскулачивать. Полсела раскулачил, но татары прогнали его. Теперь, видать, у вас. Вот он, Скребнев.
– Мстит, сволочь? – не узнавая своего голоса, хрипло спросил Алексей.
На это ничего ему не ответили.
– Спасибо! – резко встал он и подал руку пожилому.
– За что?
– Ничего, ничего. Я…
Хотел было сказать, что он председатель Леонидовского сельсовета, но сдержался.
Лег в постель. И… словно темный занавес открылся. Уже думал не только об этом Скребневе, а о многих таких, как он. Скребневы разношерстны. Одни, ущемленные, мстят, другие строят карьеру, занимаясь очковтирательством, третьи пробираются в лагерь вредителей, четвертые подлизываются к большим и топчут малых, пятые поют аллилуйю, а на деле палец о палец не ударят.
Разнообразны Скребневы. Не раз придется вытаскивать их на свет, вылавливать, разоблачать, из партии выгонять и сажать на скамью подсудимых. Когтисты они, цепко впиваются в здоровое тело страны и скребут, стараясь всячески насадить язвы…
Проснулся Алексей рано утром. Умылся, попил чаю и вместе с Прасковьей отправился в больницу.
Чем ближе подходил, тем тревожнее думалось о Дарье. Что с ней? Какой была для нее эта ночь? Далеко опередив Прасковью, несся на крутую гору, где помещалась больница.
В приемной с нетерпением ждали, когда появится врач. Но мимо, разнося больным завтраки, сновали сиделки. Алексей вынул записную книжку, написал несколько слов и попросил одну из сиделок передать записку врачу. Врач, остановившись в дверях, прищурился и строго спросил:
– Это вы вчера привезли женщину?
– Да, – робко ответил Алексей, вставая.
– Пройдите в кабинет.
Закрыл дверь, усадил Алексея на табуретку и некоторое время молчал. Пока молчал, Алексей, видимо, так побледнел, что врач заметил:
– Только не волнуйтесь.
– Скажите, умерла? – сдерживая крик, спросил Алексей.
– Ну вот, и умерла, – улыбнулся врач. – Она кто вам, жена?
– Жена.
– Стало быть, наследничек ваш пострадал.
– Уже были роды?
– Если можно назвать родами, то были.
– Мертвый?
Врач развел руками:
– Главное, сама осталась жива. А дети у вас еще будут.
– Кто же был, сын?
– Да.
– И… нормальный? – почему-то спросил Алексей.
– То есть, если бы не событие, да. Здоровый мальчик… был.
– Здоровый был, – помедлив, упавшим голосом повторил Алексей. – Сколько же пролежит?
– Около двух недель.
– Как много…
– Мало, надо сказать. Вы же представить не можете, что значат преждевременные роды. Даже нормальные – и те…
Тут врач принялся перечислять, какие вообще бывают роды, как они проходят, потом повернул разговор на то, что работать в больнице сейчас очень тяжело. Пожаловался на недостаток медикаментов, упомянул о мыле, которого не выдают для медперсонала, и кончил тем, что в больнице температура очень низкая.
– Разве вам дров не дают?
– Сколько угодно, но доставить их из лесу некому. И приходится делать так: привезут больного, а мы просим подводчика съездить в лес за дровами. Кстати, к вам у меня тоже такая просьба. Часика через два отсюда выедут шесть подвод. Если можете, присоединяйтесь.
– Обязательно, – ответил Алексей.
– Зайдите к сторожу, он вам растолкует, куда ехать.
Врач поднялся, но Алексей не уходил. Он несмело сказал:
– Когда разрешите видеть больную?
– Дня через три, – ответил врач.
– Нельзя ли пораньше? Мне надо ехать в село, а через три дня я сюда не вырвусь. Очень вас прошу, допустите завтра… За это… лишний воз дров привезу.
Врач разрешил прийти завтра.
Оставив Прасковью, которая уверила, что сумеет повидаться с Дарьей даже сегодня, Алексей отправился к сторожу, а от него в Дом колхозов. Торопливо запряг лошадь, поехал в лес и целый день возил дрова.
Крепкий мороз и работа несколько отвлекли его и ободрили. Только не мог забыть, не мог примириться, что Дарья родила мертвого сына. Все время терзали слова врача: «Здоровый мальчик… был».
Лучше бы врач сказал ему, что не мальчик был, а девочка, или что мальчик был слабым, хилым. Не так бы щемило сердце.
«А дети у вас будут».
Когда это будут? Тут уже был. Бы-ыл… и нет.
Вечером Прасковья рассказала Алексею, что к Дарье она все-таки ухитрилась пройти. Пропустила ее сестра, когда врач куда-то вышел. И Дарья обиделась, почему не пришел Алексей сам. Когда узнала, что он возит дрова для больницы и придет завтра, успокоилась.
На следующий день пошел один. На него надели белый халат, и сиделка довела до палаты. В палате было коек десять. Испуганно-тревожным взглядом обвел он эти койки.
– Алеша! – раздался слабый голос сзади него.
– Вот ты где? – улыбнулся Алексей.
Он сел на табуретку и боязливо посмотрел на острое лицо Дарьи.
– Как себя чувствуешь? – тихо спросил он.
– Пока ничего.
– Тебе… больно? – нагнулся он к ней близко-близко.
– Водички дай.
Он налил в стакан воды и подал ей.
– У тебя жар, – положил ей руку на голову.
– Пройдет.
– Выздоравливай, Даша.
Она закрыла глаза и помолчала. Потом, словно в раздумье, спросила:
– Тебе доктор говорил?
– О чем?
– Кто у нас – мальчишка аль девчонка?
Алексей закусил губу и долго не мог ответить. Едва сдерживая нахлынувшие вдруг слезы, погладил ей голову:
– Мы, Дашенька… не будем об этом.
– Ну… не будем, – согласилась Дарья.
Чуть повернув к Алексею лицо, долго-долго смотрела на него и полушепотом спросила:
– Сам-то ты теперь чего?..
– Пока ничего. Вот думаю отправить лошадь и остаться. Дождусь, когда выздоровеешь.
Дарья взволновалась. Быстро-быстро замигала черными ресницами, из-под которых лихорадочно блестели глаза, и не то упрашивающе, не то, насколько могла, строго приказала:
– Нет, Алеша, нет, милый, ты туда поезжай! Чего там без тебя? А я тут с Пашей… Зачем около меня сидеть? Там ты… там… без тебя… И лошадь зря не держи. Небось кормов не хватило?
– Еще на раз.
– Видишь? И лошадь заморишь. Поезжай, нынче поезжай. Прямо от меня и запрягай. Чего, говорю, без тебя? Кто? Петька один? Скрутят… А дурака того гони, нечего с ним…
Он хотел было рассказать ей, что вчера слышал о Скребневе, но воздержался. К чему? Верно говорит, ехать надо. А как тут? Как оставить? А что, если видит ее в последний раз? И не ехать – тоже нельзя. Что делается там, неизвестно.
– Хорошо, Даша, если ты настаиваешь, я поеду. Поеду, но только дай мне слово, что выздоровеешь.
Он нагнулся к ней и нежно-нежно погладил ей волосы. Ему хотелось было поцеловать ее, но с соседних коек могли заметить женщины, которые с особенным интересом наблюдали и вслушивались в их разговор. Все-таки не утерпел. Ну-ка, в самом деле видит ее последний раз? Да потом кому какое дело? И, склонившись еще ниже, к самому уху, он тихо, стыдливо, будто в первый раз, шепнул ей:
– Даша, Дашенька, я тебя, если ты не знаешь, я тебя очень люблю… Я тебя, Дашенька, – и тревожно забилось сердце, – я тебя, милая, поцеловать хочу.
– Ну что ж, целуй, – ответила Дарья и зажмурила глаза.
Он тихо поцеловал ее в горячие, сухие губы и уже веселее проговорил, прощаясь:
– Выздоравливай смотри!
– А то как же, Алеша, знамо выздоровею.
Немного пошатываясь, вышел из палаты, переоделся и прямо из больницы направился в райком партии. Есть о чем поговорить ему в райкоме. Да-да, теперь он уж не тот. Пусть ошибаются в райкоме кто угодно и как угодно, а он, Алексей, как шел раньше правильным путем, так и пойдет. Хватит ему уроков. Чересчур хватит. Ну-ка, что ответит райком? А вот и кабинет секретаря.
– Здравствуй, товарищ Уманский.
– Здравствуй, товарищ Столяров. Ты уже успел получить телефонограмму о вызове?
– Никакой телефонограммы я не получал. Приехал сам. Вы ничего не знаете, что у нас произошло?
– Поэтому и вызвал тебя. Натяпали капусты, нечего сказать. От кого другого, но от тебя совсем не ожидал, что ты окажешься перегибщиком. Что с тобой случилось?
– Товарищ Уманский, я пришел сюда не оправдываться, а ругаться. И не тебе нападать на меня, а мне на тебя.
– Вряд ли это удастся, товарищ Столяров. Факты говорят обратное. Факты кричат, что у вас у всех там головы закружились от успехов, – сердито проговорил секретарь.
– От каких успехов, товарищ Уманский?
– Ты разве не читал статью Сталина о перегибах?
– Первый раз слышу.
– Э-эх, работнички! Даже за газетами не следите. Вчера в «Правде» и в «Известиях» была напечатана.
– Ничего не знаю. Объясни.
– Лучше вот сам прочитай, – подал секретарь «Правду».
Начал Алексей читать настороженно, с некоторой опаской, но чем дальше читал, тем лицо его становилось все светлее, радостнее, и мелкие морщины на лбу сглаживались. Искоса то и дело поглядывал на секретаря, почему-то сидевшего угрюмо, и, как дочитал до конца, распрямился и ударил кулаком по столу:
– Ведь это же то самое, о чем я говорил! Как же так? За что же меня обзывали оппортунистом?
– Кто обзывал?
– Твой заместитель! Почему вы защищали Скребнева? Почему ему верили, а мне – нет? В чем дело? И ты же начинаешь упрекать, что виноват я? Разве у меня голова закружилась? У вас она закружилась!
– Не лезь в бутылку и не вали с больной на здоровую. Дело не только в Скребневе. Ты тоже не младенец. Кто у вас председатель сельсовета? Кто секретарь ячейки? Скребнев, что ли? Выходит, скажи вам Скребнев: «Прыгайте в бучило», и вы прыгнете?.. Вместо того чтобы осаживать уполномоченного, указать ему место, вы развязали ему руки, вы подменили им и сельсовет и ячейку. Докатились черт знает до чего! У меня полные сведения обо всем, что вы там натворили. Наконец, с этой церковью связались. На дьявола она вам сдалась? И тебе прямо надо признать, что головы у вас действительно закружились, храбрость вас обуяла, почва заколебалась под ногами. Теперь о Скребневе. Не отрицаю, такие типы у нас имеются. И райком долю вины несет, что держит их. Но район у нас большой, а работников мало. Возможно, и до нас стихийно дошло в некоторой степени головокружение, но не в этом дело. Не время валить вину друг на друга, а надо исправлять положение. Не ударяться в панику, не бросаться в крайности. Тебе сейчас же надо ехать обратно, немедленно собрать колхозников и разъяснять статью. Чем быстрее, тем лучше. Иначе, при самом незначительном малодушии, кулаки начнут орудовать.
– Я сегодня еду. У меня тут жена в больнице. Эти перегибы в первую очередь ударили по мне.
Алексей рассказал обо всем, что произошло возле церкви. Секретарь дружески упрекал Алексея за малодушие, за временную трусость и сознался, что за Скребнева действительно держались в райкоме зря.
– Ты, как приедешь, гони его.
– Этого мало. Надо из партии выбросить и суду предать.
– Вопрос ясен. Теперь вот что: мы созываем внеочередную районную конференцию. Ты приезжай. Кстати, скажи, как дело с подготовкой к севу?
– Почти все готово, – ответил Алексей. – И, тоже кстати, у меня к тебе вопрос: дадут ли нам в конце концов двадцатипятитысячника?
– Дадим. Телеграфно округ запросим. Они постепенно прибывают. Их не хва…
Резко затрещал телефон. Звонил долго и тревожно. Секретарь покрутил ручку, взял трубку и молча долго слушал.
– Понятно, понятно. А вы уже в панику? Что? Разводят лошадей? Немедленно приостановите! Сейчас же собрание. Мобилизуйте все силы. Статью Сталина выносите на собрание. Что?.. Секретарь ячейки спрятал ее? Передайте секретарю, чтобы завтра утром был здесь. А сегодня, вот сейчас же, собрания по бригадам. Уполномоченный там? Хорошо. Пусть он… Кто, кто разъясняет статью? За номер платят пять рублей? Десять заплатят, если вы в панику ударились. Как с кулаками? Никаких колебаний…
Не успел положить трубку, снова звонок. Снова почти те же ответы. Видно, на места только что дошли газеты со статьей «Правды».
Алексей напрасно ждал, когда освободится секретарь от телефонных разговоров. Скоро в кабинет ввалилось человек десять. Шумно и встревоженно загалдели, перебивая друг друга. На лицах растерянность.
Не попрощавшись, Алексей вышел из райкома. Забежал было в киоск купить «Правду» или «Известия», но ни одного номера не было.
– Вчера все раскупили, – объяснил продавец.
– Где же достать?
– Вечером в пять поезд привезет окружную газету.
– Я прошу оставить для меня номера два.
– Только придется в очередь записать.
– Что за очередь?
– На газету. Всего записано у меня семьдесят два человека. Если придете пораньше, возможно получите. А лучше, если сейчас же сходите на станцию. Может быть, там еще остались вчерашние номера.
Алексей побежал на станцию. Очень жалел, что вчера не смог купить газету. Весь день провел в лесу и ничего о статье Сталина не слышал.
Ждать до пяти вечера – стало быть, еще ночь ночевать. А корм для лошади вышел весь.
Киоск на станции был открыт. Только что остановился московский поезд. Алексей подошел к киоску, жадно оглядел прилавок: никаких газет. Лежали только книги, брошюры и журналы. Сколько ни упрашивал продавщицу достать хоть один номер «Правды» – напрасно. Продавщица тоже сказала, что надо ждать пятичасового поезда и предварительно записаться в очередь.
– Велика ли очередь? – поинтересовался Алексей.
– Сто шестьдесят три человека, – улыбнулась девушка.
– Нет, ничего не выйдет. Да и ждать вечера нельзя мне. Надо ехать в село.
– Там на селе и достанете газету.
– Верно, – спохватился Алексей, но, подумав, что такую газету, наверное, уже расхватили, а главное, надо же статью еще несколько раз прочитать и хорошенько продумать, заключил: – Без газеты ехать нельзя!
И стоял растерянный, озираясь то на публику, то на киоск. Продавщица убедилась, что этому человеку газета действительно нужна, и, таинственно оглянувшись, кивнула Алексею.
– Гражданин, у того человека, – шепнула она, косясь на одного пожилого, сидевшего за столом, – наверное, найдется газета. Он закупил для своего совхоза несколько номеров.
Алексей посмотрел на гражданина, перед которым стояла бутылка квасу, и почти на цыпочках направился к нему. Гражданин мельком взглянул на Алексея и тотчас отвел глаза.
– Товарищ, у меня к вам просьба: нет ли у вас газеты со статьей Сталина?
– Вон киоск.
– Не будем говорить. Если есть – прошу одолжить. Нужна вот как! – провел Алексей пальцем по горлу.
– Есть-то у меня, верно, есть, но только для себя.
– Уступите.
– Я бы уступил, но мне директор наказ дал – никому.
– Вы себе достанете, а мне ехать далеко. Очень прошу. Я – председатель сельсовета.
Только после настойчивых упрашиваний гражданин уступил Алексею один номер «Правды».
– Дарью видел? – встретила его Прасковья в дверях Дома колхозов. – Что тебе сказала?
– Приказывает мне ехать, а тебе остаться.
– Хорошо. Ты слышал, какая новость в газетах? Читал статью Сталина? Я тут все избегала, а газеты не достала.
– Вот она, – показал газету Алексей. – Я уже успел прочитать.
– А я нет. Давай вместе, – попросила Прасковья, – читай еще раз.
Она слушала статью в напряженном молчании. Глаза ее прояснились, она радостно вздохнула.
– Больно гоже, ой, гоже, – заговорила она, когда Алексей окончил читать. – Это как вальком Скребневых по затылку. Скорей поезжай, Алеша. Запрягай лошадь и гони без оглядки. Приедешь, бери вожжи в руки. Упрямиться уполномоченный станет, свяжи и сюда. Пущай кто-нибудь и привезет его… Э-эх ты! – вздохнула Прасковья. – Эдака статья – как гору с плеч.
В тот день, как ни гнал Алексей, не мог доехать до Леонидовки. Полуголодная лошадь бежала плохо, часто совсем даже останавливалась, а тут еще некстати закрутил такой буран, что хоть в поле оставайся мерзнуть.
Даже до Сиротина добрался поздно вечером. Ночевал в крайнем дворе у колхозника. Достал овса, подкормил лошадь, а утром, переждав, когда мало-мальски угомонится метель, тронулся в путь. Буран хотя и притих и чесала только жесткая поземка, но мороз настолько был лют, что того и гляди – лопнет оглобля или дуга.
Сани ухали на перекатах, зарывались в сугробы, но Алексей непрестанно погонял лошадь. Чем ближе подъезжал к селу, тем тревожнее билось сердце. Как там? Что там?..
Сначала показались серые пятна крайних избенок; в стороне, правее, вынырнул гореловский лес; вот уже из-за горы наплывает занесенное пушистым снегом детище – водяная мельница. А вдали призрачно, в кисейной пелене снежной россыпи, маячила, синея, злополучная, ненавистная церковь с покосившимися крестами.
