Текст книги "Мятежный дом (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 68 страниц)

– Ты пошел на сделку с убийцей моей дочери? – губы сеу Альберты были почти белыми.

– Госпожа Альберта, – Огата скрестил руки на груди. – Я понимаю ваши чувства. Но мои чувства мне ближе. Лорел отказалась защищать Карин от нападок моей матери, пока я был в плену. Я подыхал от боли на равнинах Андрады – а вы и ваша дочь помогли затравить женщину, которую я любил. За что же мне враждовать с Ричардом Суной? За то, что вы сломали его судьбу так же, как и мою?

– Он. Убил. Мою. Дочь! – госпожа Альберта ударила по столу ладонью.

– Что ж вы вправе его ненавидеть – но за что ненавидеть его должен я?

– Он преступник, – подал голос Шнайдер. – Ненавидите вы его или нет, но он нарушил закон и был осужден Советом капитанов.

– И казнен, верно? А если он понес наказание – все счеты должны быть закончены. Вам напомнить прецедент Альбера Го?

Поединок взглядов между Шнайдером и Огатой закончился в пользу последнего.

– Ройе хорошо подготовил вас, – усмехнулся Рихард.

– Не жалуюсь.

– Суна совершил еще несколько убийств в Пещерах Диса. Что вы на это скажете?

– Его за это осудили?

– Нет, но он объявлен в розыск.

– Я же не полицейский. Я не обязан ловить тех, кто объявлен в розыск.

– Но вы гражданин дома Рива, находящегося в состоянии войны с Империей. А он – имперец.

– И что из этого следует?

– То, что имперец с оружием в руках – враг, – с самой елейной усмешкой сказала сеу Альберта. – И ваш долг как офицера Рива – стрелять в него.

– Вы забыли один существенный момент, – не менее приторно улыбнулся ей в ответ Огата.

– Вот как? И какой именно?

– У врага, сдающегося в плен, надлежит принять сдачу. После того как с Нуарэ было покончено, Суна сдался мне в плен, и если вы не верите мне – поверьте Дормье. Скажи, это правда? Суна сдался в плен?

– Да, – проговорил калека.

– И где же он сейчас? – надтреснутым голосом спросила сеу Альберта.

– Не знаю.

– Бежал, – ответил за него Огата.

– И ты будешь утверждать, что ничем ему не помог?

– Я клянусь, что не имел отношения к побегу! – Северин поднял правую руку ладонью вперед.

– Да чего стоят твои клятвы! – цукино-сёгун окончательно вышла из себя. – После того как ты нарушил нашу общую клятву, приняв христианство, ты любую можешь нарушить!

– А вот если я сейчас подниму против вас дело о клевете, – приподнял брови Огата. – И выиграю. Неловко же будет.

– О клевете? – госпожа Альберта повернулась к Дормье. – Скажи, Огата – христианин?

– Да, – кивнул тот.

– Ты видел, что он когда-либо исправлял христианские обряды? – быстро спросил тайсёгун.

– Нет.

– Он молился Единому Богу или Христу? Ты видел это?

– Нет.

– Откуда же ты знаешь, что он крестился?

– Джемма сказала.

– То есть, мы должны поверить на слово врагам Северина Огаты, исходя из слов его покойной матери, которой было выгодно оклеветать сына, – заключил Шнайдер.

– О чем мы тоже знаем только из косвенных показаний, – возразила его мать.

– Я не понимаю, – возвысила голос госпожа Сэйта, – клан Шнайдеров хотел бы продолжения вендетты между Сога и Сэйта? Или этого хочет лично цукино-сёгун? Как объяснить ваши действия, сеу Шнайдер? Случай ведь ясный: Джемма Син Огата убила мужа и заново подогрела уже протухшую старую вражду ради того, чтоб замести следы. Я услышала извинения и предложение мира, и меня это вполне устраивает. Размеры выплат за понесенный ущерб и клевету обсудим позже, главное – у нас есть принципиальное согласие на то, чтобы заключить мир. Это между Сога и Сэйта, какое до этого дело Шнайдерам?

– Мы не можем отдать клан в руки предателя, это же очевидно, – сказала леди Альберта.

– Кто здесь еще предатель, хотел бы я знать! – взорвался Северин. – Прав был Ройе – знал бы я заранее, что здесь будет, крестился бы на самом деле, чтобы швырнуть это вам в лицо! Когда у Джеммы отнимали ребенка, чтобы отдать его в синоби, хоть кто-то из вас что-то сказал в ее защиту? Нет, вы молчали! Когда меня загнали на Сунагиси, отбирать у голодных хлеб для нашего доблестного Крыла, когда мне на свою совесть пришлось обеими ногами наступить – вы опять же молчали! Когда Лорел отказалась защищать права моей жены, вы ей возразили? Ни слова! Когда я вернулся из плена и мне выкатили претензию за то, что я там не сдох, вас опять слышно не было. Зато вас слышно теперь. Вам теперь интересно, не изменил ли я там нашей чудесной вере, по которой ради людей и кораблей можно кого угодно сунуть под каток. Нет, не изменил! Тогда мне казалось правильным держаться наших клятв. Сейчас я думаю – не дурак ли я был?

– Как глава клана, – вздохнул Рихард, – я официально заявляю, что не намерен препятствовать заключению мира. Как тайсёгун, я готов выступить поручителем при выплате всех репараций…

– Вопрос о репарациях, – Огата оттянул воротник, – придется обсуждать с Максимом Ройе. Он является фактическим собственником всего имущества клана Сога. Но мы не сможем заключить мир, если Совет не снимет с меня обвинение в незаконном мятеже.

– Согласен, – Шнайдер кивнул матери.

– Что ж, – госпожа Альберта послала Огате уничтожающий взгляд. – Начнем голосование. Кто за то, чтобы признать мятеж Северина Огаты законным?

Такое голосование, подумала Бет, возможно, наверное, только в доме Рива. Законный мятеж, с ума сойти.

И как раз тут в зал ворвался – о-ля-ля! – начальник полиции Пещер господин Кумар. С недоброй вестью о бунте в Корабельном городе. Конец заседания вышел довольно скомканным, и Бет вместо положенной официальной церемонии представления юного Огаты ко двору, просто оказалась с ним наедине в ротонде, примыкающей к залу.

Юный Огата был такой же длинный, как и его не менее юная тетушка – и, наверное, как все в этой семье. На Бет он смотрел сверху вниз и явно не знал, куда девать руки. Бет уже заучила, что таких случаях людям предлагают чаю. И руки заняты, и рот при деле.

Нельзя же вот так, с наскока задавать вопрос «А как там мой Дик?»

– Как я вижу, – начала она осторожно, – допрос этого… человека произвел на вас такое же впечатление, как и на меня.

– Извините, – юноша опустил голову, и одна из косиц, перевитых серебряными шнурами, чуть не упала в чай. – Я не мог себе представить, что дойдет до такого. Отец всегда отличался… тяжелым характером, но вывалить наш позор прямо так, на людях…

– По-моему, это не ваш позор. А тех, кто с вами это сделал.

– И те, и другие – родные мне люди, – бесстрастно проговорил юноша. – Кого-то я должен буду стыдиться. В любом случае. Или отец мой безумец и предатель, или бабушка – убийца и лгунья. Веселый выбор.

Бет кашлянула.

– А что, здесь этим можно кого-то удивить? В смысле, убийства и ложь тут – такая уж необычная вещь?

Анибале изумленно посмотрел на нее.

– Вы не боитесь говорить об этом? Ведь речь и о вашей матери тоже.

– Ну… да, она поступила с вашей мамой скверно, но, по правде говоря, я так мало ее знала, что мне за нее не обидно и не стыдно. Мне просто жаль, что так вышло, но я не хотела бы, чтобы это помешало нашей дружбе.

Анибале улыбнулся и пожал плечами.

– Я скоро привыкну, – пообещал он. – Но ваша бабушка… не похоже, чтоб она относилась к этим вопросам так же легко, как и вы.

– Это проблемы моей бабушки, – отрезала Бет.

Анибале снова пристально посмотрел на нее. «Интересно, была бы ты такой храброй, если бы император не избрал тебя в невесты?» – прочла Бет в этом взгляде.

– Если вы хотите меня спросить о ком-то, – юноша снова сосредоточился на своей чашке, – спрашивайте.

Бет очень-очень тщательно жевала марципан, обдумывая вопрос.

– Ваша мама, – спросила наконец она, – и вправду была кузиной Райана Маэды?

– Да, – кивнул Анибале. – Она… она была гэйко, вы понимаете, что это значит?

– Да, мама несколько раз приглашала гэйко, – Бет хотела было уточнить сначала, какая из мам, но тут же подумала – зачем?

– Ну вот, Карин… мама жила на станции Ходэри, ее приглашали к разным большим армейским чинам, в том числе и к отцу, Маэду тоже туда приглашали как знаменитого сумоиста… Так и получилось, что отец подружился с Маэдой и женился на маме.

– Если вам хоть одну секунду из-за этого стыдно, – сказала Бет, – я не буду вас уважать. Знайте, что как бы там ни было, а ваш отец – герой.

– Был бы он героем, – лицо Анибале перекосилось, – он не отправлял бы драться за себя… других людей.

– У него ведь протезы вместо ног? – уточнила Бет, – а этот… Нуарэ был хорошим фехтовальщиком?

– Одним из лучших.

– Значит, ваш отец поступил правильно. Анибале, я видела, как… убили мою мать. Там были профессиональные телохранители и ее личный морлок Сарисса, она вообще двигалась быстрее молнии. И все они ничего не смогли. Ваш папа, наверное, сделал правильный выбор. В смысле – лучший из худших.

Анибале Огата опять посмотрел исподлобья.

– У него больное сердце, – сообщил он. – И как раз перед поединком был приступ.

У Огаты? – удивилась Бет, а потом поняла и под столом стиснула пальцы.

– И… чем кончилось?

– Он победил, – Анибале пожал плечами. Было, было там что-то еще, кроме победы, не зря он так смотрит в стол… – Пауль Ройе как-то лечил его потом. Ройе хороший доктор, я много о нем слышал. Но Суна сбежал, и я не знаю, как там с лечением дальше вышло.

– Вы… встречались?

– Его поселили… в смысле, держали под стражей в комнатах Элинор. Да, мы часто виделись. Он… интересный.

Бет знала, что на молодежном жаргоне Картаго это слово может означать что угодно – от «веселый, забавный, смешной» до «ненормальный, отвратительный, пугающий».

– Он нашел и прочитал мой учебник тактики, – продолжал Огата. – И сказал, что это … сейчас вспомню, смешное такое слово… фунния.

Бет засмеялась. Да, это точно был Дик.

– А чем ему учебник не понравился, если не секрет?

– Он сказал, что любой дурак может написать учебник о том, как победить, когда у тебя есть преимущество маневра. А ты, мол, напиши, как победить, когда у тебя преимущества маневра нет. Я сказал, что в таких случаях победить невозможно, а он засмеялся. Смех у него страшный.

«Когда я его знала, он вообще смеяться не умел…», – Бет прикрыла глаза ресницами. Пора было менять тему, и момент как раз случился подходящий.

– А что такое «преимущество маневра»? – округлив глазки, спросила она.

– Ну… – юноша немного подумал, потом взялся за чайный поднос и сдвинул его на край стола, составив на него всю лишнюю посуду.

– Пусть это для простоты будет звездная система, за которую идет сражение. А это – он придвинул к себе чашку и блюдце, – флот, который хочет захватить систему. А это, – он передвинул чашку и блюдце Бет на тот край, где поставил поднос, – флот, который систему обороняет. Сражения разыгрываются, как правило, вдали от обитаемых планет и станций – чтобы избежать случайных жертв. Мой флот появится из дискретной зоны. А дискретная зона – там, где сижу я, – Огата забрал со стола чашку и блюдце. – За кем преимущество маневра?

– Э-э… наверное, за мной?

– Правильно, – юноша энергично кивнул. – Реализуйте его. Ну, выдвигайте флот к дискретной зоне на боевые позиции.

Бет пододвинула чашку и блюдце на его край стола.

– Теперь смотрите, – продолжал юный Огата. – Я, продвигаясь через дискрет, не знаю, что меня встретит на той стороне. Мои корабли вылетят из дискретной зоны на скорости в треть световой. Вы понимаете, что это значит?

– Не очень.

– Сеу Элисабет, корабль на такой скорости – это огромная масса металла, обладающая огромным моментом инерции. Чтобы справиться с ним, нужны соответственные энергетические мощности, которые ни один корабль не может мобилизовать все сразу, одномоментно. Торможение и перемена направления займут десятки минут, а то и часы, если речь идет о целом флоте. В каком построении мы вошли в дискрет – в таком и выйдем из него, а это значит – если вы правильно рассчитаете место выхода моих кораблей из дискрета, вы сможете расстреливать их как сидячих котиков.

– Но что-то я не слышала, чтобы вражеские флоты было так просто истреблять, – ухмыльнулась Бет.

– Да. Потому что дискретная зона – это ведь не бутылочное горлышко, это сектор в миллионы квадратных километров. И ваша задача – правильно рассчитать расстояние до выхода, чтобы разместить флот в такой точке, откуда вы сможете реализовать свое преимущество маневра, где бы я ни появился.

– Ага, – Бет чуть пододвинула чашку и блюдце к себе. – Вот так?

– Да. Теперь ваш флот висит, отключив двигатели, в свободном падении, и ждет, пока я покажусь из дискрета. И вот я показываюсь. – Огата поставил свой «флот» на край стола. – Как только ваши операторы ловят колебания гравиполя, вы разворачиваете флот в ту сторону и что есть силы рвете туда, откуда появятся мои корабли. Мы вылетаем из дискрета с постоянной скоростью, очень медленно набираем ускорение, не можем поменять строй – если вы рассчитали все правильно, вашим канонирам остается только стрелять.

Огата сопровождал свои слова медленным продвижением «флота» к подносу.

– И вот мы как бы пересекаем ваш курс. Это момент истины. Если вы правильно реализовали преимущество маневра, то мои корабли проходят мимо вашего фронта как солдаты, которых в старину прогоняли сквозь строй, под ударами ваших лучевых и импульсных пушек.

– Но ведь и вы можете стрелять, – возразила Бет.

– Можем. Но преимущество – у того, кто выстрелит первым. Он сносит орудийные башни противника и… все. Поскольку ваши операторы знают мою скорость и построение с той секунды, как мы вырвались из дискрета, а моим предстоит вас еще обнаружить, первый выстрел, скорее всего, останется за вами. Все, что мы можем – это, во-первых, развернуть корабли вокруг оси, подставляя для удара наименьшую площадь, а во-вторых – включить на максимум силовые поля.

– Но… – Бет собрала в голове все, что она знала о космических сражениях, – невозможно одновременно стрелять и закрываться силовым щитом.

– Именно. Закрываясь силовым щитом, я отказываюсь от активной обороны и просто минимизирую потери. В том случае, если я хочу избежать боя на этот раз, чтобы реализовать уже свое преимущество маневра и навязать тебе драку на своих условиях.

– А это возможно?

– Еще как. Во-первых, планет, которые соседствуют только с одной дискретной зоной, как Картаго, на самом деле мало. Более того, если с планеты можно уйти только через одну дискретную зону – то ведь не обязательно ее вообще атаковать, достаточно блокировать дискрет с той стороны. А в основном обитаемые системы находятся в виду как минимум двух дискретных зон. И пока противник изо всех сил стягивает войска к одной – можно ударить по второй. Ваш дядя атаковал таким образом Анзуд – провел флот через Сунагиси и малоисследованный проход оттуда. Тебя ждут в одном месте – а ты, как черт из табакерки, выскакиваешь в другом. Вот преимущество маневра. Шнайдер все время реализовал его там, где, как противникам казалось, его нет. Вот почему он великий флотоводец.

– Но тогда и в самом деле получается, что по-настоящему великий флотоводец – тот, кто побеждает, не имея преимущества маневра.

– Так не бывает, – решительно сказал Огата. – Противнику может показаться, что у тебя его нет, он ввяжется в бой, а ты реализуешь свое преимущество и победишь – так бывает. А победить, не имея этого преимущества – это… это все равно что выиграть состязания по фехтованию, не имея флорда.

– Но война – не состязания, – возразила Бет. – Так ли важно, уложил ты противника флордом или, например, задушил?

– Ну и как ты задушишь противника в космическом сражении? – улыбнулся Огата.

«Так, как задушили вас», – подумала Бет. – «Загнав в бутылку, из которой вы уже не можете высунуть носа».

Высказывать эту мысль она не стала, во-первых, потому что это показалось ей плохим началом для знакомства, а во-вторых, потому что в ротонде показался Северин Огата.

– Сударыня, – сказал он, еле сдерживая распиравшую его энергию. – Я глубоко сожалею, что представление моего сына приходится проводить так торопливо и скомканно, но беспорядки в городе требуют личного присутствия тайсёгуна, а я вынужден как можно скорее отбыть на Биакко. Посему сообщаю вам самое главное: моя младшая сестра Элинор Джин Огата не отбывает со мной, но остается в вашей свите вместе с моим сыном. Я сам сообщу ей о смерти матери. На этом смиренно кланяюсь и покидаю вас. Анибале, у тебя нет желания со мной поговорить? Минут десять мы можем урвать.

– Я… – Огата-младший поднялся во весь рост. – Да. Есть.

Они покинули ротонду, а Бет, откинувшись на спинку кресла, побарабанила пальцами по столу. Дик в своем репертуаре – появляется из ниоткуда, оставляет несколько трупов и исчезает в никуда. И этот репертуар… скажем прямо, несколько однообразен. Вообще, похоже на то, что Дику его кто-то пишет.

«Зачем ты соглашаешься на эти роли?» – подумала она. – «Пусть Рива сами убивают своих негодяев! Они гордятся тем, что умеют различать и наказывать зло – вот пусть и займутся!»

Бет отправилась к себе и начала разбирать почту – послания, написанные от руки на бумаге (с тем что приходило по электронной связи, имел дело Андреа). Среди прочих писем и записок мелькнул конверт, изящно надписанный тушью. Бет вскрыла его первым, догадываясь, что там будет – и не ошиблась. Аэша Ли приглашала на урок каллиграфии.

* * *

– Может быть, моя просьба покажется тебе странной, – Дик не мог видеть Пауля Ройе, но было в голосе какое-то смущение. – Даже глупой, наверное. Но ты, пожалуйста, хоть попробуй ее выполнить.

Дик поежился на «столешнице» медицинского сканера. Это был не просто сканер, как на навеге или на «Паломнике», это был суперсканер, просвечивающий больной орган чуть ли не до молекулы, составляя трехмерную модель, на которой мог бы работать хирург. Составление такой модели требовало снятия изображения послойно, а это значит – времени.

– Да, конечно, – отозвался Дик. Под мерное гудение аппарата, почти слепой в защитных очках, он бы заснул, если бы Ройе не отвлекал его разговором.

– Ты не мог бы сказать мне… если это не тайна, конечно… насколько серьезно у Хельги с сеу Дельгадо?

На навеге ничего скрыть невозможно. О том, что врача несколько раз видели выходящим утром из капитанской каюты, говорили на мостике, в столовой, в цехах – словом, жуя эту новость, навегарес пытались подавить информационный голод примерно так же, как, жуя ремень, пытаются подавить голод физический. Дельгадо изо всех сил отшучивался, а Хельга на попытки заговорить об этом просто не отвечала или, в лучшем случае, задавала встречный вопрос: «У тебя, может, по делу какой разговор имеется?»

– Не очень серьезно. Они… ну, как бы согрели друг друга, но я не думаю, что из этого что-то выйдет. Они оба не хотят.

– А ты не мог бы, когда вернешься на корабль, как-нибудь осторожно узнать… что она думает обо мне?

Дик закусил губы.

– Ты там смеешься, что ли? Изображение скачет.

– Извините. А почему вы сами не спросили, когда… случай выпал?

Ройе крякнул.

– Да я вроде как растерялся, и потом… как-то слишком быстро все случилось. В Империи как, не слишком рано после одной недели предлагать руку и сердце?

Дик вздохнул. Кажется, опять придется объяснять, что «как в Империи», он знает только в самых общих чертах. И в этих общих чертах выходит, что Хельга не может выйти за Пауля, будь он хоть золотой, потому что она обвенчана с Торвальдом.

Но Торвальд раньше оставил ее и женился на вавилонянке. И будь там хоть что написано в канонах, а по-человечески получалось нехорошо и прямо-таки подло: неверность одного связывала другого по рукам и ногам. Можно было бы уцепиться за формулировку «если же неверующий хочет развестись, пусть разводится: брат или сестра в таких случаях не связаны» – да Тор, как назло, был верующим. Зачем, скрипнул зубами Дик, кому это нужно вообще – устраивать все так, чтобы вместо двух брачных союзов было два «блудных сожительства»?

– Я же не знаю, – беспомощно сказал он. – Я же хотел поступать в Синдэн… Может, вы за Хельгой поухаживаете по-своему, по-вавилонски? Я не думаю, что так уж сильно все отличается. В конце концов, устроены-то мы одинаково…

– Видишь ли, друг мой, – Ройе хрустнул пальцами, – брак в нашем обществе… в той части, к которой я принадлежу… это целое дело. Мне еще относительно повезло, я второй сын, и могу жениться практически на ком хочу. Имперку они, конечно, переварят, куда они денутся после того, как Огата официально отменил свой развод с Карин… Но переварит ли нас имперка? Если Хельга станет частью семьи Ройе, ей придется… ну, для начала получить гражданство… затем, семья – а это, в первую очередь, мой братец ненаглядный. Как они друг друга обожают – ты сам видел. И потом, надо будет принести Клятву Анастассэ, а у вас, имперцев, насчет нее пунктик. В общем, если бы ты осторожно как-нибудь выспросил, что она думает насчет того, чтоб выйти за вавилонянина замуж и получить гражданство в доме Рива…

– Вы… понравились ей? То есть, я понимаю, надо ее спрашивать, но сами вы как думаете?

– Ну… я постарался не ударить в грязь лицом. И думаю, что получилось. Но, боя, ты же понимаешь, одно дело – понравиться, а другое… понравиться настолько, чтоб тебя согласились принять как мужа. Вместе с чудной нашей семейкой, кланом Сога и домом Рива. Для этого, боюсь, моих любовных доблестей не хватит.

Дик пожал плечами. Видимо, это сразу сказалось на качестве изображения.

– Ты опять там смеешься, что ли?

– Нет, извините. Если вы хотите, я поговорю. Это вообще самое малое, что я для вас могу сделать. Просто…

– Просто глупо это все. Да, ты прав. Вылезай оттуда.

Полусфера сканера открылась, и юноша, снимая очки и смаргивая сумерки, сел на жестком ложе. Ройе стоял за пультом и вертел левой рукой огромное полупрозрачное сердце, сотканное лучами над голопанелью. В правой у него было световое перо, и он делал на этом сердце какие-то пометки.

– Смотри, – сказал Ройе, когда Дик подошел поближе. – Вот твой трехстворчатый клапан. И вот как грибок его пожрал. Видишь тут такие как бы «усики»? Это остатки колонии грибка. Организм боролся, пораженные ткани рубцевались – и поэтому твой клапан вот тут, тут и тут сросся. Понимаешь, что это значит?

Дик постарался вспомнить из школьного курса медицины, что такое клапаны сердца и зачем они нужны.

– Кровь не попадает куда должна?

– Молодец. Ах, если бы мой дорогой братец тебя мне сразу показал… можно было бы, наверное, ограничиться рассечением этих спаек и легкой уборкой, а так… заменять его надо к чертовой матери. Это не страшно само по себе, страшно вот тут, на межпредсердной перегородке. Тут у тебя просто бустерные поля развелись. Она сейчас как лист Библии… Так что не получится запустить по сосудам бота, который заткнет дырочку маленькой пробочкой из ткани перикарда…

– Ткани чего?

– Внешней оболочки сердца. Тебе здесь нужен лоскут биоткани примерно двадцать два на двенадцать миллиметров.

Ройе опустил световое перо, схлопнул проекцию и свел руки перед собой «домиком», словно задумавшись о чем-то.

– Ты взрослый храбрый парень, – сказал он, – и я хочу предложить тебе одну штуку, которую мало кому из пациентов предложил бы.

– Я слушаю.

– Ты уже знаешь, что медицинские боты – страшно дефицитный расходник. И что большая часть пациентов там, за дверью – грудные детишки либо ребята с острыми случаями, как у тебя, и даже еще хуже.

Дик кивнул.

– Как насчет того, чтобы сэкономить парочку микроботов для малышни? Для тебя это не обернется никаким риском, я ручаюсь.

– Что вы хотите предложить?

– Всего лишь старую добрую «мясную хирургию». Не боишься?

– А должен?

– Нет. В принципе – нет. Благодаря этой… войне опыт «мясной хирургии» у меня богатый… даже слишком, – Ройе вдруг засмеялся. – Слушай, ведь ты же вырос на военном корабле, а значит, никаких предубеждений на этот счет у тебя и быть не может.

– Никаких, – подтвердил Дик.

– Все-таки есть определенные преимущества в том, чтобы иметь дело с солдатами, – качнул головой Ройе. – Будь ты нормальный мамин сын, тут уже была бы женская истерика. Гражданские почему-то до судорог боятся «мясной хирургии», хотя всей-то разницы – период реабилитации подольше.

– Насколько дольше? – вот тут Дик ощутил укол беспокойства. Он был готов отдать доктору Ройе свое сердце в руки – в буквальном смысле – но как-то не задумывался о разнице во времени.

– Ну… две-три недели, может больше. Ты пойми правильно, при интернальной хирургии человека тоже нужно наблюдать две недели. А тут еще и протезирование клапана, и пластика перегородки – я должен продержать тебя здесь, пока не станет ясно, что протез прижился и пересаженная ткань не отторгается. Иначе какой же я врач?

«А не потому что об этом попросил Максим?» – Дик слегка прищурился и отвел глаза.

– Ладно, – сказал он. – Я согласен. Когда?

– Чтоб не тянуть – послезавтра.

– А можно завтра?

– Нет. Еще не приехал анестезиолог.

– А… мне не подойдет любой?

– Конечно. Тебе подойдет тот, кто увидит все твои особые приметы и будет держать язык за зубами. Что не понятно?

– Все понятно, сударь.

– Тогда зови следующего пациента.

Дик вышел в закрытый сад и сел на скамью рядом с Шаной. Шана играла с цилинем. В имперских детских больницах были стенные панели и голопроекторы со сказочными персонажами, а в клинике клана Кимера по саду бродили крохотные цилини, единороги из ростом с карликового пони, драконы по колено, и какой-то забавный прямоходящий зверек с большими круглыми ушами, которого Дик прозвал Таория за то, что тот часто терял равновесие и смешно плюхался на бесхвостый зад.

Зверики, надо сказать, были уже старенькие, и вид имели жалкий. Да и вообще вся клиника производила впечатление… ну да, «Паломника» в его последнем рейсе. Нет, разрухой пока и не пахло, и доктор Чэн изо всех сил держал уровень почти галактических стандартов… Но это «почти» и было муравьиным ходом, неуклонно разрушающим дамбу.

Цилинь ткнулся носом в колено, и Дик почесал тварюшку за ушами. Рядом курносая девчушка лет трех бегала вокруг клумбы за Таория. У Таория кружилась голова, он шлепался на зад, девчушка хохотала еще громче, а потом принималась его тискать. Таория ластился к ней, но не мог выдерживать ее темпа. Он тоже был старенький.

– Я смотрю на них уже почти час, – сказала Шана. – Он ни разу не упал на морду. Из какой бы позиции он не падал, он всегда умудряется развернуться и приземлиться на зад.

– Баттару-таория, – пробормотал Дик, усмехнувшись.

«Совсем как я».

– Что врач сказал?

– Сказал, что все паршиво и нужно протезировать клапан.

– Если есть что протезировать, значит, не так все паршиво, – Шана ткнула цилиня пальцем в рог, и тот обиженно поцокал прочь. Он не любил, когда его трогали за рог, и единорожка – тоже. – И надолго ты тут завис?

– Недели на три, самое меньшее.

– Чего так грустно? Куда торопишься?

Дик пожал плечами. Куда, в самом деле, торопиться? Он же никогда всерьез не верил, что сможет успеть до императорской свадьбы поднять восстание, возглавить его и отбить Бет. Иногда позволял себе мечтать об этом. Как говорит Шана, «мечты – это не больно, это бесплатно и от этого не толстеют». А всерьез – никогда не думал и не верил.

– В общем-то, никуда.

– А я только что слушала новости. В Пещерах заварушка была.

– Ну? – Дик встрепенулся.

– Планетники и хикоси друг друга побили. Трупов вроде нет, но драка вышла серьезная. На всех толковищах стоит крик. Что-то будет.

– Ничего не будет, накричатся и утихнут.

– Бабушка просила узнать – может, братику что-то нужно? – промурлыкала Шана.

«Братику нужно, чтоб бабушка куда-нибудь пропала», – подумал Дик, а вслух сказал:

– Да нет, ничего. Кормят тут хорошо, и костюмчик глянь, какой славный выдали…

Шана окинула взглядом больничные штаны и тунику.

– Тебе идет синий цвет, даже когда ты в этих линзах, – сказала она.

– Разрешаю тебе меня в нем похоронить.

– Что-то ты не в духе.

– А ты была бы, если бы тебя тут закрыли на три недели?

– Рассказывай. Ты волком на всех смотришь с того дня как Детонатор привез тебя на навегу. А с самим Детонатором даже не разговариваешь.

Дик пожал плечами. Пересказывать свой разговор с Детонатором он не собирался. Достаточно того, что Детонатор знает главное: кто она, что она и какую роль играла в «Горячем поле».

– Ладно, – с невиннейшими глазками прощебетала Шана. – Мне-то и в самом деле нечего будет здесь ловить, когда с официальным визитом наедет сеу Элисабет Шнайдер. Терпеть не могу всей этой показухи…

Дик (только чудом) не вздрогнул и головы не повернул.

– Что, даже не спросишь «когда»? – поинтересовалась Шана, болтая ногой.

– Зачем? Ты сама все скажешь. Это же твоя работа.

– А вот и ничего не скажу, – Шана поднялась и пошла прочь. На середине тропинки развернулась так резко, что длинная юбка задела Таорию, и тот снова шлепнулся. – До завтра, братик.

– Пока, – Дик помахал ей рукой и побрел в свою палату на четвертом этаже.

С настроением и в самом деле творилось что-то странное: он должен был обрадоваться тому, что здесь появится Бет, но вместо радости почувствовал только жестокое беспокойство. Собственно, почему «почувствовал» – оно как появилось в тот день, когда старуха его выследила, так и не отпускало. Как головная или зубная боль, оно отступало на задний план, когда появлялись какие-то важные дела, и возвращалось, когда делать было нечего. Поэтому перспектива провести в клинике три недели не радовала даже сейчас, когда в отдалении почти зримо сияла фигурка Бет. Ибо эту перспективу тоже соткала старая паучиха, своими собственными когтистыми лапками.

Дик чувствовал себя так же плотно осажденным и обложенным, как в подвале у Моро. Конечно, на его тело больше никто не покушался, несомненный плюс, но на этом все плюсы и заканчивались. Теперь каждое событие в его жизни было всего лишь узлом в чужой стратегической сетке. Даже хитрющий Ройе как-то вписывался в старухины замыслы. Все эти люди – Ройе, Габо, Огата, Карин, Хельга – ходили и говорили, и думали, что ходят и говорят по своей воле, а на деле представляли собой не более чем фигуры на доске старой чертовки. И сам он был такой же фигурой. От всего этого хотелось иногда вскочить на месте и заорать во весь голос, объясняя всем, какие они идиоты и во что они все ввязались.

Впрочем, что он может объяснить, если сам толком ничего не понимает?

…Палата была рассчитана на одного пациента и одного родителя пациента. Родительская койка была больше, и Дик занял ее. Никто не возражал.

Если бы не терминал биометрического наблюдения в углу, комната бы ничем на больничную палату не походила. Все выдержано в синих и желтых тонах, цвета – чистые и яркие, ковры мягкие, воздух пахнет хвоей, окно выходит на море. На континенте Сэйрю шутили, что тут просто невозможно построить дом, где хотя бы одно окно не выходит на море. Часть правды в этом была – в самом широком месте, в экваториальной части, континент имел семьдесят шесть километров, и там никто ничего не строил, потому что летом на экваторе было пекло. Город Киннан, порт двух морей, куда экологи переправили Дика и Пауля на рабочем катере с навеги «Юрате», находился в южном полушарии, и занимал все пространство между двумя океанами, от одного берега до другого. Гора Меру и гора Хорай ограничивали город с севера и с юга. Меру была чуть повыше трех километров, Хорай – чуть пониже. Дальше на юг и на север тянулась горная цепь Хребет Дракона. Суши как таковой на Сэйрю почти не было – горы обрывались в море.